Текст книги "Ниднибай"

Вот думаю. И думаю я так: «Если скажу правду, то меня расстреляют, а если неправду – то повесят. Буду себе молчать. Может, забудут?».

Не забыли. Что-то я не припомню, чтобы Штирлиц что-либо забывал. Позвонил. Голос ещё интеллигентней стал: «Ну что?». Я говорю: «Да вот, думаю». А он: «Ну-ну. Приходи завтра в военкомат, вместе подумаем».

Опять думаю. И думаю я так: «Откажусь?.. А как же мой маленький больной мальчик без меня? Подозрительного у нас до фига: вон даже воробьи подозрительно свободно чирикают (недаром их приличные люди из моей прошлой абитуриентской жизни «жидами» называли). А про Израиль могу же я и забыть. Не Штирлиц же, в конце концов. Можно им и не быть, а «лапшу вешать».

При случае, может, и за тестя попрошу».

Пожар был на заводе. Какой-то пьяный идиот забыл сигарету потушить. Жутко подозрительно: в нашей стране пьянство уже давно искоренено. Я и «настучал» про это.

Пока ждал реакции, чуть не «написал», но проглотили… Чего бы ещё нафантазировать?

Отвязались. Долго не звонят. Может, поняли: судя по фильмам, там неглупые пацаны? А может быть, случайно, порядочный кто попался? Или ветры каких-то перемен задули? Или еще припомнят? Если до Троцкого добрались… То на меня, не то что ледоруба, – и маникюрной пилки жалко. Старой калошей прибьют.

Тестя так и не помиловали.

Я сегодня ударил ладонью по щёчке моего Малыша! Он не открывал рот для еды. Сжал губы, и всё вылилось на него и на пол.

Мишулька горестно заплакал, и я ужаснулся тому, что сделал. Такое – Б-г-Мироздание никогда не простит!

И я себе не прощу. Что это?.. Что это?!

Само действие – это древний инстинкт ярости. Но что за монстр заставляет меня терять контроль над яростью?!

Махрюнтик начал гулить! Я игрался с ним. Вдруг он засмеялся в голос и сказал сначала «Бу!», а потом – «Гу!».

Я был вне себя от радости. Вновь затрепетала маленькая свечечка надежды.

Женя вышла замуж и уехала в Ленинград.

Папе с мамой теперь одиноко. И тяжелей.

Получили квартиру от завода. Девятый этаж. Но к дарёному «бал-коню» можно и на иногда работающем лифте подняться.

Теперь, когда родилась у Жени с Мишей дочка Зоя, родители повеселели.

28 ноября 1979 года. 10 часов 20 минут. Сегодня родилась дочуля Лнна – Ан/оля – Ан/оха. Слава Богу! Здоровая! Вес 3100 грамм.

И стала тоже повелевать она сердцем моим, и умудрила его.

Возможно, метод Мироздания-Б-га – это метод проб и ошибок.

Мы так же виноваты в наших поступках, как заяц, которым волк разбил окно лесного туалета, из старого анекдота «И я, и не я».

Сидел кормил Мишунтика. Вдруг раздалось страшное шебуршание и сопение. Пока я соображал, что бы это могло быть, приползла на четвереньках Анюха и радостно стала глядеть на нас. Мишутка тоже смотрел на неё своими удивлёнными маслинами. Было хорошо.

На улице Мишулька нервничал. Все мышцы его задеревенели. Люди смотрели на нас. Мне стало стыдно и я силой согнул ему ножку.

Опять этот жуткий монстр! Кажется, я начинаю догадываться, кто он…

Но Мишутка вдруг успокоился.

Перешёл на другой завод: родственник предыдущего.

Тесть умер в тюрьме. Он был сердечник. Жена поехала за телом. Я остался с детьми.

Мама плохо себя чувствует. Вода в лёгких. Вчера уходил от них, она в кресле, исподлобья с помутившимся от боли взглядом выдохнула мне: «Убейте меня!».

Мама умерла.

Плачу сам и опять вижу, как плачет папа. Второй раз. Второй ли?..

Последний ли?..

* * *

 
Но страдания не напрасны:
Ранят мерзость равнодушья
Ядра горечи прекрасной.
 

 
Мама, мама, мы не плачем…
Это капельки дождя…
Что тебе не больно – знаем…
Только пусто без тебя…
 
 
Ты для нас и Ум и Честь.
И страдания не напрасны,
Если «сытым» стало ясно,
Что «голодный» тоже есть.
 

Покойник

 
Работа тяжкая души окончена.
Лежит уже не человек – предмет.
Душа в отгулах и они бессрочные (?).
… Но, что это, вопрос или ответ?
 

* * *

 
«Жизнь прожить – не поле перейти».
А по мне: пройти через дурдом.
«…Грезит конопляник… над… прудом» —
Обо всех, кто поля край достиг.
 

Случайность или что-то большее? Поменяли две двухкомнатные на первом и девятом этажах на однокомнатную, для папы, на третьем этаже и трёхкомнатную, для нас, на втором. Да ещё в одном доме. Если случайность, то очень маловероятная.

Загадка (?йачулС)

 
Я видел Его: Он прекрасен.
Жесток и сама доброта.
Коварен, правдив и ужасен.
Могуществен… но не всегда,
 
 
Ведь слаб, словно малый котёнок.
Так любит, что может убить.
Он вечен, везде Он. Отец и Ребёнок,
И Дух… но и может не быть.
 

Мишуткино состояние не улучшается. Я теряю надежду.

Душа болит и подавлена.

Конечно, виноват я. Увидев большой автобус, папа слишком резко повернул вправо руль. На дерево. А я, взявшийся подстраховывать ещё неуверенно ездившего папу, вместо того, чтобы потянуть ручник, начал выворачивать руль влево, из папиных, судорожно вцепившихся в него, рук. Не успел вывернуть. Прямо в дерево и въехали…

И монстр тут как тут: вместо того, чтобы ругать себя, я начал ругать папу.

На папу жалко было смотреть…

О монстр – враг мой!

Я, папа и сестра сидели рядом с Мишуткой.

Женя сказала: «Ты думаешь, что тебе хуже всех».

Я вспылил, и мы поругались. Краем глаза я видел, как папа изменился в лице. Он не ожидал этого. Мы с сестрой никогда до сих пор не ругались. Ему было больно.

Прошло время, и только теперь я в состоянии рассказать это.

Мишушка не дышал. Я дотронулся до него, и он задышал.

Срочно поехал за кислородной подушкой.

Когда вернулся, моего мальчика уже не было. Он был холодный.

1 апреля 1982 года. Мишутка умер.

Не понарошку – всерьёз.

На часах было 16:00.

Опять мы сидели вдвоём и плакали – я и папа.

Когда я нёс Малыша в гробик, я чувствовал, что он прямой и твёрдый, как маленькая досочка.

И разбил он сердце моё, и умудрил его.

* * *

 
Но страдания не напрасны:
Ранят мерзость равнодушья
Ядра горечи прекрасной.
 

 
Что же это?.. Что я не сумел?
Что же просмотрел, не угадал?
Почему тогда я опоздал
Сыну жизнь вернуть? Иль не посмел?..
 
 
«Сдунута ольховая» Мишушка.
Рухнул мир души его и мой.
Где тебя искать теперь сынушка?
Что мне делать, мальчик мой родной?!
 
 
Мама, береги его в том крае,
Где я должен, должен вас найти!
Я теперь быстрее умираю:
Каждый миг – скачок к вам на пути.
 
 
«Так устроен свет…» – поётся в песне.
Сложный, странный и жестокий мир.
Кто его придумал, неизвестно,
Но уничтожаем его мы.
 
 
Светит в ночь души луна надежды:
Кажется, что я сейчас проснусь:
Бабушка, целуя внука нежно,
Скажет: «Бегай. Я сейчас вернусь».
 

Сыну

 
Посмотри:
На голубой дороге,
В небе, серебрятся облака…
Маленькая мёртвая рука…
Ты меня не слышишь, моя кроха…
 

Сынуле

 
Мальчик наш – чёрных глаз удивление,
Ты своею короткой судьбой
Заработал для нас искупление
И себе бесконечный покой.
 
 
Философий скрестились сомнения —
Разрубая их узел тугой,
Я надеюсь: твоё вознесение
Возвращением будет домой.
 

* * *

 
Столик тот, который справа,
Тоже танцы заказал.
Эх, друзья! Встряхнём задами!
Сытость брюх обрушим в зал…
Там, вчера, как жилка тонкий,
Умер мальчик лет шести…
«…Мне паштетик из печёнки
И салатик «Ассорти».
 

* * *

 
Я смеюсь, а слёзы льются.
Я пою – душа скорбит.
Суждено вам не проснуться —
Мне же – маяться и жить.
 

* * *

 
Я тоже ведь должник —
Мои долги похлеще:
Я сыну должен жизнь,
А маме должен нежность.
 

Фотография

 
Не смотри на меня укоризненно,
Мой малыш.
Я ещё, к сожалению, бодрствую,
А ты спишь.
Я ещё этот мир вышагиваю
В никуда.
И конечно, нужна мне пища
И вода.
Но, когда от телес грешащих
отстранится моя душа,
Непременно с тобой она встретится.
Слышишь?..
«Да…»
 

И вот теперь… Теперь я прихожу домой… Вижу пустую постель, на которой когда-то лежал мой сын… Его вещи…

Нет… Не могу поверить… Не могу…

Почему она поехала с этими грузинами на пляж? Ведь не так давно умер Мишутка.

Тоже любит покутить?..

* * *

 
Непостижимость привыканья…
Сердец устойчивый туман:
Чем чаще видимся,
Тем такт желанней,
И меньше любим мы,
И больше ран.
 

Он казался мне больным, но вечным. Старик-фараон. Но это было не так.

В городе Ирпень, недалеко от Киева, заказал памятник Мишутке.

Гранитный.

Ставить буду сам.

* * *

 
Десять лет…
нелёгкая дорога злой судьбы
досталась нам в удел.
Что осталось от весёлой песни,
что когда-то я тебе напел?
 
 
Растерять успели мы немало.
Сына своего не сберегли.
Цепи срезаны, что к жизни привязали,
«Сдунутой серёжкою ольхи».
 
 
В океане горя утопая,
Дочкин остров удалось найти.
Что ж давай, его не покидая,
Жить-терпеть к Мишульке на пути.
 

* * *

 
Пусть притворялся (не вини меня),
«Дрезжа» струной, в созвучья лез.
Смерть одиночества мне не нужна,
Но, видно, я ей – позарез.
 
 
Инстинкт и случай властелины судеб —
Мы вечно притворяться будем.
 

Папа и тёща съехались. В нашем же доме. В двухкомнатную квартиру. Было неприятно, но я ничего не стал рассказывать папе.

Чтобы не подумал, что я желаю его одиночества.

У Жени с Мишей родился ещё один коренной ленинградец – Игорёха.

Я всё устанавливаю Мишунькин памятник. Ещё немного.

Неожиданно приехал Люсик. Помог мне установить основание памятника.

Вчера поднял лебёдкой стелу памятника, залез под стелу и почистил её дно. Не успел вылезть, – стела грохнулась на землю. От запоздалого ужаса в голове промелькнуло: «Около тонны… Мгновенно кончились бы все мучения… Как Анюха без меня бы?.. Совсем ей не занимаюсь… Папа опять бы плакал…»

Оказалось – один «зуб» в лебёдке был плохой.

Не первой свежести фараоны меняются один за другим.

Страна не успевает строить пирамиды.

Партия и народ в растерянности: непонятно, кому поклоняться.

Папа жаловался, что тёща дико храпит, и он не может спать. Я сказал, что знаю это. Он удивился: «Почему же не сказал мне?».

Говорил, что очень болит вторая нога (которая не на протезе).

Опять понадобился доктор-время…

Чтобы я смог сделать ещё одну страшную запись.

Папа покончил с собой.

В тот день он пропал. Моросил снег, и я носился по мартовской слякоти, разыскивая его.

Я нашёл его…

В подвале нашего дома…

Содрогаясь и крича что-то, я вытащил его из петли и стал делать искусственное дыхание.

Но он был уже холодный. Совсем холодный.

Как тогда – Мишутка…

Отчего?! Отчего?! Отчего?! Отчего?!

Когда закончится этот поток смертей?!

Эти круги – мёртвых петель?!

Началась перестройка.

Установил памятник папе. Доработал мамин памятник.

Чтобы были похожи.

* * *

 
Могилы, могилы… Спокойные лица
На нас с фотографий глядят.
Теперь уже можно угомониться:
Вовек не вернуться назад.
 
 
А мы остаёмся, а мы остаёмся,
на смерть перегаром дыша.
Жестокого дня.
похотливо и грязно им насладиться спеша.
 

На тему Омара Хайама

 
По берегу своей судьбы —
Один иду во тьму.
И Тайна душу леденит:
Куда? Зачем? К кому?
 
 
Устану – преклоню главу
Я на твоём плече.
И вновь в бреду иду-плыву…
Куда? К кому? Зачем?
 
 
И Вечной Истины синдром
На всём, как тень, лежит.
Куда идём? Куда идём?
Зачем мы в мир пришли?
 

* * *

 
Не ругай ты меня, не ругай,
я, наверное, умер давно
И в «прекрасную»-страшную жизнь
отчуждением запер окно.
 

Гласность показывает своё второе нутро: в открытую печатаются евреефобские статьи и книги. То же запах пронюхивается в радио и телевидении.

Предвыборная речь пьяного кандидата

 
Если б «богом» был бы я…
Вашу душу мать!..
Я бы резко этот мир
Начал изменять:
 
 
Увеличил бы на рубль пенсию…
И улучшил бы снабжение персиками.
 

Взрыв в Чернобыле.

Утонул «Адмирал Нахимов». На нём были Саша и Стеллочка, родственники жены. Они погибли.

Саша, который вытачивал мне детали для установки памятника Мишутке…

Стеллочка, которую я знал ещё малышкой…

Привычно-непонятный мир тает на глазах. Понимаю, что надо «рвать когти».

Но как оставить могилы?!

Мама, Мишулька, папа.

* * *

 
О суета сует.
Мельканье серых дней.
То блеск луны, то свет зари.
Любимых силуэт
Всё дальше, всё бледней.
Тебе, природа, их – не повторить.
Но будущее Анюли?!
Нет, придётся уезжать.
 

Вопрос – куда?

Штаты представляются большой гангстерской «малиной» (воспитание даёт себя знать). К тому же эта остановка в мафиозной «Римской империи»…

Израиль?.. Сионистичен или религиозен. Так нас закодировали. Но там ведь живут не Люсикины плохие евреи, а порядочные и храбрые израильтяне – люди Книги.

Написал письма в Израиль, в Сохнут и родственникам. С вопросом: «Можно ли будет в дальнейшем перевезти захоронения?».

Сохнут набрал воду в рот головы, а родственники зарыли её же в песок, успев перед этим истерически выкрикнуть, что если я такой, то сидел бы на месте.

Всё же решили – в Израиль. И – что буду ездить (при каждой возможности) на могилы в Аккерман.

* * *

 
Евреи, шлемазловы дети
Шлемазловой мамы-Земли,
Влачат по несчастной планете
Упрямство, куда бы ни шли.
 
 
Живут, ненавидимы миром…
Умны ли?.. Пронырливы ли?..
Но беспокойности вирус
На Землю они занесли.
 

Вечный жид

 
Где же, где же приземлиться?
Время мчится, время злится.
 
 
Нет душе моей покоя на Земле.
И прекрасный синий остров в чёрной мгле.
 
 
Сил осталось уж немного.
Бесконечная дорога.
Беспросветная тревога.
 

Еврейская (Э)миграция

 
Не прощаюсь.
Не прощаюсь!
Не прощаюсь?..
Жёлтый парус
Мне сигналы подаёт…
Возвращаюсь.
Возвращаюсь!
Возвращаюсь?..
Но меня уже никто не ждёт.
 
 
Так мотаются по свету иудеи,
лишь заслышат клич ужасный:
«Вон, евреи!».
 
 
И качаются по волнам иегудишки…
Может, скверные людишки?..
 

Прощания… Слёзы… Поехали… Москва… Прощания… Чоп…

Будапешт казался холодно-враждебным, красивым и непонятным, как сфинкс…

Приехали… Израиль… Встречали песнями… Доброжелательны… Неужели все они евреи?!

Ужас какой! То есть… Я хотел сказать: «Ужасно как интересно!».

В аэропорту какой-то совершенно секретный еврей попросил всё, как на духу, рассказать. Ну я ему и рассказал эту «маису» с КГБ.

Ироническое подражание внеисторической песне

 
Был и я простачок и в те годы не раз
Про ночной Тель-Авив слушал вещий рассказ.
Как возил «йеhудим» в Израиль тарантас.
Тарантас назывался тот «Боинг».
 
 
И душа рисовала картины в тоске,
Будто мчусь в Тель-Авив на своём велосипе,
А Иудейские горы царят вдалеке
И, возможно, прекрасны собою.
 
 
Припев:
Сладострастная отрава, золотой Иерусалим,
Где синагоги притулились под церквями.
Про тебя жужжат евреи
Над ухом моим:
«Иерушалаим, Джерусалем, Иерусалим,
Тель-Авив,
“Селяви”».
 

Съёмная квартира… Мисрад клитя… Ульпан…

Женя с Мишей решили покинуть Ленинград. Спрашивают, куда покидать.

А что ответить? Страной, вроде, горжусь. Труда и крови вложено много. Ну, работы нет, так это временно.

Жарко? Есть кондиционер… Правда, дорого… Арабы, теракты? Так это тоже временно?.. Землетрясения?.. Может больше не будет?.. Евреи?.. Так, может, всё же не все плохие?.. И есть места красивые… Правда, могут отобрать…

В общем, страна замечательная, если бы не жара, землетрясения, арабы и евреи…

Сестра с семьёй решили всё же ехать в Израиль.

Штаты слишком долго ждать, а Россия непредсказуема.

Поиски работы… Хрен там: только чёрная… Мисрад клита… Курсы… Ещё поиски работы… На хорошую, то есть по специальности, – уже старый… На «по протекции» и хорошую – или уже старый, или боюсь: мне надо на могилы ездить… Пошёл на чёрную…

Завод – гальванщик… Арабы-палестинцы…

Саддам привязался со своими советскими «скалами»… В противогазе душно…

Стройка – электрик… Арабы-палестинцы…

Электрик у частника… Еврей в вязаной кипе… Благодушный, но много не даёт…

Работаю и учусь на курсах техников персональных компьютеров.

Оказывается, техниками здесь называют тех, кто ремонтирует, а инженерами тех, кто разрабатывает. Иди знай: в СССР кличка и у тех, и у других могла быть одинаковой…

Переучиваюсь также самостоятельно. Под персональные компьютеры и программирование. Проклятые мои мозги вширь, по верхам, не берут – только вглубь – да ещё и путаются. Время уходит. Переучиваю русский и немецкий – мама с папой наивно думали: легче будет в школе, так как ближе к идишу – на иврит и английский.

В школе действительно было легче, вследствие того, видимо, что на идиш я знал около десятка слов, а главное – три его «источника, три составные части»: «киш мен тухес», «тухес блус» и «мах зих ништ нарес».». Здесь же непонятно: то ли я немецкий на иврит переучиваю, то ли английский на русский перевожу.

«Своя» квартира в Лоде. Путч в Москве. Сердце в пятках: вдруг не впустят на могилы.

Пронесло… Но обидно за партию…

Борьба с банком-кредитором, чтобы выпустили из страны так и не построенного демократического сионизма, в страну строящейся демократии – проведать могилы.

Первая поездка в Аккерман к могилам. Горько… Больно…

СССР «во мгле». Михаилу Сергеевичу обидно за державу. Мне тоже, но за три: за СССР, – что развалился, за Украину, – что отвалилась, за Израиль, – что маленький.

* * *

 
В кожаной куртке красиво, конечно,
но страшно.
В кожаной куртке, конечно тепло,
но ужасно.
 
 
Кожу содрали с кого-то…
как больно!
А мы вот одели её —
и довольны.
Сколько болей в каждом шаге твоём,
человече?
Скольких ты ради себя искалечил?
 

Стройка в «килополисе»-Лоде – рабочий… Арабы-палестинцы…

«Мегаполис»-Азур – дворник…

«Продвинулся»: магазин компьютеров – техник по ним же…

Что-то много попадаться стало плохих евреев. То там обманут. То сям подлянку сделают.

Вспоминается Люсик.

Понятно, что капитализм есть власть рынка с кодированием мозгов толпы на товаро-развлекательную мораль. Тогда практический социализм есть рынок власти с кодированием тех же мозгов на безтоваро-властеобожательную мораль.

Но обидно, что ни Кобе, ни американцам так и не удалось построить социалистическо-демократический сионизм «в отдельно взятой стране». А всё, видимо, из-за глупой опечатки в «Кодексе Строителя Сионизма». Вместо того, чтобы красиво написать: «Еврей еврею Друг, Товарищ и Брат», напечатали: «Семит семиту Врут, Товар и Блат».

* * *

(По мотивам произведений Владимира Маяковского и Владимира Высоцкого)

 
Рассвет – закат,
Рассвет – закат,
Рассвет – закат И вот:
Мне жизнь наносит сгоряча
Смертельный апперкот.
 
 
Хоть я в гробу – ни круть, ни верть,
И глазом не моргнуть,
Но говорю всем: «Селя смерть,
Пора и отдохнуть».
 
 
Пусть думал Всевышний,
Мне тело круша,
Что жить хорошо И жизнь хороша…
Но:
В нашей буче,
Боевой, вонючей,
Станешь сам «дуче».
 

Думал – еду на п. м. ж., а приехал в п. м. жо. «Селяжо…»

Миша сразу это раскусил и «запал», а я – с большим «дилеем».

Он с сестрой и детьми «потосовался» здесь некоторое время и мотанул назад туда, где «с платформы» говорили когда-то: «Это город Ленинград».

А потом стали говорить: «Это город Санкт-Пе-тербург». И Миша, Женя, Зоя и Игорёха перестали понимать, куда они вернулись.

Ездил на могилы. Бедные мои, что же вы молчите…

Аккерман почернел, наверное, от горя.

Или от «незалежности»?..

* * *

 
Как вы живёте за голубыми дорогами?
Под чудесами, над синевою небес?
Как вы живёте, будучи богами?
Богами?
Как вы живёте без нас?
Как живём мы без вас?
 
 
Вы не ответите.
Знаю: в молчании – истина.
Лучше спою вам про наше житьё да бытьё.
А мы живём да не так, ох, не так,
как предписано:
Из десяти – ни одной.
Каждый лепит там что-то своё.
 

«Задвинулся»: опять электрик, но уже по ремонту в зданиях… Арабы-палестинцы, инкрустированные евреями…

И вновь могилы… И город того же цвета…

«Выдвинулся»: снова техник по «писи»-ам…

«Сдвинулся»: автомобильный электрик, в гараже для грузовиков и тракторов…

Уговорил моих съездить в Аккерман. Правда, через «Санкт-Ленинград»…

Питер набросил снежнобелую паранджу, чтобы скрыть раны перестройки, и был строен собой. Повидался с сестрой, Мишей и детьми. Зоя и Игорёха повзрослели. Пофилософствовал с Игорёхой над компьютерными играми, с Зоей – обо всём. Со всеми – о политике.

Потом был Аккерман и укор фотографий на памятниках…

Перебирал мамины тетради и записные книжки.

У мамы есть неплохие стихи и заметки. Особенно, о войне, о блокаде Ленинграда.

Решил скомпоновать на компьютере из них её книгу, отпечатать и переплести. В четырёх экземплярах.

Анюха взялась помогать.

Квартира в Аккермане… И моя и не моя. Кладбище… Одинокий мой мальчик… И мама… И папа…

Дневник

 
Волос крашен.
Нутро больное.
Уже взрослая дочь.
Над когда-то моей страною —
Ночь.
 

«Променял» автомобильного электрика на случайно подвернувшегося «писи»-ного» техника…

Дочке

 
Анюхе-Квакухе – семнадцать уже!
Что это случилось,
Поверить «каше».
 
 
Ведь только недавно ходила под стол
И всех вопрошала:
«А кусаес со?».
 

Анюля «уже в Париже…»

Приехала – теперь Париж в ней…

Какого хрена я ляпнул там и тогда: в аэропорту, когда «съалинял» из СССР в «эрец» на п. м. жо. Воистину: язык мой – враг мой. Теперь ШАБАК привязался. Ну, говорят, у тебя и нервы. Давай, гони явки, пароли. Да уж, нервы у меня и впрямь, точно, как у Штирлица: отростки нервных клеток.

Хотел сказать им, что явка у меня в клозете моём, когда 23 февраля втихаря отмечаю, а пароль плохо пахнет, но подумал: «Вдруг не поймут юмора». Они ведь из Союза давно, а может, даже и никогда. Весь клозет в машкантаозной квартире переломают, пока улики будут искать.

Но отвязались. Видно, хорошо рассмотрели меня. А может, «пятая графа» не подошла…

Хотя, говорят, у них руки тоже длинные. Только, пожалуйста, – не старой кгбешной калошей. Как-нибудь красиво.

Израиль – Аккерман – кладбище – Израиль – Париж…

Израиль.

Под музыку В. Высоцкого, Высоцкого, Высоцкого…

 
Я выбрил чисто «фейс».
Хотел помыть посуду.
Я даже подавил желание убрать.
Но что ей до меня?
Она уже отсюда
Умчалась на такси
«Лекарства раздавать».
 
 
Я весь остервенел,
Но дочь сказала: «Тише!
Поехал бы в «ханут»,
Подарок бы купил».
Да… Что ей до меня?
Она была в Париже.
Ей сам Ильевич Г.
Чевой-то говорил.
 
 
Всё ж тайную мечту
Лелеет сердце в злости:
Когда увидит дар,
Что будем подносить,
Возьмет её слеза,
И вдруг услышат гости:
«Ах, ну зачем, спасибо.
Тебе… что положить?».
 

Колыбельная для восемнадцатилетней дочки

 
Когда бы любовь и надежду связать воедино,
Какая бы, трудно поверить, возникла картина!
Какие бы нас миновали напрасные муки…
 

Булат Окуджава

 
Повзрослела дочка: восемнадцать ей.
И глаза серьёзней, и слова умней.
 
 
И уже не скажем: «Мы не разрешим!».
На собраньях в школе больше не сидим.
 
 
Не обманешь сказкой о Добре и Зле:
Нету Доброй Феи на больной Земле.
 
 
Что ж, всему на свете наступает срок…
Но опять Надежды тлеет уголёк:
 
 
Уголёк Надежды в золоте Любви.
Медальончик этот к сердцу прикрови.
 
 
Пусть Любовь дополнят глаз друзей пожары
(Среди них, конечно, и собачьих пара).
 
 
И душа светлеет, и слезится глаз,
И Закон Булата действует для вас.
 

Дочке

 
Всему свой срок.
Проходит время.
Кассета Джексона в пыли.
Никитин с Долиной «не в теме».
Скучает Пастернак вдали.
 
 
Язык другой уже усвоен,
Что говорил им сам Творец.
И уж вниманием удостоен
Другой писатель и певец.
 

* * *

 
Ты ещё молода…
Я ещё молодой…
Было время: в «ещё» не нуждались.
Жизнь казалась тогда
Полной чашей вина —
Пить-пьянеть из неё не боялись.
 
 
Но трезвела в пути
«Голова во хмелю»,
Душ холодный судьбы принимая.
И теперь уж другие я песни пою…
Ну а ты?.. Впрочем, ты – молодая.
 
 
Тем, кто сломан судьбой,
Им уже не понять,
Что для жизни есть мера другая.
Ты – на белом коне,
А я вслед за тобой,
Но на чёрном коне, дорогая.
 

* * *

 
Хорошо ли, плохо ли, —
Что прошло, то прожили.
 
 
Задали ответы мы,
Не найдя вопрос.
Горечи и сладости.
Год печаль – миг радости.
И досада слёзная:
Не вернёшь.
 

* * *

 
Что поделать? Жизнь проходит.
Не вернуть.
На усталом небосводе
Грусти муть.
 

И вновь: улыбка мамы, смех Мишутки, ирония папы – на фотографиях памятников…

Тихо здесь. Тепло. Как в раю.

Рай

 
Здесь благодать и тишина.
Лишь птичья музыка слышна…
Но в неизмученной земле,
Под благодушным небосводом,
Уже заложена война:
Зла во Добре.
Добра во Зле.
 

На жизнь

 
Я готовлю себе подлянку.
Хочешь – слушай, а хочешь – нет.
Я готовлю себе подлянку
Уже пятый десяток лет.
 
 
Не случайно и не халтуря,
Я работаю каждый день.
И не мог бы я сделать другую,
И упёрся, как старый пень.
 
 
Долог путь, но я не горюю.
Ведь я знаю настанет миг,
И подлянка восторжествуег,
То есть: я «отброшу коньки».
 

Песенка крокодила Герша

 
Не бегут неуклюже
Все евреи по лужам.
До зимы не видать уж дождей.
А нашу пару в жарищу
В нашем Израилище
Угораздило на юбилей.
 
 
Соблюдём же приличье,
Сделав чинным обличье,
Поздравлений букет поднесём:
«Будьте нам вы здоровы,
Счастливы – не то слово!
Долго-долго живите вдвоём!».
 
 
Но семиты ведь ушлы,
Как известно, покушать,
А ради дела и выпить в жару.
Принимайте ж подарки,
Поцелуи и «бабки».
И скорее, скорее – к столу!
Припев:
Жизнь играет
С нами в прятки
У Фортуны на виду.
К утешенью.
Юбилеев.
Много есть в году.
 

Под музыку Н. Матвеевой, Матвеевой, Матвеевой…

 
Какой большой «гембель»
Принёс июль Лёньке:
Пяток-другой пьянок
С «хешбона» сдул деньги.
 
 
А тут ещё горе:
Родился сам сдуру
И впопыхах что ли
В свою он влез шкуру.
 
 
Но наступил август,
И в мир пришла С…к.
И на душе радость:
Ведь не к нему гости.
 
 
Пройдет её праздник.
Уйдут к гостям стулья.
Какой большой «гембель».
Ах, какой «цурес»!
А ты не спишь, «демпель»,
В свой телескоп щурясь.
И никакой жизни
Не пожелать звонче.
Ну разве что,
Если
С «ночной» придёт С…к
И подкатись боком
К лежащему вопросом,
Она зевнёт громко
И захрапит насосом.
 

Дочуле

 
Милый друг, синий небосвод
Не для тех, кто не знает бед.
Кто не пил горечи дорог, —
Не поймёт радости побед.
 
 
Суета – грустный наш удел,
Но любви тлеет светлячок.
И, когда разум не у дел,
Может быть сердцу горячо.
 
 
Коротка песенка людей.
Пробуждаясь, в небо мы уйдём.
Ты себе верой душу грей, —
Может быть, богами сойдём.
 

1998

 
Двадцать первый век
Нависает мрачно.
Двадцать пять годков
Вместе мы идём.
И не скажешь, что —
Жизнь была удачной.
И не скажешь, что —
Весело поём.
 
 
Наш сынок-малыш
С ангелами дружит.
Стерва-родина
Выпустила вдруг.
Наша доченька
Ещё год отслужит
И отправится
В свой счастливый круг.
 
 
Свадьбы «серебром»
Обернулось время.
Что ж начнём лепить
«Золотой» узор.
Запоёт «оркестрик»,
Обнадёжив тему.
И обман его —
Вечный дирижёр.
 

Константинополь сказался холодным Стамбулом, а ислам – не таким уж страшным, если снимать обувь, когда входишь в мечеть.

У них, в Одессе, – День Смеха…

У меня, в Аккермане, – две недели пустоты…

У Жени с Мишей появился ещё один ленинградец: Димка.

* * *

 
Папа с мамой истово
(Те ещё артисты)
За ребёнка молятся,
Полуатеисты:
 
 
«Боже, дай здоровья
Нашей ты Анюшке.
Карьеры, счастья, денег
И покой нескушный.
 
 
Потерпи.
Немного у молитвы слов.
Дай ей, Боже, силы
Одолеть врагов.
 
 
Ангела-хранителя
Закрепи за ней.
Дай ей ясный разум
Не забыть друзей.
 
 
Сохрани ей мужество
В жизненном кругу.
Упаси завидовать
Другу и врагу».
 

Еле уговорил поехать на могилы. Согласилась, видимо, только благодаря Праге.

Но ничего не изменилось.

Наконец-то выпустил мамину книгу.

Четыре экземпляра, как хотел.

* * *

 
«О сколько нам открытий “чудных”»
Готовит Время, наш палач.
Не прекратит поток сей мутный
Ни стон, ни смех, ни детский плач.
 

 
«И случай – бог-изобретатель…»
 

Душа дрожит от страха перед вновь «изобретённым» наказанием: погиб Игорёха… Он просто шагнул неверно на дорогу, и тут же подъехал на автомобиле человек со смертельной фамилией и сбил его…

Нельзя неверно шагать?..

Я был в Аккермане, когда пришёл ночью знакомый и сказал мне о случившемся.

Поехал от ужаса в Одессу получить визу в Россию, но украли деньги, и они не поверили, несмотря на телеграмму.

Вернулся в Израиль и оттуда полетели на похороны.

От Ленинграда ничего не осталось: это был уже Санкт-Петербург. Суетливый и злой, «…в златых тельцах, в дельцах…».

* * *

 
Страшного Взрыва несчастные дети
Ранят, и ранят меня.
Вновь ухожу,
Ухожу в неизвестность
Синего дня.
 

Израиль – Аккерман – могилы – Израиль – Барселона – Сограда Фамилия – Израиль…

Ноль-холестерин

 
В нашем доме есть диета, и моя жена
Очень верит, очень хочет похудеть она.
 
 
Съел я ноль холестерина и доволен в прах:
Не застрянет сволочь-бляшка у меня в жилах.
 
 
Не застрянет в моём сердце – буду жить века.
Кровь струится в моих жилах – не Яркон-река.
 
 
Не застрянет, не заманит, не затянет в ночь.
Только и всего проблема, что голодный вновь.
 
 
Эх, голодный, вах, голодный, прямо нету слов.
Максимум, пойду в харчевню, съем «кусочек
плов».
 
 
Ну, а если будет мало – не моя вина.
Минимум, приду домой я – покормит жена.
 

Вновь Аккеман и кладбищенское непонимание могил.

Я устал…

* * *

 
Лишь только чёрная строфа коснётся моего
пера,
Я знаю: уходить пора,
Но жжёт сомнения искра:
 
 
К чему трясти седую грушу?
Клубок времён я не нарушу.
 

* * *

 
Кончились прохладные денёчки.
Наступает мерзкая жара.
Маечку одела моя дочка.
Одеяло спрятала жена.
 
 
Сколько жарких дней уже прожилось?
Я встаю таким же дураком…
Почему в прохладе мне не жилось?
Отчего покинул отчий дом?
 
 
Жёлтый парус разлуки,
Усталая длань корабля.
Почерневший от муки,
Не однажды я вспомню тебя.
 

Санкт-Петербург…

Ездили к Игорёхе, на могилу.

Я устал «дружить с тоской» этого холодного слова…

«Мы будем счастливы (благодаренье…)» Б-гу!

У Анюли начинается новый круг.

Пусть он будет счастливый!

К свадьбе дочки

Вольный перевод песни на стихи Булата Окуджавы (вольный, в том числе и в связи с ошибками)

Оригинал (с небольшим изменением и отрывочно):

 
И вот уже сшит, твой наряд подвенечный,
И хор в вашу честь уж поёт,
А время торопит, возница беспечный,
И просятся кони в полёт.
 
 
Святая наука – расслышать друг друга,
Сквозь ветер, на все времена…
Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга…
Глаза бы глядели в глаза.
 

Перевод:

Транскрипция:

 
Вэ квар мухана симлатех хатуна.
Шом’им эт hангина ликводхем.
Ах зман мемаhер кмо неhаг шаанан.
Сусим квар афим бадаркем.
 
 
Мад’а шель кдошим – леhаазин, леhавин.
Негед руах леколь hазманим.
Бадерех шело ит’у рак сусим.
Эйнаим шеир’у эйнаим.
 

21.04.2004

«Фотограф щёлкает, и птичка вылетает».

Господи, пусть Анюля будет здорова и счастлива вместе со своим мужем и потомством! И, если Ты всё же должен кого-то за что-то наказывать, пусть основная тяжесть наказания ляжет на одного меня. Только это, я Тебя больше ни о чём не буду просить: остальное Ты и Сам знаешь.

Мама, Мишутка, папа, – простите.

Если можете.

Вначале были могилы.

Потом была Германия.

Или наоборот?.. В истории – наоборот. В моём пространственно-временном континууме – нет.

Довольно чисто, торжественно и неуютно-интересно. «Новые» немцы ходят вперемежку со старыми. Или наоборот?…

Слышу их речь, знакомую со школы и по фильмам о войне, и просится наружу мой скромный идиш: «Мах зих ништ нарес!».

Плагиат-дополнение

 
Нас ненавидят —
Мы ненавидим.
Нас обижают
Мы тоже обидим.
Часто жестокое
Кажется добрым.
Чёрное – белым.
Серое – чёрным.
 

* * *

 
Печальный свет ложится на мою дорогу.
«Благих намерений дороги в ад».
И только струны памяти затронешь, —
Они звенят, они болят.
 
 
Надежды парус в море неудачи.
Ошибок рифы в океане скорби.
Могло бы быть и всё иначе.
Могло бы быть…
Но всё проходит.
 

* * *

 
Кто-то прошёл по дорогам…
Кто-то прошёл по дорогам…
Сбитые, грязные ноги.
Плачущий странник убогий,
А на устах только Бог…
Это Пророк.
Это Пророк.
Это прошёл по дорогам Пророк.
 

* * *

 
Лучей распластанная птица
Из лампы в прищур глаз струится.
Холодный вечер за стеклом
Уже давно пробрался в дом.
 
 
Душа устала. Увязает.
В бреду событий утопает.
 
 
Я слышу детский смех и крики.
Я вижу фар машинных блики.
И таю в жизни перезвоне,
Как снег согретый на ладони,
 
 
Что был на ней искрист и свеж,
Но, став прозрачным, вдруг исчез.
 

2 декабря 2006 года. Родилась внученька.

Элья, Эльюш, Эльчуня, Эльчушка, Эльчуха, Эличка.

И стала она тоже повелевать сердцем моим, и умудрила его.

Эльчуня подросла и наступила счастливая эпоха, когда мне доверяют «сидеть» с ней: кормить, играться, гулять, играться, укладывать спать, играться, носить на руках, играться, играться, играться…