Текст книги "Ход белой королевы"

ГЛАВА XV
Накануне решающих дней

Вместе с командами московских лыжников, конькобежцев и хоккеистов я прилетел в Зимогорск. Мне было поручено ежедневно слать корреспонденции со спартакиады и параллельно вести радиорепортаж прямо с места состязаний.

Едва стих рёв моторов нашего самолёта, мы услышали уханье барабанов, а потом понемногу отошедшие уши распознали звуки торжественного марша встречи. Трубы оркестра сияли золотом на белом фоне заснеженного аэродрома. Низкое зимнее солнце на безоблачном небе, длинные синеватые тени и полыханье пёстрых знамён спортивных обществ, вышедших встречать нас, ярко расцвечивали морозный простор, в котором мы очутились, спустившись по лесенке из самолёта. Я поискал глазами в толпе встречавших Чудинова, но, к моему удивлению, не нашёл его, зато тотчас же увидел Никиту Евграфовича Скуратова, который, аккуратно ступая маленькими чёсанками, в сопровождении Ворохтина, рядом с которым он казался совсем коротышкой, и других представителей городских властей, приближался к нам.

– Добро пожаловать, добро пожаловать! – басил Ворохтин. – Рады гостям дорогим. Вот знакомьтесь: наш уважаемый депутат Никита Евграфович Скуратов, старожил, можно сказать, основоположник всего, что видите в местах наших, и сам лыжник, охотник наипервейший и, между прочим, отец нашей знаменитой лыжницы.

– Ишь ты! – услышал я возле себя голос Тюлькина. – Чудинов-то недаром тут завяз, дорожку в высокие местные сферы прокладывает.

– Замолчи, Тюлькин! – негромко оборвала его Алиса. – Просто надоел ты мне! – Она потянула меня за рукав: – Вы не находите, что странно всё-таки, почему нас Чудинов сам не встретил…

– Хо!—вмешался Тюлькин. —Всё ясно. Должно быть, Скуратова не пустила. Видно, к рукам прибрала и держит – во!

К этому времени слухи об успехах Скуратовой уже дошли до московского «Маяка». Она отлично выступила на отборочных состязаниях общества в Свердловске. И хотя ей не пришлось там встретиться с Алисой, которая в это время участвовала в товарищеском состязании с приехавшими в Москву чешскими лыжницами, но все знали, что уральская гонщица вошла в состав сборной команды «Маяка», которая должна была защищать цвета своего общества на спартакиаде. Прилетевший с нами тренер Коротков, очень высокий, седой и жилистый, похожий на жокея в своём старомодном картузике, сказал, что, вероятно, Чудинову сейчас не до торжественной встречи: идут, по-видимому, последние напряжённые тренировки.

– Странно всё-таки, – не унималась Бабурина; она была явно задета.

– Да нет, он действительно очень занят, – пояснил я, – и строительство и тренировки.

– Как говорится, ваше место занято, пройдите на свободное, – сострил Тюлькин.

– Ох, Тюлькин! – вздохнула Бабурина. – Вы не знаете, Карычев, почему я его ещё терплю?

– Твёрдо не знаю, но, в общем, догадываюсь.

– А я и догадаться не могу, – сказала Алиса.

Сквозь толпу встречавших, где узнавали наших чемпионов и откуда неоднократно слышалось имя Бабуриной, мы прошли к автобусам.

Минут через двадцать наши автобусы уже катили по неузнаваемо отстроившимся и празднично принаряженным улицам Зимогорска. Я просто глазам своим не верил, гладя сквозь окна автобуса, на стёклах которых мы продышали в наморози прозрачные кружки. Как быстро все перешло со знакомых мне чертежей в жизнь! Я узнавал дома, построенные по тем проектам, которые мне ещё в Москве показывал Чудинов. Вот новый клуб, кино. Замелькали на фоне леса, стеной окружавшего город, небольшие жилые коттеджи, типовые проекты которых в последние годы разрабатывал Степан. Значит, всё, что он задумал, понемножку осуществлялось. Что бы там ни принесла спартакиада, он уже недаром потратил здесь время.

Но не скрою, что всё-таки мне очень важно было, чтобы и там, на лыжне, его ждала бы удача.

Город казался мне многолюдным. Спортсмены, съехавшиеся из всех краёв и городов страны, в комбинезонах, куртках, бриджах, национальных костюмах, с лыжами, чемоданчиками, коньками, хоккейными клюшками, запружали улицы маленького городка, над которыми ветер парусил яркие транспаранты. Улицы вдали переходили в просеки, которые убегали в окружающий город сосновый бор, уносились к подножию пологих гор или распахивали вдали простоный белый горизонт равнины.

Когда наш автобус подкатил к уже достроенной, давно сбросившей Леса гостинице «Новый Урал», я, войдя в знакомый вестибюль через знаменитую вертящуюся дверь, сразу услышал из угла голос Чудинова. Он кричал в телефонную трубку:

– Аэропорт? Ну как, выяснили? Вот тебе раз!.. – Он бросил трубку, подошёл к ожидавшим его в стороне Наташе и Сергунку: – Оказывается, не на том самолёте прибыли, уже полчаса назад уехали в город. Сейчас тут будут. Дотренировались мы с вами. Ах, неладно вышло!

Стеклянная дверь вертелась без остановки. С чемоданами, лыжами, с хрустальным кубком, укутанным в семицветный стяг общества «Радуга», входили в вестибюль прибывшие со мной москвичи, Бабурина сейчас же бросилась к Чудинову:

– Смотрите, товарищи, вот он, уральский житель! Степан Михайлович, как я рада! Мы все по вас скучали так, особенно я.

– Здравствуй, Бабурина, здравствуй, Алиса, – говорил заметно взволнованный Чудинов. – Здравствуй, Евгений, дорогой! – Он крепко обнял меня. – Вот молодец, что приехал!

– А как же! Без меня такие дела не обходятся. Буду тебя в печати и по радио транслировать, на весь эфир.

Алиса не отходила от Чудинова.

– А я, честное слово, соскучилась по вас, Степан Михайлович. Товарищи, внимание! Можно от вашего имени, от лица всей нашей команды и от своего непосредственно поцеловать покинувшего нас, но всё же любимого, уважаемого, несравненного Степана Михайловича?

Неожиданно обняв Чудинова, она припала к его щеке. Степан был несколько обескуражен, и я уловил, что он невольно покосился на Наташу, которая присматривалась ко всем издали.

Тюлькин шепнул:

– «И возвращается ветер на круги своя»[13]13
  Cлова из Библии, произнесённые царём Соломоном, прозванным Экклезиастом, то есть Проповедником.


[Закрыть], – как сказал Эвкалипт, то есть как бишь его? Эклептик?..

Коротков хлопнул его ладонью по лбу:

– Экклезиаст, голова твоя!..

– Ну, пускай себе будет ёлкизеаст, – не унывал Тюлькин. – Смысл тот же.

Чудинов подхватил под руку Алису, повёл её к Наташе.

– Вот, пожалуйста, знакомьтесь. Вам придётся встретиться на лыжне.

Алиса элегантно протянула Наташе руку, чуть-чуть выгнув кисть ладонью вниз:

– Бабурина.

– Скуратова. – Наташа просто, коротко и решительно пожала ей руку.

Высунувшийся из-за Наташиной спины Сергунок тоже протянул свою широкую ладошку.

– И ты туда же! – сказал Чудинов. – Это небезызвестный наш Сергунок.

Тюлькин подтолкнул локтем Алису:

– Слышала? «Наш». Что я тебе говорил?

Присев, как старые друзья, чуточку в стороне от всех на диван, Алиса и Чудинов весело болтали.

– Это ваша новая звезда? – спросила Алиса, метнув взор в сторону Наташи.

– Да. И верю, что счастливая звезда. Бабурина ещё раз снисходительно оглядела издали Наташу.

– Симпатичная девушка и недурна.

– На дистанции ты сумеешь оценить и другие её качества, – предупредил Чудинов.

А Сергунок отвёл меня в сторону и сказал:

– Дядя, а у него пуговица пришитая на том месте. Вы же тогда говорили…

– Цыц! – пригрозил я ему. – Мы с тобой как условились? Забыл? Что, по-твоему, кончилась уже спартакиада?

– Значит, пока не кончится, всё равно ни-ни?..

– А то как же!

– А вы обещали мне пропуск, чтобы везде ходить.

– Получишь, получишь, – успокоил его я и нахлобучил ушанку с круглой его макушки на самый нос.

Наташа сидела на диване возле стойки тёти Липы. К ней тотчас же подсел Тюлькин. Он привык с лакейским презрением относиться к так называемым простым людям. Что тут было церемониться с провинциалкой! Тюлькин поблистал всеми своими «молниями» на костюме, бесцеремонно осмотрел Наташу и сел рядышком.

– Так это, значит, вас Чудинов гоняет? Так, так. Очень приятно лично познакомиться. Первым делом, конечно, он вам насчёт подколенного угла теорию вкручивал? Понятно. Ох, уж он этой теорией всем нам в Москве – во!.. – Тюлькин показал на горло.

– А зачем вы мне все это говорите? – удивилась Наташа.

– Я вижу, вы хорошая девушка, простая, хочу по дружбе. Бабурина чемпион, а сейчас она в такой форме, как никогда. Смешно думать, что её можно обойти. Бред. Детский лепет. Вы Чудинова не знаете, хитрейший человек и изикил… тьфу… как это… иезуит лыжни. У него ведь в мыслях что? Вас с Алисой вот так – лбами столкнуть, а все для секундомера. Из вас дух вон, а ему кубок по общей сумме показателей. Плевать ему, кто первый, вы или Бабурина. Эх, я бы вам мог кое-что рассказать, да… вон, глядите, как воркуют.

Наташа непроизвольно глянула в тот угол, где, увлечённые беседой, сидели Алиса я Степан. Чудинов, видимо по старой тренерской привычке, положил руку на плечо Алисе, а другой рукой показывал какие-то, должно быть, приёмы, двигая ею возле самого колена Алисы. Заметив взгляд Наташи, он с несколько излишней поспешностью снял руку с плеча Алисы. Наташа встала и быстро вышла, так сильно толкнув вертящуюся дверь, что она ещё долго крутилась за ней…

Чудинов вскочил:

– Наташа, куда вы? – Он подозрительно поглядел на Тюлькина. – Ты ей тут ничего не накрутил, а?

– Да что ты, Степан! – оправдывался Тюлькин. – Я ей просто рассказывал… кое-что про Москву, какая потеря для нас, что ты отбыл, покинул нас, она и расстроилась…

– Ох, Тюлькин! – Чудинов коротко шагнул, подошёл вплотную и незаметно поднял кулак, прикрыв его своим плечом от посторонних взглядов. – Смотри ты у меня, как бы я тебе когда-нибудь не повредил твою материальную часть! – Он хотя и шутил, но в глазах у него проступило нечто, заставившее Тюлькина быстренько пойти на попятную.

– Ну вас всех, ей-богу… Голова у меня прямо-таки от вас болит и пухнет.

Тётя Липа за своей стойкой услышала это и тотчас же посоветовала:

– А может быть, вам освежиться с дороги? Вот у нас парикмахер тут.

С нескрываемым восхищением Тюлькин воззрился на тётю Липу:

– Ух, черт, могучая же вы дамочка! В цирке не работали?

– Не приходилось. Уж вы скажете, в цирке, – застыдилась Олимпиада Гавриловна. – Я на Иртыше на грузовой пристани работала, начальником, да потом радикулит замучил от сырости. Спасибо Адриану Онисимовичу, парикмахеру нашему, мазь дал очень пользительную. Сперва веснушки свёл, а потом для втирания. И как рукой сняло.

С Дрыжиком у Тюлькина завязалась совсем свойская, дружеская беседа. Намыливая пухлые щёки приезжего, парикмахер разоткровенничался:

– Мои кремы широко известны среди местного населения. На чистом коровьем масле изготовляю.

Тюлькин покровительственно кивнул, сколько позволяла простыня, подвязанная под горло.

– Шайбочки идут? – спросил он.

– Простите, не вник в вопрос?

– Монеты, говорю, много загребаешь?

Дрыжик обиделся:

– Вы меня дурно понимаете. Я чисто безвозмездно, для друзей, по знакомству. В целях науки, не больше. Снабжаю также мазями местных спортсменов. Тут довольно капризная погода, а это иногда может вредно отразиться. Вы, полагаю, слышали, что у нас тут, у местных, есть старые охотничьи секреты в смысле лыжных мазей. У нас снег особенный, на дню состояние три раза меняется.

Тюлькин разом насторожился. Он вытащил руки из-под простыни и пальцем провёл по губам, чтобы снять мыло.

– Как же, слышал! Говорят, у вас тут мази – чудо прямо. Сами лыжи идут. Мечтаю достать для себя лично хоть грамм триста.

– Для себя лично желаете брать? – насторожился Дрыжик.

– Да, я сам любитель в выходной на лыжах походить. Со своей стороны, попрошу взять на память. – Он порылся под простынёй в кармане, вытащил перочинный нож с большим набором лезвий, раскрыл все ножички. Нож стал походить на большого рака. Тюлькин протянул его парикмахеру.

– Вот, прошу принять в знак уважения и приятного знакомства. Вот тут написано «Коля». Это лично я. От меня – вам. Прошу.

Дрыжик внимательно осмотрел нож. Он ему понравился, но, вспомнив что-то, парикмахер подозрительно оглядел своего клиента:

– А сами вы, извиняюсь, не из «Радуги» будете?

– Кто, я? Да нет, какое там! Я по радиочасти специалист. Трансляцию вести буду с Карычевым. Слыхали про такого? Евгений Кар, известный, вот я с ним и прибыл, сопровождаю. А это для себя, так, на прогулочку в выходной для личных надобностей. Знаете сами: не подмажешь – не поедешь. Тонко замечено?

– Ну, тогда можно будет вам сделать, – уступил Дрыжик, вертя в руках уж очень ему приглянувшийся ножик. – А лыжнику бы не дал. Я хоть сам в прошлом из Мариуполя, но болею целиком за местных. – Он густо намылил Тюлькина. – Говорят, чемпионка какая-то из Москвы приехала, известная. Курьёз будет, когда её наша Скуратова за собой бросит.

Тюлькин что-то замычал под мыльной маской, прикрывавшей половину его лица и обрекавшей на вынужденную немоту.

Тюлькин разом насторожился.

Дрыжик наклонился к нему:

– Беспокоит?.. Смешно думать! Скуратова – это же сила. Как она в Свердловске сейчас на отборочных прошла! Её сам Чудинов тренировал, заслуженный мастер. Говорят, из-за неё и Москву бросил… Тут намедни клиент один приходил, тоже из лыжников местных, так смеялись мы с ним до слёз буквально, когда насчёт этой Бабуриной разговор зашёл.

Тут Тюлькин не выдержал. Как говорится, в нём взыграло ретивое. Как-никак он был давним болельщиком Алисы. Он вскочил, разбрызгивая в ярости мыло, одна щека в пене, другая уже наполовину выбритая, отстранил от себя рукой бритву, с которой к нему наклонился Дрыжик.

– Над кем смеялись? Над Бабуриной? Да она чихать не захочет на твою Скуратову! Она заслуженная, как лауреат всё равно. Её Буденный вот так за руку благодарил при всей публике на стадионе. Маршал! А ты лезешь ко мне со своей Скуратовой, гигиена!

Дрыжик свернул салфетку, аккуратно уложил кисточку в чашку, сказал очень тихо и даже с печалью:

– Виноват, возможно, не дослышал. Вы на кого, если не ошибаюсь, чихать собрались, на Скуратову? Так я вас понял? Да?

Решительно схватив помазок, он с силой бросил его снова в чашку так, что на зеркало полетели лепёшки мыла. Потом он отодвинул прибор подальше от края стола, дрожащими пальцами снял с Тюлькина простыню, скомкал её и бросил на столик:

– Извините меня, но вам придётся пройти через улицу напротив.

– Куда напротив? – возмутился Тюлькин, утирая салфеткой выбритую щеку и щупая другую, намыленную. – Да брось ты, в самом деле, добрей щеку! Куда же я такой, с одного боку бритый, пойду?

Дрыжик кротко, хотя в голосе его уже бушевал огонь, проговорил:

– При вашем однобоком рассуждении это будет вполне как раз. Пройдите напротив, там добреют, а я лично с вами заниматься не могу. – Он ожесточённо мыл руки под краном умывальника, потёр щёточкой ногти и потом решительно стряхнул воду с пальцев.

Чувствуя, что произошло что-то не совсем ладное, и уже хорошо зная нелёгкий характер своей воспитанницы, Чудинов отправился к ней в интернат. Дверь открыл Сергунок.

– Тётя Наташа у себя?

– А её нет, – удивился Сергунок, – она ещё не возвращалась. Она к своим домой собиралась.

Делать было нечего, пришлось идти к Скуратовым.

Ещё на крыльце Чудинов почуял запах скипидара и какой-то гари. Навстречу ему из кухни вышел Никита Евграфович, который сейчас же поманил его за собой. Попросив Чудинова немного обождать, он вернулся к занятию, которое, по-видимому, было прервано приходом Степана. Никита Евграфович что-то варил на плите, переливал из одной жестянки в другую, нюхал, мешал щепочкой, священнодействовал. Едкий чад заполнял весь дом.

– А Наташи нет, – сообщил он, витая в облаках дыма. – Редко заглядывать стала, все с детишками там да с тобой на подготовке. Ну как считаешь, шансы у неё есть?

– Шансов-то много, да упрямства ещё больше, – пожаловался Чудинов.

– Это верно говоришь. Это уж она в нашу мать такая. Однако, как полагаешь, эта московская, Забубырина, что ли, не обставит Наталью нашу, не осрамит, как в прошлом годе в Москве?

– Надеюсь, нет.

– Хорошо! С тебя взыск будет, А я вот мазь ей нашу родовую, охотничью изготовил. Дело-то на крайний мороз поворачивает. Тут с мазью не ошибиться. Ну, а уж я в этих смыслах угадываю без промашки. Секрет нашего семейства. Я тебе вот доверяю. Хоть и не переучивался я сам на твой манер ходить, поздно уж мне, а доверяю, однако. На вот, передашь сам Наталье… Три номера тут. Вот, где три креста поставлено на жестянке, это на крайний мороз. Если и ударит, то как раз этот состав подойдёт. Наталья сама знает, не впервой ей.

И Никита Евграфович вручил Чудинову три разноцветные банки с заветной фамильной мазью.

ГЛАВА XVI
Тайны масок и секреты мазей

Вечером я увидел Чудинова в городском парке, который был превращён сегодня в огромный каток. Гирлянды цветных фонариков отражались в матовом зеркале льда. Город устраивал карнавал в честь открытия спартакиады. По ледовым, похожим на полоски станиоли дорожкам проносились пары конькобежцев, одетые в яркие маскарадные костюмы. Из рупоров гремела музыка.

На ледовой площадке, окружённой зрителями и залитой светом прожекторов, под общий хохот плясал, кружился огромный матерчатый жираф. Передние ноги его разъезжались на коньках и, хоть убей, не могли приноровиться к движениям задних конечностей, принадлежащих другому конькобежцу, также спрятанному под пятнистым чехлом, который изображал шкуру жирафа. Какой хохот и визг стояли тут! Поощряемый аплодисментами и весёлыми пожеланиями, жираф встал неожиданно на дыбы, взвился почти вертикально и замахал в воздухе коньками на передних ногах. Тут он вдруг упал, весь перекрутился, а когда встал, задние ноги его поехали в одну сторону, а передние – в другую. То-то была потеха!

Пёстрой поющей фалангой проносились по ледовым аллеям сцепившиеся за руки фигуристы на коньках. Кавалеры в средневековых костюмах, в развевающихся плащах катили перед собой на лёгких санках замаскированных дам. Чиркали коньки о лёд, покачивались цветные фонарики в морозном искристом воздухе. Погружая всех то в красный, то в зелёный, то в золотисто-оранжевый свет, вертелись прожекторы, на которых меняли беспрерывно цветные заслонки.

Все кругом пело, неслось, сверкало, перекликалось, хохотало, толкалось, куролесило, и только мрачный, но решительный Чудинов, продираясь сквозь пёструю карнавальную толпу, одинокой и деловой фигурой своей нарушал, как ему самому казалось, всю панораму маскарадного веселья. Я сидел на террасе грелки-ресторана с Алисой Бабуриной. Мы увидели Чудинова и подозвали его к себе.

– Скуратову не видели? – спросил он сразу.

– Найдётся ваша Скуратова! – засмеялась Алиса. – Идёмте к нам лучше. Хотите глинтвейну горяченького?

– Подожди, – сказал я, – кажется, она мне встречалась вон в той аллее, когда я сюда шёл, и, по-моему, в расстроенных чувствах. Что, опять у вас разрывушки? Не время.

– Ещё бы! – пробурчал Чудинов. – Ну и характер!

Алиса бросила на него хитренький, насмешливый взгляд:

– Она, должно быть, коварно скрылась под маской. Может быть, мне надеть на себя что-нибудь, чтобы вы, Степан Михайлович, обратили внимание на старую знакомую?

– А то хочешь, – предложил я, – могу вызвать через радиоузел по знакомству. «Внимание! Гражданку Скуратову Наталью разыскивает её тренер».

– Да нет уж, обойдусь без твоей трансляции! – сердито заметил Чудинов. – Так ты говоришь, в той аллее? – И он ушёл в том направлении, куда я показал ему.

– Степан, – крикнул я ему вдогонку, – мне надо было бы сказать тебе два слова!.. Простите, Алиса, я на минуточку.

– Захватите горячего кофе в термос на обратном пути, и хватит вам там секретничать. Встретились дружки!– съехидничала Алиса.

Я нагнал остановившегося Чудинова:

– Ну что, у вас нелады?

– Не говори! – Чудинов махнул рукой. – Пожалуй, я действительно вёл себя не совсем так, как надо…

– Да как тебе сказать… Если учесть характер твоей Скуратовой, так конечно… Но вообще сейчас не время рассуждать. Иди и винись, нечего уж тут.

– Да где я её найду?

– Я же тебе сказал: по-моему, она в том направлении. Спеши! Ну, а я пошёл за термосом.

Наташа сидела в одиночестве на одной из далёких аллей. Сюда доносились весёлые взвизги, музыка, а Наташа всё больше и больше погружалась в мрачное беспокойство и грусть. И правда, что может быть печальнее, чем сидеть одинокой в праздничный вечер и издали прислушиваться к чужому веселью!

Неожиданно Наташа увидела странную фигуру, которая не очень уверенно приближалась к ней по льду аллеи. Человек в чёрном плаще, в большой шляпе с перьями, скрыв лицо под чёрной полумаской и укрываясь бортом плаща, подошёл к Наташе,

– Здравствуй и внемли! – проговорил он замогильным голосом

. – Это ещё что за чучело? – не очень любезно спросила Наташа. – Вы кто такой?

Маска, сгорбившись, глухим, таинственным голосом возвестила:

– Тот, кто некогда спас тебя в пургу.

– Ах, вы тоже? Это, кажется, уже четвёртый по счёту. Сколько же вас – целая спасательная команда? Обратитесь к Ремизкину, редакция «Зимогорский рабочий».

– Спас тебя и твоего питомца, – упрямо вещала маска.

– Оставьте. Надоело. Я уже забыла давно про это.

– А я тебе напомню, – ещё более глухо и настойчиво продолжала маска. – Я достал фляжку, я повязал шарф тебе, я оказал: «Мальчика возьму сам. Можете идти? Помощь близка». Я говорил так?

Наташа озадаченно прикинула взглядом – тот, кажется, был выше ростом. Она не знала, прогнать этого надоедливого незнакомца, рассердиться или превратить всё дело в обычную карнавальную шутку.

– Я говорил так? – прохрипела маска.

– Да… говорил… то есть не вы, а тот, кто нашёл нас тогда, говорил так.

– Я спасал тебя, чтобы ты принесла нашему городу славу, – уже совершенно потусторонним голосом, давясь, заверещала маска. – Помни, ты должна прийти первой, самой первой, только первой! Думай о славе родного города. Слава близка. Преодолей гордыню. Иди к своему учителю и внимай его советам.

Наташа вспыхнула:

– Слушайте, может быть, пора прекратить этот неостроумный маскарад? Хоть нос у вас и под маской, но суете вы его не в своё дело.

– Я повинуюсь тебе и уйду сейчас обратно во мрак тайны, – не отступала маска, – но ты запомни, что я сказал. Ты выиграешь, и тайна рассеется, всё станет ясным. Не веришь? Вот взгляни: на шарфе, которым я укрыл тебя, была вот такая метка. – На короткий миг приоткрыв плащ, он показал серый шейный платок, на котором была вышита большая буква «С». Он тотчас запахнул плащ. – А теперь смотри, вон там… вглядись!

Наташа невольно обернулась, чтобы посмотреть, куда показывает маска. Никого не разглядев, она оглянулась…

Но чёрный плащ уже прошуршал за заснеженным кустарником.

– Вот ещё! Скажи пожалуйста!.. Кто же это тут разглагольствовал? А впрочем…

Постояв в нерешительности и ещё раз оглядевшись, она двинулась туда, откуда доносились звуки оркестра.

Как назло, у буфетной стойки, где наливали горячий кофе, была большая очередь, и меня порядком задержали здесь. Когда я с пирожными и термосом возвратился на террасу грелки-ресторана, я застал там Наташу, уже разговаривавшую с Бабуриной.

– А он вас только что искал, – объясняла Алиса, по-видимому отвечая на вопрос Наташи о Чудинове. – Они только что с Карычевым… Ну, наконец-то! – закричала она, увидев меня. – Я совершенно закоченела! Давайте скорей кофе. Наташа, хотите чашечку? Вообще, давайте познакомимся как следует. Чудинов всегда меня учил, что надо хорошенько знать своего противника.

Наташа присела возле нашего столика, продолжая насторожённо вглядываться в глубь аллей.

– Ну, вас-то я хорошо знаю, – сказала она. – Вы меня в прошлом году обошли в Москве, как во поле берёзоньку стоячую. Вспомнить стыдно. Да и от Чудинова только и слышу: Бабурина на прямой да Бабурина на подъёме…

Алиса улыбнулась, довольная:

– Значит, все мои секреты уже вам выдал. А может быть, и вы, товарищ Наташа, со мной поделитесь? Говорят, у вас тут местные мази какие-то есть секретные, чудодейственные.

Едва она произнесла это, как между деревьями, окружавшими террасу, появилась странная фигура в чёрном плаще, полумаске и широкой шляпе с пером. Наташа продолжала всматриваться в аллеи.

– Так как же насчёт мазей-то этих, сверхсекретно таинственных? – спросила ещё раз Алиса.

– В том секрета нет, могу поделиться, если хотите, – отвечала Наташа и заметила за деревом странную маску, Та или не та?

А человек в плаще в тот же миг сорвал с себя маску и шляпу и оказался всего-навсего Тюлькиным.

«Это не тот!» – решила Наташа.

– И я говорю! – жизнерадостно прокричал Тюлькин. – Правильно, товарищ Наташа, какие тут могут быть секреты? Все свои. Кубок нашенский будет, если выиграем. А мы никому не скажем. Тайна. Гроб. Могила неизвестного солдата. Разве нет, товарищ Карычев?

– Ну, у меня рот на замке, – пообещал я. – Всегда молчу. Такая уж у меня сегодня профессия – радиокомментатор.

Наташа встала:

– Видно, Степан Михайлович уже ушёл. Мне тоже пора. Всего вам лучшего!

Тюлькин последовал за ней, осторожненько нагнав в аллее.

– Так как же насчёт мази?

– У меня при себе нет, – сказала Наташа. – Как получу, дам.

– Ладно. Замётано, – обрадовался Тюлькин.

Чудинов сидел на скамье в боковой аллее и рассеянно чертил прутиком на гладком снегу, по которому скользили светлые пятна качавшегося фонаря: «Скуратова». Услышав шаги и заметив подходившую Наташу, он спешно одной ногой сровнял надпись на снегу, но не успел стереть первую букву. Наташа заметила это, села молча на скамью возле Чудинова, взяла у него из рук прутик, притоптала снежок и рядом с буквой «С» вычертила «Ч».

Чудинов легонько хмыкнул. Оба помолчали. Наташа заговорила первая:

– Вы что, сердитесь на меня? Ну, не сердитесь, Степан Михайлович. Неправа я, конечно. Наехало на меня… Было и прошло. Смешно в такое время… Завтра в восемь я на тренировке. Хорошо? Кончили злиться?

– Да я на вас и не думал злиться, – откровенно признался Чудинов. – Я сам вас искал. Обидно, что по таким пустякам, и вдруг…

– Ну хорошо, хорошо, – перебила его Наташа и совсем тихо добавила: – Неужели вы думаете, что я вас могла подвести в такие дни? Только я вам скажу правду, мне как-то очень грустно. Я сегодня поняла…

– Что вы такое там поняли? – начиная уже легонько закипать, просил Чудинов

. – Я поняла: вы все это делаете для Бабуриной, чтобы доказать ей…

Чудинов вскочил, вырвал у неё почему-то из рук прутик и с ожесточением швырнул его в кусты.

– Слушайте, вы, Хозяйка снежной горы, уральский самородок, леший меня и всех вас тут кругом забери! Что вам далась Бабурина? Вы думаете, одна Бабурина на свете?

– Это, кажется, вы так думаете.

– Я так не думаю и вам не советую, а рекомендую думать, что вам придётся иметь дело с добрым десятком лыжниц, которые сейчас нисколько не хуже Бабуриной. Например, та же Авдошина из Вологды, вы видели её в Свердловске, или Бадаева кировская, Румянцева, Нина Гвахария! А я только и слышу: «Бабурина, Бабурина»!

Наташа радостно смеялась:

– Ну, ругайте, ругайте ещё!

Чудинов опустился на скамью, осторожно потянул Наташу за руку, заставляя присесть рядом.

– Попробуйте только не показать время лучше всех! – Он стал очень серьёзным. – Только это нелегко будет, Наташенька, предупреждаю. Шансы у всех равные.

Наташа решительно замотала головой:

– Нет, у меня больше.

Чудинов никогда не видел ещё её такой.

– Это почему же вы так думаете?

– Потому, что за меня – вы, – произнесла она, глядя ему прямо в глаза, остановилась, словно у неё перехватило дыхание, и резко встала, глядя в другую сторону.

Чудинов посмотрел на неё с благодарностью, взял её руку в вязаной варежке, легонько пожал.

– Наконец-то вошёл в доверие у семьи Скуратовых! – пошутил он. – Вот, кстати, и отец меня просил передать вам фамильную. – Он стал вытаскивать из карманов баночки, вручённые ему Никитой Евграфовичем.

С этого дня город жил только одним – спартакиадой. Спорт подчинил все своим законам и обычаям. Болельщики, едва закончив работу на руднике, обогатительной фабрике и в учреждениях, мчались на стадион. Уже была разыграна гонка для лыжников-мужчин на дистанции 30 и 50 километров, эстафета «четыре по десять». Хорошее время показали лыжницы «Маяка» на эстафете «три по пять». Наташа шла на втором этапе и обошла лыжницу «Радуги», чем выровняла положение своей команды, а Алиса Бабурина, шедшая на последнем этапе, вырвалась вперёд и принесла победу «Маяку».

Оторвавшись далеко от других команд, впереди всех по числу завоёванных очков шли коллективы «Радуги» и «Маяка». Теперь было уже ясно, что именно единоборство этих двух исконных соперников и решит судьбу зимнего кубка. Из-за неудачи гонщиков «Маяка» в мужской эстафете «Маяк» чуточку поотстал, и к последнему, решающему дню «Радуга» имела несколько очков форы, то есть опережала конкурентов. Все должна была решить теперь гонка лыжниц на десять километров. В канун финальной гонки в клубе обогатительной фабрики был устроен вечер встречи приезжих физкультурников с местными.

Наташа сидела вместе с Машей Богдановой в зале.

Один за другим на трибуну поднимались конькобежцы, лыжники, хоккеисты. В зале синели «юпитеры», осветительные приборы. Шла киносъёмка.

Выступали многие хорошо уже известные Наташе по газетам спортсмены. При объявлении их имён фоторепортёры вскакивали с мест, лезли на стулья, мальчишки-осветители хватались за «юпитеры», нацеливали их на трибуну, и оратор в самом прямом смысле купался в лучах собственной славы и был ослеплён ею. При объявлении других имён свет приборов разом бесцеремонно выключали и выступавший, угасая, погружался во тьму неизвестности.

Когда председательствующий Ворохтин своим раскатистым басом объявил, что выступает чемпионка СССР Алиса Бабурина, все лучи «юпитеров» повернулись на трибуну. В зале зажурчал съёмочный аппарат, и Наташа, спохватившись, должна была присоединить свои аплодисменты к общей овации. Может быть, впервые почувствовала она лёгкую и ревнивую зависть к славе этой изящной и немножко высокомерной москвички.

Но ещё громче и дружнее аплодировал зал, когда Ворохтин дал слово Чудинову. Наташа могла сейчас ещё раз убедиться, каким непреходящим уважением пользовался её тренер среди спортсменов всей страны. Все вскочили аплодируя, все улыбались восторженно и почтительно, и Чудинов не сразу смог начать речь. Он стоял на трибуне, слегка щурясь под лучами прожекторов, которые безжалостно высвечивали и шрам, уходивший на виске под волосы, и сединки, кое-где уже проступившие. Маша Богданова аплодировала громче всех, так, что даже пришлось Наташе взять её в конце концов за руку и усадить. Но Наташе и самой было несказанно радостно, что все так приветствуют человека, который сейчас ведёт её уверенно к самому трудному испытанию. С гордостью оглядывала она сидевших в зале других лыжниц, слыша, как Чудинов приветствовал приезжих – теперь уже от имени зимогорских физкультурников.