Текст книги "Страна за горизонтом"

Галопом через Гэллап

Несколько подуставшие от необъятных просторов американского континента, Ильф и Петров с накопившимся раздражением проезжали очередной город Галлоп «во всем блеске его газолиновых колонок, аптек, пустых тротуаров и забитых автомобилями мостовых». Так в пути родилась метафора маленького американского города.

Тысячи подобных городков – идентичные близнецы матери-Америки. Узнаваема и Main Street каждого из них – церковь, банк, пара кафе-ресторанов, несколько магазинчиков, пожарная станция… Мейнстрит заканчивается быстро, через несколько кварталов. У Ильфа и Петрова, как и у многочисленных российских писателей и журналистов, пытавшихся повторить их травелог, романа с маленьким американским городом не случилось. Не было материала для романа.

«Добрый город Галлоп! Его не интересуют события в Европе, Азии и Африке. Даже американскими делами город Галлоп не слишком-то озабочен. Он гордится тем, что со своими шестью тысячами жителей имеет горячую и холодную воду, ванны, души, рефрижераторы и туалетную бумагу в уборных, – имеет тот же комфорт, что Канзас-Сити или Чикаго».

Нигде ильфопетровская фельетонная инвектива не выглядела столь едкой, даже в отношении российской глубинки, где еще долго не было ни ванн с горячей водой, ни детского питания, ни надежных в межсезонье дорог.

Но что представляет из себя тот самый Галлоп, породивший столь яркий образ? Он произносится как «Гэллап» (Gallup) и расположен на северо-западе штата Нью-Мексико у старой автострады номер 66. Дорогу мы отметили специально, ибо первая в США трансконтинентальная трасса стала фольклором. «Мать дорог», как назвал ее Джон Стейнбек в «Гроздях гнева», пересекает по диагонали добрых две трети страны и присутствует в книгах и фильмах, стихах и песнях. В одной из самых знаменитых американских баллад «Route 66» есть упоминание и о Гэллапе.

Город был основан в 1881 году как станция пришедшей сюда железной дороги, и назван в честь Дэвида Гэллапа, главного почтмейстера этой дороги. Город, таким образом, стал символом американского пути, частью героической саги открытия и освоения гигантского континента.

Синклер Льюис в «Главной улице» писал: «Восток помнил время, когда еще не было поездов, и не питал к ним благоговения. Но здесь железные дороги были до начала времен. Города намечались среди голой прерии, как подходящие пункты для будущих полустанков. И у тех, кто заранее знал, где возникнут новые города, была реальная возможность сорвать крупный куш и основать аристократическую династию… Рельсы были извечной истиной, а правление железной дороги – всемогущей силой. Самый маленький мальчуган и самая древняя старуха могли сообщить вам, что у поезда номер тридцать два в прошлый вторник загорелась букса или что к номеру семь прицепят лишний пассажирский вагон. Имя председателя правления дороги упоминалось за любым обеденным столом».

В окрестностях Гэллапа нашли и начали добывать уголь, а загорелые ковбои развили мясное животноводство. По облику типичный маленький город американского Запада, Гэллап отличает одна особенность. Вокруг него расположены индейские резервации племен навахо, зуни, хопи и акома, поэтому жизнь горожан приобрела иной уклад. Здесь развита инфраструктура туризма, в центре множество магазинчиков с образцами декоративно-прикладного искусства коренных народов, а ежегодно в августе в окрестностях Гэллапа происходит таинство Пау-Вау – фестиваль трех десятков древних племен.

Индейская тематика двести лет присутствует и в русской литературе. Пушкин в статье «Джон Теннер» (1836) предсказывал неизбежную колонизацию североамериканского континента: «…так или иначе, чрез меч и огонь, или от рома и ябеды, или средствами более нравственными, но дикость должна исчезнуть при приближении цивилизации. Таков неизбежный закон. Остатки древних обитателей Америки скоро совершенно истребятся; и пространные степи, необозримые реки, на которых сетьми и стрелами добывали они себе пищу, обратятся в обработанные поля, усеянные деревнями, и в торговые гавани, где задымятся пироскафы (пароходы – Л. С.) и разовьется флаг американский».

Интересное дополнение пушкинской мысли можно обнаружить у другого поэта сто лет спустя. Побывав в Нью-Йорке, который он прозвал «Железным Миргородом», Сергей Есенин написал: «Но и все же, если взглянуть на ту беспощадную мощь железобетона, на повисший между двумя городами Бруклинский мост, высота которого над землей равняется высоте 20-этажных домов, все же никому не будет жаль, что дикий Гайавата уже не охотится здесь за оленем».

Ильф и Петров также не смогли обойти тему конфликта цивилизаций: «…к вигваму подъехал старинный заржавленный автомобиль… и из него вышел отец семейства.

– How do you do, sir, – сказал мистер Адамс, затевая разговор.

Индеец… не хотел разговаривать с белыми людьми. Проходя к своему вигваму с охапкой сухого бурьяна, он даже не посмотрел в нашу сторону. Мы интересовали его не больше, чем пыль пустыни. Его величественной походке и непроницаемости его лица мог бы позавидовать старый английский дипломат».

Гэллап, «индейская столица» Америки, живет размеренной жизнью. Здесь находится управление федерального бюро по делам навахо, крупнейшего из племен в США. Еще более известен старый отель «Эль Ранчо», где снималась не одна американская ковбойская лента. Исторический Дикий Запад пересыщен яркими зрительными образами – прерии, каньоны, лавины бизоньих стад, одинокий полет орла над каменистой пустыней, караваны фургонов, бивуачные костры – и наполнен цветистыми персонажами: индейцы, трапперы, золотоискатели, бандиты, шерифы. Хорошие и честные парни как правило на белых лошадях, злодеи – на вороных… Вестерн как жанр литературы и кинематографа был обречен на успех во всех уголках мира.

Богатый и вздорный латифундист, державший под контролем всю округу, задумал захватить земли честного и принципиального небогатого соседа. Зло поначалу торжествует, но вернувшийся издалека сын-офицер решает мстить за скончавшегося от горя отца. Под видом учителя он устраивается в дом к обидчику. Возникает новая сюжетная линия – вспыхнувшие взаимные чувства мстителя и красавицы-дочери хозяина поместья. Читатель помнит подробности: схватка с голодным медведем, шайка разбойников, наводящая ужас на округу, тайное свидание в ночном саду, перехваченное послание, человек в полумаске, останавливающий карету с героиней… Пушкинский «вестерн» в эпоху немого кино был экранизирован Голливудом, в роли Дубровского снялся идол мужской красоты Рудольф Валентино, а фильм «The Eagle» вошел в анналы синематографа благодаря впервые использованным проходам движущейся камеры.

Фантастические панорамы в окрестностях Гэллапа служили идеальной натурой кинематографистам, которые, в свою очередь, создавали известную всему свету мифологию. «Терракотовый пейзаж, краснолицые, голубоглазые ковбои, чопорная, но прехорошенькая учительница, только что прибывшая в Гремучее Ущелье, конь, вставший на дыбы, стихийная паника скота, ствол револьвера, пробивающий со звоном оконное стекло, невероятная кулачная драка, – во время которой грохается гора пыльной старомодной мебели, столы употребляются, как оружие, сальто спасает героя, рука злодея, прижатая героем к земле, все еще старается нащупать оброненный охотничий нож…» Так лихо описывал типичный вестерн Владимир Набоков в «Лолите».

На въезде в город

Туристы в Гэллапе активно покупают полихромные гончарные и ткацкие изделия аборигенов, амулеты из местной бирюзы, «магические» раскрашенные куклы в виде духов предков (испанские колонизаторы называли их качинами), которые традиционно дарят девочкам. Если повезет, можно отыскать раритеты: томагавк, который служил и трубкой для курения, обувь из шкуры скунса, нож для снятия скальпа, обруч для улавливания снов… Не менее популярны окарины, глиняные предки флейты, существовавшие еще у архаических цивилизаций Мезоамерики. Их голос, характерную минорную пентатонику услышала Анна Ахматова:

 
Потускнел на небе синий лак,
И слышнее песня окарины.
Это только дудочка из глины,
Не на что ей жаловаться так.
 

Доколумбовая индейская культура постепенно стала в Америке предметом пристального изучения, объектом моды, альтернативной философией. В честь знаменитой Айрис Нампейо, родоначальницы одной из династий художников-керамистов, назван кратер на Меркурии.

«Ну и заехали! Попадаем в такие места, где, безусловно, не ступала нога советского человека. Индейцы, с которыми мы говорили, не знают о существовании Европы и океанов. Смутно слышали про Нью-Йорк», – из письма Евгения Петрова жене.

На «лоскутной карте» страны есть только одно место, где сходятся границы четырех штатов: Нью-Мексико, Колорадо, Аризоны и Юты. Границы каждого из них образуют прямой угол, поэтому примечательная точка носит название «Четыре угла» (Four Corners). Жизнерадостные туристы, фотогенично раскинув руки и ноги, могут одновременно находиться во всех четырех штатах.

Фор-Корнерс – не просто видимая координата среди скал и пустынь, но американская «ось древностей». В небольшом радиусе вокруг расположены самые мистические и интригующие археологические тайны страны: большие каньоны Чако, Меса-Верде, Шелли с руинами древних поселений. Здесь антропологи и археологи давно пытаются отыскать оставшуюся в легендах прародину древних народов Мезоамерики.

Считается, что развитая индейская цивилизация анасази (на языке навахо – «предки») стала возводить города примерно с 700 года н. э., за столетие до провозглашения в Европе Карла Великого императором и за триста лет до того, как первые викинги высадились в Америке. Индейские постройки были многоэтажными, подобные пчелиным сотам, рассчитанные на сотни семей. Строительство из глиняных блоков велось до высоты в семь этажей. Как подметил историк Курт Керам, белые американцы впервые построили семиэтажный жилой дом лишь в 1869 году в Нью-Йорке.

Из большого культового комплекса Чако-Каньон исходят загадочные серии прямых линий, которые простираются на много миль в пустыню. Исследователи предполагают, что эти линии – маркировки для путешествия духа вне тела древних шаманов. Недаром Константин Бальмонт описывал американский Запад как «одну из самых загадочных и прекрасных сказок».

Каждый год 14 августа в Гэллапе отмечают «Национальный день радистов навахо». Во время Второй мировой войны индейцев из племени навахо призвали в качестве кодировщиков радиосообщений. Умелые японские дешифровальщики взламывали любые американские морские коды, войска несли большие потери. Замысловатый же язык аборигенов оказался не по зубам лучшим криптографам «империи Ниппон». Сами радисты навахо называли себя «говорящими с ветром». Шифровальщиков с особой тщательностью охраняли, за безопасность каждого из них отвечал приставленный офицер.

Меса-Верде

Отель «Эль Ранчо»

Многие военные термины, с которыми радистам из Гэллапа приходилось работать, не имели эквивалента в языке племени, поэтому при разработке шифра были созданы около 450 оригинальных обозначений, отсутствовавших в языке индейцев. Так, «беш-ло» (железная рыба) обозначало подводную лодку, а «дибе-ли-зини» (черные овцы) – взвод. После войны двадцать девять радистов навахо наградили Золотой медалью Конгресса США.

Ильф написал жене: «В Галлопе тепло и светят звезды…» Покинув этот маленький город у старой дороги номер 66, Илья Ильф и Евгений Петров оставили позади себя самую большую индейскую резервацию на территории страны. «В последний раз мы смотрели на пустыню наваго, удивляясь тому, как в центре Соединенных Штатов, между Нью-Йорком и Лос-Анджелосом, между Чикаго и Нью-Орлеаном, окруженные со всех сторон электростанциями, нефтяными вышками, железными дорогами, миллионами автомобилей, тысячами банков, бирж и церквей… – умудрились люди сохранить в полной неприкосновенности свой уклад жизни».

Метафизика географии

Путешествуя на автомобиле с востока на запад американского континента начинаешь чувствовать, как политическая история страны вытесняется историей естественной. В нелюбопытном сознании стороннего обывателя на широкой американской карте от Великих озер до самой Калифорнии нет ничего примечательного. В смысле, ничего, кроме бесконечных дорог с прилегающими автозаправками, мотелями, закусочными с бургерами и нехитрыми сувенирными лавками с бейсболками и магнитиками на холодильник. На взгляд же посвященных, именно американская глубинка – место, где можно увидеть редкостную красоту континента, отыскать особую одухотворенность мироздания.

Об этом писали классики ХХ столетия. Дж. Стейнбек в травелоге «Путешествие с Чарли в поисках Америки» не раз всматривался в магические пейзажи: «Мне расхваливали висконсинские долины, но разве я рассчитывал увидеть загадочную страну, изваянную в ледниковый период, – страну, где таинственно мерцают воды и скульптурные грани скал и где только два цвета – зеленый и черный. Если проснуться в этих местах, то, пожалуй, покажется, будто тебе приснилась другая планета…»

В XIX веке известный богослов (и брат создательницы «Хижины дяди Тома») Генри Уорд Бичер утверждал, что геология ничуть не меньше, чем Книга Бытия, может считаться божественным откровением. Воистину с неким холодком в груди ощущаешь мелкую суетность людского бытия в сравнении с грандиозностью времени геологического, главного творца природных чудес света. И жар солнца, струи дождя, дыхание ветра становятся здесь подмастерьями Вечности.

На Большом каньоне

Ильф и Петров испытали схожие чувства на Большом каньоне. Здесь, как ни в одном другом месте, можно соотнести масштаб человеческого времени с масштабом космическим. Одна из самых больших трещин на Земле начала формироваться, когда планета была почти вдвое моложе. Затем, начиная с эпохи палеозоя, река Колорадо свершила неторопливую работу, выдолбив к сегодняшнему дню ущелье длиной в 450 километров, шириной в 20 километров и глубиной более полутора километров. С природой здесь можно разговаривать молча.

«На горы надо смотреть снизу вверх. На кэньон – сверху вниз, – писали Ильф и Петров. – Зрелище Грэнд-кэньона не имеет себе равного на земле. Да это и не было похоже на землю. Пейзаж опрокидывал все, если можно так выразиться, европейские представления о земном шаре. Такими могут представиться мальчику во время чтения фантастического романа Луна или Марс. Мы долго простояли у края этой великолепной бездны. Мы, четверо болтунов, не произнесли ни слова. Глубоко внизу проплыла птица, медленно, как рыба. Еще глубже, почти поглощенная тенью, текла река Колорадо».

У здешних мест было два апостола. Майор Джон Уэлсли Пауэлл, потерявший руку в одной из битв Гражданской войны, стал крупным ученым и дважды прошел на лодке дикую и опасную реку Колорадо (в ходе экспедиции погибли два ее участника). Монография Пауэлла «Исследования каньонов реки Колорадо» (1875) помимо научной ценности оказалась одной из лучших книг американской приключенческой литературы.

В качестве директора Геологического управления США Джон Пауэлл сумел объединить вокруг себя когорту талантливых ученых. Среди них был другой ветеран Гражданской войны, капитан Кларенс Э. Даттон, исследовавший хребты Юты, плато Аризоны, потухшие вулканы Орегона. Величественные скалы и амфитеатры Большого каньона носят поэтические имена, данные им Даттоном, а его книга с обманчиво сухим названием «История третичного периода в районе Гранд-Каньона» (1882) стала образцом художественной прозы и вызвала множество подражаний.

«Есть три верных приметы, по которым американцы безошибочно определяют, что действительно начался настоящий Запад, – писали Ильф и Петров. – С витрин ресторанчиков и аптек исчезают объявления, рекламирующие “хат дог”, что означает “горячая собака”… Вместо “хат дог” рестораны и аптеки выставляют в своих витринах плакаты, рекламирующие чисто западное кушанье: “бар-би-кью” – сандвичи с жареной свининой. Затем, вместо оптимистических “олл райт” и “о’кей” в разговорах жителей Запада слышится не менее оптимистическое, но чисто местное “ю бет”, что означает: “держу пари”, но употребляется во всех случаях жизни».

Американский Запад никогда не был статичным понятием. Начавшись с узкой прибрежной полосы первых поселений, он перемещался три столетия. Сегодня автомобильный пробег от атлантических пляжей до лесистых хребтов Аппалачей занимает около трех часов. У отважных и предприимчивых колонистов на это ушло полтора столетия. Поэтому зов беспредельных просторов, радость первооткрывателей, острый привкус приключения остается и на старом Востоке. Пройти Аппалачской тропой – почти экзистенциальный вызов для сынов и дочерей американской цивилизации.

Великий маршрут Appalachian Trail растянулся на три тысячи километров по отрогам горной системы, пересекая 14 штатов, от «хладных скал» Мэйна до жаркой Джорджии. Самая длинная в мире пешеходная тропа принимает несколько миллионов туристов за сезон (в поход идут семьи с детьми, пенсионеры и даже слепые с собакой-поводырем), но разом одолеть «торную дорогу» не многим под силу – тогда непреклонные аппалачские «секционные» ходоки растягивают путешествие не на один год.

Каждый из западных штатов таит в себе радость собственного открытия Америки, ощущение первопроходческой эпопеи или, наоборот, место для особого отдохновения души. В романе «По ком звонит колокол» Эрнест Хемингуэй оставил ностальгические строки о маленьком городке в штате Монтана: «Ночь была ясная, и голова у него была ясная и холодная, как ночной воздух. Он вдыхал аромат еловых веток, хвойный запах примятых игл и более резкий аромат смолистого сока, проступившего в местах среза… Вот такой запах я люблю. Такой, и еще запах свежескошенного клевера и примятой полыни, когда едешь за стадом, запах дыма от поленьев и горящей осенней листвы. Так пахнет, должно быть, тоска по родине – запах дыма, встающего над кучами листьев, которые сжигают осенью на улицах в Миссуле. Какой запах ты бы выбрал сейчас? Нежную травку, которой индейцы устилают дно корзин? Прокопченную кожу? Запах земли после весеннего дождя?.. А может быть, выберешь запах поджаренной грудинки утром, когда хочется есть? Или утреннего кофе? Или надкушенного с жадностью яблока? Или сидра в давильне, или хлеба, только что вынутого из печи?»

Для самих американцев великие просторы Запада остаются недосказанным преданием. Поэтому семейные путешествия в национальные парки напоминают паломничества. У Ильи Ильфа и Евгения Петрова при виде тысячелетних гигантских секвой в долине Йосемити также рождались своего рода сакральные мотивы: «Хотелось мечтательно произносить слова Пастернака: “В лесу клубился кафедральный мрак” – и стараться как можно спокойней представить себе, что это “семейство хвойных” мирно росло, когда на свете не было не только Колумба, но и Цезаря, и Александра Македонского, и даже египетского царя Тутанхамона».

Мир сильно измельчал за прошедшие геологические эпохи. Во времена расцвета секвой папоротники были деревьями, грибы – размером с домик лесника, мухи – со среднюю птицу. Наверное, американцы, с их стремлением к мегапроектам, ощущают это острее других. Как писали Ильф и Петров, «Импайр Стейт Билдинг, Ниагара, фордовский завод, Грэнд-кэньон, Боулдер-дам, секвойи и висячие сан-францискские мосты, – все это были явления одного порядка. Американская природа и американская техника не только дополняли друг друга, чтобы, объединившись, поразить воображение человека, подавить его, – они давали очень выразительные и точные представления о размерах, размахе и богатстве страны, где все во что бы то ни стало должно быть самое высокое, самое широкое и самое дорогое в мире. Если уж блестящие дороги, то полтора миллиона километров! Если уж автомобили, то двадцать пять миллионов штук! Если уж дом, то сто два этажа! Если уж висячий мост, то с главным пролетом в полтора километра длиною».

Одной из географических границ, делящих страну на восточную и западную половины, служит сотый меридиан. Невидимая линия, за которой начинается сушь – осадков здесь выпадает втрое меньше. Буйные высокие травы уступают место жесткой траве бутелуа, которую называют «бизоньей». Горизонт как будто разбегается во все стороны. Еще дальше на юг и на запад начнут попадаться кактусы – великие автохтоны материка. Самые заметные и знаменитые из них – сагуарос (или корнегия гигантская), самые высокие (до 20 метров) и долгоживущие (до 150 лет) из суккулентов. Сагуарос даже запечатлены на номерных знаках машин из Аризоны и самым строгим образом охраняются государством.

«…мы ехали через громадные поля кактусов. Это были “джайент-кэктус” – кактусы-гиганты. Они росли группами и в одиночку и были похожи на увеличенные в тысячу раз и поставленные стоймя огурцы. Они покрыты ложбинками, как коринфские колонны, и волосками, как обезьяньи лапы. У них есть короткие толстые ручки. Эти придатки делают гигантские кактусы необыкновенно выразительными. Одни кактусы молятся, воздев руки к небу, другие обнимаются, третьи нянчат детей. А некоторые просто стоят в горделивом спокойствии, свысока посматривая на проезжающих».

Обращая в лазурную вышину игольчатые лапы, возникают огромные древовидные кактусы юкка. В Америке их чаще называют «деревом Джошуа»: идущие через пустыню Мохаве в поисках своей земли обетованной мормоны назвали растение в память об Иисусе Навине. Интересно, что отправившиеся на покорение «заснеженных пустынь» Сибири люди Ермака поднимали стяг с вышитым ликом Иисуса Навина.

«Кактусы мужественны и терпеливы: они умирают стоя», – писал Лютер Бербанк, самый известный ботаник Америки. В числе миллионов других он отправился с восточного побережья на Дальний Запад за своей мечтой. В чемодане молодого человека лежала дюжина картофельных клубней, которые он надеялся разводить и скрещивать на новых почвах. Не имея крыши над головой, Лютер поначалу нанялся сторожем в курятник в Калифорнии и спал вместе с птицами. Об этом писал Николай Заболоцкий в оде «Венчание плодами»:

 
Когда Бербанк в курятнике лежал,
исследуя плодов первопричину, –
он был Адам, который не бежал
от яблока, чтоб не упасть в пучину.
Он был Адам и первый садовод,
бананов друг и кактусов оплот…
 

Лютер Бербанк удивлял мир своими гибридами: слива без косточки, айва с запахом ананаса, белая ежевика, пламкот (сливо-абрикос), гигантские амариллисы с цветами до 30 см диаметром. Этот, по словам Тимирязева, «рабочий-чудотворец», одержимо трудился над выведением уникальной кормовой культуры – кактуса без колючек. Говорят, что не в силах «перевоспитать» опунции в своем саду, Бербанк обращался к ним с долгими проповедями, но упрямые суккуленты в третьем поколении возвращали свои иголки. В годы холодной войны Н. Заболоцкий заменил имя американца в «Венчании плодами» на имя Мичурина.

Солт-Лейк-Сити, Город Соленого Озера, мормонская столица штата Юта не лежала на пути советских писателей, хотя могла бы поразить их «великопостным духом смиренномудрия». Мормоны были настоящими пионерами Запада. Соперничающая славой с Великим каньоном туристическая мекка Зайон-каньон в Юте была открыта и получила свое имя («Сионский каньон») благодаря мормону Исааку Бегунину, первому европейскому поселенцу в этих местах.

Эдвард Хоппер «В дороге», 1940

– Хотите, сэры, – сказал мистер Адамс, – я продам вам прекрасное литературное сравнение? Сколько дадите? Ничего не дадите? Хотите даром? Ну, хорошо: ветер писал на этих скалах свою историю. Подойдет? Запишите в свои книжечки. Нет, серьезно, я считаю, что обогатил этим русскую литературу.

Известно, что фотолюбитель Илья Ильф сделал в Штатах около тысячи снимков. Негативы писателя пропали, как и большая часть его американской коллекции. Малая толика фотографий была опубликована в 1936 году в нескольких номерах журнала «Огонек» (советский аналог американского иллюстрированного журнала «Лайф») с комментариями соавторов. Некоторую часть спустя десятилетия обнаружила в семейном архиве дочь писателя Александра Ильф.

Пейзажи Запада оставляют ощущение бесконечности миротворения. В «Одноэтажной Америке» это достигается переменой картин за окном машины: одна удивительнее другой. Знаменитые окрашенные пустыни (Painted desserts), где палевые и бронзовые тона звучат симфонией с охрой и кармином. Бархатистый, темно-синий, как ночь, тон тенистых долин сменяется пламенно-красным с пурпуром нагромождением раскаленных на солнце скал. Затем возникают скульптурные ущелья, окаменевшие театральные драпировки разной фактуры и оттенков, мистерия световых озарений и драматических теней, где песочные часы времени остановились.

Ильфа и Петрова многое раздражало в краю жевательной резинки, стейков и стиральных машин. Их никак нельзя обвинить в пейзанстве, но от «неземной» американской природы писатели получали явное эстетическое удовольствие. Поэтому лучшие страницы «Одноэтажной» отведены метафизической коде путешествия – осознанию невероятной творческой силы ландшафтов Запада. «Мы попали в волшебное царство детских снов и видений… Мы уже не удивлялись тому, что природа предвосхитила индейскую архитектуру, индейские рисунки и даже самого индейца. Такие выводы, напрашивающиеся после пустыни Наваго, показались после Зайон-кэньона слишком бедными и нерешительными. Здесь было ясно, что все искусство – и египетское, и греческое, и китайское, и готика, и стиль Империи, и даже голый формализм – все это уже когда-то было, было миллионы лет тому назад гениально придумано природой».

«На Запад едешь, чтобы расти вместе со страной», – писал Роберт Пенн Уоррен. Здесь остро чувствуешь, что величайшим фактором американской истории остается физическое покорение континента. Спустя короткий промежуток времени «юная, лишенная почвы преданий, еще не установившаяся цивилизация», как писал Виссарион Белинский, начала оказывать заметное влияние на развитие человеческой культуры.

Подобно тому, как в России веками опасались «развращающего» европейского влияния, так и в самой Европе с тревогой смотрели на веяния с Запада. «Народ, не имеющий дворянства», как заметил Пушкин. Стране за океаном высказывали серьезные этические претензии. «Вульгарный» американский демократизм шокировал сословную Европу. В исторических записках путешественников неоднократно встречаются сетования, что возница дилижанса запросто беседует с пассажирами, а на остановках обедает с ними за одним столом. Когда-то Бенджамин Франклин явился в простом кафтане без парика ко двору Людовика XVI – с той поры не прекращаются разговоры об идущем из-за океана упадке нравов. Интересно, что в относительно недавние времена российские эмигранты в возрасте болезненно переживали утрату своего отчества в США, что воспринималось не только как грубый переход в общении на «ты», но и как потерю социального статуса.

На нашей памяти вызывающе потертые джинсы – порождение Дикого Запада и «золотой лихорадки» – крушили советские моральные стандарты не хуже радиопередач «Голоса Америки». Многие из западных привычек в Советском Союзе, например, появление молодых женщин в шортах, поначалу вызывали сотрясение нравственных устоев. Некоторые из предубеждений были изжиты совсем недавно, уже нынешним поколением. Вспомним, как наглядным образцом американской мелочности считалась привычка забирать из ресторана собственную недоеденную еду. Для широкой русской натуры это выглядело скупердяйством. Даже в Америке традиция поначалу стыдливо именовалась «для собачки» (doggy bag).

Америка постоянно присутствует в российском сознании как антитеза и как вызов, как надежда и как утопия. Портрет Франклина украшал кабинет Н. М. Карамзина. Среди книг, которые «возил с собой в дорогу» Евгений Онегин была популярная «История Америки» У. Робертсона. Первым из русских литературных героев, уехавших за океан, стал гоголевский капитан Копейкин. Интересно, что обосновавшись в Штатах, персонаж «Мертвых душ» начал слать домой письма на извечную тему «как нам обустроить Россию». За Копейкиным последовали Джемма и Санин из тургеневских «Вешних вод», герои И. Гончарова («Лихая болесть»).

Амбивалентность русского отношения к Америке хорошо заметна в золотой век классики. Два современника-антипода, «властители дум» Достоевский и Чернышевский разрывали сознание соотечественников. «Заокеанский мир» для Чернышевского – символ деятельной жизни, справедливого социального устройства. У Достоевского позитивизм и технократизм Нового Света – приметы «цивилизации без Бога». Чернышевский ценит демократические завоевания США, которые, по его мнению, необходимо «привить» на русской почве. Для героев «Преступления и наказания», «Бесов» и «Братьев Карамазовых» отъезд в Америку – символ духовного крушения сродни самоубийству.

Ильф (справа) и Петров за работой

Говорить о русском неприятии американских ценностей можно с известной натяжкой: со времен позднего социализма в советскую жизнь всерьез и надолго вошли и супермаркеты, и телесериалы. Конфликт остался на уровне мироощущения. Интересно, что в разных полушариях «западники», в соответствии с географией, выполняют диаметрально противоположные задачи. Российский «западник» – это образованный горожанин, воспитанный на европейских культурно-политических идеалах. Американский «западник» – человек из глубинки, консерватор с упором на собственные «почвенные» ценности и относящийся с традиционным недоверием к зарубежным веяниям.

Открытием ошеломляющего порядка для авторов «Одноэтажной Америки» оказались подземные Карлсбадские пещеры в штате Нью-Мексико («Залы были обширнее самых больших театров в мире») и национальный парк «Окаменелый лес» (Petriёed Forest) в Аризоне. Засыпанные вулканическим пеплом деревья, ровесники динозавров, ставшие полудрагоценным камнем, – двести миллионов лет шел процесс замещения частиц истлевшей древесины молекулами солей, извести, железа, кристаллами кварца. «Деревья приобрели твердость мрамора».

На разломах гигантских, в два метра в диаметре стволов триасового периода можно видеть их натуральную структуру с корой, сердцевиной и годовыми кольцами, но замещенную розовым аметистом, черным морионом, дымчатым кварцем. В «Окаменелом лесу» находятся пять мест с преобладанием определенных деревьев-самоцветов: Радужный лес, Хрустальный лес, Яшмовый лес, Синяя Гора, Агатовый мост. «Нет таких мраморов и малахитов, которые могли бы соперничать по красоте с отполированным окаменевшим деревом».

На сегодняшний день на территории Соединенных Штатов располагаются более шестидесяти величественных национальных парков. Старейший из них (и старейший в мире заповедник), Йеллоустоун, в Скалистых горах на стыке штатов Вайоминг и Монтана, был учрежден в 1872 году. Самый большой из национальных парков, Врангель (в честь русского исследователя адмирала Ф. Врангеля) на юге Аляски, по площади превосходит взятые вместе штаты Коннектикут, Делавэр, Нью-Джерси, Массачусетс и Род-Айленд.