Текст книги "Инженер Средневековья"

«Общественность» этой бани заключалась в том, что помимо нас здесь была еще дюжина мужчин. Я услышал женские голоса и огляделся в дымном полумраке. У всех были усы.

Наконец я понял, что это помещение и лохани вдвое большего размера, а деревянную перегородку установили позднее. Вторая половина предназначалась для женщин. В перегородке имелось несколько дырок.

– Хорошая вещь эта стена, – сказал отец Игнаций. – Ее построили после того, как Церковь припугнула владельцев бани отлучением.

– Ты хочешь сказать, что до этого мужчины и женщины мылись вместе?

– Да. Отвратительный пережиток варварства.

Я предпочел оставить свое мнение при себе и начал бриться. В зеркале я увидел, как Роман небрежной походкой подошел к перегородке и быстро заглянул в дырку. Позднее я сел рядом с ним в ванне с горячей водой.

– Я видел, как ты смотрел в дырку, – прошептал я. – Не исключено, что отец Игнаций тоже тебя видел. Разве ты забыл, что нужно стараться произвести на него благоприятное впечатление, чтобы получить работу?

– Не забыл. Но искушению трудно противостоять.

– Согласен. Увидел ты там хоть что-нибудь, достойное внимания?

– Все, что мне удалось увидеть, – это чей-то смотрящий на меня глаз.

Когда мы вышли из бани, уже вовсю светило солнце и звонили колокола церквей.

– О, уже шестой час, – произнес отец Игнаций. – Мне нужно пойти доложиться моему новому аббату. Пан Конрад, предлагаю тебе провести день в городе, а затем, после часа девятого, прийти ко мне во францисканский монастырь.

– Шестой? – переспросил я. – Девятый?

– Когда солнце вот здесь, – объяснил он, указывая на зенит, – и ты слышишь колокола, это девятый час. – Он ушел, ни словом не упомянув о Романе.

– Нам нужно как-то убить время, – сказал я. – Не подкрепиться ли для начала?

– Было бы неплохо. Но, пан Конрад, после мне придется проститься с тобой и отправиться на заработки. Полагаю, к завтрашнему утру я истрачу все заработанные деньги.

– Я думал, мы решили, что ты будешь работать в монастыре.

– Вот именно, мы решили, а не отец Игнаций.

Район вокруг пристани был невероятно грязным, с убогими деревянными хижинами, которые теснились вдоль немощеной дороги. Сама дорога была покрыта густым слоем дерьма – человеческого, лошадиного, собачьего, свиного, коровьего и, несомненно, многих прочих разновидностей, которые сразу не пришли мне на ум. Я героически терпел, когда мои ботинки утопали в зловонном чавкающем месиве.

– Если мы будем здесь обедать, то, вероятно, вновь подцепим блох, – сказал я. – Давай пройдем за городские ворота. Там наверняка чище.

– Нисколько не чище, пан Конрад. Разве что суше.

Городские стены были кирпичными. Они достигали всего четырех метров в высоту и явно нуждались в починке. Вряд ли такие стены могли служить защитой в случае войны, их предназначение стало ясно, когда сонный стражник потребовал с нас дань.

После нескольких минут пререканий он впустил нас за один грош.

За стенами и впрямь оказалось не чище. Люди выкидывали мусор прямо на улицы; свиньи бегали без присмотра, копаясь в кучах отбросов. Собаки дрались из-за объедков, а то, что они не доедали, клевали куры. Я не мог понять, как же люди различают своих животных.

И как контраст этой невероятной грязи, мужчины и женщины в изысканных одеждах проезжали на породистых лошадях через вонючую жижу, игнорируя дерьмо, а также и тех, кто ходил пешком. Вскоре я, в свою очередь, перестал замечать эти напыщенные видения в шелках и бархате.

Мы нашли таверну, выглядевшую относительно чисто, или, по крайней мере, чище четырех предыдущих, в которые мы заглядывали. После спора с хозяином, который настаивал, чтобы ему показали деньги, мы сговорились на полгривне с каждого за тушеную свинину, хлеб и пиво.

Как только мы сели за стол, раздался женский голос:

– Не составить ли вам компанию?

На вид ей было лет двенадцать, и выглядела она крайне отощавшей. Платье грязное и залатанное, лицо неумытое, ноги босые. Она пыталась улыбаться и не смотреть на дымящийся котелок со свининой, который стоял передо мной.

– Почему бы и нет? – ответил я. – Хочешь есть?

– Ну…

– Хозяин, неси на наш стол третью порцию!

– Да, пан Конрад! – отозвался он из кухни. Но, подойдя с едой на подносе, он увидел девочку и недовольно произнес: – Опять ты здесь! Сколько раз я уже выгонял тебя отсюда? Пан Конрад, ты считаешь, что я стану обслуживать попрошаек и шлюх?

– Я считаю, что ты должен проявить хоть немного христианского милосердия. Эта девочка голодна. А теперь поставь еду на стол.

– Но ты же не знаешь, кто она такая!

– Я знаю, что она хочет есть.

– Но цена…

– Я заказал еду, я и заплачу. Так что делай, как я говорю.

Он поставил поднос на стол и, ворча, удалился. Я встал и сам помог девочке поесть.

– Все эти споры и препирательства начинают портить мне настроение.

– Чего всегда нужно избегать, – сказал Роман. – Это вредит пищеварению, что нам совсем ни к чему, когда хорошей еды вдоволь.

– Да, пан Конрад. Пожалуйста, сядьте, – сказала девочка.

Я сел. Мы представились друг другу. Ее звали Маленка. Она была сиротой и жила в Кракове два года. Разговор продолжался во время обеда, и вскоре стало понятно, что она зарабатывала на жизнь, торгуя собственным телом.

– А сколько ты за это просишь? – поинтересовался Роман.

Она взглянула на меня, пытаясь улыбнуться.

– Я надеялась, что спросите вы. День и ночь всего за одну гривну.

Я заметил, что Роман – пересчитывает свои оставшиеся монеты, и решил, что дурное дело нужно пресечь на корню. Достав из кармана три гривны, я положил их перед девочкой.

– Ты ходишь в церковь?

– Да, господин. Каждое утро, – печально ответила она. – Там хорошо находить клиентов.

– Я хочу, чтобы в следующий раз ты помолилась.

– Хорошо, господин. Но на следующие три дня я в вашем распоряжении. Куда мы пойдем?

У меня уже давно не было женщины, и, должен признаться, искушение было сильно. Но этот жестокий век еще не лишил меня моральных принципов, и Конрад Шварц не совратитель малолетних.

– Я пойду во францисканский монастырь, а ты останешься здесь. Кажется, ты чем-то обидела хозяина таверны. Ты загладишь вину, работая у него в течение трех дней!

– У хозяина таверны! – чуть было не заплакала она.

– Ты будешь мыть посуду, подметать полы и спать одна.

– Что? – удивленно воскликнул Роман. – Пан Конрад, это дурная шутка! Если ты не собираешься воспользоваться ее услугами, во имя музы, отдай ее мне!

– Во имя Бога, этому не бывать! Что ты скажешь отцу Игнацию на следующей исповеди? Что изнасиловал девочку-подростка?

– Какое же это насилие? Она предложила, ты заплатил, – не унимался Роман.

– Ее вынудили к этому голод и нищета – силы более убедительные, чем меч или пика. И куда более жестокие! Так что садись и допивай свое пиво.

К нам подошел хозяин таверны.

– Ты уж прости, пан Конрад, но я случайно подслушал каш разговор. Что ты там задумал?

– Я собираюсь на три дня обеспечить тебя служанкой. Если она будет хорошо работать, ты, возможно, оставишь ее на более длительный срок. Тебя это устраивает?

– Вполне. Только почему ты решил так поступить?

– Можешь назвать это деянием верующего. Вот, держи деньги за обед. Пойдем, Роман. Нам пора.

Выйдя на улицу, Роман сказал мне:

– Пан Конрад, ты очень странный человек.

Мы несколько часов побродили по городу, в котором убожество соседствовало с варварской роскошью, и остановились помолиться в церкви святого Андрея.

Несмотря на отсутствие знакомых башен в стиле барокко, сейчас церковь почему-то казалась мне больше, чем в двадцатом веке. Вероятно, причиной тому отсутствие высоких строений вокруг. Я задумчиво посмотрел на круглые башни Вавельского королевского замка и собора. Но Роман покачал головой.

– Это не для таких, как мы, пан Конрад.

– Но они же не станут прогонять честных посетителей, – сказал я. – И я все-таки рыцарь.

– Ты рыцарь без лошади, без доспехов и даже без меча. Попробуй, если хочешь. А я подожду тебя здесь.

– Наверное, ты прав. К тому же нам пора искать францисканский монастырь.

Здание монастыря выглядело сурово, но по крайней мере там было чисто, поразительно чисто по сравнению с окружающими его зловонными трущобами. Монах в коричневой рясе провел нас в комнату, где можно было помыться, и я начал понимать смысл библейского обряда омовения ног. Несколько часов ходьбы по дерьму превращают ноги в нечто ужасное.

Когда нас привели к отцу Игнацию, тот радушно приветствовал меня, сказав, что я принят переписчиком за четыре гривны в день. Он показал мне мою келью и спросил, устраивает ли она меня.

– Намного лучше тех казарм, где я жил во время армейской службы.

– Вот и отлично. Ужин сразу после вечерней молитвы, тогда и увидимся.

Он уже собрался уходить, но я окликнул его:

– Отец, а как же Роман?

– Прости, пан Конрад, я полагаю, что его нежелательно брать сюда на работу.

– Но почему бы не дать ему шанс, хоть на несколько дней?

– Это только позволит ему распространять свои богохульные мысли.

Отец Игнаций ушел, и Роман совсем сник.

– Выше нос, приятель! Приходи завтра и вновь попроси его. Со временем он смилуется.

– К завтрашнему дню у меня не останется ни гривны.

– Ошибаешься. – Я отдал ему свои оставшиеся восемь гривен. – Мне они не понадобятся. Вернешь, когда сможешь.

– Спасибо, пан Конрад. Да благословит тебя Бог. Но Игнаций вряд ли захочет видеть меня.

– Попроси его выслушать твою исповедь. Не думаю, что он откажется. А потом приходи ко мне.

Но и на следующий день поэта отвергли.

– Бесполезно, пан Конрад. Он не соглашается. И в городе тоже не получается найти работу.

– Единственное, что могу посоветовать, – попробуй завтра еще раз.

И опять он пришел ко мне отверженный и упавший духом. К тому времени я уже заработал свою дневную плату и, попросив мои деньги у брата-эконома, отдал их юноше.

Так продолжалось еще четыре дня, а потом отец Игнаций позвал меня к себе.

– Что это ты каждый день выпрашиваешь свои деньги и отдаешь их беспутному поэту?

– Видишь ли, отец, я просто не могу позволить ему умереть с голоду.

– Просто невероятно! Ты превосходишь церковь в своей благотворительности!

– Отец, проблему легко разрешить.

– И как же?

– Найми его. Окажи сам немного христианского милосердия.

– Но… – Казалось, он хотел выругаться. – Хорошо! Но если что-то будет не так, отвечать тебе!

– Спасибо, отец!

ГЛАВА 6

Переписчик из меня оказался никудышный.

Все дело в отсутствии навыка. Поймите, я провел несколько лет у чертежной доски, неплохо чертил, а мой технический шрифт считался отличным. У меня за спиной семнадцать лет обучения, поэтому человек я грамотный.

Но я не знаю латыни. А технический шрифт на ватмане японским механическим карандашом не имел ничего общего с черными готическими буквами на пергаменте гусиным пером и чернилами.

Кроме того, пергамент – это разновидность кожи, причем довольно дорогой. Единственный способ стереть ошибку – подождать неделю, пока чернила высохнут, а затем засыпать ее песком и потереть камнем.

Они все-таки согласились с моим предложением использовать линейку и треугольник для разметки страницы и были мне благодарны за это. А еще они сочли меня редким недотепой.

А условия работы! Приходилось сидеть на скамье в холодном, темном скриптории. Крошечные окна в помещении были затянуты промасленным пергаментом, поэтому источником света являлась масляная лампа на столе, в которой еле-еле горел свиной жир.

Большинство других переписчиков также плохо знали латынь, поэтому «погоняла» – простите, автор – диктовал по одной букве. Он говорил «А», и вы пишете «А», говорил «Б», и вы пишете «Б», говорил «В»… Так продолжалось два с половиной часа, затем наступало время очередной молитвы.

Четыре таких отрезка составляли десятичасовой рабочий день, что само по себе не так уж плохо. В двадцатом веке я часто работал и дольше, когда мы отставали от графика. Но если прибавить сюда время, уходившее на молитвы, это казалось уже чересчур.

Я всегда считал себя человеком религиозным. Посетить мессу перед работой совсем неплохо. Но ходить в часовню еще восемь раз в день – это многовато. Особенно когда эти восемь раз – через каждые три часа: Повечерие – в 9 вечера, Полунощница – в полночь, Утреня – в 3 часа ночи, а затем вновь вставать в половине пятого, чтобы в пять идти к мессе.

Я не настолько греховен, чтобы так много молиться. Поскольку я не давал никаких обетов, мне было необязательно делать все это, но меня все равно будили, на тот случай если я вдруг возжелаю духовной пищи.

Прошло уже семь недель, с тех пор как я в последний раз был с женщиной, и мне хотелось немного погрешить. Я здесь неплохо зарабатывал – четыре гривны в день, – однако не мог потратить ни гроша, потому что выходной у меня только в воскресенье, а в этот день таверны закрыты.

И почти не помогло, что непутевый поэт оказался отличным каллиграфом. Учась в Парижском университете, он подрабатывал переписчиком книг. Кроме того, за две недели пребывания в монастыре он проникся религиозным духом. Юноша дал обет послушника, чтобы продолжать выполнять ту же работу, но платы не получал.

Такое быстрое превращение закоренелого грешника в религиозного фанатика – явление не столь редкое, но я никогда этого не понимал.

В любом случае, когда после утренней мессы мне сказали, что отец Игнаций хочет поговорить со мной наедине, я знал, что меня должны лишить работы. Я заслуживал «увольнения», и отчасти мне этого хотелось.

Но, с другой стороны, хотелось по-прежнему регулярно питаться.

– Доброе утро, отец. Я знаю, что ты хочешь сказать мне, поэтому не утруждай себя. Я действительно не подхожу на должность переписчика.

– Твои навыки намного улучшились, сын мой. Со временем ты можешь стать компетентным переписчиком. Однако ты никогда не станешь счастливым переписчиком, поэтому я нашел тебе новую должность. Я знаю одного купца, которому нужен помощник вести записи о покупках, продажах, прибыли и прочих вещах. Он постоянно путешествует по всей Европе, и ты будешь его спутником. Как по-твоему, справишься с такой работой?

Я когда-то изучал основы бухучета, знал принцип двойной записи и прочее. Посмотреть на мир было бы очень интересно. Я с радостью покинул бы монастырь.

– Думаю, что справлюсь.

– Отлично. Он часто носит при себе большие суммы денег, и в твои обязанности будет входить его охрана – в случае необходимости. Но нужно быть дураком, чтобы напасть на такого великана, как ты, поэтому я надеюсь, что такого не случится. Все еще согласен?

– Да.

– Хорошо. Тогда твое жалованье удваивается до восьми серебряных гривен в день. Тебе нужно будет приобрести коня, оружие и доспехи, но купец выделит тебе деньги на эти расходы, а затем вычтет из твоего жалованья.

– Доспехи! Зачем они мне?

– Пан Конрад, это я могу свободно путешествовать, потому что меня защищает Церковь, и денег у меня с собой нет. У тебя же нет такой защиты, к тому же ты будешь сопровождать богатого человека. Понятно?

– Конечно, отец!

– Замечательно. Он ждет в соседней комнате. Если ты ему понравишься, будем считать, что сделка состоялась. Его зовут Борис Новацек, и он хочет отправиться в дорогу как можно быстрее.

Новацек оглядел меня с ног до головы, что-то буркнул себе поднос, а вслух сказал:

– Кажется, он вполне подходит. Пан Конрад, насколько я понимаю, ты офицер. Сколько человек было под твоим началом?

– Одновременно, пан Новацек? Самое большое – сто семь.

Я отвечал за электронное оборудование в аэропорту, но зачем все усложнять?

– Понятно. А условия для тебя приемлемы?

– Восемь гривен в день, а также ты даешь денег вперед за лошадь, доспехи и оружие. Полагаю, что ты также оплатишь мне дорожные расходы, питание и ночлег.

– Конечно. Но мы не всегда сможем найти ночлег, и часто придется спать под деревом.

– Согласен. – Мы скрепили сделку рукопожатием. Одно из преимуществ тринадцатого века заключалось в том, что не нужно заполнять договор в трех экземплярах.

Наша первая остановка была у лавки подержанных доспехов, поскольку новые изготовлялись вручную, а на это могло уйти несколько месяцев. Вскоре я узнал, что значит «подержанные доспехи» – в них кто-то умер. Впрочем, моя брезгливость начала постепенно отступать.

Лавка доспехов напоминала свалку двадцатого века, и мне оказалось трудно подобрать вещи подходящего размера. За исключением шлемов, здесь вообще не было брони и лат, а для кольчуги необязательно, чтобы она сидела плотно. Она растягивается лучше, чем вязаные вещи. Но под кольчугу нужно надевать что-нибудь толстое, а я не нашел ничего подходящего по размеру. Решил, что сойдет теплое нижнее белье, джинсы и ветровка.

Мне нашли одну кольчугу относительно приличного качества. Из неплохого кованого железа, каждое отдельное звено не просто скручено, но и заклепано. Кольчуга явно предназначалась человеку, равному мне по толщине, но намного ниже ростом. Рукава должны были быть в полную длину, мне же они едва доходили до локтя. «Юбка» – рассчитанная до колен – закрывала лишь мой пах.

Длинные кованые латные рукавицы закрывали предплечья, но все равно мне нужны были перчатки. Продавец нашел что-то вроде «юбки» длиной от пояса до колен. Леггинсы прикрывали икры.

Я отказался от бочонкообразного шлема – в нем ничего не увидишь – и нашел каску, не закрывающую лицо и защищающую шею без лишней брони. Под нее нужно было поддевать толстую веревочную шапку.

Комплект получился не самый гармоничный, но я и не собирался участвовать в нем в конкурсе красоты.

Когда лавочник-немец подсчитал общую сумму, я весь напрягся. Цена трехсот фунтов кованого железа равнялась моему двухлетнему заработку.

– Пан Новацек, – обратился я к своему новому начальнику, – у вас больше опыта в общении с лавочниками, нежели у меня. Могу ли я убедить вас договориться о более приемлемой цене?

– Конечно, пан Конрад.

Он улыбнулся и набросился на лавочника – тот явно был не в силах с ним тягаться. Я привык считать отца Игнация мастером заключения выгодных сделок, но теперь увидел настоящего специалиста высокого класса. Он использовал невероятную смесь вежливости, агрессии, мольбы и откровенной грубости. Он так раскритиковал выбранные мной доспехи, что я почувствовал неловкость из-за своего выбора. Первоначальная цена составляла 5500 гривен. Он заставил лавочника снизить ее до 1500 гривен, а затем вдруг отчаянно завопил и пулей вылетел из лавки. У меня хватило ума последовать за ним.

– Это, несомненно, самый замечательный образец коммерческого убеждения, которое мне только приходилось наблюдать. – Его красноречие утомило меня.

– Благодарю тебя, пан Конрад, и хвалю за твои добрые суждения по поводу негоциантов. Но мне что-то захотелось пить, и глоток пива будет очень кстати.

– Отличная идея, пан Новацек.

Выпивать в девять часов утра было в тринадцатом веке делом вполне обычным. Думаю, что если нет возможности попить кофе и как следует позавтракать, то сойдет и пиво. Некоторые из посетителей таверны уже как следует набрались.

Служанка не отличалась особой красотой, однако была молода, расторопна и всегда готова услужить.

– На это нет времени, пан Конрад. Хотя мы и выбрали для тебя доспехи, еще нужно подобрать лошадь с седлом и уздечкой, копье и щит. А также добротный теплый плащ.

– Но, пан Новацек, у нас ведь и доспехов нет. Ты, конечно же, помнишь, что с криком выбежал из лавки, поминая недобрым словом не только его отца и мать, но и всех предков по мужской линии.

– Я вижу, что тебе еще учиться и учиться искусству ведения коммерческих переговоров. Сегодня днем я еще дважды загляну в эту лавку, и окончательная цена будет 720 гривен.

Он немного ошибся. Я приобрел доспехи за 718 гривен.

– Просто поразительно, пан Конрад. У тебя будто чутье на хорошую сталь. Ты и впрямь выбрал самое лучшее, и я согласен с тобой относительно этих похожих на бочонки шлемов. Они хороши для поля брани, когда со всех сторон летят ошметки, и ничего с этим не поделаешь. Но в сражениях, которые нам предстоят, зрение и слух очень важны. Хотя, конечно же, вряд ли нам придется столкнуться с насилием.

За всю свою жизнь мне приходилось ездить верхом раз 20 – 30, на частных ипподромах, где лошади спокойные и дрессированные – здесь наверняка на таких ездят дамы. Я любил лошадей, но вряд ли мог назвать себя наездником. Однако мой хозяин настоял на том, чтобы поехать в единственную во всем Кракове конюшню, где продавались исключительно скакуны. Это очень большие, очень сильные и очень вредные животные. Всего их было восемь. Когда я проходил мимо них, один конь укусил меня, два попытались укусить, а еще один чуть было не лягнул. Меня не слишком радовала перспектива несколько лет ездить на таком дьяволе.

В задней части конюшни находился загон с лошадью – большой рыжей кобылой, размером ничуть не уступающей жеребцам. Я погладил ее по носу.

– Что ты скажешь вот об этой?

– Ты шутишь, пан Конрад? Чтобы мой рыцарь ездил на кобыле? Меня же все на смех поднимут!

– Меня тоже, пан Новацек. Я просто спросил.

– Отличная лошадь! – сказал владелец конюшни. – Ее специально натаскивали для битвы. Кроме того, она очень умна.

– Натаскивали для битвы? Разве кто-нибудь в здравом уме возьмет в битву кобылу? Ха-ха! А вдруг у нее в разгар битвы начнется течка! Ты хочешь, чтобы на нее вскарабкался настоящий скакун, когда у нее на спине сидит пан Конрад?

– Нет же, господин! Эта кобыла абсолютно безразлична к противоположному полу. Она не подпускает их к себе, пан.

– Ха! Значит, она не подходит даже для разведения потомства. Но у меня есть приятель, он разводил лошадей, и он знает про шпанскую мушку. Возможно, это задерет ей хвост! Конечно же, чаще это их убивает. Я могу заплатить тебе 50 гривен.

Конюх настаивал на цене в 1200, и после часа криков и пререканий мы ушли ни с чем. Хотя 1200 гривен не казались такой уж огромной суммой, если учесть, что за жеребцов он просил 4000.

На второй раз они договорились о цене в 165 гривен, или, по крайней мере, я решил, что договорились.

– Решено, пан, при условии, что пану Конраду понравится, как она себя поведет.

– При условии? Но ты же сказал…

– Я сказал, что отправлю ее во Вроцлав, к своему другу, который занимается разведением лошадей. А как еще нам ее туда доставить? Мы скоро вернемся с седлом и уздечкой. Пойдем, пан Конрад.

Кажется, каждую свою сделку Новацек завершал пивом и разглагольствованиями.

– Мы и впрямь совершили выгодную покупку – 165 гривен за боевую лошадь! Я даже за старого мула больше платил. Но, видишь ли, если эту лошадь тренировали для боя, больше ни на что она не годится. Запряги ее в плуг – она, того и гляди, убьет тебя. Немногим рыцарям понравится кобыла, а ему пришлось бы всю зиму ее кормить. Вскоре мы узнаем, что она собой представляет – как только ты на ней поедешь. Сабельная лавка по пути в седельную.

– О, если у нее и впрямь начнется течка и поблизости окажется жеребец, то мне крышка!

Я плохо разбирался в лошадях, а в доспехах еще меньше. Но в мечах я немного понимал. Во время учебы я занимался фехтованием и в течение трех лет выступал за университет. Более того, я был единственным человеком во всем колледже, кто умел пользоваться как саблей, так и рапирой. Хотя «сабля» – польское слово, я предпочитаю испанскую рапиру.

Оружейная лавка меня разочаровала. Она напомнила мне свалку металлолома. Повсюду груды огромных кусков железа, которые годились разве что костолому. В основном это были железяки длиной в метр, а то и больше. Я прошелся вдоль прилавка, пробуя то одну, то другую, не скрывая своего отвращения. Я уже собрался уходить и поискать где-нибудь еще, как вдруг мое внимание привлекло что-то на задней полке. Это оказался ятаган. У него была свободная медная рукоятка с дешевыми стеклянными «самоцветами». Ножны старые, явно повидавшие виды, и когда я вытащил лезвие, вылетело облако ржавой пыли. Лезвие не меньше метра – намного длиннее и тяжелее, чем фехтовальная сабля. В нем был лишь небольшой изгиб, поэтому острие можно использовать для выпадов. Баланс был плохой – слишком тяжелое лезвие.

Я поднес меч к свету и потер лезвие. Булатная сталь! Лучшая сталь для мечей состоит из твердой стали с высоким содержанием углерода, запаянной между слоями гибкой стали с низким содержанием углерода. Высокоуглеродистая сталь не так быстро ржавеет, и в результате поверхность выглядит как пузырьки на воде – отсюда и название. Это был первый хороший кусок металла, виденный мной в тринадцатом веке.

Я пытался не показать виду, что взволнован. Это все равно что найти скрипку Страдивари в комиссионном магазине.

– Интересная вещица! – сказал я лавочнику. – Сарацинский меч, да?

Мало кто из польских рыцарей принимал участие в крестовом походе, поскольку в окрестностях обитало немало язычников, с которыми приходилось воевать.

– Верно, пан. Один великий рыцарь привез его со Священных войн. Это святая реликвия.

– Святая реликвия, сделанная неверными! Тот великий рыцарь скорее всего подарил его своей даме сердца, поскольку не хотел хранить дома. Это просто барахло, и мы оба это знаем. Он чересчур легок, чтобы причинить серьезный вред, и поэтому мне он нужен. У меня есть племянник, который хочет получить первый игрушечный меч. Что-нибудь дешевое, чтобы он мог размахивать им и не повредиться. Как насчет пяти гривен?

– Нет, пан, я не могу продать такую ценность дешевле, чем за пятьдесят.

И так я продолжал, подражая своему хозяину. Через десять минут мы остановились на четырнадцати, и я заплатил из своего кармана.

Покинув лавку, я обратился к Новацеку:

– Ну что, я хорошо усваиваю твои уроки?

Честно говоря, это были более чем странные уроки для добропорядочного социалиста.

– Вполне неплохо для новичка. Правда, я бы смог сбить цену до одиннадцати. Только вот зачем тебе эта хреновина?

– Ты просто не понимаешь. Эта вещь стоит не одиннадцать, а одиннадцать тысяч гривен. Будь добр, дай мне свой нож – правда, я могу его немного испортить.

В тринадцатом веке каждый человек носил с собой нож. Новацек протянул его мне. Я достал свой новый меч и отрезал от лезвия ножа тонкую полоску. Глаза Новацека расширились от изумления.

– Проба номер один – он может резать менее прочное лезвие!

– Менее прочное! Это же первоклассная сталь!

– Всего лишь хорошее кованое железо – вокруг такого добра навалом. Проба номер два: лезвие меча можно согнуть, и оно не сломается и даже не потрескается. – Я воткнул меч в землю и нагнул лезвие градусов на 90, но дальше не стал – на всякий случай.

– А третья проба есть?

– Будет позже, после того как я его наточу. Он будет разрезать парящий в воздухе шёлковый платок. А ты знаешь какого-нибудь кузнеца, способного укрепить рукоятку? Граммов пятьдесят меди значительно улучшат баланс.

Седла и уздечки продавались двумя разными гильдиями, поэтому невозможно было подобрать похожие. Седла для боевых коней были огромными. Седельная лука и спинка седла доходили мне до пояса. Противник мог переломить вам хребет, но ему ни за что не удалось бы выбить вас из седла.

Забираться в седло было делом непривычным. Пришлось поставить правую ногу в левое стремя, подтянуться, поставить левую ногу в специальную кожаную петлю, подтянуться еще выше, а затем плюхнуться в седло, не запутавшись и не задев гениталии.

Но я забегаю вперед.

Я позволил пану Новацеку выбрать седло и уздечку.

С копьями и щитами я был знаком разве что по фильмам. Собственно говоря, я не нуждался ни в том, ни в другом, но мой хозяин стал настаивать. Я выбрал щит и копье как можно легче по весу.

– А что изобразить на щите, пан?

Все щиты в лавке были белыми. Подержанные щиты продавались редко, потому что обычно их разрубали непосредственно перед тем, как нанести удар их обладателю.

– У нас есть время?

Я взглянул на Новацека. Уже перевалило за полдень, так как мы часто останавливались попить пива. Оставалось еще много дел, а он хотел отправиться в путь до рассвета.

– Постараюсь управиться за час, пан, если работа не слишком сложная.

Новацек утвердительно кивнул.

Возможно, причиной стало выпитое на голодный желудок пиво, а может, что-то в глубине моей души завопило: сделай это!

– Белый орел на красном фоне, – сказал я. – У орла на голове нарисуй корону.

Художник никак не отреагировал. Я предположил, что национальная символика еще не получила широкого распространения.

– Какой-нибудь девиз?

– Jeszcze Polska nie sginela<«Еще Польша не погибла» – первая строка польского национального гимна. (Примеч. пер.)>.

И полное отсутствие всякой реакции даже на первую строку польского национального гимна, который будет написан через пять с половиной столетий.

Седло и упряжь доставили в конюшню и надели на лошадь.

Я постарался усесться верхом как можно аккуратнее, чтобы ненароком не поставить себя в глупое положение.

Лошадь и впрямь оказалась отличная: спокойная, покорная и нисколько не пугливая. Ее приучили как к уздечке, так и к стременам. Ею можно было управлять одними только ногами. Конечно же, она ничуть не походила на свирепых боевых скакунов, но как раз это мне и нравилось.

Я не успел купить шпоры – еще одна гильдия, – но, очевидно, они мне и не понадобятся.

Наконец я возвращаюсь верхом обратно в монастырскую гостиницу, а мой хозяин идет рядом. На мне шлем, кольчуга и широкий красный плащ, отороченный овчиной. У меня лошадь и седло, а также меч, копье и «дерзкий» щит. Если не считать джинсов, видневшихся из-под моих железных доспехов, я выглядел как настоящий рыцарь.

А также на мне висит долг, выплатить который я смогу не раньше, чем через год.