Текст книги "«Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам: поэт и город"

«Дорогой Борис Леонидович.

Когда вспоминаешь весь великий объем вашей жизненной работы, весь ее несравненный жизненный охват – для благодарности не найдешь слов.

Я хочу, чтобы ваша поэзия, которой мы все избалованы и незаслуженно задарены, – рвалась дальше к миру, к народу, к детям…» (письмо от 2 января 1937 года).

Но Мандельштаму не была близка некая, как ему это виделось, уравновешенность Пастернака, «отрешенность» от жгучих и кричащих фактов жизни, некое всепонимающее гётеанство, «принятие» действительности. В записной книжке Мандельштама этот аспект отношения к Пастернаку выражен так: «Набрал в рот вселенную и молчит. Всегда-всегда молчит. Аж страшно» (записи дневникового характера).

Л.Я. Гинзбург в своих записях, отмечая, что «Пастернак выражает сознание “приемлющего интеллигента” (как Мандельштам выражает сознание интеллигента в состоянии самозащиты)», фиксирует еще одно вероятное высказывание Мандельштама о Пастернаке: «Будто бы Мандельштам сказал: “Я не могу иметь ничего общего с Борисом Леонидовичем – у него профбилет в кармане”»[534]534
  Гинзбург Л.Я. Записные книжки. С. 138.


[Закрыть]. Мандельштам же в этот период (начало 1930-х годов) считал, что не надо и невозможно оправдывать действительность: «Я очень запомнила один из наших тогдашних разговоров о поэзии, – вспоминает Ахматова. – О.Э., который очень болезненно переносил то, что сейчас называется культом личности, сказал мне: “Стихи сейчас должны быть гражданскими” и прочел “Под собой мы не чуем…”»[535]535
  Ахматова А.А. Листки из дневника. С. 137.


[Закрыть].

Письмо О. Мандельштама Б. Пастернаку от 2 января 1937

Так появилось стихотворение «Квартира тиха, как бумага…».

 
Квартира тиха, как бумага,
Пустая, без всяких затей,
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.
 
 
Имущество в полном порядке,
Лягушкой застыл телефон,
Видавшие виды манатки
На улицу просятся вон.
 
 
А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
И я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть.
 
 
Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни бойчей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей.
 
 
Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою.
 
 
Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель,
Достоин такого рожна.
 
 
Какой-нибудь честный предатель,
Проваренный в чистках, как соль,
Жены и детей содержатель,
Такую ухлопает моль.
 
 
И столько мучительной злости
Таит в себе каждый намек,
Как будто вколачивал гвозди
Некрасова здесь молоток.
 
 
Давай же с тобой, как на плахе,
За семьдесят лет начинать —
Тебе, старику и неряхе,
Пора сапогами стучать.
 
 
И вместо ключа Ипокрены
Давнишнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.
 

Ноябрь 1933

Очевидно, что наиболее интригующей деталью в стихотворении является некрасовский молоток. Не определив его значение, мы упускаем нечто наверняка очень важное из того, что говорит поэт.

Не раз отмечалось, что мандельштамовская «Квартира…» имеет определенную связь со стихами и прямо названного Н.А. Некрасова, и других поэтов. Так, например, О. Ронен в статье, написанной еще в начале 1970-х годов, устанавливает связь «Квартиры…» со стихотворением «Друзьям» Блока, а также с циклом «О погоде» Некрасова, его же стихами «В.Г. Белинский» и «Дешевая покупка», с «Балладой» Ходасевича и с «Кругом семенящейся ватой…» Пастернака; М.Л. Гаспаров обращает внимание на близость «Квартиры…» и блоковского «Мещанского житья»; А.С. Кушнер также говорит об определенной близости стихов Мандельштама и «Баллады» Ходасевича, ориентированной, в свою очередь, на Лермонтова[536]536
  Ронен О. Лексический повтор, подтекст и смысл в поэтике Осипа Мандельштама. С. 40–42; Гаспаров М.Л. Примечания. С. 790; Кушнер А.С. Мандельштам и Ходасевич // Столетие Мандельштама. Материалы симпозиума. С. 44–55.


[Закрыть].

Но в чем все же значение неожиданно появляющегося в «Квартире…» некрасовского «молотка»?

Вколотивший гвозди молоток не дает покоя герою стихотворения, можно сказать, продолжает стучать в его сознании. Почему? «В ответ» на определенные действия и поступки героя. Каково же поведение героя, вызывающего этот стук?

Он баюкает «колхозного бая», учит «щебетать» палачей и обязан играть на гребенке. «Играть на гребенке» в данном случае имеет, на первичном уровне, очевидный смысл – выступать в роли «разрешенного» писателя, «чернила и крови смесителя», допущенного шута. Но надо также принять во внимание, что вообще у Мандельштама «игра на гребенке» подспудно связана, с одной стороны, с вульгаризацией темы Лорелеи (гребень Лорелеи превращен в жалкий музыкальный инструмент, издающий примитивные звуки, игра на гребенке – это псевдомузыка), но, с другой стороны, – через ту же Лорелею – с завораживающим, соблазняющим пением (вспомним: «…лиловым гребнем Лорелеи / Садовник и палач / Наполнил свой досуг» – в «Стансах» 1935 года)[537]537
  Видгоф Л.М. О «долгополой» шинели и «садовнике и палаче» в стихотворении О. Мандельштама «Стансы» // Вопросы литературы. 2010. № 2 (март-апрель). С. 194–197.


[Закрыть]. Ф.Б. Успенский в своей работе «Молоток Некрасова и карандаш Фета. О гражданских стихах О.Э. Мандельштама 1933 года» предполагает вероятную связь «Квартиры…» не только с некрасовскими стихотворениями «Сумерки» (из цикла «О погоде») и «Карета», но и с воспоминаниями А. Фета, в свою очередь отразившимися в статье К. Чуковского «Поэт и палач» (1920). Вкратце объяснение Ф. Успенского сводится к следующему.

В стихотворении «Сумерки», выражая негодование обычаем усеивать гвоздями запятки кареты – это делалось для того, чтобы уличные мальчишки не могли на них вскочить (отметим, что вскакивали не только из озорства или желания прокатиться; так «работали» и воришки-«поездошники»: вскочив, они быстро перерезали ремни, которыми прикреплялись к экипажу чемоданы и другие вещи, а затем вместе с ожидавшими подельниками разбегались с уворованными вещами в разные стороны), – Некрасов пишет:

 
Увидав, как читатель иной
Льет над книгою слезы рекой,
Так и хочешь сказать: «Друг любезный,
Не сочувствуй ты горю людей,
Не читай ты гуманных книжонок,
Но не ставь за каретой гвоздей,
Чтоб, вскочив, накололся ребенок!
 

В стихотворении «Карета» также выражается негодование жестоким обычаем:

 
О филантропы русские! Бог с вами!
Вы непритворно любите народ,
А ездите с огромными гвоздями,
Чтобы впотьмах усталый пешеход
Или шалун мальчишка, кто случится,
Вскочивши на запятки, заплатил
Увечьем за желанье прокатиться
За вашим экипажем…[538]538
  Некрасов Н.А. Полн. собр. стихотворений: в 3 т. Л., 1967. Т. 2. С. 177; Т. 1. Л., 1967. С. 508.


[Закрыть]
 

Фет же в мемуарах (к которым обращается К. Чуковский в своей работе) сообщает, что однажды увидел на Невском проспекте встречную коляску, чьи запятки были снабжены гвоздями, и с удивлением опознал в седоке Некрасова, гневного обличителя жестокого обычая. (Достоверность данного воспоминания Фета и справедливость его осуждения могут вызывать некоторые сомнения. Он пишет, что сначала заметил у встречного экипажа его заднюю часть – запятки с гвоздями, но при этом не видел седока, и только потом, когда экипаж поравнялся с ним, понял, что в коляске едет Некрасов. Это несколько странно. Кроме того, нельзя исключить и возможность того, что Некрасов – если это действительно был он – мог ехать на извозчике, в чью коляску он сел, просто не обратив внимания на то, утыканы ли гвоздями запятки или нет. Но для нас в данном случае степень достоверности эпизода из воспоминаний Фета, естественно, значения не имеет.)

Основываясь на вышеупомянутом сопоставлении стихов Некрасова и эпизода из мемуаров Фета, который пересказывает в своей статье К. Чуковский, Ф. Успенский так интерпретирует упоминание «молотка Некрасова» из «Квартиры…»: «Быть может, перед нами попытка в одной фразе передать самое общее впечатление прямоты, резкости и однообразия, вызываемое у некоторых поэтов Серебряного века, да и многих читателей XX столетия, стихами Некрасова как таковыми? Как кажется, русская поэзия здесь предстает все же не в столь линейном воплощении, и мандельштамовский образ отсылает к более тонкой и детализированной характеристике поэта XIX в., которая точнее подходит к делу, ибо тесно связана с мотивом несовместимости творчества и писательского благополучия и с темой “двойных стандартов”, лицемерия в биографии художника»[539]539
  Успенский Ф.Б. Молоток Некрасова и карандаш Фета. О гражданских стихах О.Э. Мандельштама 1933 года // Цит. по электронному журналу Toronto Slavic Quarterly. № 28. Spring 2009.


[Закрыть].

Нельзя не признать трактовку Ф. Успенского проницательной и соответствующей существу предмета: в самом деле, прокляв «разрешенную» литературу в недавней «Четвертой прозе», автор «Квартиры»… в октябре 1933 года поселился в писательском кооперативном доме, получив как бы статус одного из тех самых лакействующих литераторов, о которых писал с таким отвращением. В этой ситуации вполне можно было увидеть нечто сходное с некрасовским «сюжетом с гвоздями».

В поддержку версии Ф. Успенского можно привести и такой факт. 10 февраля 1934 года К. Чуковский записал в дневнике: «Я все еще в Кремлевской больнице. Терапевтическое отделение, палата № 2. Третьего дня у меня был поэт Осип Мандельштам, читал мне свои стихи о поэтах (о Державине и Языкове), переводы из Петрарки, на смерть Андрея Белого. Читает он плохо, певучим шепотом, но сила огромная, чувство физической сладости слова дано ему, как никому из поэтов. Борода у него седая, почти ничего не осталось от той мраморной мухи, которую я знал в Куоккала. Снова хвалил мою книгу о Некрасове»[540]540
  Чуковский К.И. Дневник 1901–1969: в 2 т. М., 2003. Т. 2. С. 118.


[Закрыть]. «Книга о Некрасове» – это, несомненно, либо «Некрасов. Статьи и материалы» (Л.: Кубуч, 1926), либо «Рассказы о Некрасове» (М.: Федерация, 1930; на титульном листе указано: «Второе издание книги “Некрасов”»). В обе книги включена статья «Поэт и палач», причем в первом случае именно она открывает книгу. Примем во внимание, что между написанием «Квартиры…» и посещением Чуковского в больнице прошло совсем недолгое время – стихотворение создано в ноябре 1933 года. Отметим и то, что в мандельштамовском стихе из «Квартиры…» отзывается, по-видимому, заглавие статьи Чуковского: «Учить щебетать палачей» (курсив мой. – Л.В.).

Обратим, однако, внимание на некоторые другие детали, которые, как представляется, также имеют значение для понимания мандельштамовского стихотворения.

Для нас особенно важно в данном случае указание О. Ронена на неоспоримый подтекст из стихотворения Некрасова «В.Г. Белинский»:

 
В то время как в родном краю
Открыто зло торжествовало,
Ему лишь «баюшки-баю»
Литература распевала.
 

Литература подпевает злу, умиляется и сюсюкает.

Заметим при этом, что определенная часть деятельности героя «Квартиры…» уподоблена заботам о детях очень раннего возраста: «учить щебетать палачей» = формировать первичные навыки речи, речь идет о детском лепете; «баюшки-баю… пою» = в первичном значении: укачиваю ребенка, пою колыбельную, успокаивающую, ласковую песенку.

Учить маленьких детей «щебетать» и баюкать их – это в первую очередь дело матери или няни.

Вспомним при этом, что мотив игры на гребенке ассоциируется у Мандельштама с введением в соблазн.

Это пестование и баюканье из «Квартиры…» восходит, как нам кажется, также к Некрасову. Такую няню мы находим в его хрестоматийном стихотворении «Песня Еремушке»:

Песня Еремушке

 
«Стой, ямщик! жара несносная,
Дальше ехать не могу!»
Вишь, пора-то сенокосная —
Вся деревня на лугу.
 
 
У двора у постоялого
Только нянюшка сидит,
Закачав ребенка малого,
И сама почти что спит;
 
 
Через силу тянет песенку
Да, зевая, крестит рот.
Сел я рядом с ней на лесенку,
Няня дремлет и поет:
 
 
«Ниже тоненькой былиночки
Надо голову клонить,
Чтоб на свете сиротиночке
Беспечально век прожить.
 
 
Сила ломит и соломушку —
Поклонись пониже ей,
Чтобы старшие Еремушку
В люди вывели скорей.
 
 
В люди выдешь, все с вельможами
Будешь дружество водить,
С молодицами пригожими
Шутки вольные шутить.
 
 
И привольная и праздная
Жизнь покатится шутя…»
Эка песня безобразная!
«Няня, дай-ка мне дитя!»
 
 
– «На, родной! Да ты откудова?»
– «Я проезжий, городской».
– «Покачай, а я покудова
Подремлю… да песню спой!»
 
 
– «Как не спеть! спою, родимая,
Только, знаешь, не твою.
У меня своя, любимая…
– Баю-баюшки-баю!»
 

И далее «проезжий, городской» в своей колыбельной проклинает «пошлый опыт – ум глупцов», проповедует дитяти «необузданную, дикую / К угнетателям вражду» и призывает ребенка к борьбе за светлые идеалы («Братством, Равенством, Свободою / Называются они»). Этой агитационной колыбельной отведено девять четверостиший. Проповедь продолжилась бы, но ребенок просыпается и снова попадает в руки к няне.

 
«…И тогда-то…» Вдруг проснулося
И заплакало дитя.
Няня быстро встрепенулася
И взяла его, крестя.
 
 
«Покормись, родимый, грудкою!
Сыт?.. Ну, баюшки-баю!»
И запела над малюткою
Снова песенку свою…
 

1859[541]541
  Некрасов Н.А. Полн. собр. стихотворений. Т. 2. С. 18–20.


[Закрыть]

Нянина мораль проста: приспособленчество и преклонение перед силой. «Проезжий» герой стихотворения с характерным для Некрасова пафосом и не менее характерным многословием опровергает нянину жизненную позицию.

Есть у Некрасова и «правдивая» няня:

Колыбельная песня

(Подражание Лермонтову)

 
Спи, пострел, пока безвредный!
Баюшки-баю.
Тускло смотрит месяц медный
В колыбель твою.
Стану сказывать не сказки —
Правду пропою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
 
 
По губернии раздался
Всем отрадный клик:
Твой отец под суд попался —
Явных тьма улик.
Но отец твой – плут известный —
Знает роль свою.
Спи, пострел, покуда честный!
Баюшки-баю.
 

К сожалению, предвидит няня, младенец подрастет и пойдет по той же дорожке:

 
Тих и кроток, как овечка,
И крепонек лбом,
До хорошего местечка
Доползешь ужом —
И охулки не положишь на руку свою.
Спи, покуда красть не можешь!
Баюшки-баю.
Купишь дом многоэтажный,
Схватишь крупный чин
И вдруг станешь барин важный,
Русский дворянин.
Заживешь – и мирно, ясно
Кончишь жизнь свою…
Спи, чиновник мой прекрасный!
Баюшки-баю.
 

1845[542]542
  Там же. Т. 1. С. 99–101.


[Закрыть]

В «Песне Еремушке» и «Колыбельной» Некрасов пишет о приспособленчестве, сервильности, воспитании этих качеств и капитуляции перед злом («силой»). Именно такому пестованию уподоблены в мандельштамовской «Квартире…» баюканье «колхозного бая» и работа с постановкой голоса у лепечущих палачей; в последнем случае в стихах «Квартиры» отразилась недолгая служба Мандельштама литконсультантом в газете «Московский комсомолец». «Колхозный бай» – новый хозяин на селе, «грозное» баюканье мы понимаем как сочувственное «подпевание», поощрение дальнейших суровых мер в ходе «великого перелома» в деревне. «Жилищный» мотив также присутствует у Некрасова: «Купишь дом многоэтажный…» (естественно, мы не отождествляем доходный дом и квартиру в писательском кооперативе). Герой стихотворения Мандельштама сознает себя оказавшимся в роли приспособленца-соблазнителя, конформиста, «подлеца душой», он «играет на гребенке» в соответствии с начальственными установками и может быть уподоблен некрасовской няньке из «Песни Еремушке» с ее рабской моралью: «Сила ломит и соломушку – / Поклонись пониже ей…». То есть в случае героя «Квартиры…» – надо пойти на службу к «силе». Сравним с писавшимся одновременно с «Квартирой…» стихотворением:

 
У нашей святой молодежи
Хорошие песни в крови —
На баюшки-баю похожи
И баю борьбу объяви.
 
 
И я за собой примечаю
И что-то такое пою:
Колхозного бая качаю,
Кулацкого пая пою.
 

Из комментария Н. Мандельштам к этому стихотворению: «Он сам смеялся над этими стихами: смотри, перепутал – колхозный бай и кулацкий пай… <…> Оба восьмистишия…[543]543
  Имеются в виду «У нашей святой молодежи…» и «Татары, узбеки и ненцы…».


[Закрыть] отделились от “Квартиры”…»[544]544
  Мандельштам Н.Я. Комментарий к стихам 1930–1937 гг. С. 313.


[Закрыть]. (В рамках кампании по конфискации имущества у кулаков они исключались из кооперативных организаций, а их паи и вклады в кооперативах передавались в фонд коллективизации.)

Несомненно, баюканье и воспитание «палачей» из «Квартиры…» перекликается с более ранней «Четвертой прозой»:

«Мальчик, в козловых сапожках, в плисовой поддевочке, напомаженный, с зачесанными височками, стоит в окружении мамушек, бабушек, нянюшек, а рядом с ним стоит поваренок или кучеренок – мальчишка из дворни. И вся эта свора сюсюкающих, улюлюкающих и пришепетывающих архангелов наседает на барчука:

– Вдарь, Васенька, вдарь!

Сейчас Васенька вдарит, и старые девы – гнусные жабы – подталкивают барчука и придерживают паршивого кучеренка:

– Вдарь, Васенька, вдарь, а мы покуда чернявого придержим, а мы покуда вокруг попляшем.

Что это? Жанровая картинка по Венецианову? Этюд крепостного живописца?

Нет. Это тренировка вихрастого малютки комсомола под руководством агитмамушек, бабушек, нянюшек (курсив мой. – Л.В.), чтобы он, Васенька, топнул, чтобы он, Васенька, вдарил, а мы покуда чернявого придержим, а мы покуда вокруг попляшем…

– Вдарь, Васенька, вдарь!».

Второе существенное обстоятельство. «Молоток» из мандельштамовского стихотворения имеет несомненную связь с рассуждениями из «Разговора о Данте», прозы Мандельштама, создававшейся в тот же 1933 год, что и «Квартира…».

«Поэтическая речь, или мысль, лишь чрезвычайно условно может быть названа звучащей, потому что мы слышим в ней лишь скрещиванье двух линий, из которых одна, взятая сама по себе, – абсолютно немая, а другая, взятая вне орудийной метаморфозы, лишена всякой значительности и всякого интереса и поддается пересказу, что, на мой взгляд, вернейший признак отсутствия поэзии, ибо там, где обнаружена соизмеримость вещи с пересказом, там простыни не смяты, там поэзия, так сказать, не ночевала».

«В поэзии важно только исполняющее понимание – отнюдь не пассивное, не воспроизводящее, не пересказывающее. Семантическая удовлетворенность равна чувству исполненного приказа.

Смысловые волны-сигналы исчезают, исполнив свою работу; чем они сильнее, тем уступчивее, тем менее склонны задерживаться.

Иначе неизбежен долбеж, вколачиванье готовых гвоздей (курсив мой. – Л.В.), именуемых культурно-поэтическими образами».

Зарифмованные гражданственные прописи Некрасова – это и есть «вколачиванье готовых гвоздей». Отметим, что если связь некрасовского «молотка» из «Квартиры» и «истории с гвоздями на запятках» предположительна (хотя вполне вероятна), то перекличка выше процитированного места из «Разговора о Данте» со стихотворением Мандельштама несомненна. Нельзя не обратить внимания и на то, что мандельштамовские слова о стихах, где «поэзия… не ночевала» – цитата из письма И.С. Тургенева, в котором эта характеристика относится именно к Некрасову: «…Г-н Некрасов – поэт с натугой и штучками; пробовал я на днях перечесть его собрание стихотворений… Нет! Поэзия и не ночевала тут – и бросил я в угол это жеваное папье-маше с поливкой из острой водки»[545]545
  Тургенев И.С. Письмо Я.П. Полонскому от 13(25) января 1868 г. // Полн. собр. соч. и писем в 28 т. Письма в 13 т. Л., 1964. Т. VII. 1867–1869. С. 30.


[Закрыть]. Нам представляется, что, отталкиваясь от «эпизода с гвоздями», Мандельштам, сохраняя мотив лицемерия, осложнил образ – уподобил сами зарифмованные проповеди Некрасова гвоздям: ходячие истины общей морали, банальные ее сентенции, вроде того, что «приспособленчество и лицемерие – это плохо» подобны стандартным одинаковым гвоздям. Это формулы безличной нравственности, годные на все случаи жизни и не имеющие отношения к подлинной поэзии (что не отменяет справедливости такого рода высказываний). И эта составляющая смысла также «в свернутом виде» заключена в словах о молотке Некрасова из «Квартиры…». Можно предположить также, что в создании формулы неподлинной поэзии – «вколачиванье готовых гвоздей» – мог сыграть роль и библейский текст: «Слова мудрых – как иглы и как вбитые гвозди, и составители их – от единого пастыря» (Книга Екклезиаста или проповедника, 12:11.) В таком случае упоминание о молотке, репрезентирующем «мудрость» обличений и призывов Некрасова, окрашивается дополнительной иронией.

Все вокруг говорит герою «Квартиры…», оказавшемуся в рядах поощряемых «изобразителей» и «чернила и крови смесителей», о его падении, все, каждая подробность жизни бередит совесть с такой недвусмысленной наглядностью и очевидностью, все настолько бросается в глаза, что это напоминает обличительные стихи Некрасова с их прямолинейной дидактикой и банальными истинами. Однако, несмотря на риторическую трескотню, «упреки» Некрасова по сути верны, и герой «Квартиры» не может не сознавать их справедливость. Стучит, долбит с обезоруживающей прямотой некрасовский молоток…

Надо все бросить и начать сначала, как «за семьдесят лет» – то есть в определенном смысле вернуться к своей культурной родословной, к разночинцам 1860-х годов:

 
Давай же с тобой, как на плахе,
За семьдесят лет начинать,
Тебе, старику и неряхе,
Пора сапогами стучать.
 

Сравним (близость данных текстов не раз отмечалась): «Чур, не просить, не жаловаться! Цыц! / Не хныкать – / для того ли разночинцы / Рассохлые топтали сапоги, / чтоб я теперь их предал? / Мы умрем как пехотинцы, / Но не прославим / ни хищи, ни поденщины, ни лжи» («Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…»).

В этих «сапогах» слышится, конечно, базаровщина, «сапоги выше Шекспира» и т. п., причем честное шестидесятничество, разночинская прямота противопоставлены Мандельштамом писательству, которое, по определению «Четвертой прозы», есть «раса», «везде и всюду близкая к власти»: «Ибо литература везде и всюду выполняет одно назначение: помогает начальникам держать в повиновении солдат и помогает судьям вершить[546]546
  В четырехтомнике Мандельштама 1993–1997 гг. (т. 3): «чинить».


[Закрыть] расправу над обреченными». Лучше базаровщина, чем писательские делячество и угодничество. К сходному пониманию значения упомянутых в «Квартире…» «сапог» приходит и Ф. Успенский; он справедливо отмечает вдобавок еще один важный аспект – представленную также и в этом стихотворении «общеизвестную связь между темой поэтического творчества, порождения стихов, и ходьбы, стаптывания, износа обуви, характерную для Мандельштама»[547]547
  Успенский Ф.Б. Молоток Некрасова: «Квартира» О. Мандельштама между стихами о стихах и гражданской поэзией 1933 года // Дар и крест: памяти Натальи Трауберг. СПб., 2010. С. 325.


[Закрыть].

О горькой иронии двух завершающих четверостиший «Квартиры…» хорошо написал М. Рувин[548]548
  Вайман Н., Рувин М. Шатры страха. Разговоры о Мандельштаме. М., 2011. С. 95.


[Закрыть]. По преданию, ключ Ипокрены, источник поэтического вдохновения, забил на горе Геликон от удара копытом коня Пегаса («Ипокрена» или «Иппокрена» – «конский источник»). Но в писательской квартире стучи не стучи сапогами, ничего не выбьешь, кроме струи «давнишнего страха».

Итак, «сапоги» рвутся на волю, к стихам, вон из писательского дома. Этот порыв был подготовлен в начале стихотворения:

 
Видавшие виды манатки
На улицу просятся вон.
 

Надо ли говорить о том, что Мандельштам прекрасно знал о поэтических достижениях Некрасова? Свидетельством творческого интереса к наследию Некрасова служит, в первую очередь, сама «Квартира…». Отношение Мандельштама к Некрасову – неравнодушно-пристрастное; отношение, в котором притяжение неразрывно связано с отталкиванием. Упомянутая в «Квартире…» «мучительная злость» непрямым образом, но все же связана с пассажем из «Шума времени» (уже цитировавшимся в книге), в котором Мандельштам воспевает кровно-личное, страстное отношение к литературе. Напомним: «Литературная злость! Если б не ты, с чем бы стал я есть земную соль? Ты приправа к пресному хлебу пониманья, ты веселое сознанье неправоты, ты заговорщицкая соль, с ехидным поклоном передаваемая из десятилетия в десятилетие, в граненой солонке, с полотенцем! <…> Как хорошо, что вместо лампадного жреческого огня я успел полюбить рыжий огонек литературной… злости!» («Шум времени»).

Андрей Белый

8 января 1934 года умер Андрей Белый. 9 января состоялась гражданская панихида в помещении Оргкомитета Союза советских писателей – в доме 50 на улице Воровского (ныне снова Поварская). На следующий день, 10 января, были похороны. Была произведена кремация. 18 января урну с прахом захоронили на Новодевичьем кладбище. Мандельштам пришел попрощаться с покойным. «По сообщению Л.Н. Гумилева, бывшего вместе с Мандельштамом на похоронах А. Белого 10 января 1934 года, поэт сначала обиделся на то, что его не пригласили в почетный караул, но затем, постояв немного над гробом, умиротворился и, недолго побыв, ушел»[549]549
  Михайлов А.Д., Нерлер П.М. Комментарии С. 535.


[Закрыть].

Смерть Андрея Белого была воспринята Мандельштамом как конец целой эпохи. Он создает цикл стихотворений памяти ушедшего поэта, в котором пишет, в сущности, не только об Андрее Белом, но и о самом себе, и о своей близкой смерти.

Отношения Мандельштама и Андрея Белого никак не были благостными. Критические выпады в отношении Андрея Белого содержатся в мандельштамовских статьях начала 1920-х годов «Кое-что о грузинском искусстве», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва. Рождение фабулы». Насмешливо трактуются религиозно-философские и мистические искания Белого: «вязаная фуфайка вырождающейся религии» (рецензия «Андрей Белый. Записки чудака», 1923). В то же время Мандельштам заявляет: «Андрей Белый – вершина русской психологической прозы» («Литературная Москва. Рождение фабулы»), называет Белого одним из авторов русской науки о поэзии («Литературная Москва»), утверждает, что «ни у одного из русских писателей предреволюционная тревога и смятение не сказались так сильно, как у Белого» («Андрей Белый. Записки чудака»), говорит о новаторстве поэтических книг Андрея Белого «Урна» и «Пепел» («Буря и натиск»). Что касается Андрея Белого, то, думается, он вряд ли оценивал место Мандельштама в русской поэзии адекватно, хотя и отдавал должное ритмическому своеобразию мандельштамовских стихов. Летом 1933 года Осип и Надежда Мандельштам отдыхали в Доме творчества писателей в Коктебеле. В столовой они оказались соседями по столу с Б. Бугаевым (Андрей Белый – литературный псевдоним Бориса Николаевича Бугаева) и его женой. Известны резко отрицательные характеристики Мандельштамов в письмах Андрея Белого, это соседство было для него тягостным. В то же время общение с Андреем Белым было, очевидно, интересно и важно для Мандельштама (и не только в Коктебеле). Мандельштам беседовал с ним, например, о своей прозе «Разговор о Данте», и в подготовительных записях к этому произведению имеется ссылка на «мысль», принадлежащую «Б.Н. Бугаеву»[550]550
  Мандельштам О.Э. Собр. соч. в 4 т. Т. 3. М., 1994. С. 404.


[Закрыть].

Андрей Белый в гробу

Стихи Мандельштама, посвященные ушедшему из жизни поэту, являются подлинным гимном Андрею Белому.

 
Голубые глаза и горячая лобная кость —
Мировая манила тебя молодящая злость.
 
 
И за то, что тебе суждена была чудная власть,
Положили тебя никогда не судить и не клясть.
 
 
На тебя надевали тиару – юрода колпак,
Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак!
 
 
Как снежок, на Москве заводил кавардак гоголек, —
Непонятен-понятен, невнятен, запутан, легóк…
 
 
Собиратель пространства, экзамены сдавший птенец,
Сочинитель, щегленок, студентик, студент, бубенец.
 
 
Конькобежец и первенец, веком гонимый взашей
Под морозную пыль образуемых вновь падежей.
 
 
Часто пишется – казнь, а читается правильно – песнь.
Может быть, простота – уязвимая смертью болезнь?
 
 
Прямизна нашей мысли не только пугач для детей?
Не бумажные дести, а вести спасают людей.
 
 
Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,
Налетели на мертвого жирные карандаши.
 
 
На коленях держали для славных потомков листы,
Рисовали, просили прощенья у каждой черты.
 
 
Меж тобой и страной ледяная рождается связь —
Так лежи, молодей и лежи, бесконечно прямясь.
 
 
Да не спросят тебя, молодые, грядущие – те,
Каково тебе там – в пустоте, в чистоте-сироте…
 

10–11 января 1934; 1935

Утро 10 января 1934 года

 
I
Меня преследуют две-три случайных фразы, —
Весь день твержу: печаль моя жирна.
О Боже, как жирны и синеглазы
Стрекозы смерти, как лазурь черна…
 
 
Где первородство? Где счастливая повадка?
Где плавкий ястребок на самом дне очей?
Где вежество? Где горькая украдка?
Где ясный стан? Где прямизна речей,
 
 
Запутанных, как честные зигзаги
У конькобежца в пламень голубой,
Когда скользит, исполненный отваги,
С голуботвердой чокаясь рекой?
 
 
Он дирижировал кавказскими горами
И, машучи, ступал на тесных Альп тропы
И, озираючись, пустынными брегами
Шел, чуя разговор бесчисленной толпы.
 
 
Толпы умов, влияний, впечатлений
Он перенес, как лишь могущий мог:
Рахиль гляделась в зеркало явлений,
А Лия пела и плела венок.
 
 
II
Когда душе столь тóропкой, столь робкой
Предстанет вдруг событий глубина,
Она бежит виющеюся тропкой —
Но смерти ей тропина не ясна.
 
 
Он, кажется, дичился умиранья
Застенчивостью славной новичка
Иль звука-первенца в блистательном собраньи,
Что льется внутрь в продольный лес смычка.
 
 
И льется вспять, еще ленясь и мерясь,
То мерой льна, то мерой волокна,
И льется смолкой, сам себе не верясь,
Из ничего, из нити, из темна,
 
 
Лиясь для ласковой, только что снятой маски,
Для пальцев гипсовых, не держащих пера,
Для укрупненных губ, для укрепленной ласки
Крупнозернистого покоя и добра.
 
 
III
Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,
Кипела киноварь здоровья, кровь и пот.
Сон в оболочке сна, внутри которой снилось
На полшага продвинуться вперед.
 
 
А посреди толпы стоял гравировальщик,
Готовясь перенесть на истинную медь
То, что обугливший бумагу рисовальщик
Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.
 
 
Как будто я повис на собственных ресницах,
И созревающий, и тянущийся весь, —
Доколе не сорвусь – разыгрываю в лицах
Единственное, что мы знаем днесь.
 

16–22 января 1934

Существуют разные варианты стихов памяти Андрея Белого, и отбор того или иного варианта в качестве «основного» представляет собой непростую задачу для публикатора. Кроме того, в разных изданиях читатель встречается с различной пунктуацией, а пунктуация, естественно, может в ряде случаев определять смысл высказывания. Так, например, в четырехтомнике Мандельштама, изданном в 1993–1997 годах, знаки расставлены так: «Прямизна нашей мысли не только пугач для детей – / Не бумажные дести, а вести спасают людей» (без вопросительного знака в конце первой процитированной строки); в том же стихотворении: «Каково тебе там в пустоте, в чистоте, сироте…»[551]551
  Там же. С. 82–83.


[Закрыть] (а не «чистоте-сироте»).

Стихи на смерть Андрея Белого представляют собой портрет скончавшегося, песнь в его славу и плач по нему. Андрей Белый предстает в мандельштамовских стихах как несомненный гений. Эти стихи могли бы носить название «Памяти великого артиста», подобно трио Чайковского, посвященному Н. Рубинштейну.

В «Реквиеме», как, по свидетельству Н. Мандельштам, кратко именовал стихи сам автор, образ умершего писателя вырастает в большой мере из стихов и прозы самого Белого, из его творческой речи, в том числе и самохарактеристик. Голубой цвет – цвет неба, скончавшийся поэт, «бирюзовый учитель», «принадлежал небу», его талант – небесный дар; голубой цвет приводит на память программный поэтический сборник Андрея Белого «Золото в лазури» (1904) – весной 1934 года исполнялось тридцать лет со дня выхода этой книги. Вообще два главных цвета в стихах памяти Андрея Белого – голубой и белый (они заявлены уже в первой строке стихотворения «Голубые глаза и горячая лобная кость…»): «бирюзовый», «снежок», «морозную пыль», «ледяная… связь» (Леонид Ледяной – один из псевдонимов Андрея Белого), «синеглазы стрекозы смерти», «лазурь черна», «пламень голубой», «с голуботвердой… рекой». «Пламень голубой» – конечно, пушкинский, из «Медного всадника»: «Шипенье пенистых бокалов / И пунша пламень голубой». Четырьмя строками выше у Пушкина, кстати, поминается «недвижный воздух и мороз». Андрей Белый умер в январе, что, очевидно, могло отразиться в зимних образах мандельштамовских стихотворений. Пушкинский «пламень голубой» стал у Мандельштама знаком принадлежности к дружескому избранному кругу русской литературы: «Скинув шубу, с мороза входили новые. Голубые пуншевые огоньки напоминали приходящим о самолюбии, дружбе и смерти» («Шум времени»). Мандельштамовские стихи написаны на смерть поэта, несомненно принадлежавшего к этому высокому и трагическому избранничеству. Мажорное сочетание белого и голубого цветов обладает, конечно, широким диапазоном символических и религиозных значений. «Белой славы торжество» наполняет небеса в мандельштамовской «Оде Бетховену» (1914); «белый мажор синайской славы» (также в связи с музыкой Бетховена) упомянут в статье «Скрябин и христианство» (<1917>).