Текст книги "Страна за горизонтом"

С чего начинается молодость

Много чернил изведено для описания «оторванности» американской нации от культурных корней матушки-Европы. В 1905 году Василий Розанов сказал: «Увы, ни романтизм, ни классицизм не перебросились через Атлантический океан. Когда Жуковский писал “Сельское кладбище” – американцы торговали; когда Байрон пел Чайльд-Гарольда – американцы опять же торговали. Пришел Гюго с “Hernani” – и все же американцы только торговали. Канта сменил Шеллинг, Шеллинга – Гегель, у англичан выросла и умерла величайшая из идеалистических философий, так называемая “Шотландская философия”: и все это время американцы только открывали банкирские конторы».

Французский премьер-министр Жорж Клемансо съязвил отменно: «Америка – страна, перешедшая от варварства к цивилизации, минуя стадию культуры». Но как ретроспективно схожи подобные эстетические оценки с впечатлениями многих иноземцев о России – обе страны объединили даже негативные коннотации, идущие из рафинированных старосветских столиц.

По схожему поводу выходец из лесной американской глубинки Джеймс Фенимор Купер несколько запальчиво написал еще в 1842 году: «Европа богата воспоминаниями, Америка чревата надеждой».

При относительной молодости страны в крови янки неодолимая тяга к собственной старине. Как отметили Ильф и Петров, «древностей у американцев очень мало; они увлечены ими, тщательно их охраняют и не смотрят на туристов, интересующихся древностями, как на доходную статью».

Действительно, в любом американском провинциальном городке – как здесь говорят, in the middle of nowhere (в середине ничего), – имеется «исторический» дом или даже квартал, на худой конец – магазинчик с местным антиквариатом. Такие «лавки древностей», как и более демократичные блошиные рынки в базарные дни, – услада патриота-автохтона. Джон Стейнбек писал: «В наших тринадцати колониях не насчитывалось в те времена (в XVIII веке – Л. С.) даже четырех миллионов человек, и, судя по всему, каждый из них лихорадочно мастерил столы, стулья, изготавливал фарфоровую и стеклянную посуду, формочки для литья свеч, всякие железные и медные штуковины самых причудливых очертаний – и все это впрок, на потребу туристам нашего века!»

Существует парадоксальная схожесть: литературная история Северной Америки, как и история словесности на Руси, открывается норманнскими сказаниями. Дела давно минувших дней: плавания Лейфа Эрикссона к северо-восточным берегам Америки (стране Винланд) и первые попытки колонизации материка, дошедшие до нас скандинавские саги и вековые споры ученых-медиевистов. Лейф и его викинги были в дружине норвежского короля Олафа I, который ранее жил в Новгороде и Киеве и, по легенде, склонил князя Владимира Святославича к крещению Руси. Мир всегда был тесен: Америка и древняя Русь связаны всего через два рукопожатия.

Во времена, когда викинги основывали поселения в Европе – от Дублина до Старой Ладоги – на территории будущих США существовал крупный город, достигший расцвета в XI веке. Это подтверждают знаменитые курганы Кахокии, недалеко от современного Сент-Луиса. Древнеиндейская Cahokia по разрядам нынешних Соединенных Штатов звалась бы не «таун», но «сити»: на территории в 1,6 тыс. га разместилось более ста таинственных ритуальных холмов. По площади Кахокия была больше средневекового Лондона, по возрасту старше Москвы.

Главный из курганов бывшего поселения («Монашеский») достигает в высоту почти 30 метров. Это немного по сравнению с египетскими пирамидами, но в основании он превышает площадь величайшей из них – гробницы Хеопса в Гизе. Колоссальный американский зиккурат, который даже не был храмом, но лишь его подножием, как бы соперничал с природой, которую аборигены считали одухотворенной. В этом дуализме – поклонению и вызову сущему – человек утверждал свою независимость в этом непознанном мире. Современные американцы в штатах Висконсин, Иллинойс и Огайо живут среди многочисленных земляных маундов, но только с воздуха можно увидеть, что курганы создают прихотливые формы распластанных на земле орлов, змей, лис, медведей и даже людей.

Весь мир знает, что представляют собой египетские мумии, но мало кто слыхал о том, что в США найдены сотни таких же мумий. В штате Кентукки есть даже «Долина мумий» со свидетельствами более чем тысячелетней доколумбовой истории, включая знаменитую Мамонтовую пещеру, самую длинную в мире. Поэтому посещения древних американских мест придают ощущение сильного приключения, того «дыхания вечности», которое ощутил археолог Говард Картер, впервые взглянув на Тутанхамона.

Капитан Джон Смит, зачинатель англоязычной американской литературы, в молодости был «солдатом удачи», попал в плен к туркам, бежав из которого побывал в Московии времен Бориса Годунова, а в 1607 году основал первое постоянное британское поселение за океаном. Америка начиналась приключенческой литературой. Последний «странствующий рыцарь» Европы, Джон Смит красочно описывал колонию поселенцев в Вирджинии, свои начальные исследовательские предприятия, схватки с аборигенами и трогательную привязанность юной индейской принцессы Покахонтас. Еще не было на карте этой грандиозной страны, когда возникли ее первые литературные памятники.

«Сюда устремляются те, кому наскучил исторический чулан Европы», – писал Гегель в 1823 году. Американский Юг и Запад все еще кажутся многим волшебным краем, хотя Франсиско Коронадо, а за ним и все прочие «джентльмены удачи» не отыскали здесь страну Эльдорадо.

В 1848 году в результате войны с южным соседом Соединенные Штаты обзавелись губернским городом Санта-Фе, который старше самих США на сто шестьдесят семь лет. Похожий случай имел место в истории Российской империи. Санкт-Петербург, который моложе не только европейских, но и некоторых американских городов, в 1868 году завоевал тысячелетний Самарканд.

Ильф и Петров не углублялись в американскую историю и выразились лапидарно: «Санта-Фе – столица штата Нью-Мексико, самого молодого штата Соединенных Штатов. Столица самого молодого штата – один из самых старых американских городов».

Сегодня к словам писателей требуются пояснения. Нью-Мексико – не самый молодой штат, так как Аризона вступила в Союз месяцем позже, а после Второй мировой войны на политической карте страны добавились штаты Аляска и Гавайи.

Через два года после того, как литератор-авантюрист Джон Смит воплотил британские притязания в Америке, кастильский конкистадор Педро де Перальта основал селение Санта-Фе (1609) на склоне высокого плато у подножья гор Сангре-де-Кристо. В переводе с испанского Санта-Фе – «Святая вера», но полное историческое название города поразит воображение: La Villa Real de la Santa Fй de San Francisco de Asнs – Королевский город Святой Веры Святого Франциска Ассизского.

В 1610 году на главной и тогда единственной площади («Плазе Санта-Фе») по приказу того же дона Педро де Перальты была выстроена резиденция губернатора новой испанской провинции – самое старое административное здание на территории современных США. Сегодня в бывшей резиденции расположился музей, где можно узнать, что судьба идальго де Перальты была не менее бурной, чем биография его современника, создателя Дон Кихота. Солдат и антрепренер Сервантес искал место коррехидора (исправника) в Новом Свете, но подвела непогашенная судимость за растрату. Перальта служил во многих городах и гарнизонах Латинской Америки, попал под суд Святой инквизиции, но был оправдан, закончил свой земной путь в Мадриде. К слову, испанское слово «плаза» (plaza – площадь) прочно вошло в американский английский, хотя сегодня чаще всего обозначает парковочные площади с большими торговыми заведениями-моллами.

«Американский кирпич и дерево исчезли, – писали Ильф и Петров. – Тут стояли испанские дома из глины, подпертые тяжелыми контрфорсами, из-под крыш торчали концы квадратных или круглых потолочных балок. По улицам гуляли ковбои, постукивая высокими каблучками».

«Город святой веры» обязан своим возникновением легендам о золоте Америки, о мифических «семи лузитанских городах». Войны с аборигенами здесь разгорались не на шутку. В 1680 году несколько объединившихся индейских племен начали масштабную резню «бледнолицых», заставив испанскую администрацию и гарнизон бежать за реку Рио-Гранде.

Этот исторический эпизод в сильно переработанном виде вошел в роман «Бен-Гур», самый известный исторический бестселлер США в XIX веке. Книга была написана в губернаторской резиденции Санта– Фе в 1880 году. Ее автор, юрист, политик и боевой генерал в годы Гражданской войны Льюис Уоллес, прибыл наводить порядок на все еще неспокойной окраине.

Перо генерала рождало сцены из истории Рима времен первых христиан, вплетая в ближневосточный эпос пейзажи американского Юго-Запада. Уоллес даже сказал, что долина Рио-Гранде похожа на долину Нила. Днем губернатор территории Нью-Мексико железной рукой разбирался с бандитской вольницей (он вынес смертный приговор знаменитому Билли Киду). По ночам Уоллес создавал драматическую историю иудейского аристократа как нарождавшийся вестерн – долгую борьбу добродетельного героя и беспринципного злодея. Бестселлер из Санта-Фе десятилетия не сходил с бродвейских подмостков, а экранизация «Бен-Гура» в 1959 году получила рекордные для Голливуда одиннадцать «Оскаров».

После четырех веков взлетов и упадка столица штата Нью-Мексико стала мирным пристанищем искусств, расположенном, как писали Ильф и Петров, «в центре трех старинных цивилизаций – индейской, испанской и мексиканской». В зачарованной земле, «тьерра енкантада», как именовали Нью-Мексико, должен был появиться собственный genius loci. Художественную славу здешним местам создала Дж. О’Кифф, впервые приехавшая сюда в 1929 году.

«В окрестностях города Санта-Фе Джорджия О’Кифф нашла свой магический пейзаж, – писал Александр Генис. – Местная природа, проникнув на картины, окрасила ее полотна юго-западным колоритом, пропитала их индейской мистикой и проветрила космическим сквозняком. И это при том, что в штате Нью-Мексико, ставшем с легкой руки О’Кифф Меккой художников и поэтов, нет ничего, кроме пустыни, перемежающейся плоскими холмами. Тут их зовут по-испански: mesa, что означает “стол”. В сущности, это сопка, с которой сняли скальп вместе с лучшей частью черепа. Такая операция и гористый пейзаж вытягивает по горизонтали: глаз видит на сто миль. Это как любоваться Кремлем из Калуги».

Центральные кварталы Санта-Фе выглядят как исторические декорации: саманные постройки местной архитектуры с плоскими крышами, ступенчатыми этажами, массивными стенами, подчеркнутыми парапетами с круглыми краями. Саман, или как здесь его называют, адобе, древнейший строительный материал, который использовали в Египте, Трое, Самарканде. В Санта-Фе, согласно местным законам, даже вновь строящиеся здания должны обязательно нести в своем облике элементы исторического стиля «пуэбло», хотя саман разрешается заменять окрашенным бетоном.

В центре Санта-Фе

«Санта-Фе очень странный город, какая-то индейско-мексиканская Ялта, курортный и туристский город, – написал Илья Ильф жене. – Сначала сюда бежали от цивилизации писатели и художники. Теперь за ними приехали богатые люди. Повторилась судьба Монпарнаса».

Между Санта-Фе и не менее древним и мистическим поселением Фернандо-де-Таос обретали свой элизиум странники, мечтатели и философы. Здесь, в сухом горячем воздухе пустыни воскресают тени конкистадоров и первых христианских миссионеров. Алые розы оплетают полуразрушенные испанские часовни. Жесткие контрасты яркого света и глубоких теней превращают пейзаж в метафору.

«Таос» поэтично переводится как «место красной ивы». По соседству с городком живет одна из самых закрытых общин индейцев-пуэбло, сохранившая благодаря своему отчуждению древние традиции. «За пять минут мы проехали несколько сот лет, которые отделяли индейскую деревню от Таоса».

Деревня, о которой написали Ильф и Петров в 1935 году, еще не обрела всемирную известность (сегодня индейское поселение – объект культурного наследия ЮНЕСКО). Туристическая слава близлежащего городка Таоса только начиналась, а за его пределами по-прежнему лежала доколумбова Америка.

«Вокруг нас стояли удивительные дома. В деревне живет около тысячи человек, и все они расселились в трех домах. Это громадные глиняные здания в несколько этажей, составленные из прилепленных друг к другу отдельных комнаток. Дома подымаются террасами, и каждый этаж имеет плоскую крышу. Этажи сообщаются между собой приставными деревянными лестницами… На крышах дома стояли несколько индейцев. Они с головами были завернуты в одеяла и молчаливо смотрели на нас. Смирные индейские собаки бегали вверх и вниз по приставным лестницам с ловкостью боцманов».

Художественная колония в Таосе возникла в 1898 году, когда два молодых пейзажиста Б. Филлипс и Э. Блуменстайн решили совершить путешествие в фургоне из Колорадо в Мексику с тем, чтобы писать этюды. История приключилась почти гоголевская: у них сломалось колесо и ближайшим местом, где можно было найти кузнеца, оказался крошечный Таос. Застряв здесь на три дня, они сделали свой выбор. Для первых в этих местах художников, а затем их друзей, оставивших большие города в поисках нового вдохновения, в Таосе начиналось «путешествие длиною в жизнь».

Международную известность городу доставили Дэвид Герберт Лоуренс и его супруга Фрида фон Рихтхофен. У британца Лоуренса, как и у Набокова, устойчивая литературная слава началась с моралистского скандала. И по сей день репутация «Любовника леди Четтерей» (как и «Лолиты») оттеняет все остальное обширное творчество писателя. В 1960 году в Лондоне прошел шумный судебный процесс по поводу запрещенного «Любовника», закончившийся снятием тридцатилетнего запрета на его публикацию.

Нина Берберова писала в 1966 году: «Когда я приехала туда, я уже не застала в живых Фриду Лоуренс, вдову Д. Г. Лоуренса, жившую в горной пустыне над Таосом, рядом с местом, где похоронен он сам (тело было перевезено в свое время с юга Франции). Теперь дом перестроен, но дали вокруг так же величественны и прекрасны: городов там не строят, заводов не ставят. В вечной тишине лежит его прах величественно и одиноко, и если в желании его жить и умереть высоко и одиноко в свое время была некоторая поза, то ведь, в сущности, не бывает позы случайной, всякая поза, как всякий жест, дает ключ ко всей личности в целом… А в Таосе по улицам ходят люди – старые, знавшие его, и молодые только слышавшие о нем и читавшие его. Эти молодые ставят в местном театре пьесы Гертруды Стайн, сидят за мольбертами на углах узких улиц или перед “мезой”, где живут индейцы».

Выходцы из России не затерялись среди пестрой интернациональной богемы. Два современника, Николай Фешин и Леон Гаспар, обживали Таос на свой лад. Фешин, ученик Ильи Репина, приобрел известность еще до эмиграции. Он создал собственный стиль «non-ёnitо», стиль покоряющей экспрессии, удивительным образом соединивший искусство скульптора и живописца. Один из учеников Фешина вспоминал, что художник «клал мазки широко, употребляя мастихин и пальцы рук, которыми вводил краску в краску, словно разминая их, как ваятель. Лепил красками и даже смачивал пальцы слюной, чтоб краска сглаживалась». В Америке Фешина приняли с восторгом, но из всех мест он лучше всего себя чувствовал в Таосе, среди своих моделей-индейцев, буйных языческих красок плодородных долин и заснеженных вершин гор.

Дом Николая Фешина

Леон Гаспар (Лев Шульман) был художественным антиподом Фешина, уделявшим больше внимания утонченному визуальному артистизму. Гаспар учился искусству в своем родном городе Витебске, где брал уроки у Иегуды Пена, учителя Марка Шагала. Оба молодых художника затем перебрались в Париж (Гаспар это сделал еще до революции). Интересно, что Марк Шагал и Леон Гаспар одно время были соперниками из-за девушки по имени Белла Розенфельд, которая позже стала женой Шагала. Нью-Мексико оставил на полотнах Гаспара прозрачный воздух, трепетный колорит и изящную оркестровку линий и мазков.

Самые известные произведения Фешина и Гаспара в Таосе сохранились: их дома, построенные снаружи в местном стиле адобе, а внутри – с элементами европейского модерна и русского декоративно-прикладного искусства. Когда в 1934 году Николай Фешин завершил шестилетнее строительство, супруга подала на развод, и художник, оставив все имущество жене, перебрался в Калифорнию. После смерти мастера стараниями его дочери дом в Таосе был превращен в музей, а в «Одноэтажной Америке» остался пассаж о случайной встрече с мадам Фешиной и ненужных глупых разводах.

В 1949 году Джоржия О’Кифф приобрела близ Санта-Фе «Призрачное ранчо» и сделала его своим постоянным домом. Сюда зачастили искусствоведы, богатые почитатели, телевизионщики. Работы О’Кифф оказались одним из громких открытий Америки, с таинственной аурой здешних мест, иллюзорностью пейзажей, эротикой цветов, иероглифом выбеленного солнцем бычьего черепа в центре картины… Здесь же, в окрестностях «Призрачного ранчо», она завещала развеять свой прах.

«Призрачное ранчо» Дж. О’Кифф

На стыке суетного и вечного, между высоким небом и пылью дорог, среди мифов древних народов и историй новоприбывших, пятое столетие всматриваются в мир «окраинные» города Санта-Фе и Таос.

Город синей птицы

Русские писатели-путешественники неодобрительно отозвались о Лас-Вегасе. Памятуя об историческом прошлом этих земель, они хотели увидеть «жгучие мексиканские взгляды, пейсы, закрученные, как у Кармен, на шафранных щечках, бархатные штанишки тореадоров, навахи, гитары, бандерильи и тигриные страсти». Однако поздней осенью 1935 года здесь было захолустье в пять тысяч жителей.

Спустя десятилетия, вослед писателям, нет нужды нахваливать расцветшую столицу азартных игр, шоу-бизнеса и иных мирских наслаждений. Магия расчерченного зеленого сукна и рулетки, неоновые миражи крупнейшего города штата Невада безнадежно обойдены мировой классической литературой.

Квинтэссенция жанра, роман Ф. Достоевского «Игрок», родился после безумных проигрышей писателя в Висбадене и Баден-Бадене. Под угрозой банкротства Достоевский был вынужден всего за 26 дней написать новый роман, посвященный собственной пагубной страсти: «Как только я вошел в игорную залу (в первый раз в жизни), я некоторое время еще не решался играть. К тому же теснила толпа… Признаюсь, у меня стукало сердце, и я был не хладнокровен; я наверное знал… что-нибудь непременно произойдет в моей судьбе радикальное и окончательное…»

Лас-Вегас, или, как его чаще называют, Вегас, трудно сравнивать со старой игорной столицей Европы Баден-Баденом. Но общее в истории двух городов все-таки есть – это обильные подземные источники. На целебные баденские воды съезжалась родовая аристократия, а чистейшие артезианские скважины позволили возникнуть городу-оазису среди жаркой пустыни Невады (само название города в переводе с испанского означает «пойменные луга»).

В прошлом Лас-Вегас был одной из остановок на пути торговых караванов между Санта-Фе и Лос-Анджелесом, известном как «Старая испанская дорога». Где-то здесь в поисках своей птицы счастья пролегала караванная тропа шотландца Майн Рида, охотника, торговца и учителя, добровольца американской армии во время мексиканской войны, будущего автора «Квартеронки» и «Всадника без головы».

Через сто лет в Неваде среди первозданной, почти библейской каменистой пустыни Мохаве амбициозные потомки Каина выстроили некую пародию рая, куда сегодня устремляются десятки миллионов людей в погоне за страстными желаниями, где тайная надежда может воплотиться в реальность. «Над городом послышался скрип колеса фортуны», – из «Записных книжек» Ильи Ильфа.

В Лас-Вегасе не кутила титулованная знать, богема и дорогие куртизанки, а первые казино были построены на очень грязные деньги. В город стекались привлеченные «вольными» законами штата члены преступных организаций, ирландской, итальянской и еврейской мафии. Первые приюты рулетки и покера на улице Фримонт и на Бульваре Лас-Вегас были отмечены провинциальной опереточной пышностью, очень схожей с бывшей гостиницей «Каир» из «Золотого теленка». Но за бутафорской гипсово-пальмовой мишурой игорных домов стояли очень серьезные и опасные люди, вроде Багси Сигала, лишенные сентиментальных черт Оси Бендера или Бени Крика.

Судя по городской исторической экспозиции, Вегас вовсе не стыдится собственного «темного» прошлого. Города, как и люди, родителей не выбирают. Лев Толстой, проиграв однажды в Баден-Бадене все наличные деньги, записал в дневнике: «В этом городе все негодяи, но самый большой из них – это я».

Под вечным солнцем «полынного штата», среди никогда не спящего семимильного Бульвара Лас-Вегас, или, как его зовут, Стрип («Полоска»), возникает неоновый лик счастья. Миражи «легких денег», немеркнущий свет, карнавальная атмосфера утех – современная реинкарнация Рулетенбурга, вымышленного города в романе «Игрок».

Колесо с катящимся шариком-искусителем по Достоевскому олицетворяет весь западный мир с его вечной погоней за материальным успехом и ложными идеалами. Но деятельная душа «великого комбинатора» Остапа Бендера, возможно, здесь бы возрадовалась: «Счастье никого не поджидает. Оно бродит по стране в длинных белых одеждах, распевая детскую песенку: “Ах, Америка – это страна, там гуляют и пьют без закуски”. Но эту наивную детку надо ловить, ей нужно понравиться, за ней нужно ухаживать».

Одно из прозвищ Невады «штат серебра» возникло благодаря двум братьям Грошам, сыновьям священника. Летом 1857 года им удалось открыть первое в США большое месторождение благородного металла. Младший из братьев-старателей, Аллен, случайно поранил ногу киркой. Ближайший лекарь находился в сотне миль от их хижины, быстро добраться туда было невозможно, и больной умер от столбняка. Старший из детей пастора решил дойти до Калифорнии, чтобы заявить свои права на рудник. В горах Сьерра-Невада его засыпал четырехдневный буран, оставивший искателя удачи без еды и воды. Грош выжил, но отморозил обе ноги. Местный житель предложил провести ампутацию охваченных гангреной ступней при помощи охотничьего ножа. Несостоявшийся миллионер не решился доверить себя доморощенному хирургу и скончался через пять месяцев после смерти брата.

Неваду осваивали не с востока, как большинство «глубинных» штатов, но с запада. Старая калифорнийская тропа (ныне Национальная дорога № 40), по которой с берегов Тихого океана хлынули на обнаруженные прииски «новые аргонавты», оставил после себя городки вроде Вирджиния-Сити или Рино. Первый из них сегодня служит живой декорацией Дикого Запада. В годы расцвета здесь были пять пивоварен, сто салунов и «лучший на Западе канкан». В местной газете в феврале 1863 года появился рассказ бывшего лоцмана и старателя, впервые подписанный псевдонимом Марк Твен. В те времена городок еще не обзавелся таким важным атрибутом цивилизации, как тюрьма, поэтому шериф приковывал арестованных цепью к печатному станку старейшей газеты Невады.

У любого жителя Вирджиния-Сити был свой застолбленный верный участок в окрестностях, имевший бойкое название – «Султанша», «Серый орел», «Умри, но добудь» – и суливший сказочные богатства в скором будущем. «…В игорных домах, среди табачного дыма и ругани, теснились бородатые личности всех мастей и национальностей, а на их столах возвышались кучи золотого песка, которого хватило бы на бюджет какого-нибудь немецкого княжества, – вспоминал репортер Марк Твен. – Люди плясали и ссорились, стреляли и резали друг друга, каждый день к завтраку газеты сервировали своим читателям свежий труп, убийство и дознание, – словом, здесь было все, что украшает жизнь, что придает ей остроту, все признаки, все непременные спутники процветающего, преуспевающего и многообещающего молодого города…»

Вирджиния-Сити. Здание редакции, в которой работал Марк Твен

Жители новоиспеченной территории Невада не хотели статуса штата, полагая, что это повлечет за собой увеличение налогов. Президент США в годы Гражданской войны Авраам Линкольн нуждался в поддержке со стороны нового штата: голосов двух сенаторов и одного конгрессмена. Поэтому президент быстро подвел итог юридической дискуссии: «Три голоса или ввод войск». Билль, по которому самый безлюдный в стране штат Невада вошел в Союз, был подписан Линкольном в октябре 1864 года, за неделю до президентских выборов. Острые на язык местные жители окрестили себя «штатом, рожденным от баталий».

Говоря о «младых годах» Невады, в первую очередь приходит на ум либеральное отношение к азартным играм и круглосуточная торговля спиртным, легализация древнейшей из профессий, легкость оформления и расторжения уз Гименея. Так к университетскому и горнолыжному городу Рино (Reno) накрепко прилипла сомнительная слава «американской столицы разводов». И мало кто вспоминает о целом ряде прогрессивных для своего времени законов штата: о референдумах, отзыве депутатов, о предоставлении избирательного права женщинам. К слову, образ надежды и удачи, «синяя птица», здесь действительно обитает. Это маленькая, живущая в отрогах Сьерра-Невады певчая птичка с необыкновенно ярким голубым оперением, ставшая одним из официальных символов штата.

Сноровистые адвокаты Рино внесли реформаторский дух в средневековый юридический канон divortium a mensa et thoro («отчуждение от постели и стола»). В 1900 году английский аристократ герцог Джон Рассел, внук премьер-министра Великобритании и старший брат философа Бертрана Рассела, получил в Рино желанный развод. Не покидая Невады, он тут же вступил в новый брак и возвратился на родину со второй женой. Оскорбленная бывшая супруга, дочь шотландских баронетов, обратилась с петицией в палату лордов. Суд пэров, не признавая «махинаций Рино», объявил герцога двоеженцем и засадил в лондонский Тауэр.

Лас-Вегас

Для жителей США большей рекламой Рино оказался шумный развод в 1920 году королевы немого кино Мэри Пикфорд. Менее чем через месяц свободная актриса вышла замуж за самого известного красавца Голливуда Дугласа Фэрбенкса (в России в честь звездного актера многие называли сыновей Дугласами). Впрочем, сомнительные обстоятельства скоротечного развода и второго брака обоих «молодоженов» еще три года разбирался Верховным судом штата.

Как писал историк Дэниел Бурстин, «вся история Невады была не чем иным, как одной долгой азартной игрой». Поэтому дела матримониальные здесь тоже выглядят вращением колеса судьбы с немалыми ставками. Новый Рулетенбург, мекка игорного бизнеса, пристанище профессиональных игроков и рыцарей госпожи удачи, тигриные страсти «Города Греха» – всего этого не смогли увидеть советские сатирики: «В Лас-Вегасе мы останавливались ровно столько времени, сколько понадобилось для того, чтобы съесть в аптеке “брекфаст намбр три” и, развернувшись возле сквера, где росли столбы электрического освещения, ринуться вон из города».

В рассказе О. Генри «Грошовый поклонник» упоминается первый в истории американский «Вегас»: огромный парк развлечений в Нью-Йорке в районе Кони-Айленд, где в начале ХХ века выстроили бутафорские «парижские» замки и катали в венецианских гондолах. Простой нью-йоркской продавщице Мэйси сделал предложение богатый человек: «Мы забудем о всяких делах и работе, и жизнь станет для нас нескончаемым праздником…Я увезу вас в город, где множество великолепных старинных дворцов и башен и повсюду изумительные картины и статуи. Там вместо улиц каналы, люди разъезжают…». Девушка перебила его: «Знаю, в гондолах». А утром сказала подруге: «Я дала ему отставку… Он предложил мне выйти за него замуж и, вместо свадебного путешествия, прокатиться с ним на Кони-Айленд».

Сегодняшние владельцы казино в Лас-Вегасе стараются придать двухмиллионному мегаполису респектабельный облик. Отчаянно конкурирующие друг с другом хозяева гигантских «дворцов фортуны» платят баснословные гонорары за выступления звезд кино и эстрады. Ни одна американская знаменитость – от Френка Синатры и Элвиса Пресли до Майкла Джексона и Мадонны – не пропустила выступления на Стрипе. Лучшие в мире музыкальные шоу и цирковые представления, престижные выставки, а также охотно проводимые здесь профессиональные симпозиумы и конференции постепенно меняют приклеившийся к Вегасу ярлык города-китча.

«Американский Байкал» – озеро Тахо, разделяющее Неваду и Калифорнию

«Чего только не вообразит москвич в морозный декабрьский вечерок, услышав за чаем речи о ярких дрожащих огнях города Лас-Вегас!» – иронизировали первые русские путешественники в Неваде. В конечном итоге, мистическую и порочную атмосферу Лас-Вегаса воспела не великая американская литература, но американский кинематограф. Благодаря всепроникающей голливудской «фабрике грез» никогда не бывавший в гламурных отелях-казино бульвара Стрип может живо себе их представить. К слову, роман Федора Михайловича Достоевского «Игрок» в Соединенных Штатах экранизировали четырежды. Больше, чем на родине.