Текст книги "Страна за горизонтом"

В начале ХХ века «Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона» сообщал: «Как торговый центр, Аннибал беспрерывно развивается; наиболее значительные обороты он производит лесом, табаком, рожью и свининой. Из общественных зданий заслуживает особенного внимания оперный театр, сооруженный в 1882 году».

Когда в зрелые годы Твен приезжал сюда, он поднимался на высокий Кардифский холм, откуда открывался особенный мир его детства: «залитый солнцем белый городок» и царственная река. На поросшем густым кустарником холме когда-то стоял домик миссис Холидей, выведенный в «Приключениях Тома Сойера» под именем вдовы Дуглас. По ночам вдова оставляла в окне керосиновую лампу, свет которой служил ориентиром для лоцманов, ведущих пароходы по Миссисипи. Теперь на этом месте высится белая башня маяка.

Мы помним захватывающую историю, как Том и Гек выслеживали злодея Индейца Джо, задумавшего ограбить и убить добрую вдову миссис Дуглас, и как в финале книги друзья отыскали в пещере сундук индейца с золотом. Сегодня в подземных сталактитовых лабиринтах провели свет, избавились от летучих мышей и водят экскурсии.

«В заключение мы отправились к Кардифскому холму, – писали Ильф и Петров, – где стоит один из самых редких памятников в мире – памятник литературным героям. Чугунные Том Сойер и Гек Финн отправляются куда-то по своим веселым делишкам. Недалеко от памятника играли довольно взрослые мальчишки. Они ничем не отличались от своих чугунных прообразов. Веселый крик стоял у подножья памятника».

Интереснейшее наблюдение о друзьях молодости оставил В. Б. Шкловский: «Когда я их вижу, я вспоминаю Марка Твена. Мне кажется, что чуть печальный Ильф с губами, как бы тронутыми черным, что он – Том Сойер. Фантаст, человек литературный, знающий про лампу Аладдина и подвиги Дон Кихота, он человек западный, культурный, опечаленный культурой. Петров – Гек Финн – видит в вещи не больше самой вещи; мне кажется, что Петров смеется, когда пишет».

Трое из братьев отца Ильфа эмигрировали в Америку, изменили фамилию на Файнсилвер и поселились в Хартфорде, столице штата Коннектикут. Илья Ильф повидался с дядями и кузинами, приехав из Нью-Йорка. Сохранилось его письмо жене: «Марк Твен, когда был уже знаменитым писателем, много лет жил в Гартфорде, и я был в его доме… Познакомился он (старший дядя Натан – Л. С.) с Марк Твеном так: в 1896 году он был разносчиком и ходил по дворам, что-то продавал, что продавал – он теперь уже не помнит. Марк Твен жил рядом с Бичер-Стоу. Они сидели оба в саду, и Марк Твен заинтересовался дядей, потому что дядя носил длинные волосы, и сразу было видно, что он из России. Великий юморист его расспрашивал о России и просил дядю заходить каждый раз, когда он будет проходить мимо со своими товарами».

Уинслоу Хомер «На пастбище» (фрагмент), 1874

Многочисленная родня Ильфа из Хартфорда, города коннектикутских янки, утратив во втором поколении российскую идентичность, расселилась по всей Америке. История, типичная для страны Юнайтед Стейтс.

В «Приключениях Гекльберри Финна» появляется пара артистичных гастролеров «Герцог» и «Король». Они в некотором смысле предтеча ильфопетровских героев: «сына турецкоподданного» и «уездного предводителя дворянства». Плутовской литературный мостик Марка Твена ведет к О. Генри, к его «благородным жуликам» Джеффу Питер-су и Энди Таккеру. Их одесскими «молочными братьями» станут Шура Балаганов и Паниковский.

Два самых известных в двадцатом веке американских писателя, Уильям Фолкнер и Эрнест Хемингуэй, назвали Твена основоположником национальной литературы. Это не мешало охранителям сто с лишним лет запрещать и изымать его книги (особенно «Приключения Гекльберри Финна») из школьных библиотек. Клеменса обвиняли в нигилизме и расизме, сквернословии и богохульстве. Подобными вещами занималась в Советской России «куратор просвещения» Н. К. Крупская: с ее подачи выкидывали из библиотек не только Платона и Декарта, но и «Курочку Рябу», «Конька-горбунка», «Муху-Цокотуху».

«Удивительное дело! – писали авторы “Одноэтажной Америки”. – Город знаменит не производством автомобилей, как Детройт, не бойнями и бандитами, как Чикаго! Его сделали знаменитым литературные герои “Приключений Тома Сойера”, самых милых и веселых приключений, существовавших когда-либо в мировой литературе… И даже самый серьезный, самый деловитый американец, когда говорят об этом всемирно-знаменитом мальчишке, начинает улыбаться, глаза у него добреют».

Как российские читатели с интересом разгадывали прототипы «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», так в США существует неохватная твениана. Считается, что образ Тома Сойера автобиографичен, а Гек Финн и другие мальчишки – собирательные персонажи. Бекки Тэтчер, в реальности дочь судьи Лора Хокинс, прожила долгую жизнь в Ганнибале, была замужем за местным врачом и содержала приют для сирот. Индеец Джо, по словам старожилов, был вовсе не злодеем, а известным всему городу добряком, который прожил здесь до 102 лет.

«А ведь “Том Сойер” просто псалом, переложенный в прозу», – на склоне лет признавался писатель. Эпатажный сатирик и мистификатор остался верен себе даже после смерти. Последней его книгой была объемная «Автобиография», которая открывалась типично твеновским предисловием: «Из могилы». Согласно воле писателя, книга увидела свет через сто лет после его смерти, в ноябре 2010 года (и моментально стала бестселлером). Говорят, что некоторые из литературных материалов Твена могут быть опубликованы только через 25 лет после «Автобиографии» (то есть в 2035 году), а иные из таинственных откровений – еще через 25 лет, в 2060 году.

Облака Канзаса

«И начинался новый день путешествия.

Мы пили помидорный сок и кофе в толстых кружках, ели «гэм энд эгг» (яичницу с куском ветчины) в безлюдном и сонном в этот час маленьком кафе на Мейн-стрит и усаживались в машину».

За окном автомобиля американская пастораль: сонные поселки, деревянные церкви с белым шпилем, ухоженные старые кладбища, фермы, пастбища, луга без стогов, но со скатанным в большие рулоны сеном. Многие отмечали, что местный пейзаж патриотичен, напоминая красками американский флаг: синее небо, красные амбары, серебристые силосные башни на горизонте.

Путешественники миновали штат, именуемый за географическое положение «Перекрестком Америки», а также «штат прерий» и «штат самоцветов». Гумберт во время второго своего долгого путешествия с Лолитой также пересекает эти «три штата, начинающиеся на I» – Индиана, Иллинойс, Айдахо. В пути рождается набоковский образ американской карты: «лоскутное одеяло сорока восьми штатов».

По окончании долгого автомобильного дня, устраиваясь на ночлег в очередном «трэвел-лодже», Ильф и Петров перезаряжают кассеты для фотоаппарата, разбирают бегло набросанные блокнотные пометки. В Нью-Йорке за тридцать три доллара они приобрели новую печатную машинку с русским шрифтом (лучший подарок для писателя). Но книга пишется трудно и совсем не похожа на прежние фельетоны и юмористические романы. Американский литератор Генри Миллер, долгое время проживший в Европе, скажет: «Я понял, почему столь восхитительно трудно писать книги в Америке: она похожа на океан. Ее слишком много».

В Скенектеди рассеянный мистер Адамс забыл в гостинице свою шляпу, вызвав гнев супруги-аккуратистки. Литературный прием – отдельное длительное путешествие американской шляпы вослед ее хозяину, путаница с почтовой пересылкой – играет существенную роль в сквозном географическом сюжете романа.

Обитатели страны Америки вошли в историю как великие кочевники нового времени. Со времен караванов первопроходцев старое деревянное колесо стало символом и талисманом страны. Недаром его с гордостью, как фамильный герб, выставляют в местных тавернах и музеях. Сначала крытые парусиной фургоны пионеров («шхуны прерий») и скрипучие воловьи грузовые повозки, затем запыленные дилижансы со скудным багажом на крыше, наконец, «безлошадные самодвижущиеся экипажи», как именовали первые автомобили, в короткий срок изменили лицо страны. Восхитительное чувство движения и простора передал пассажир почтового дилижанса Сэм Клеменс: «Карета быстро мчалась по дороге, шторки и наши пальто, висевшие в кожаных петлях, лихо развевались по ветру. Мы раскачивались на мягких рессорах; стук копыт, щелканье бича, крики “Н-но, ходи веселей!” музыкой звучали в наших ушах; земля поворачивалась к нам, деревья кружились, словно молча приветствуя нас, а потом застывали на месте и глядели нам вслед не то с любопытством, не то с завистью».

Так возникает примечательное сходство двух великих литератур. «Расстался я с вами, милые, расстался!» – начало первого национального романа «Письма русского путешественника». Особая тональность, заданная в отечественной словесности Н. М. Карамзиным, определила в дальнейшем ряд ее специфических черт. Крупнейшие из классиков отдали дань традиции: «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева и «Путешествие в Арзрум» Пушкина, «Фрегат “Паллада”» Гончарова и «За рубежом» Салтыкова-Щедрина, «Зимние заметки о летних впечатлениях» Достоевского и «Остров Сахалин» Чехова. Пребывают в движении и самые знаменитые герои русской классики: путешествует Евгений Онегин и не слезает с коня Печорин, колесит по российским просторам неутомимый Чичиков, прямо «с корабля на бал» попадает в Москву Чацкий и, по законам жанра, «проездом» появляется в уездном городишке Хлестаков, бредет по дорогам войны двенадцатого года Пьер Безухов и неустанен в своих путешествиях «очарованный странник».

Илья Ильф и Евгений Петров, следуя жанровой традиции, создали два великолепных романа-путешествия. В погоне за финансовой удачей Остап Бендер вовлекает в авантюрные странствия своих незадачливых компаньонов из «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». Существуют версии, что авторы планировали в третьем плутовском романе отправить своего героя, «свободного художника и холодного философа» Бендера, в путешествие за океан.

«Мы катили между сжатыми полями кукурузы и пшеницы, мимо красных фермерских амбаров и дворов, где металлические ветряки качают воду из колодцев, и к середине дня достигли города Канзаса, – сообщали авторы “Одноэтажной”… – Итак, мы были в центре Соединенных Штатов, в центре прерий, в городе Канзасе, расположенном на реке Миссури. Что может быть более американским, чем такое место? Тем не менее хозяин ресторанчика, куда мы вбежали на минуту, чтобы согреться чашкой кофе, оказался бессарабским евреем из города Бендеры. Микроскопическая масонская звездочка сверкала в петлице его пиджака. Бендеры, Миссури, Бессарабия, масонство – тут было от чего закружиться голове!»

Первым известным нам русским писателем, добравшимся до американских берегов еще в XVIII столетии, был Федор Каржавин. Сын петербургского купца-старообрядца, он учился в Сорбонне, знал десять языков и, по его собственным словам, «шатался по всему свету, как трава от ветра колеблемая». Каржавин побывал учителем в Троице-Сергиевой лавре, парфюмером в Париже, плантатором на Кубе, коммерсантом в Вирджинии, аптекарем в армии генерала Вашингтона. «Мне пришлось… пересечь всю американскую конфедерацию, от Северной Каролины до Бостона», – писал он. Собственные впечатления Каржавин изложил в многочисленных печатных работах, большая часть которых считается утерянной.

Лавры же «открытия Америки» для российского читателя принадлежали другому известному литератору и художнику Павлу Петровичу Свиньину. Выходец из старинного дворянского рода, знакомец Пушкина и Гоголя, он служил в министерстве иностранных дел, был в составе первого российского посольства в США. Здесь Свиньин написал несколько путевых очерков и «Письма русского путешественника по Северной Америке» (в русле традиции Карамзина). Автор популярных исторических романов и основатель знаменитого журнала «Отечественные записки» Павел Свиньин в 1815 году опубликовал книгу «Опыт живописного путешествия по Северной Америке» с несколькими десятками собственных акварелей, что было первой русской «иллюстрированной энциклопедией» американской жизни.

Историк американской литературы А. Н. Николюкин приводил связанный со Свиньиным петербургский апокриф, когда «святейший правительственный синод на всякий случай взял у него подписку в неедении там человеческого мяса, полагая, что город Нью-Йорк населен исключительно каннибалами».

Павел Петрович открывал для читателя диковинную заморскую цивилизацию: «Мне весьма нравится, что на каждом перекрестке здесь прибита доска с надписью: “Закон повелевает держаться правой стороны”. И оттого никогда не бывает споров на дорогах». Пушкин в «Евгении Онегине» мечтал, что в России «лет чрез пятьсот» появятся первоклассные шоссе, «и заведет крещеный мир на каждой станции трактир».

Так, помимо самой дороги, возникла тема придорожных услуг. «Здесь мы услышали слово “сервис”, что означает – обслуживание», – поведали своим читателям Илья Ильф и Евгений Петров.

Не склонный к поэтике кастильский завоеватель Франсиско де Коронадо, в 1541 году первым из европейцев добравшийся до прерий Канзаса, отметил: «Земля здесь кажется шаром – где бы ни находился человек, его со всех сторон на расстоянии арбалетного выстрела окружает небо».

Главный в этих краях город Канзас от небольшой пушной фактории у слияния индейских рек Миссури и Канзас прошел путь до развитой двухмиллионной агломерации. Как существовало ревнивое соперничество Варшавы и Кракова или же давний спор Лондона и Эдинбурга, так же конкурируют два больших аграрных штата-соседа Канзас и Миссури. При этом сам город Канзас-Сити разделяется полноводной Миссури на две неравные части: первая и большая часть конурбации находится в штате Миссури, а вторая, меньшая часть – в штате Канзас, что у неместных вызывает географическую сумятицу.

Чем конкурируют глубинные штаты? Красочными сельскохозяйственными ярмарками и пивоварнями, собственными чудесами природы и земляками-президентами. В советской политической истории середины XX века немалую роль сыграли миссурийский артиллерист, ставший сенатором, Гарри Трумэн и канзасский офицер, впоследствии главнокомандующий Дуайт Эйзенхауэр, соответственно 33-й и 34-й президенты США.

Штат Канзас основал заповедник национального масштаба Tallgrass Prairie (дословно – «Высокие травы прерий») как уникальную экосистему. Приманкой туристов и раем для палеонтологов стали меловые скалы Найобрера. Штат Миссури ответил соседу геологическим парком «Слоновьи камни» (Elephant Rocks) и десятком карстовых пещер.

Город Канзас располагал к созданию чего-то сказочного. В 1910 году здесь начинал свою деятельность «король открыток» Дж. К. Холл. Его корпорация Hallmark за сто с лишним лет добавила много добрых красок в американские семейные традиции. Как писали Ильф и Петров, «есть поздравления с днем ангела, с новосельем, с Новым годом, с рождеством. Содержание и стиль приспособлены решительно ко всем надобностям и вкусам… для молодых мужей, почтительных племянников, старых клиентов, любовников, детей, писателей и старух».

Канзас-Сити

Канзасский мальчишка – разносчик газет Уолт Дисней сделал в родном городе первые наброски приключений лопоухого мышонка Микки Мауса. Получивший впоследствии два десятка «Оскаров», больше, чем кто-либо иной, великий мультипликатор скажет на открытии своего первого Диснейленда: «Я очень надеюсь, что мы никогда не забудем одного – все начиналось с мышонка».

Персонажи Диснея не просто знамениты, но и более популярны, чем иные генералы и президенты. И здесь обе страны похожи: Америка, часто выбиравшая успешных военачальников в Белый дом, и Россия, во все времена уповавшая на «сильного правителя». Уолт Дисней без боязни создавал альтернативный мир, полный доброты и легкомыслия, беззаботной радости и смешных приключений для детей и взрослых. Интересно, что в фашистских Италии и Германии мультфильмы c Микки Маусом были запрещены: власти увидели в храбром мышонке вызов диктатуре.

Канзас именуют «городом фонтанов» (их около двухсот). Фасад Публичной библиотеки выполнен в виде длинной полки с книгами – авторов на восьмиметровых бетонных корешках выбирали местные читатели. Наконец, Канзас-Сити стал местом рождения «самого большого в стране», как говорят путеводители, Музея игрушек и миниатюр.

Город на двух реках считают второй, после Нового Орлеана, столицей джаза. Здесь играли Дюк Эллингтон, Диззи Гиллеспи, Каунт Бэйси, Чарли Паркер. Есть даже выражение: «В Нью-Орлеане джаз родился, а в Канзас-Сити он вырос». Авторы «Одноэтажной Америки», к слову, не одобряли увлечение джазом. В самих США джаз тоже был многим не по нраву. Генри Форд считал его «отупляющим». В редакторской колонке журнала «Нью-Йорк Америкэн» джаз был назван «патологической, действующей на нервы и пробуждающей половое влечение музыкой».

Как ныне объяснить поколению миллениалов, что запрещенный в СССР американский джаз жадно слушали по домам на старых рентгеновских снимках? Подпольная индустрия изготовления этих гибких пластинок так и называлась «Джаз на костях». Голоса Луи Армстронга и Эллы Фицджеральд прорывались через крутящиеся черно-белые тени советских грудных клеток, закрытых и открытых переломов.

В маленьких городках хлебородного Канзаса, где у дорог стоят вековые ильмы и яворы, а на горизонте – домовитые, наполненные элеваторы, присутствует сказочный дух. Здесь волнуются поля пшеницы и подсолнуха, красным ковром расстелен клевер прерий, здесь дуют ветры степей, метут снежные бураны и случаются торнадо. «Канзас» на языке индейского племени сиу означает «Великий ветер».

Один из таких ураганов стал известен детям всего мира, когда унес в сказочную страну Оз домик девочки Дороти Гейл. В русском варианте это отважная Элли Смит из книги «Волшебник Изумрудного города».

Опубликованная в конце 1900 года притча Л. Фрэнка Баума «Удивительный волшебник из страны Оз» представляла в лучших свифтовских традициях сатиру на современные политические порядки. Желтая дорога – символ вводимого золотого стандарта для доллара, Изумрудный город – цвет гринбеков – тогдашних купюр, глупый Страшила – простодушные американские фермеры, Железный дровосек, не имеющий сердца, – промышленные города, Трусливый лев – записные политиканы, злая колдунья – олицетворение корыстных интересов корпоративного бизнеса. Название страны Oz говорит о мере весов – унции, в которых измеряли золото, а сам Всемогущий волшебник и шарлатан – явная карикатура на 25-го президента США Уильяма Маккинли.

– А как же ты можешь разговаривать, если у тебя нет мозгов? – спросила Элли. – Не знаю, – ответил Страшила, – но те, у кого нет мозгов, очень любят разговаривать.

Звучит несколько анекдотично, но первым известным русским, добравшимся сюда, был четвертый сын императора Александра II. Двадцатилетний великий князь Алексей был по сути «сослан» в кругосветное путешествие за морганатический брак с фрейлиной Александрой Жуковской (дочерью поэта). В 1872 году великий князь охотился на бизонов в прериях Канзаса и Небраски вместе с индейским вождем племени сиу по имени Крапчатый Хвост.

К слову, фермерская дочь Элли, мечтавшая вернуться в свой Канзас, вполне могла бы иметь российские корни. В последние десятилетия XIX века сюда шла широкая иммиграция, включавшая немалую долю немецких семей из Поволжья и сибирских крестьян-старообрядцев. Считается, что именно староверы сыграли значительную роль в распространении морозоустойчивых твердых сортов русской пшеницы как основной сельскохозяйственной культуры штата.

Американская пастораль

Нина Берберова, последняя в Америке представительница русского Серебряного века, в мемуарной книге «Курсив мой» отдала дань местным дорожным впечатлениям: «Шесть с половиной часов надо мной в Канзасе было небо, какого я никогда в жизни не видела: оно занимало все видимое пространство, а земля была только корочкой, слабой поддержкой его, совершенно двухмерной плоскостью, не имевшей никакой толщины. По четырем углам этого огромного неба стояли гигантские облачные обезьяньи Лаокооны, упираясь в землю, встречаясь головами в центре небесного купола (а там, между ними, кувыркались толстенькие купидоны Буше); так стояли тициановские приматы-великаны и змеи, обвившие их в облачной борьбе».

Американский дорожный пейзаж неоднократно вызывал сравнения со знаменитыми полотнами Старого Света. Картины американской провинции глазами российского эмигранта или, скорее, образованного европейца, – виртуозный почерк Владимира Набокова, вновь напомнивший о перекличке русских цитат: «За обработанной равниной, за игрушечными кровлями медлила поволока никому ненужной красоты там, где садилось солнце в платиновом мареве, и теплый оттенок, напоминавший очищенный персик, расходился по верхнему краю плоского сизого облака, сливающегося с далекой романтической дымкой. Иногда рисовалась на горизонте череда широко расставленных деревьев, или знойный безветренный полдень мрел над засаженной клевером пустыней, и облака Клода Лоррэна были вписаны в отдаленнейшую, туманнейшую лазурь, причем одна только их кучевая часть ясно вылеплялась на неопределенном и как бы обморочном фоне. А не то нависал вдали суровый небосвод кисти Эль Греко, чреватый чернильными ливнями, и виднелся мельком фермер с затылком мумии, а за ним тянулись полоски ртутью блестевшей воды между полосками резко-зеленой кукурузы, и все это сочетание раскрывалось веером – где-то в Канзасе».

Эндрю Уайет «Мир Кристины» (фрагмент), 1948