Текст книги "Страна за горизонтом"

Между сушей и водой

«Нью-Орлеан можно было бы назвать американской Венецией (ведь он, подобно Венеции, стоит на воде), если бы только многочисленные его каналы не были упрятаны под землю», – пишут авторы «Одноэтажной Америки», которым здесь явно понравилось.

«Город широко распространился на низменном перешейке между Миссисипи и озером Пончертрейн. От места впадения Миссисипи в Мексиканский залив до города – девяносто миль. Ближе к заливу не нашлось ни одного местечка, где можно было бы построить город. Но и там, где он построен, почва представляет собой наносную илистую глину. Город всегда страдал от наводнений и лихорадок. Вода, которая принесла ему богатство, одновременно сделала его несчастным. В течение всей своей жизни город боролся с самим собой, боролся с почвой, на которой он построен, и с водой, которая его окружает со всех сторон…»

В Новый Орлеан едут не столько за впечатлениями, сколько за тонкими рефлексиями. Место притяжения всех туристов – «Старый квартал» (Vieux Carre), или French Quarter, Французский квартал. Оба топонима обозначают одно из самых колоритных мест на американской карте. В старом, латинском уголке Нью-Орлеана явственно присутствует «гений места», прародитель джаза и коктейля, водивший пером многих литераторов.

Приехавший сюда коммерческий агент Томас Майн Рид изобрел этот город как литературный сюжет: «Новый Орлеан распадается на два совершенно несхожих между собой города. И в том и в другом имеется своя биржа, свой особый муниципалитет и городские власти; и в том и в другом есть свои кварталы богачей и любимый проспект, или променад, для щеголей и бездельников, которых немало в этом южном городе, а также свои театры, бальные залы, отели и кафе. Но что всего забавнее – достаточно пройти несколько шагов, и вы уже переноситесь из одного мира в другой».

Новый Орлеан насыщен историей, как тропической влагой. Сначала здесь появился французский колониальный форт, названный в 1718 году в честь герцога Филиппа Орлеанского, регента при малолетнем Людовике XV. Затем сюда, на южные берега Миссисипи, отправил своих персонажей автор знаменитой «Манон Леско».

Французские власти в Луизиане на некоторое время сменялась испанскими, что лишь добавляло «средиземноморского» колорита городу. В конечном итоге, весной 1803 года Наполеон решил продать обширные земли Луизианы Соединенным Штатам. По легенде, спонтанное решение император принял, лежа в горячей ванне. Спустя годы «аутентичная» наполеоновская мраморная ванна выставлялась в одном из новоорлеанских отелей – коммерческий трюк, которому позавидовали бы самые способные из ильфопетровских «детей лейтенанта Шмидта».

Старый Нью-Орлеан действительно схож с Венецией, во всяком случае трехвековая изрядная потертость ему к лицу. Нигде так не выражена тяга к чувственным наслаждениям: в улочках рядом с католической твердыней – трехглавым собором на площади – расположились увеселительные заведения и шумит языческий карнавал. Метафора «высокой воды» здесь реальна, ибо город расположен ниже уровня Миссисипи, и лишь система дамб спасает его от затопления. Орлеанские каналы давно засыпаны; осталось лишь название широкой Canal Street, отделяющей «галльскую» часть города от англосаксонской.

«Город распланирован необыкновенно просто. Улицы, идущие параллельно реке, повторяют изгиб, который река делает в этом месте, и имеют форму полумесяца», – рассказывают Ильф и Петров. Отсюда одно из прозвищ Нового Орлеана – город-серп (или город-круасан). «Трудно сказать, насколько в Нью-Орлеане сохранился французский дух, но на Канал-стрит выходят улицы Дофина, Тулузы, Рояль и есть даже Елисейские поля».

«Пусть текут веселые деньки» – одно из самых известных выражений города-раблезианца. Здесь почитают целый сонм больших и малых святых, но празднества – от Двенадцатой ночи до Жирного вторника – больше напоминают булгаковский бал полнолуния. В искусительных витринах Вье-Каре бусы, блестки, маски – та мишура, которую никому не пришло бы в голову продавать или покупать где-нибудь в другом американском мегаполисе. По легенде, три геральдических цвета карнавала Марди Гра – зеленый, золотой и фиолетовый – придумал великий князь Алексей Александрович. Сын и брат царя, «гранд-дюк Алексис» прекрасно вписался в легкомысленную атмосферу города – гедонист, повеса, бонвиван, которому было скучно в своей северной столице.

Новый Орлеан

Ильф и Петров описывают французскую часть города, «неряшливую, как старый Париж, с узкими уличками, маленькими аркадами на тонких деревянных столбах, лавчонками, невзрачными на вид ресторанчиками с первоклассной французской кухней, портовыми кабаками, булыжником и уличными прилавками, заваленными овощами и фруктами…»

В Нью-Орлеане есть даже не одна, а две традиционные кухни: креольская и кейджун. Если сильно упрощать, то одна из них пряная, а другая – острая, но за обеими – долгая и сложная политико-географическая история, смесь материков, морей и культур, породившая невероятную вкусовую мозаику: гамбо, джамбалайя, помпано, тассо.

Венецианская республика долгое время боролась с пиратами и заключала с ними временные союзы. Новый Орлеан охотно рассказывает истории о корсарах Жана Лафита, предводителя морских разбойников и спасителя города от нашествия британских войск. Как отметил Майн Рид, «эпитет прозаический менее всего подходит к этому городу». Топкие берега Миссисипи полны собственных мистических тайн и легенд: старейший в стране монастырь (ордена урсулинок), дом Наполеона (здесь собирались спрятать императора после готовящегося его бегства с острова Св. Елены), культ «королевы вуду» Мари Лаво.

Различия между Адриатическим и Карибским морем, конечно, существенные. Великие венецианские живописцы с удовольствием изображали златокудрых куртизанок в качестве мадонн как часть вечного праздника жизни. Эдгар Дега, искавший вдохновения в Нью-Орлеане, запечатлел семейный бизнес в хлопковой конторе на Канал-стрит. Его цветовая гамма – контраст белого и черного, что так характерно для столицы «белого золота» и работорговли.

«У Венеции был дар развивать чужие дарования, – писал Петр Вайль, – тут расцветали иммигрантские таланты, подобно тому как становятся Нобелевскими лауреатами англичане и японцы из американских лабораторий, олимпийскими чемпионами – африканцы из американских университетов. Умение все обратить себе на пользу, в зависимости от точки зрения, вызывает восхищение или ненависть. Во всех случаях – зависть, страх, почтение. Из Венеции XV–XVI столетий передается эстафета в Штаты столетия двадцатого. Собственно, Венеция во многом и была Америкой Ренессанса»

Французский квартал

Наполеон раздавил Венецианскую республику и продал Луизиану с Новым Орлеаном, оставив обоим городам хранить свое грешное и праздничное наследие. «Когда святые маршируют» – гимн самого бесстыдного американского города. Интересно, что в комедии «Веселые ребята» Л. Утесов обыграл рождение джаза в сцене похоронной процессии, когда по мере приближения к кладбищу музыка веселела – так было на берегах Миссисипи.

Католические миссионеры на заре колонизации требовали от губернатора Луизианы выслать «продажных женщин» из города. Французский губернатор горько посетовал: «Тогда в Нувелль де Орлеанс не останется женщин». На существование «веселых домов» здесь во все времена смотрели сквозь пальцы – развитию джаза все это шло на пользу. Да и само слово jazz изначально обозначало самый плотский из грехов. «Как будто лили любовь и похоть медью труб», – выразился молодой Маяковский.

В 1840 году Новый Орлеан украсился двумя приметными заведениями. Моряк и авантюрист дон Хосе «Пепе» Люлла открыл лучшую в городе школу фехтования – в жаркой Луизиане дрались на дуэлях плантаторы и офицеры, адвокаты и газетные издатели. Поединки назначались буквально в тени собора Св. Людовика и городской ратуши Кабильдо, где прошла историческая церемония передачи Луизианы от французов к американцам.

Занесенная из Старого Света «болезнь чести» уносила много жизней. Говорят, что «Пепе» Люлла отправил на тот свет десятки противников. Еще говорили, что учитель фехтования владел небольшим кладбищем Св. Винцента, на котором за свой счет хоронил поверженных им дуэлянтов. Сам же «Пепе» умер в своей постели от местной скоротечной лихорадки.

Прибывший из Марселя Антуан Альсиатор в том же 1840 году открыл во Французском квартале заведение изысканной кухни – на сегодня старейший ресторан Америки, которым владеет одна семья. Все блюда здесь созданы по рецептам Антуана и его сына, великого кулинара Жюля, которому горожане поставили бронзовый бюст.

Оба возникших на зыбком пограничье суши и воды города расцвели на контрабандных промыслах Запада с Востоком. Рожденный французской экспансией Новый Орлеан стал воротами главной реки континента, окном в Вест-Индию, посредником между восточными американскими штатами и западными территориями. Старый пароход как метафора былого величия вплывает в текст «Одноэтажной Америки»: «Неожиданно из-за деревянной пристани выдвинулось очень высокое и длинное белое сооружение, в котором не сразу можно было опознать пароход. Он прошел мимо нас, вверх по реке. Совсем близко к носу высились две высокие трубы, поставленные рядом, поперек палубы, украшенные завитушками и похожие на чугунные столбы какой-нибудь монументальной ограды. Пароход приводился в движение одним громадным колесом, расположенным за кормой.

– Последний из могикан, – сказал мистер Адамс. – Теперь на таких пароходах ездят только для отдыха и развлечения, и то очень редко».

Новый Орлеан – единственный из американских городов, который может соперничать с Нью-Йорком по частоте литературных аллюзий. Уолт Уитмен, Шервуд Андерсон, Трумэн Капоте, Торнтон Уайлдер, Уильям Фолкнер – ряд великолепный, но ярче всего душа города проявилась в драматургии Теннеси Уильямса. Нью-Орлеан оказался ближе динамике пьесы, нежели романа. В декорациях первой сцены «Трамвая “Желание”» Уильямса разворачивается луизианская драма: «Из-за белого, уже набухающего мглой дома, небо проглядывает такой несказанной, почти бирюзовой голубизной, от которой на сцену словно входит поэзия, кротко унимающая все то пропащее, порченое, что чувствуется во всей атмосфере здешнего житья. Кажется, так и слышишь, как тепло дышит бурая река за береговыми пакгаузами, приторно благоухающими кофе и бананами. И всему здесь под настроение игра черных музыкантов в баре за углом. Да и куда ни кинь, в этой части Нью-Орлеана, вечно где-то рядом, рукой подать, – за первым же поворотом, в соседнем ли доме – какое-нибудь разбитое пианино отчаянно заходится от головокружительных пассажей беглых коричневых пальцев. В отчаянности этой игры – этого “синего пианино” бродит самый хмель здешней жизни».

Бланш Дюбуа, главная героиня пьесы, «леди в белом» – трагическое олицетворение потерпевшего поражение плантаторского Юга: французские корни, аристократическое наследие Дикси, смесь романтизма и чувственности, гибель в столкновении с агрессивной и вульгарной цивилизацией «простых людей». Как указывает автор пьесы, ближе к финалу «все слабее и слабее звучат аккорды “синего пианино”, которому подпевает труба под сурдинку».

Городской трамвай

В венецианской экскурсии осмотр Дворца дожей начинается напыщенной Золотой лестницей, но заканчивается вызывающей озноб тюрьмой. Двуединый образ города связан коротким, как жизнь, Мостом вздохов. В Новом Орлеане, который вывел Теннеси Уильямс, проводником из одного мира в другой служит трамвай. Один из них идет до улицы Желание. На местных Елисейских полях можно сделать пересадку на другой, который заканчивает маршрут на кладбище.

«Город лежит на метр с лишним ниже уровня реки – пишут Ильф и Петров. – В нем нет ни одного сухого места, где можно было бы хоронить умерших. Где только ни пробуют рыть землю, обязательно находят воду. Поэтому людей здесь всегда хоронили на манер древних египтян – в саркофагах, над землей».

В беззаботном Новом Орлеане, как показал Т. Уильямс, постоянно присутствует тема смерти. «Flores. Flores para los muertos…» – в черной шали, слепая, словно сама судьба, бредет по улице торговка неживыми цветами для погоста. «Жарким и светлым январским днем» на старинном городском кладбище Сен-Луи, куда сейчас водят туристов, произошел самый трагический разговор соавторов «Одноэтажной Америки», когда старший из них сказал о близости его земного конца.

Иосиф Бродский в «Набережной неисцелимых» писал: «…если мы действительно отчасти синоним воды, которая точный синоним времени, тогда наши чувства к этому городу улучшают будущее, вносят вклад в ту Адриатику или Атлантику времени, которая запасает наши отражения впрок до тех времен, когда нас уже давно не будет».

Печаль здесь не тяжелее утренней дымки над Миссисипи, ибо сегодня к вечеру вновь зажжет огни улица Бурбонов и заново прозвонит на перекрестке старенький трамвай «Желание». Новый Орлеан тем и хорош, что обязательно вызовет воспоминания – идущей из глубины души мелодией блюза, тонким ароматом неведомого цветения, мистическим откровением лунной ночи, недосказанной историей Французского квартала.

«Ангел без крыльев»

Никто из больших русских писателей, посетивших Америку, не владел в достаточной степени английским. Все воспринимали страну сквозь призму перевода. В этом смысле название повести В. Г. Короленко «Без языка», созданной после поездки в США, весьма символично.

«Византия, – писал Константин Леонтьев, – представляется чем-то сухим, скучным… потому что среди русских не нашлось писателя, который бы посвятил ей свой талант». Нечто похожее случилось и с русскими образами Америки. У Горького Соединенные Штаты – царство мамоны, у Есенина еще хуже: «Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот». Маяковский предлагал закрыть Америку, слегка почистить, а потом опять открыть – вторично.

Ильф и Петров, проехавшие десять тысяч миль и двадцать пять штатов, беседовавшие с писателями и режиссерами, домохозяйками и инженерами, «молодыми безработными и старыми капиталистами», говорившие о советском «особенном патриотизме», не вывели ни одного отрицательного образа янки. Все встреченные ими американцы, прагматики или идеалисты, люди с внутренним достоинством и уважением к ближнему, описаны с явной симпатией.

Создателям «Одноэтажной» удалось избежать поверхностных оценок, свойственных путешествующим, в силу двух причин. Они дольше других русских писателей задержались в стране. Главное же – у них был необыкновенный сопровождающий, ставший третьим соавтором книги. «Маленький, плотный, с удивительно крепким, почти железным телом» американский гид – подарок судьбы для Ильфа и Петрова. «Он работал на Днепрострое, в Сталинграде, Челябинске, и знание старой России позволило ему понять Советскую страну так, как редко удается понять иностранцам».

Писатели могли не знать или, скорее всего, решили не рассказывать настоящую биографию русскоязычного американца. «Сумбурный чудак» мистер Адамс, «любопытству которого могли бы позавидовать ребенок или судебный следователь», попадает в разного рода затруднительные положения, как и полагается герою романа-путешествия. Апофеозом его злоключений стал эпизод с витриной автомобильного магазина в Гэллапе: вместо дверей рассеянный Адамс с вселенским грохотом прошел сквозь стеклянную витрину, но отделался одним порезанным пальцем.

На образ словоохотливого и неуклюжего американского чичероне приходится основная часть ильфопетровского юмора положений, иронии и гротеска. «От конфуза у него слетела шляпа, и его круглая голова засверкала отраженным светом осеннего нью-йоркского солнца».

Настоящее имя третьего героя романа Соломон (Залман) Абрамович Трон (Trone). Он родился подданным Российской империи в мае 1872 года в Митаве (ныне Елгава, Латвия). Еврейская учительская семья, в которой было шестеро детей, считалась культурной: дома говорили не на идише, а на немецком, который был вторым языком в Курляндской губернии. Известно, что в юности Соломон постигал электромеханические дисциплины в Бельгии, Германии и Рижском политехническом институте. Вскоре толкового инженера, знавшего несколько языков, взяли в российское отделение компании «Дженерал Электрик» («Русское общество Всеобщей компании электричества»). Работа на американцев дала Трону возможность вырваться из черты оседлости и жить в столице. Инженер-электрик Трон запускал трамвай в Санкт-Петербурге и одновременно посещал подпольные социал-демократические кружки.

Соломон Трон. Снимок И. Ильфа

1905 год, «Кровавое воскресенье», переломило судьбу России и биографию Соломона Трона. В то утро, 9 января, он был в толпе празднично одетых рабочих с семьями, идущих с петицией к Зимнему дворцу и остановленных солдатскими ружейными залпами у Нарвских ворот. На окровавленном снегу осталась лежать его невеста Александра.

О русских годах инженера Трона сохранились отрывочные сведения, которые собрал канадский архивист Дэвид Ивенс в книге «The Man Who Sold Tomorrow». Известно, что некоторое время Соломон, действительный член Русского технического общества, провел в царской тюрьме. Вероятно, от каторги его спасло заступничество руководства «Дженерал Электрик». В начале 1912 года Трон эмигрировал в США, работал в Скенектеди, получил американское гражданство.

Весной 1917 года, после Февральской революции, политические эмигранты начали возвращаться в Россию. Соломон знал некоторых из них, в частности Троцкого и Бухарина, по нью-йоркским социалистическим кружкам. Трон вернулся на родину в качестве директора русского отделения «Дженерал Электрик». Словно Фигаро, он был в столице и в разных частях неспокойной страны, контактировал с деловыми кругами, представителями Временного правительства и с революционерами разного толка. Романтические и демократические идеалы молодости останутся с Троном на всю жизнь, поэтому октябрьские события в Петрограде он встретил с надеждами на преобразование бывшей империи.

США первыми из стран дипломатически признали Временное правительство, но следующие пятнадцать лет отказывались признавать режим большевиков. Однако всемогущая «Дженерал Электрик» пыталась делать бизнес с любой властью. Еще во время гражданской войны, в 1920 году, Ленин отчеканил формулу: «Коммунизм – есть советская власть плюс электрификация всей страны». Встречавшийся с вождем писатель-фантаст Герберт Уэллс отметил: «В какое бы волшебное зеркало я ни глядел, я не могу увидеть эту Россию будущего, но невысокий человек в Кремле обладает таким даром».

«Мечтатель из Скенектеди» Трон в числе многих либеральных интеллектуалов верил в высокие идеалы просвещения и в объединяющий народы мировой технический прогресс. В советской стране западных симпатизантов в те годы именовали «попутчиками». Глава русского отделения «Дженерал Электрик» Соломон Трон стал активным проводником идеи электрификации СССР (так называемый «План ГОЭЛРО») при помощи западных технологий.

К этому времени на стол главы Федерального бюро расследований Дж. Эдгара Гувера легло первое досье на Трона. Его считали «агентом красных». В США разворачивались преследования левых радикалов разного толка, шли аресты, судебные процессы и массовые депортации из страны. Трону удалось избежать неприятностей благодаря тому, что «Дженерал Электрик» перевела инженера на работу в Германию.

Мистер Адамс с юмором рассказывал Ильфу и Петрову, что мечтал разбогатеть к старости и выбрал для вкладов «два самых почтенных страховых общества в мире – петербургское общество “Россия” и одно честнейшее общество в Мюнхене. Сэры! Я считал, что если даже весь мир к черту пойдет, то в Германии и России ничего не случится». В России грянули революции, и надежное страховое общество перестало существовать, а в его просторном здании на Лубянке разместилось ведомство Дзержинского. Честнейшая мюнхенская контора в 1922 году выплатила американцу положенные четыреста тысяч марок. На них в пораженной инфляцией Германии можно было купить один коробок спичек.

Мы никогда не узнаем причину появления литературного псевдонима «мистер Адамс». Выбор фамилии героя для «Одноэтажной Америки» мог быть случаен (интересно, что имя мистера Адамса, в отличие от его жены Бекки, не называется). Тем не менее, в Чикаго супруги Трон наверняка рассказали Ильфу и Петрову биографию самой известной в те годы американской женщины Джейн Аддамс и показали ее детище «Халл-Хаус». Для Соломона миссис Аддамс была кумиром – литератор, праведница, реформатор. Хрупкого здоровья, с изувеченным туберкулезом позвоночником, она активно занималась самыми разными общественными проблемами: от борьбы за предоставления женщинам избирательного права до учреждения профессии «социальный работник». Первая американка – лауреат Нобелевской премии мира Джейн Аддамс в ряду многих начинаний, создала в одном из бедняцких районов Чикаго поселение «Халл-Хаус». Не одно поколение иммигрантов с благодарностью вспоминали «святую Джейн». Ее революционный проект из тринадцати зданий, ставший образцом для подражания (в том числе и в Москве), включал вечернюю школу и курсы английского, приют для молодых работниц и детский сад, библиотеку и баню, коммунальную кухню и мастерские по обучению новоприбывших разным профессиям.

В 1930 году инженер Соломон Трон в числе других американцев налаживал гидротурбины на Днепрогэсе, в то время крупнейшие в Европе. Одна из важнейших строек страны стала венцом его технической карьеры в СССР. В конце 1930 года Трон сидел в Колонном зале Дома Союзов в числе приглашенных иностранцев на процессе «Промпартии» – одном из первых московских постановочных расправ над «шпионами и вредителями». Понимал ли он суть происходящего? Верил ли «признательным» показаниям подсудимых, которых он знал по работе?

Максим Горький по горячим следам послал из Италии письмо Сталину («Замечательно, даже гениально поставлен процесс вредителей») и поддержал судилища пьесой «Сомов и другие». Маяковский на следующий день после вынесения приговора по «Шахтинскому делу» (1928) опубликовал большое стихотворение «Вредитель»:

 
И он,
     скарежен
          классовой злобою,
идет
     неслышно
            портить вентилятор,
чтобы шахтеры
                  выли,
         задыхаясь по забоям,
как взаперти
       мычат
                    горящие телята…
 

Ко времени случайной или подготовленной встречи с Ильфом и Петровым в Нью-Йорке осенью 1935 года Трон вышел на пенсию, хотя все, видевшие его, отмечали необыкновенную жизненную энергию инженера. Вероятной причиной его неожиданного разрыва с «Дженерал Электрик» была политика сотрудничества корпорации с Италией и Германией. Иметь дела с правительствами Муссолини и Гитлера инженер Трон не желал.

Для Ильфа и Петрова Соломон Абрамович действительно стал «ангелом без крыльев». Либерал-интеллигент, прекрасно знавший жизнь в Америке и России, буквально «вел их за руку», вовлекал писателей в увлекательное интеллектуальное путешествие по неизведанной цивилизации. Без этого словоохотливого сангвиника с вечным возгласом «Шурли!» книга «Одноэтажная Америка» в том виде, в котором мы ее знаем, не смогла бы состояться.

«…утром, ровно в семь часов, осуществляя свое неоспоримое право капитана и главаря экспедиции, он шумно входил к нам в комнату, свежий, выбритый, в подтяжках, с капельками воды на бровях, и кричал:

– Вставать, вставать, вставать! Гуд монинг, сэры!»

«Открытие Днепрогэса».

Мозаика станции метро «Киевская» в Москве.

Нам уже никогда не узнать, какие дебаты велись в сером «форде» на просторах североамериканского континента. Эти долгие дорожные разговоры без лишних ушей могли бы привнести в книгу острый привкус времени. Думается, что многие из суждений общительного и образованного эмигранта вошли без кавычек в текст «Одноэтажной». Более того, некоторые политически неудобные оценки и сравнения двух стран озвучены не авторским голосом, а вкладываются в уста мистера Адамса: «И знаете, сэры, что я хочу вам сказать еще? Я хочу вам сказать, что это страна, в которой вы всегда можете спокойно пить сырую воду из крана, вы не заболеете брюшным тифом, – вода всегда будет идеальная. Это страна, где вам не надо подозрительно осматривать постельное белье в гостинице, – белье всегда будет чистое. Это страна, где вам не надо думать о том, как проехать в автомобиле из одного города в другой. Дорога всегда будет хорошая. Это страна, где в самом дешевом ресторанчике вас не отравят. Еда, может быть, будет невкусная, но всегда доброкачественная. Это страна с высоким уровнем жизни».

В дни большого литературного путешествия, в мрачном вашингтонском здании бывшей тюрьмы времен Гражданской войны, миссис Рут Биласки Шипли изучала дело Трона. Влиятельная чиновница, глава федеральной паспортной службы, миссис Шипли подыскивала подходящий повод для депортации «большевика». Прозванная в столице «царицей паспортов», она лично знакомилась с бумагами каждого из «неблагонадежных» и выносила суровый вердикт. Некоторые из ее досье отправлялись в кабинет главы ФБР Эдгара Гувера. Известен случай, когда Рут Шипли отказала в паспорте знаменитому ученому-химику Лайнусу Полингу, когда тот собирался в Европу за своей второй Нобелевской премией.

В отношении Трона решение откладывалось годами, ибо серьезных улик «антиправительственной деятельности» инженера не находилось, а за него ходатайствовали видные чиновники и дипломаты по обе стороны океана. Технократ с огромным международным опытом, владевший в совершенстве английским, немецким и русским, был нужен многим. Тем не менее свидетели, видевшие вашингтонское досье миссис Шипли на Трона, говорили, что оно отличалось внушительным размером.

«Стоп! – крикнул вдруг мистер Адамс. – Нет, нет! Вы должны это посмотреть и записать в свои книжечки.

Машина остановилась.

Мы увидели довольно большой желтый плакат, вдохновленный не одной лишь коммерческой идеей. Какой-то американский философ при помощи агентства “Вайкин-пресс” установил на дороге такое изречение: “Революция – это форма правления, возможная только за границей”.

Мистер Адамс наслаждался.

– Нет, сэры! – говорил он, позабыв, на радостях, о своей шляпе. – Вы просто не понимаете, что такое реклама в Америке. О, но! Американец привык верить рекламе. Это надо понять. Вот, вот, вот. У нас революция просто невозможна. Это вам говорит на дороге как непогрешимую истину агентство “Вайкин-пресс”. Да, да, да, сэры! Не надо спорить! Агентство точно знает».

В годы Второй мировой войны Соломон Трон работал экономическим советником гоминдановского правительства в Китае. Американцы рассматривали «умеренного» Чан Кайши сильным противовесом коммунистам сталинского типа под руководством Мао Цзэдуна. Официально Трон числился представителем Центрального банка Китая. Военная победа китайских коммунистов привела к тому, что Трон в 1949 году покинул страну. Следующей его миссией была Индия, где инженер работал советником первого премьер-министра страны Дж. Неру.

Штаб-квартира «Дженерал Электрик» в Скенектеди

Во всем изложенном присутствует какая-то тайна. Словоохотливый экстраверт, легко заводящий знакомства, объездивший целый свет, никому не рассказывал о своей работе за морями, даже своим домашним. Все факты его биографии подкрепляются лишь косвенными свидетельствами. Возникает и самый жгучий для исследователя вопрос: подвергался ли Соломон Абрамович вербовке советских спецслужб или же иностранный отдел ГПУ–НКВД лишь пристально десятилетиями наблюдал за его разнообразной деятельностью? Ответ на этот и многие другие вопросы лежит в Москве, в архивах спецслужб, по сей день хранящих гриф «Секретно».

В 1984 году известный нью-йоркский журналист и писатель Марк Поповский смог записать небольшое интервью с миссис Трон, которое было опубликовано в эмигрантском журнале «Грани». Спустя двадцать лет Владимир Познер, планируя свое 16-серийное телепутешествие «Одноэтажная Америка», также попытался сделать интервью с «Бекки Адамс», которая была уже в очень преклонных годах. Несмотря на все профессиональное мастерство журналиста, разговор не сложился и в телефильм не вошел. Как и двадцать лет назад, вдова Трона не захотела ответить на вопросы о муже, о своей биографии, о непростых политических решениях супругов. Утверждала только, что в «Одноэтажной Америке» Ильф и Петров многое выдумали.

Приведем слова хорошо говорившей по-русски миссис Трон из интервью 1984 года: «Ильф и Петров не умели писать иначе. Они хотели забавлять публику. В этом они были похожи на Марка Твена. Для юмора им были нужны смешные факты. Так под их пером мы стали смешными. Нет, мы не обижались. Ведь это был роман, где мы были укрыты под чужой фамилией. Мой муж не был комичным человеком, каким его изобразили. Он никогда не был рассеянным. Он был занят серьезными большими проблемами: экономическими, политическими, историческими, литературными…И эпизодов с потерянной шляпой, которую якобы пересылали по почте вслед за нами, тоже не было. Он не носил шляп. И внешность его была другая, и поведение другое».

В попытке приблизиться к истине мы можем только сравнивать литературные источники, анализировать цитаты, полагаться на шаткую историческую интуицию. Два взаимоисключающих пассажа оставляют нас наедине с тайнами ушедшей эпохи.

«Мистер Адамс… говорил почти без перерыва весь день. Он, вероятно, согласился с нами ехать главным образом потому, что почувствовал в нас хороших слушателей и собеседников. Но вот что самое замечательное – его никак нельзя было назвать болтуном. Все, что он говорил, всегда было интересно и умно. За два месяца пути он ни разу не повторился. Он обладал точными знаниями почти во всех областях жизни».

Биограф «мистера Адамса» Дэвид Ивенс писал: «Супруги Трон постоянно переглядывались, словно спрашивая друг друга, о чем безопасно говорить. Знай писатели об участии Трона в событиях 1917 года или же сколь много он ведал о людях, проводивших в то время политические чистки в Советском Союзе, Ильф и Петров могли бы дважды подумать о совместном путешествии с Троном. В беседах с писателями он умолчал о многих вещах».