Текст книги "Все, что есть. Книга стихов"

Морозный вечер

По снегу, по снегу, по скрипке морозной,

на скрепке дыханья, на склейке узорной,

на искре нервозной, кремнистой, дорожной

пока меня держит на ноте мажорной

сегодняшний вечер, сегодняшней ночи

помощник ученый с кувшином мацони,

который ведет меня быстро и прямо

по линии звездной с пламенем яро

бушующем в иглах мороза и снега,

мерцающем в льдистых снежинках, и в генах

играющем так же, как в камне играли

домашнего космоса древние Лары.

28.01.10

Зимнее утро

Разбирательство с этим днем

Пришлось отложить на два часа.

Белый-белый сплошной окоем,

как слепое пятно или как голоса

бестелесные в поле, где вьюга и ветер

вершили судьбу.

И если бы дверь сорвало с петель

я умер бы тотчас в этом гробу.

Зимний-зимний холодный дом

в теплом, пушистом, мягком снеге

так располагает к забвенью и неге,

что нет сил стоять на своем.

02.02.10

Кратово

Дорога пахнет бензином, и пылью, и хлебом,

и вперемешку

желтое солнце и синее небо

ловит ладошкой орешник.

Дома – нет сил, зато в разведку до края

поселка,

как до края обетованной земли, поскольку

жизнь такая

и мир такой,

готовый меряться своей глубиной,

готовый на все, пока сквозь сосны,

вдоль железнодорожного полотна

ломит состав и сводит десны

жизнью недостижимой до дна.

12.05.10

* * *

Речь не о том, но все же,

все же, все же...

А. Твардовский

Умру, умру – подумаешь, умру —

быть может, весь, а может, и не весь.

Но не о том же речь!

Речь не о том, что как-то поутру

или в ночи глухой позволит кто-то стечь

сирени на тарелке. Или здесь

как спички уголек,

меня судьба не съежит?

Как будто я не смог,

но все же, все же, все же...

25.07.10 – 07.09.10

Цикл «Отрывки»

* * *

И мертвые мои останутся со мною,

Как будто где-то там они живут себе.

И смотрят в небо голубое

На облака над головой.

Но я тебе скажу – ни неба нет, ни воли,

Когда в твоей судьбе

Наступит миг свободы и покоя,

Где мы с тобой

Всегда, везде

Присутствуем как два кристалла соли

Как свет, доставшийся звезде.

07.11.01

* * *

Я памятник себе воздвиг...

А.С. Пушкин

Пора пришла. Ну вот, мой друг, и я

Сподобился глотнуть из чаши горней

И должен вам сказать: не то, чтоб тяжела

Сия судьба, но нет ее покорней.

Нет ничего, что стоило бы свеч

В игре, в которую играем мы со смертью —

В конце концов, все пожирает смерч

И нам не совладать с той круговертью.

Но все-таки, песчинка бытия,

Я воздвигаю столп его, поскольку

Я здесь стою и я

Здесь был поставлен им одним и только.

Но что такое бытие, мой друг? —

Коловращенье времени и пыли?

Или идея, взгляд, что все вокруг

Лишь мысль моя, взрослеющая. Или

Ничто, которое ничто и есть,

Которому не подобрать названья,

Которое так очевидно здесь,

Что незаметно, как в реке пиранья.

Как страх, которого как будто нет,

Которого не может быть, покуда

Мы различаем ясно белый свет

На фоне мрака под облаткой чуда.

Ночь так ясна – она нужна мне тут,

Чтоб видеть звезды в вышине огромной,

Невообразимой, но как сердца стук

Такой живой и близкой. И нескромной

Тоской...

23.08.02

* * *

Читая Сартра, или нет – Хайдеггера, или читая

Канта. – Итак, читая Канта, я возьму тайм-аут для того,

чтобы построить жизнь так, как положено по всем законам воли;

чтобы сознание мое, как узел банта,

являло остроумие к застолью, —

играющее, скажем, окантовкой канта,

любуясь ролью.

12.09.02

* * *

И все, кого я знал, со мною где-то рядом,

как что-то, что всегда, как спички под рукою,

как что-то, что со мною, внутри меня, во мне,

что я имею...

Так дом стоит, фасадом на улицу смотря,

но что там, за фасадом? —

Жилье, в котором люди живут, смеются, шутят, грустят

и любят, болеют, умирают и продолжают жить,

мечтают, пьют, едят?

Или пустых пространств и узких комнат

объемы, вещи, пыль? – В общем, все та же жизнь.

Или разруха, истощение, обвал – и все же память.

Или ничто?

А сам фасад один, как декорация —

заглянешь внутрь – небо —

ни комнат, ни ковров тебе, ни стен – один простор

и облака плывут над головою...

28.09.02

* * *

Я хотел бы уйти в ясный солнечный день,

чтобы плыл облаков караван в синеве

и хрустальная тень

тех заоблачных сфер

в голове, на траве

уплывала наверх...

24.09.02

* * *

Марку Рихтерману

Он говорил:

Вот книгу написать,

не то, что цикл стихов. Вот книга – это да.

Как будто жизни

кусок переложить в слова...

И вспоминал какой-то пыльный, скучный, невзрачный

городок,

провинциальный,

совсем неинтересный;

каких-то пацанов и пруд, замусоренный арматурой...

Но солнца луч живой,

но блеск былинки в солнечном луче!... так нов в пять лет...

03.10.02

К правозащитнику

Время, потраченное на борьбу с супостатом.

Время, траченное молью власти.

Ни ордена тебе, ни зарплаты —

пустое время, живое отчасти.

Отчасти мертвое – ну и пусть.

Смерть, как известно, изнанка жизни.

В конце концов, ты находишь грусть,

служа не себе, а служа отчизне.

19.11.04

* * *

Перехожу постепенно в категорию старцев

И, в общем, не чувствую как —

просто замечаю себя на месте тех,

на кого смотрел еще вчера

с некой жалостью...

18.10.05

* * *

Когда на склоне лет случится просветленье

и, хлопнув по лбу, муж почтенный скажет «ша!»

толпе учеников и литере мгновенья, —

каким небытием полна его душа

будет тогда! Когда в момент сатори,

пронизанный насквозь волнением души,

велением судьбы, он про себя повторит

иль повторит, как шепчут камыши,

как ропщет мыслящий тростник в глуши

провинциальной...

16.05.07

* * *

Зависит от того, какой придет на ум звук,

тянущийся за звуком предыдущим,

возникшим ниоткуда или с чего-то вдруг,

наполненного сущим —

событием каким или каким-то чувством, иль мыслью, или чем-то,

что есть ничто – какой-то звук.

И в этом жизнь моя.

и это грустно мне,

поскольку...

23.05.07

* * *

В душе разор и нету оправданья

мятущейся душе. —

Быть может, только то, что кем бы там, в миру, ни стань я,

судьба останется, останется как план в карандаше

до той поры, пока я буду жить,

и чувствовать в душе вот эту вот свободу —

такую неустроенную, что хочется завыть

порою на природу,

такую зыбкую, что хочется забыть

сложить когда-нибудь

из этой жизни оду.

04.06.07

Письмецо Иосифу

Душа моя паноптикум теней, —

мне кажется, я где-то слышал это.

Душа моя, не ты ль среди людей,

мне кажется, найти желаешь света?

А этот мир, он разве не таков,

как сон во сне, где вперемешку лица

и память лиц, и память дней и снов

уже приснившихся и тех, что будут сниться?

Ужель сей мир не более чем тень

в прицеле дней, на мушке у природы,

которой, может быть, проснуться лень,

а, может, жаль проснувшейся свободы?

06.06.07

* * *

Нет, весь я не умру...

А.С. Пушкин

Наверно, есть какой-нибудь резон

у тех, кто тратит время жизни для.

В надежде, что, быть может, он

не тля ничтожная, совсем не тля!

А если даже тля, то самая из всех

убогих тлей, убогая навеки!

Forever! Навсегда! И как на грех

приходит мысль, что все мы человеки.

07.06.07

Прощай, оружие

«Когда б вы знали, из какого сора...»

Анна Ахматова

Вот здесь вот он сидел, здесь он писал,

здесь созданы его рукой

прекрасные страницы тех творений,

которые транслировал в культуру гений,

в нем воплотившийся и двигавший рукой его,

в то время как никто еще не знал,

с кем рядом он влачит ничтожный век.

Какой великий рядом человек!

Творит с ним рядом!

И, не отходя от кассы, пьет кофий свой,

и свой же хлеб жует.

Как говорится, просто-напросто живет.

И, вместе с тем, творит,

пристроившись на уголке стола

в каком-нибудь парижском общепите. —

Вот здесь же вот, где все другие люди

толпятся рядом и где они, простите,

срут и ссут.

А, в общем-то, куда бы ни вела

такая жизнь мы знаем все, что будет,

когда наступит тьма.

И, может быть, отрада

как раз в том состоит, что гений где-то рядом

сидел, притулившись, на уголке стола,

в то время как вокруг чужая жизнь текла.

16.06.07

* * *

Нет, я не гений, нет, и мне не по плечу

решать, кого и как своим стихом лечу,

какую новую изобретаю прозу,

пишу ли как живу? Не становлюсь ли в позу?

И прочие вопросы – не моего ума,

которые могли б меня свести с ума,

когда б я мнил, что время что-то стоит,

что стоит жизнь, и что душа откроет

смысл бытия. Когда б я был не я.

И не вела меня по жизни колея.

16.06.07

* * *

У каждого своя, какая-то таинственная жизнь,

в которой мне места нет.

Что я могу? Чем нужен им? Зачем?

Пожалуй, лишь для мелочи какой —

дать зажигалку или сигарет?

И чем больше нужда во мне, тем меньше я могу.

21.08.07

* * *

В добавление к существующему замечу,

что мечту можно иметь без надежды достичь ее.

Особенно, если минуты сгорают, как свечи,

плавясь, как воск, и истончаясь поистине в ничье

достояние, вроде воздуха

или космической пустоты,

или того пустее, если вглядеться внимательнее

хотя б в те пустоты, где я и ты

расположены проводить время вместе,

в то время как канитель ее

длительности продолжает терять существо дела,

пока не останется от мечты

только лишь я и ты.

(не помнящие зла, не сознающие тела)

09.09.07

Медитация утра

Пересечение воздуха и хрусталя.

Пахнет росой на заре.

В тонкой прослойке тумана для

меня, хотя где-то близко бля или тля

чешет затылок, зевая, в этой прекрасной дыре.

07.11.07

В метро

На лавке бомж уснул, а может, помер.

А рядом парочка целуется взасос,

и люди поодаль, кто смотрит, кто отводит взгляд,

и я среди людей, и в голове, как зуммер,

зачем он здесь, на кой он ляд

смердит здесь, как навоз!

Какого черта он

здесь распростерт!

Не ведая любви

иль отвращенья, смешанного с жалостью и страхом

(соринка малая на фоне мира).

14.11.07

«О себе»

Такой, как есть, задумчивый, угрюмый,

косноязыкий, чувствующий тож.

Сказал бы «жизнь его несла печать высокой думы»,

да слишком слог хорош.

Нет, не высок, и не блистал,

хотя «не числился и не состоял»,

как говорили в оны веки,

чтоб что-нибудь хорошее сказать о человеке.

А мог бы числиться и состоять

и, как и все, на окружающих стучать,

но, слава Богу, пронесло —

не знаю уж, к добру или назло.

А где-то даже состоял, и вот живу,

и продолжаю жить...

14.11.07

* * *

Устройство мыши проще, чем души.

Прекрасное останется в подвале.

Но не в глуши, а где карандаши

чинил поэт, пока вокруг все спали.

Зима стоит, мышь точится в ночи,

часы идут, проходят дни и годы,

ключи потеряны, бессонница, молчи,

скрывайся сквозь самодержавной оды.

Тоска проста, но не сложней часов,

гуляющих по кромке мирозданья.

И мы с тобой, мой друг, ловцы не душ, а снов, —

предполагаем жить, ан, глядь, уж нет желанья.

02.11.10

ФРАГМЕНТЫ***первая книга***1082 – 1989

* * *

Мне трудно жить, как тем, кто в середине

столетья был рожден и осознал вину

перед людьми, держась на пуповине

своей страны и кто во всю длину

ее огромного, распластанного тела,

земли превозмогая кривизну,

растягивает голос онемелый.

1982

* * *

В природе смерти нет – есть пластика движенья,

но человеку знание дано:

и вечность смотрит в зеркало мгновенья,

как сад ночной в раскрытое окно.

И вместе с хаосом ночных существовании,

сквозь бормотанье плачущей воды

он думает о тайне мирозданий,

упершись лбом в безмолвие звезды.

1982

* * *

Слова, как листья – листья, как слова:

им нужен воздух, чтоб дышать и плакать

и чтобы хор, чуть слышимый сперва,

прорвал земли слезоточивой мякоть.

И сам, как лист, на древе языка

я слышу гул подземного движенья —

там Батюшков, подвинувшись слегка,

как розу черную, достал стихотворенье.

И все мне чудится – в московских тополях

звучат Катенина обидчивые строки,

а Кремль боярский на семи ветрах,

как будто спит и видит сон глубокий.

1982

Боратынский

«Чедаев, помнишь ли былое?»

А.Пушкин

Мысль, мысль одна. Какая мука

в сосредоточенности той,

где только голый стержень звука

стоит, как грешник, пред судьбой!

Не потому ли так скрипуче

речь Боратынского росла,

что хищных слов язык певучий

сжигал всю душу в нем до тла.

И только совесть говорила

в безмолвьи яростном своем:

Россия, Царь, Сенат, Могила.

Чедаев, вспомни о былом!

1983

* * *

Звук порвался и не шьет

кривоватая игла.

За стежком стежок идет

криво песенка моя.

Застоялся в горле ком

и в груди слеза спеклась.

Что жена, мне, что мне дом,

если с жизнью рвется связь!

Плачет женщина в лесу.

Плачет иволга в саду.

Плачет время на весу

и дудит в свою дуду.

За стежком стежок идет

кривоватая стезя,

выступает в сердце пот —

страшно, ласточка моя.

1983

* * *

Одинок, одинок, одинок —

скок да скок, скок да скок, скок да скок

Время – это всего лишь песок,

всем известно. Повторим урок

Нитку смысла в зубах зажимай,

слову полусерьезно внимай.

Ты запомнишь теперь этот май?

Ты запомнишь теперь это май!

Скок да скок – одинок, как песок, —

повторяй, повторяй, повторяй!

И с дурацкой ухмылкой в груди

в ямку горстью песка упади.

Нажимай на педаль, нажимай —

вот и весь немудрящий урок.

05.1983

* * *

Я сам, я сам, – какая скука

твердить себе в который раз

и отзвук собственного звука

ловить и слушать, как сейчас.

И в немоте неизлечимой,

страдая, мысля и любя,

искать для радости причины

или выдумывать себя.

05.11.83

На Луне

Пусто, холодно, темно.

Белая луна.

Смотришь в мерзлое окно —

ночь стоит одна.

Память где-то, как слепой,

бродит наугад.

Поле, поле предо мной.

Белый снегопад.

Иди лунная трава

в море неживом,

или мертвые слова,

или мертвый дом.

Здесь привольно, как во сне,

люди не живут.

В бесконечной тишине

чисто-чисто тут.

Только прах и только звон

тишины ночной.

Только боль и столько стон

памяти пустой.

03.08.83

* * *

Будем жить поживать,

как и жили всегда,

во две спицы вязать

пережитые года.

Чтобы жизнь пошла

хороша, хороша:

не скучала – цвела

одинокая душа.

Будем печь каравай

да и солью солить,

а пока что давай

просто так говорить.

Там, где боль моя —

ты безрадостна.

Там, где боль твоя —

опечален я.

Чтобы с жару рос,

чтобы с пылу креп,

горькой солью слез

мы посолим хлеб.

Будет он у нас

на помин любви —

людям всем как раз

для огня в крови.

19.12.83

* * *

Ты сам, как бабочка,

и мысль твоя крылата.

Пришит узор из серебра и злата.

Лети, лети куда-нибудь, а тут

Ты спишь, как бабочка,

на занавеси желтой.

И видишь сон, будто бы нашел ты

освобождение из домашних пут.

Летишь, как бабочка,

но крыл не раскрывая.

Летишь ли? – Нет, грустишь, осознавая

полет над бездной двух минут.

27.03.84

* * *

Больно – не больно,

скорей тяжело.

Холодно в доме.

Дует в стекло.

Жалко – не жалко,

скорее темно.

Бездна из рамы

смотрит давно.

Грустно – не грустно,

тоскливо скорей.

Время, как дума,

как жук – скарабей.

Память ли плачет,

совесть сосет?

Лишь незаметнее

сердце поет.

01.04.84

Авангардизм

И свет потух, и вспыхнул, и разбился.

Лак зачерствел. Смотри-ка, – идеал!

Легко сказать, иглою в горло впился,

над колесницей дня заверещал.

Рвет сбрую, чмокает и щелк бича, как

выстрел! Вот – оглохшей бездны крутизна,

вот – в ней распятая – структура мака,

ткань опиума сквозь ладонь видна.

13.04.84

* * *

Я превратил искусство в ремесло.

Стал гончаром, который злую глину

растит ладонями и тянет, как стекло,

и форму дарит вечному кувшину.

Кувшин, кувшин, сосуд скудельный мой!

Куда тебя поставить на продажу?

Кто разглядит твой череп расписной,

прищелкнув ногтем глиняную пряжу?

Базар гудит, как улей, но из рук

не выпустит ни звука, ни удара.

Играй, играй, скрипи гончарный круг,

врастай в коловращение базара.

И на прилавке выстави опять

надежд и дум поверхности кривые,

а звона меди мне не занимать —

я сам, как бог, швыряю золотые.

Из-под земли достану я слова —

язык ее закаменевшей славы. —

Тяжелый ком, как Вия голова,

погост разбудит, выкатившись в травы.

И загудит, взыскуя тьмы судеб,

как ландыш в чугуне и в камне пламя.

Сочувствие – да будет мне, как хлеб.

Как воздух – исчезающая память!

01.08.85

Вступление – 1

Исчезающий свет.

Хруст огня.

А в ячейках пространства

звенят бубенцы

птиц,

птичьих трелей,

когда

сквозь язык этих чад

проливается время,

вода.

Протекает из крана

и хлорка разъела резину,

Что ж, художник, скажи ...

Кистью ткни в сердцевину

любви.

И теперь без обмана

нищету мою здесь докажи.

Как, однако, красив

каждый жест!

Как прекрасен фонарь,

в череп впившийся зубом стальным.

Этот бур обнаженный.

Игла! Нерв!

О, Боже, букварь

зрим,

как деревянный табурет,

как селедка и пиво,

И этот реальнейший бред

достоверно живет и счастливо.

Впрочем, надо молчать.

Ноль эмоций и волю – в комок!

Чтобы съежилась комната —

глаз

приобрел остроту микроскопа.

Атом колет ладонь,

но кулак крепко сжат,

и не выпустит атома.

Впрочем, надо молчать.

Подожди, чтобы глаз

стал, как линза, когда

на объект наведет оператор.

13.02.86

* * *

Завтра умру, и никто не заметит.

Маятник не замрет.

Птицы будут петь на рассвете.

Будет спешить пешеход.

Муха жужжит. Стены дрожат

от грохотания поезда.

Курит сосед на лестничной клетке

и на ступеньки плюет.

Потолок протек.

16.02.86

Пилот

Из измерения свободы

ночной летун летит, как сон.

Приносит горсть пустой породы

и говорит, как счастлив он,

парит над памятью упрямой,

висит у лба, как вертолет,

живой, как видеопрограмма,

вниманье тонкое сосет.

Он хочет вспыхнуть поминутно,

он прячет зеркало в кулак,

а на душе все так же мутно —

не проясняется никак.

Занозой всажен в свод небесный,

как космонавт неутомим,

он словно падает отвесно,

он низвергается и с ним

ракетный век локомотивом

сквозь череп ломит напролом,

буравит, режет, жжет курсивом

под косо срезанным крылом.

Куда летишь, стальная птица?

Зачем, работая, как мышь,

ты ищешь, где остановиться,

чтоб криво улыбнуться лишь?

Пугаясь ангельского Блока,

уничтожаясь на лету,

зачем проращиваешь око

и горько смотришь в высоту?

Там воет летчик зачумленный,

там водородная видна

звезда над городом бессонным

и жизнь, как эндшпиль, решена.

02.04.86

* * *

Я смерти не боюсь, ведь суть ее прекрасна:

сияет изнутри неторопливый свет,

тебя уносит звонкое пространство

на крыльях разума, сходящего на нет.

Я не боюсь ее! Мне даже интересно.

Сознанию необходим внезапный шок!

Грань, за которой мысль тоскует бессловесно

и в револьверный смотрится зрачок.

Когда в сосудах кровь остынет и червивый

плод с древа упадет, и мертвый мой язык

рассыплет алфавит неторопливо,

окостенеет крик,

глаза провалятся, посмотрят в глубь угрюмо,

зрим станет плеск весла и гулкий голос пса,

нетерпеливый лай! мучительный, как дума,

игла, ракета, соль, нерв, бур, нож, меч, коса! —

Я лягу камнем тут, отяжелею телом,

коллекция костей и мышц пойдет на слом —

объект для скальпеля, занявшегося делом,

пронумерованный скупым карандашом.

Я, я, я – боль! Я – гарь! Я – голод!

Пузырь тщеты. Мед в кулаке судьбы.

Живу пока к истории приколот.

Смерть не страшней бесстрашия толпы.

11.10.86

Фрагмент – 1

... и мне открылась речь, и зазвучала

непредсказуемо, и означала

символ разлук и встреч.

Движенья губ и рук, перемещенья тела

осуществились в комнате, как будто

там зверь возник – лицо и ум его.

Сознание, как камера-обскура,

фиксировало звук и то и дело

за кадром чудилась как бы погудка:

скрип или скрежет марли или бура.

Я был не я или, вернее,

я наблюдал себя и видел, как искал,

к земле лицо свое и к потолку приблизив,

упершись лбом в стекло,

стен касаясь наощупь,

перебирая, словно в лотерее, билетики

или на пляже гальку, —

два каменных зрачка, как два копья,

искал.

Два яблока базальтовых – основу

блестящей соли волн,

тьмы острия, когда

на роговицу вспархивает свет

и вспыхивает моль, за болью

следящая, когда и боли нет

и, наконец, когда песок во времени,

как губка в метрономе – равнодушно —

сухая, когда в горсти слюда —

опора.

25.02.87

* * *

Как зябко старикам – еще чего-то тянут,

живут еще, живут, как теплая зола.

Никак от жизни не устанут

и седина торжественно светла.

А мысль проста: открыть глаза,

смотреть

внимательно, не помня ни аза,

на тополь, видимый на треть,

на тополь за окном, на тополь, на его

суставчатые пальцы и морщины.

Пусто в небе. Весна. Вдовство. —

Сиротский строй классической картины.

Мне холодно – весенняя простуда

легка, как вздох, и тяжела, как хлеб,

и суть вещей приходит отовсюду —

пригубил и ослеп.

И пересохли губы.

Смотри, смотри младенчески, пока

еще молчат евангельские трубы —

горят издалека.

И ты, старик, и я, и мы с тобой едины,

спеленаты упругой синевой.

Черствеет речь от первобытной глины

и мертвые, как звезды, под землей.

08.04.87

* * *

Устройство мыши проще, чем души,

а человека назначенье таково,

что вдруг нагрянет банда Курбаши

и, как собаку, вырежет его.

Стучи тогда, старуха, в барабан!

Гуляй, рванина, если можешь, выше!

Здесь человек сгорел, уйдя в таран,

и вновь воскрес, как эмигрант в Париже.

Его структура тверже, чем гранит.

Его гранит граничит с динамитом.

А он, как Врубель, в кошельке лежит,

прикидываясь, в принципе, санскритом.

Или, верней, будильником ручным,

цикадой медной в жестяном скелете.

Высокий смысл рассеется, как дым.

Рубильник вырубят однажды на рассвете.

Ищи потом, кто что про что сказал —

ворона каркнула, собака набрехала,

весь выкурили «Беломорканал»

и даже культа личности не стало.

Речь замолчит, угрюмей фонаря,

который сгорбился, сутулясь, над прохожим.

Здесь воздух черств, как сказанное зря,

и что еще, по совести, мы можем?

22.05.87