Текст книги "Советская республика и капиталистический мир. Часть I. Первоначальный период организации сил"

Кто бы ни победил в этой бойне, мелкие, слабые и отсталые народы будут жертвою сильных хищников и будут растоптаны; и когда нам говорят, что Украина занята, что она распинается контрреволюционными империалистами, мы, разумеется, не хуже всякого зная, что творится на Украине, говорим: освободить Украину может только сила, которая освободит всю Европу и даст возможность свободно дышать Советской России. Но ввести в бой империалистов-хищников нашу Советскую Россию, которая при этом неизбежно истекла бы кровью, – это значило бы безрезультатно израсходовать тот нравственный капитал, то достояние, которое мы сейчас здесь призваны охранять, в виде власти рабочих и крестьян. Пока мы здесь стоим, несмотря на все удары, мятежи, стоим со знаменем Советской, рабочей и крестьянской власти в руках, теплится и разгорается надежда у рабочих, у всех угнетенных во всех странах. Они говорят: вот, в труднейших условиях, замкнутые империалистским кольцом, русские рабочие не сдаются, идут с нами. Стало быть, и мы, рабочие всех стран, можем развернуть большие революционные силы и совершить гораздо более великий исторический подвиг, чем молодой русский рабочий класс. С того момента, когда мы вмешались бы в эту проклятую войну по собственной вине, мы были бы последними изменниками по отношению к мировому социализму, ибо наше вмешательство означало бы смертельный удар для Советской Республики. Разумеется, если на нас будут нападать, – все равно, чем бы это нападение ни было вызвано, хотя бы оно оказалось вызванным жесточайшей провокацией левых с.-р., – мы все, как один человек, будем обороняться до последней капли крови; об этом я не должен даже говорить. Мы все будем обороняться против всех хищников, откуда бы они на нас ни наступали, но в то же время мы не скрываем того, что мы ослаблены до последней степени всем предшествующим ходом событий, и что мы против всякой войны.

У революционного класса, когда он сознает, что на него наступают его враги, всегда найдется достаточно революционной энергии, чтобы этому наступающему врагу создать величайшее препятствие, затруднение, и чтобы заставить израсходовать огромные массы империалистических сил. Но если бы мы сейчас оказались вовлеченными в войну с Германией тем фактом, что убит германский посол, если бы пришлось сдавать Петроград, Москву, – русский рабочий и крестьянин знал бы, что этим мы обязаны не исторической неизбежности, а только провокации левых эсеров. И я потому говорю, что та партия, которая могла быть так безумна со своей маленькой кликой во главе, что стала против воли и сознания подавляющего большинства рабочих и крестьян, – эта партия убила себя в дни 6 и 7 июля навсегда. Эта партия воскрешена быть не может!

Если нам не доверяют, если не доверяют русским рабочим и крестьянам, то я спрашиваю, на кого рассчитывают эти авантюристы, затевая борьбу с Германией? Ведь они затевали не партийный раскол где-нибудь на заграничном съезде: они хотели противопоставить Россию Германии и обрушить на нас войну. При этом они не доверяли – кому? Рабочим и крестьянам! Они против них и помимо них хотели вызвать войну, которую должны были вести рабочие и крестьяне, те самые, за спиной которых они организовали свой заговор. Каким путем, какими средствами и силами они вели бы эту войну? Они нам показали это. Они сказали: это будет не регулярная война с Германией, а восстание путем организации партизанских отрядов. Мы видели в Трехсвятительском пер. боеспособность этих партизанских отрядов из того факта, что наш плененный разведчик приводил двух пленных с винтовками, или что после первого снаряда весь отряд рассыпался, находя, что если весь штаб удирает, то незачем и ему оставаться; и он разбежался по Владимирскому шоссе. И вот такие кучки с такой армией и идеей хотели против вас подняться, чтобы вести войну с Германией.

Как бы этот эпизод ни закончился, опасность того, что эта провокация может достигнуть своей цели, еще не исчезла, потому что крайняя милитаристическая партия в Германии, которую не удовлетворяет ничто, даже Брест-Литовский мир, готова использовать всякий подарок, который ей преподносится со стороны ли правых с.-р., монархистов или левых с.-р. Опасность еще не прошла. Мы не знаем, каковы будут результаты, но мы знаем одно, что после авантюры 6–7 июля одной политической партией на русской земле стало меньше.

Мы явимся вместе с вами всюду, к каждому крестьянину и спросим его: хочешь ли ты сейчас, сегодня, выступить на войну с Германией? Если ты не согласен, то знай, что партия левых с.-р. хотела тебя заставить это сделать, и потому, что мы, Советская власть, считаем, что это было бы гибельно для тебя, она пыталась нас представить, как агентов германского империализма, как друзей его крайнего крыла. Она нас изображала, как врагов русского народа, только потому, что мы говорили, что русский народ был бы безумным сейчас, если бы по своему желанию открыл ворота войне! Мы пойдем отсюда ко всем крестьянам и понесем им имена тех депутатов, которые здесь одобрили эту бесчестную провокацию. Мы спросим каждого крестьянина в каждом глухом углу в деревне: Иванов или Петров, хочешь ли ты воевать теперь с немцами? И мы посмотрим, как выскажется после этого Советская власть на местах, как выскажутся миллионы и десятки миллионов рабочих и крестьян. Их ответ будет таков же, как и ваше заявление здесь, что вы остались на той точке зрения, которую мы утвердили на решающем съезде:[290]290
  Речь идет о IV Съезде Советов, ратифицировавшем Брестский мирный договор.


[Закрыть] мы войны вести не хотим. За мир мы заплатили ценою дорогих уступок. Мы знаем сейчас, в настоящий момент, какими бесчестными средствами пытается англо-французский империализм втянуть нас в войну, и как наши злейшие враги пытаются захватить города, для того чтобы англо-французскому империализму проложить дорогу. Напрасно! В Ярославле контрреволюционные банды окружены нашими войсками, Сызрань, которая была занята чехо-словаками, занята нами. Я, товарищи, не сомневаюсь, что бесчестная авантюра левых с.-р. внесет отрезвление в сознание тех, которые продолжали колебаться и сомневаться и не давали себе отчета, откуда, из какого угла исходит истерический вопль о мире, о том, что мы решили не входить в войну с Германией. Мы не сомневаемся, что и для нашей Красной Армии московские события послужат уроком для укрепления дисциплины. В Красной Армии лучше поймут, что нам нужна армия, построенная по науке, что партизанские отряды – это кустарнические, ребяческие отряды, что нам необходимо упрочить дисциплину, при которой такого рода авантюра будет больше невозможна. Московский опыт даст возможность всякому солдату понять, что, при отсутствии дисциплины, возможно кровопролитие и братоубийство. Красная Армия есть вооруженный орган Советской власти; она служит не себе самой, не тому или другому кружку, а рабоче-крестьянским целям: воля народа представлена на Всероссийском Съезде Советов, а поэтому, долг Красной Армии – твердо и беспрекословно подавлять тех, которые осмеливаются высказываться против суверенного органа Советской власти. Скажем этой Красной Армии, объясним ей, что здесь перед нами звенья одной и той же цепи: чехо-словацкое наступление на Волге и Урале, продвижение англо-французского империализма с Мурманского побережья и мятеж левых с.-р. в Москве; и хотя жалкое и постыдное покушение на германского посла субъективно вызвано другими побуждениями, но объективно все направлено к одной цели, и всем этим руководит злобствующая буржуазия, печать которой науськивает и натравливает на нас меньшевиков и левых эсеров, говоря им: заставьте сделать невозможное, заставьте опрокинуть германский империализм; пусть русский рабочий класс разобьет свое сердце о скалу германского империализма, пока еще он силен.

Мы скажем Красной Армии, что мы хотим обороняться от войны, и если нам удастся замирение на англо-французском фронте, то запишем в книге, как плюс, что мы достигли мира, что империалисты нас оставили в покое, отошли от нас прочь; этим самым мы сделаем большое завоевание для русского народа. Если же белогвардейцы или англичане со своим десантом, меньшевики, правые с.-р. или левые с.-р. будут наступать, мы будем обороняться со всем ожесточением. Тогда мы шутить не будем!

Мы готовы были сказать: как запутались все эти ребята! Какая жалкая игра зарвавшихся ребят! Я и другие члены Совета Народных Комиссаров так и говорили. Можно ли было относиться серьезно, можно ли было видеть здесь заговор? Но, вместе с тем, ведь эти ребята, провоцируя положение, устраивают восстание, убивают лиц, которые в объективных условиях стоят под охраной Советской власти. Нет! Таким ребятам места здесь нет. Здесь идет речь не о судьбе одной группы интеллигентов, а о судьбе Советской России, и мы не позволим, чтобы такая ставка была бита чьими бы то ни было выходками. В таких случаях есть только один метод у Советской власти, который вами считается правильным и который вы одобряете: кто покусится на Советскую власть не критикой, а действием, тому мы на железо отвечать будем сталью. Мы обязаны власть рабочих и крестьян отстаивать теми средствами и путями, которые нами испытаны, и теми же мерами, которые употребляются нашими врагами. Советская власть существует и будет существовать и упрочит русскую революцию для установления европейской и мировой республики труда.[291]291
  По окончании речи тов. Троцкого выступали представители фракций Съезда. После выступления представителя федерации анархистов-коммунистов Гарина выступила представительница Елецкой организации левых эсеров. В оглашенном ею от имени Елецкой организации заявлении, клеймившем позором предательское выступление ЦК левых эсеров, содержался призыв ко всем членам партии сплотиться вокруг Советской власти против изменников и контрреволюционеров.
  Выступивший затем в прениях от фракции соц. – дем. – интернационалистов Лозовский, осуждая выступление левых эсеров, протестовал против репрессий по отношению к партии в целом. С протестом против репрессий по отношению к местным организациям эсеров выступил представитель фракции с.-р. – максималистов Ф. Светлов. Последним выступал представитель соц. – дем. – левых интернационалистов Линдов, призывавший к сплочению вокруг Советов для борьбы с контрреволюцией.


[Закрыть]

Товарищи, здесь была установлена аналогия, которая на первый, поверхностный взгляд напрашивается сама собой, – между лево-эсеровским восстанием, или, вернее, пародией восстания, и между июльскими днями в Петрограде в прошлом году.[292]292
  Такого рода аналогию проводил выступавший от фракции соц. – дем. – интернационалистов Лозовский. Он протестовал против репрессий по отношению к целой партии, сравнивая их с репрессиями против партии большевиков после июльских дней 1917 года.


[Закрыть] С тех дней прошло 12 месяцев, но уже одно название текущего месяца, июля, вызывает естественную ассоциацию сходства и аналогии. Об июльских днях говорил нам здесь представитель одной из групп. Я очень хорошо помню те дни; здесь есть немало товарищей, которые переживали их тогда вместе с нами, и память об этих днях удержалась твердо в их сознании. Что было в июле прошлого года? Тогда рабочий класс, в лице своего авангарда, стремился к власти. Он отдавал себе ясный отчет, что буржуазная, соглашательская власть не может не погубить России. Петроградские рабочие были авангардом рабочего класса, и этот авангард рвался вперед. В этом, с одной стороны, была его миссия, а, с другой, трагедия, складывавшаяся из того, что авангард еще не имел за собою тяжелого резерва в провинции, даже в рабочей провинции, не говоря о крестьянской, и что он наталкивался на сопротивление врагов и подставлял себя под удары.

Разумеется, когда этот авангард, влекомый вперед своим политическим чутьем, но не поддержанный провинцией, попал под удар, наша партия сказала себе: где на рабочий класс сыплются удары, там мы, вместе с ним, должны принять эти удары.

Таков был смысл июльских дней прошлого года. Я спрашиваю, какой новый класс борется за власть теперь? Пусть нам скажут, какой новый класс в июле 1918 г. в Москве борется за власть против власти петроградских и московских рабочих, потому что, при всем нашем уважении, при всей нашей пламенной братской симпатии к трудовому крестьянству, никто из вас, крестьян, не станет утверждать, что крестьянство сейчас, сегодня, есть наиболее сознательная часть революции. Всякий из вас, кто задумается над условиями теперешнего момента, должен честно признать, что в 1905 году и в годы 1917–1918 рабочие Петрограда и Москвы были передовым отрядом, что они раньше сказали: «земля крестьянам», чем сами крестьяне сказали это. Они выходили 9 января 1905 года с лозунгом «земля крестьянам», и царь их расстрелял, а крестьянство их не поддержало. Конечно, здесь сказалось влияние векового рабства, темноты, деревенской разобщенности, деревенской неграмотности; это не вина крестьянства, а беда его, но таковы факты.

И вот, я спрашиваю теперь, когда Советская власть в стране установлена, когда она живет и дышит заодно с передовым пролетариатом Петрограда и Москвы, я спрашиваю тех, кто смеет вызывать призрак июля прошлого года, – какой новый класс борется за власть ныне, сейчас? Левые эсеры, это – не класс, это – попутчики, которые только пристали к рабочему классу, которые сперва не доверяли ему; которые стояли в стороне, когда он вместе с нами в октябре разбивал устои соглашательской и буржуазной власти. Когда же рабочий класс овладел властью, они временно примкнули к нам; задача им показалась более легкой. Сперва они недооценивали силу рабочего класса, затем они недооценивали силу наших врагов, и каждый раз, когда создавалась особенно опасная обстановка, они отходили в сторону и заводили свою критическую волынку против нас, занимая позицию слушателей, наблюдателей. Эсеры – мещанская интеллигенция. Она всегда опиралась на те части мелкой буржуазии, которым трудно было идти с рабочим классом по его тернистому пути.

Вот о каком «классе» можно здесь говорить. Можно говорить только о мещанской интеллигенции, которая пытается, в лице ее небольшой части, сбросить с себя ярмо пролетариата и советскую дисциплину; ей слишком трудно пережить вместе с рабочим классом его мучительную борьбу со всеми препятствиями и затруднениями, пережить ее в тех условиях, когда приходится временно мириться с чужестранным насилием. Интеллигенция говорит: а не лучше ли мне отойти к стороне и занять позицию наблюдателя, критикующего, брюзжащего? Если победит рабочий класс, я буду с ним, если он будет поражен, я скажу: это я всегда предсказывал.

Вот, товарищи, та психология, на почве которой у небольшой группы фанатиков, безумцев и безответственных людей, от которых сейчас отшатнулись широкие круги интеллигенции, могла возникнуть мысль о таком чудовищном опыте, как события 6 и 7 июля.

Нам говорят: хорошо, но почему же вы заявляете, что вся партия левых эсеров виновата, почему вы на нее в целом обрушиваете громы вашего негодования и ваших репрессий? И здесь один из ораторов, именно Лозовский, в оглашенном заявлении позволил себе прямое и, я даже скажу, злостное искажение фактов, устанавливая связь между убийством посла Мирбаха и арестом всей фракции левых социалистов-революционеров. Этот оратор заявил, что второе является последствием первого; как будто дело было действительно так, что какие-то Блюмкин и Андреев убили Мирбаха, а мы, в ответ на это, арестовали партию левых эсеров. Нет, такое сопоставление фактов есть злостная неправда. Дело было иначе.

Когда произошел террористический акт, ко мне в Военный Комиссариат позвонил по телефону Председатель Совета Народных Комиссаров и, сообщив об убийстве Мирбаха, прочитал свой приказ о том, что какие-то белогвардейцы или анархисты – так мы тогда полагали, – чтобы вовлечь Россию в войну, совершили террористический акт, и что предписывается искать их повсюду. Я, с своей стороны, отдал такое же распоряжение. Мы были уверены, что дело идет о прямом и открытом противнике, о честном враге Советской власти. Но через некоторое время мы получили сообщение, что, судя по номеру автомобиля, или по какой-то другой причине, можно предположить, что это сделано левыми эсерами. О том, что это акт Центрального Комитета или партии левых эсеров, мы не знали, хотя мы слышали предостережения с этой трибуны. Спиридонова здесь играла револьвером и грозила бомбой, но мы были спокойны и относились к ее словам, как к личному убеждению, не подозревая о существовании реальной угрозы, направленной против мирной жизни Советской Республики. Когда по первым непроверенным сведениям мы узнали, что дело идет об акте левых эсеров, мы еще были уверены в том, что не только партия, но и Центральный Комитет ее ни в каком случае не захотят и не смогут солидаризироваться с этим актом, что они к нему не имеют отношения. Именно этим и объясняется, что т. Дзержинский, узнав о том, что убийцей является Блюмкин, отправился не во фракцию левых эсеров, а в отряд Попова. У Дзержинского были сведения, что убийца, сотрудник Советской власти, скрывается там; Дзержинский думал, что он безболезненно выяснит вопрос. Вот как было дело. И не в ответ на террористический акт мы арестовали фракцию левых эсеров. Когда до нас дошла весть, что Дзержинского не вызывают к телефону, что он не подает о себе никаких вестей и что, следовательно, он арестован, когда нам стали сообщать, что патрули Попова арестовывают советские автомобили и советских представителей, мы приняли меры к тому, чтобы окружить весь театр, так как мы думали, что восставший отряд захочет окружить помещение Всероссийского Съезда. Для гарантии мы заперли фракцию левых эсеров и окружили ее стеной надежной защиты. Вот как было дело.

Мы рассудили, что раз дело идет о восстании, то первою мыслью восставших будет овладеть цитаделью Советской власти. В обычное время такой цитаделью является Кремль, а в эти дни Большой театр, где заседает Всероссийский Съезд. И мы сказали: заговорщики могут проникнуть сюда, или отсюда они захотят выпустить своих сообщников, – запрем же их на несколько часов и окружим надежной защитой, до выяснения обстоятельств дела.

Затем, когда мы узнали, что Центральный Комитет партии левых эсеров не только солидаризируется с этим бесчестным убийством, но даже берет на себя за это ответственность, мы не хотели этому верить. Я – не левый эсер, вы знаете и слышали, что мы говорили здесь до акта, и все же для меня было жестоким ударом, что на такое безумное и преступное вероломство мог пойти Центральный Комитет партии, которая считала себя советской. Мы тогда еще надеялись на то, что, наконец, фракция левых эсеров отмежуется от своего Центрального Комитета. Вот как стоял для нас вопрос об отношении к действиям левых эсеров.

А нам говорят: почему вы просто не выпустили левых с.-р. на волю? Сделать это, когда они, с ног до головы вооруженные бомбами, в Трехсвятительском переулке арестовывали советских работников, задержали Лациса, расстреливали наши патрули и наводили свои пушки на Кремль, когда Центральный Комитет их партии руководил операциями против Советской власти? Ну, а если среди этой фракции было несколько десятков или сотен сочувствовавших восстанию, то что же, отпустить их, чтобы они помогали расстреливать Кремль, или Большой театр, или наших красноармейцев?

Нет, товарищи, как ответственные советские политики, мы решить так не могли, мы сказали: это прямой и открытый мятеж против Советской власти, поэтому нам надо было получить ясный, точный ответ – да или нет.

Мы хотели, чтобы фракция левых эсеров открыто сказала: за мятеж она против Советской власти, с теми ли она, которые хотят накликать на нас войну, или за Советскую власть, которая против мятежников обороняется? Здесь, на улицах Москвы была борьба, до вас докатывались ее раскаты. Мирные обыватели и мирные граждане подвергались риску расстрела, события вовлекали их в гражданскую войну, подвергали их опасности. Нужно было подтвердить, что фракция этой партии, во главе которой стоял Центральный Комитет, организовавший мятеж, не стоит в стороне и не говорит ни да, ни нет. Мы потребовали ответа: идете вы защищать Советскую власть или расстреливать ее? Мы поступили правильно, ибо мы обороняли власть рабочего класса от кучки бесчестных и вероломных мятежников.

Нам указывают, что вся партия не виновата в этом; Советская власть тоже не обвиняет всю партию в целом. Ведь я в своей речи указал, что ЦК партии левых с.-р., за спиной, вероятно, 90, а может быть, и 98 % своей партии, предпринял эту безумную авантюру, и многие представители партии с негодованием отмежевываются от этого возмутительного акта. Здесь мы слышали представительницу Елецкой организации левых эсеров, выступавшую в этом духе. Ясно, что вся партия в целом, все члены и все организации не могут нести ответственность за действия ЦК. Эти безумцы – темные люди. Но партия – есть партия; она тем и отличается от толпы, что она есть, действительно, организация духовная, а не физическая. Партия – организация сознания. И мы хотим знать: будут ли левые эсеры и дальше организовываться под знаменем ЦК, который сыграл уже провокационную роль, или они будут организовываться на советской платформе? Это должна решить каждая группа, идущая с нами, каждая организация, каждый отдельный член партии. И если будут производиться попытки захвата несчастных пленных немецких солдат под знамена партии левых эсеров, – а попытки такого рода были, – мы будем беспощадно карать и пресекать их. Дело, созданное ЦК, дало обильную почву для таких попыток. Тем группам, которые заявят, что они солидаризируются с ЦК левых эсеров и сохраняют за собой право в любой момент срывать решения Советской власти, мы скажем: таким группам в рамках советского государства места нет, и быть не может. Советская власть есть власть. Здесь дело идет не о борьбе партий или кружков, как здесь говорил представитель худшего из кружков – максималистов, а о праве рабочего класса и многомиллионного крестьянства держать в руках власть. Власть, это – не клуб и не митинг, это – государственная организация. Если ей подчиняются – она власть, если ей не подчиняются, она перестает быть властью. В данный момент перед властью стоит самый острый вопрос – вопрос о войне и мире. Если этот вопрос не может решать власть, а может решать кучка проходимцев, то нет у нас власти; поэтому власть и говорит, что возьмет в железные тиски всяких проходимцев, которые хотят решать за Советскую власть.

Товарищи, здесь много говорилось ложных фраз о гражданской борьбе, о всеобщем единении с теми, кто считал возможным поднять знамя восстания во время Съезда Советов. Разве я не предупреждал левых с.-р., разве я не выходил на эту кафедру и не говорил, что существуют «опасные элементы».[293]293
  См. внеочередное заявление тов. Троцкого в заседании 4 июля («Перед мятежом»).


[Закрыть] Я не хотел, чтобы левые эсеры снова сыграли такую роль, как на Курском фронте. Я говорил это, чтобы дать им возможность опомниться. Я вообще, как товарищей, предупреждал их против такого рода действий в отношении Советской власти. Тов. Ленин здесь же говорил, что Спиридонова – честнейший человек, искренний человек. Но горе той партии, честнейшие люди которой в борьбе вынуждены прибегать к клевете и демагогии! Мы предупреждали их накануне движения, которого мы не предвидели, не могли предвидеть. Вспомните, не сюда ли выходили левые эсеры, чтобы бросать обвинения рабочим Петрограда и Москвы, приписывать Советской власти всякие гнусности? Тут была самая бесчестная травля Советской власти, для того чтобы сделать вас восприимчивее к той авантюре, которая подготовлялась за вашей спиной. А теперь нам говорят о примирении – с кем? Нам называли Александровича, который был расстрелян, и говорили: «Вот жестокий террор». Но, вспомните: Александрович был товарищем председателя Чрезвычайной Следственной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем. Я его знал и, когда встречался с ним, я никогда не спрашивал, левый он с.-р. или большевик; он был авторитетный член Комиссии, и этого было достаточно. Эта Комиссия была одним из наших важнейших органов, боевым органом, направленным против контрреволюции. И так как контрреволюция уже давно хотела учинить покушение на гр. Мирбаха, то Комиссия имела своей задачей расследование этого дела. Мы принимали в этом участие потому, что обязаны охранять личность представителей иностранных держав вообще, – германского посла точно так же, как мы охраняем американского или английского, ибо удар сюда есть угроза миру и подрыв авторитета Советской власти. Александрович занимался расследованием нитей заговора против Мирбаха. Он работал рука об руку с Дзержинским. И вот Александрович сделал эту Комиссию органом убийства гр. Мирбаха. Он похитил 500.000 руб. и передал их ЦК левых с.-р. на организацию восстания. Он был революционер, и мне рассказывали, что он умер мужественно; да, он был революционер, но здесь дело идет не о личной оценке, а о работе власти, которая хочет существовать. Вы должны понять, что товарищ председателя Комиссии по борьбе с контрреволюцией не может превращать аппарата власти в орудие восстания против Советской власти и не может брать денег для организации восстания. Он не может организовывать восстание и не может арестовывать представителей Советской власти. А он арестовал Дзержинского, своего ближайшего начальника, который доверял ему. Большего вероломства и большего бесчестия нельзя себе представить! Невольно приходится сказать: в таких случаях, есть одно средство – прижечь каленым железом, чтобы не было таких примеров, и каленое железо было пущено в ход. Это жестоко? Жизнь – вообще, жестокая вещь, и революции, как говорил старый революционер Мирабо, не делают маслом. Если бы левые эсеры победили вчера, при помощи нашего мягкосердечия, они все равно не были бы у власти. И это должен каждый из вас понять. Левые эсеры не имеют опоры, особенно в Москве. Здесь есть две партии: это – руководящая советская партия большевиков, с одной стороны, и контрреволюция, с другой. И если бы левые эсеры оказались той вишневой косточкой, о которой говорил анархист Карелин, и если бы о нее поскользнулись, то власть перешла бы к контрреволюции. Вы все сделались бы жертвами контрреволюции; здесь было бы настоящее зверство, и железный каток прошел бы по вас.

Я, товарищи, отбрасываю заявление о том, что Советская власть после Брест-Литовского договора оказалась в позорном положении, как здесь говорил один из ораторов.[294]294
  Тов. Троцкий имеет в виду выступление левого эсера Камкова, заявившего на 2-м заседании V Съезда Советов (6 июля), что «у нас оказалась не самостоятельная Советская власть, а лакеи германского империализма».


[Закрыть] Только буржуазные филистеры могут видеть позор в том, что угнетенный класс слишком слаб, чтобы свергнуть всех своих угнетателей. В чем состоит позор русского рабочего класса? В том, что он сегодня недостаточно силен, чтобы сбросить всех своих угнетателей? В этом позор? Жалкими болтунами являются те, которые видят позор в мирном договоре. Это – несчастие, беда, и только прямые агенты буржуазии или жалкие болтуны могут в этом видеть позор. Другой довод, который здесь приводился, состоит в том, что путем мира с немцами мы поднимаем патриотическое настроение среди пролетариата союзных стран. Есть доводы, которые повторяются изо дня в день этими жалкими людьми, которые не читают газет, не знают, что делается в Европе. На-днях только был съезд английской рабочей партии, который большинством голосов, впервые за все время войны, заявил, что он разрывает священный союз со своей буржуазией. Миллион сто тысяч голосов против семисот тысяч. Таким путем произошел разрыв священного союза, который цепями приковывал рабочий класс Англии к его буржуазии, к буржуазному патриотизму. А во Франции та организация, к которой мы вместе принадлежали с Лозовским, организация по восстановлению международной связи,[295]295
  Комитет по восстановлению международных связей – представлял собою ядро, из которого впоследствии выросла французская коммунистическая партия. Комитет был организован в конце 1914 г., после Циммервальдской конференции. В его состав входили левые социалисты и синдикалисты. Активное участие в работе Комитета принимал находившийся тогда в Париже тов. Троцкий, а также ряд русских социал-демократов (Лозовский, Антонов-Овсеенко, Мануильский, Инесса Арманд и др.).
  Впоследствии Комитет по восстановлению международных связей преобразовался в Комитет III Интернационала, проведший большую работу по распространению идей Коминтерна во Франции и по подготовке раскола социалистической партии и организации компартии Франции.


[Закрыть] где работали наши друзья Мерргейм,[296]296
  Мерргейм – секретарь профсоюза металлистов во Франции. Во время войны – правый циммервальдец. После войны М. очутился на правом фланге профессионального движения, поддерживая политику Жуо в Амстердамском Интернационале. В последнее время, вследствие болезни, не принимает участия в профессиональной работе.


[Закрыть] Сомано и др., только на днях выпустила манифест, в котором заявляет свой пламенный протест против вмешательства союзников в русские дела и выражает братский привет русской революционной партии большевиков. А в Германии? Если раньше, из-за цензуры, там нас не знали и не понимали, то за последнюю неделю мы имели десятки резолюций, многочисленные документы, в которых лучшие представители германского социализма солидаризируются с нами и говорят: разумеется, было бы лучше, если бы мы были так сильны, чтобы сбросить иго империализма и изнутри и извне. Но они прекрасно понимают, что политика, которую мы ведем, нам навязана тем, что рабочий класс всех стран еще не порвал цепей милитаризма. Мы требуем слишком много от русского рабочего класса. Но мы не можем требовать, чтобы он выполнил работу пролетариата всех стран. А этого требуют те, которые говорят о нашем позоре. Они говорят: немецкий рабочий класс в тисках империализма; так вот, русский рабочий класс, бери в руки оружие и иди очищать всю Европу. А мы говорим: нет, эта задача слишком велика для наших сил. Мы постараемся оборониться, удержаться путем выжидания и дождаться того момента, когда и там неизбежно начнется расчистка Авгиевых конюшен империализма.

В заключение, скажу только несколько слов. Здесь на Съезде, в первые дни, присутствовал один товарищ, который явился к нам из плена; он – иностранец и, вместе с тем, русский и, прежде всего, наш брат, потому что он международный революционный социалист. Он слышал наши прения с левыми эсерами и сказал: «Есть ли смысл здесь заниматься этим, есть ли смысл во всем этом в такую минуту, в таких трагических условиях?» Это было первое впечатление, которое он здесь получил. И вслед за ним, пожалуй, можно было сказать, что, действительно, не проще ли было отбросить все это и пройти мимо? Но в том-то и дело, что революция, это – большая и серьезная машина. То, что сегодня – разногласие, недоумение, то завтра превращается в гражданскую войну. Спиридонова писала за день или два до Съезда тов. Ленину в духе самой близкой товарищеской солидарности, являлась ко мне в Военный Комиссариат, и мы разговаривали, как близкие товарищи, как собратья по оружию, хотя я прекрасно знал, как шатка партия левых эсеров в своей политике. Эта партия все больше и больше отделялась от нас, особенно после ухода ее представителей из Совета Народных Комиссаров,[297]297
  Левые эсеры ушли из Совета Народных Комиссаров 15 марта 1918 г. вследствие своего несогласия с тактикой подписания Брестского договора.


[Закрыть] и тем все больше и больше подпадала под влияние буржуазной демократии. Нам приходилось говорить на заседаниях ЦИК: «Товарищи-левые эсеры, отбросьте это жалкое и постыдное влияние буржуазной психологии! Нам вас приходится на аркане тащить при всяком крутом повороте, потому что вы не справились еще с буржуазным общественным мнением, и его крики являются для вас нравственным законом. Отбросьте это». Это я говорил не раз и не одному члену партии левых эсеров. Есть только один контроль над сознанием интеллигентных групп, это – твердый контроль рабочего класса, организованного в Советы. Пока левые с.-р., прихрамывая, шли в Советах за большинством, их настоящая физиономия была скрыта. Но когда они сочли себя вправе отделиться и действовать на собственный салтык, они отделились от рабочего класса и подпали под влияние буржуазии, которая бросила их на вооруженное восстание против Советской власти.

Товарищи, в настоящее время нельзя относиться легко ни к одному политическому вопросу, который решает Советская власть, ибо путем внутренней борьбы она находит лучшее и наиболее обеспечивающее интересы рабочего класса решение. И отдельные, особенно интеллигентские, несогласные группы должны пересмотреть свой багаж, прежде чем выносить свое знамя, открыто призывая к борьбе. Сегодня – критика, а завтра – гражданская война. Мы ее не хотим. Мы всюду дадим один лозунг. Разъясните крестьянам, как опасен раскол, охраните Советскую власть путем твердой дисциплины и расскажите в провинции нашим друзьям, единомышленникам, все как было. Вместе с тем, мы заявляем: товарищи, члены Всероссийского Съезда Советов, в том числе и вы, противники наши, когда выходите на трибуну, будьте осторожны в ваших выражениях. Зачем Лозовский, объясняя репрессии против левых с.-р., как ответ на убийство графа Мирбаха, сказал: мы требуем, чтобы нам сообщили о тех требованиях, которые предъявлены Германией Советской власти за «работу» левых эсеров? Я не знаю, для какой бесчестной цели сказал он новую клевету и ложь.