Текст книги "Люда Власовская"

Глава III. Княжна Тамара

Меня разбудил звонкий смех над моей головой. Я, впрочем, была не вполне уверена, смех ли это; казалось, просто где-то очень близко от меня звучал серебряный колокольчик. В то же время я почувствовала прикосновение чего-то мягкого и нежного к моему лбу и шее и открыла глаза.

Целый сноп золотых лучей врывался в открытые окна, играя яркими блестками на шитых шелками тахтах и коврах комнаты и разбиваясь на тысячи искр о хрустальную поверхность зеркального стекла. При дневном свете моя комната казалась еще роскошнее и наряднее, нежели ночью. Но не роскошь убранства поразила меня в первую минуту, а нечто совсем другое.

В ногах моей постели, звонко смеясь серебристым смехом и щекоча меня пышно распустившейся пурпурной розой на длинном стебле, еще влажной от утренней росы, сидела девочка или, вернее, уже девушка, на вид лет четырнадцати-пятнадцати. Черные кудри, спущенные вдоль спины, плеч и груди, скрывали часть лица девочки – подвижного и выразительного лица южанки. Черные, быстрые, сверкающие, как угольки, глазки, из которых глядела на меня целая поэма Востока, сверкали из-под нависших на лоб кудрей, как две великолепные звезды горийского неба. Всё в этом юном лице, прелестном своей подвижностью и выразительностью, говорило о радости и счастливой жизни. Только крупноватый рот упрямого рисунка с пухлыми губами немного портил общее впечатление. Одним своим очертанием он говорил о том, что его хорошенькая владелица должна быть своенравна и капризна.

Я поняла, что черноглазая девочка, так бесцеремонно вскарабкавшаяся ко мне на постель, был не кто иной, как моя будущая воспитанница – княжна Тамара Кашидзе.

Увидев, что я проснулась, она отбросила розу, которой до сих пор щекотала меня, и с веселым смехом упала мне на грудь.

– Душенька! Милушка! Красавица! – приговаривала она, покрывая градом поцелуев мое лицо, глаза и шею. – Вот счастье-то, что вы приехали к нам! Как весело нам будет теперь с вами! Дедушка Кашидзе говорил, что приедет гувернантка, я думала, старая и злющая, а приехала вон какая душечка! Молоденькая, пригоженькая, прелесть!

И она снова бросилась целовать меня, точно давно знала и любила.

– Ах, как весело нам будет с вами! – повторила она. – Вы ведь не намного старше меня и будете играть со мной? Сколько лет вам, душенька моя?

– Не следует спрашивать возраст у старших, Тамара! – заметила я, не переставая, однако, улыбаться ее милой болтовне.

– То у старших, – лукаво возразила шалунья, – а вы разве старшая? Дедушка Кашидзе старший, ему много-много лет, и Барбалэ тоже, и дядя Георгий Джаваха, а вы – душечка, малюточка, крошечка, милочка моя!.. А как вам нравится ваша комната? – неожиданно спросила девочка, мигом делаясь серьезной.

– Очень нравится, Тамара. Это вы украшали ее для меня? Спасибо вам!

– Ах, нет, не говорите мне «вы», душечка! Скажите «ты», Тамара, ну скажите же, а то я запла́чу…

Действительно, она, казалось, уже собралась заплакать: рот ее капризно задергался, а в глубине прекрасных глаз заблестели слезы.

Переходы от радости к печали у нее были мгновенны.

– Успокойтесь, Тамара, – поспешила сказать я, – я буду вам говорить «ты», как только узнаю вас поближе. Я говорю «ты» только моим друзьям, а чтобы стать моим другом, надо постараться мне понравиться.

– А что надо сделать, чтобы вам понравиться, душечка? – быстро спросила девочка, устремив на меня свой пытливый взгляд. – Ведь вот я же не знала вас, а постаралась вам понравиться, – через секунду снова затараторила она, не дожидаясь моего ответа, – я убрала вашу комнату, стащила сюда ковры и ткани со всего дома, отдала вам мой собственный серебряный рукомойник, подаренный мне дедушкой, и набрала целый букет азалий! Разве это не хорошо?

– Я очень тронута вашей заботой, милая Тамара, – произнесла я насколько можно ласково, – но все эти знаки вашего внимания ко мне ничто в сравнении с тем, что вы можете еще сделать.

– А что же я могу сделать для вас, душечка?

– Вы можете еще больше порадовать меня, если будете хорошо вести себя, слушаться меня и прилежно учиться.

– Учи-ть-ся! – протянула она с недовольной гримаской, от которой ее хорошенькое личико разом потеряло всю свою привлекательность. – Ах, как это скучно – учиться!.. И к чему это? Ведь чтобы быть знатным и богатым, не надо быть ученым! – неожиданно заключила она.

– А для чего же вы живете на свете? – спросила я с улыбкой.

– Как для чего? Или вы шутите, душечка? – вскричала она, снова оживляясь и хорошея в одну минуту. – Я живу на свете, чтобы радовать других и себя… Особенно дедушку Кашидзе, который меня обожает… Я хорошенькая и очень богатая. А когда вырасту, стану еще богаче, потому что дедушка Кашидзе отдаст мне все, что имеет… Я живу для того, чтобы наряжаться и петь, смеяться и радоваться, бегать по саду целыми днями и есть засахаренные ананасы! Ко мне приходят подруги по праздникам, я показываю им мои наряды и драгоценности, которых у меня так много, так много! А они при этом чернеют от злости, потому что у них нет ничего такого, чем они могли бы похвастаться. И мне любо, любо видеть, как они злятся!

– Ну, хорошо! А что потом? – прервала я ее.

– А потом, – приостановившись на мгновение, продолжала Тамара, – а потом я буду большая и выйду замуж за богатого князя. Непременно за князя, мингрельского или алазанского, все равно, и буду растить моих детей так же, как росла сама.

– То есть вы будете рядить их напоказ, заставлять других чернеть от зависти и пичкать засахаренными ананасами? – насмешливо уточнила я.

– Да, да! – звонко расхохоталась она. – Какая же вы хорошая отгадчица, душечка моя!

– А знаете ли вы, зачем Бог создал человека, Тамара? – серьезно глядя в ее черные глаза, спросила я.

– Конечно, чтобы жить и радоваться! – не задумываясь, вскричала она.

– Чтобы приносить пользу другим, – поправила я ее, – а лентяй, глупец и неуч не может приносить другим пользы. Для того-то и надо прилежно учиться, милая вы моя дикарочка!

– Как, как вы сказали? Как вы назвали меня, душечка? – так и встрепенулась она при моих последних словах, в то время как первая часть моей фразы явно пропала даром, так как она просто не расслышала ее.

– Дикарочка! – повторила я, улыбаясь.

Она пронзительно взвизгнула совсем по-детски и обвила руками мою шею.

– Душечка! Ангелочек мой! Кошечка моя! – шептала она, ласкаясь ко мне. – Сестрой вашей буду, рабой, собачонкой! Всем, чем хотите! Я так люблю вас! Так рада вашему приезду! – и она душила меня все новыми и новыми поцелуями.

Я с трудом освободилась из ее объятий и напомнила ей, что мне надо одеться. Тогда она быстро соскользнула с постели, послала мне несколько воздушных поцелуев и с легкостью птички выпорхнула из комнаты.

Через минуту до меня долетел обрывок какой-то восточной песни, распеваемой звонким, жизнерадостным и таким прелестным, чистым голоском, что я не могла не заслушаться. Потом песня разом оборвалась. Послышался задушевный смех, потом чье-то ворчание, потом веселый визг, и пучок белых роз, обрызганных росой, влетел через открытое окно и упал у моих ног.

Глава IV. Семья Кашидзе. – Первые впечатления

Через полчаса я уже сидела за чайным столом вместе с князем Кашидзе, его внуком Андро и княжной Тамарой.

Князь Кашидзе приветливо встретил меня. Он мало изменился за те шесть лет, которые я его не видела. Это был тот же представительный старый генерал, каким был и тогда, когда посетил нас с мамой в Петербурге. Его строгое лицо с печатью затаенной думы прояснялось лишь в те минуты, когда он смотрел на свою любимицу внучку. Зато его внук Андро, смуглый, некрасивый мальчик лет пятнадцати, с большим шрамом на лице (я узнала позднее, что этот шрам был следствием падения Андро с лошади), не пользовался симпатией деда. Признаться, и мне Андро не понравился. В его лице было что-то хищное и злое. Брат и сестра также были далеко не в дружеских отношениях, что я заметила по трем-четырем фразам, в которых сквозила затаенная вражда между ними. Андро нигде не учился, после того как с грехом пополам окончил горийскую школу для грузинского простонародья. Потом я узнала, что князь Никанор Владимирович Кашидзе стремился дать внуку соответствующее его княжескому достоинству воспитание, но все его усилия оставались тщетными. Князек Андро был непроходимо ленив и не поддавался никаким увещеваниям деда.

Я поблагодарила князя Никанора за приглашение служить в его доме. Он дружески расспросил меня о моем житье-бытье и потом, выслав внучат из комнаты, произнес, понизив голос:

– Вы, Людмила Александровна, не унывайте по поводу Тары… Она, в сущности, предобрый ребенок, хотя и избалована не в меру. Что делать, это дитя – моя единственная привязанность в жизни. Бог простит мне мою слабость по отношению к ней… Будьте к ней сколь возможно снисходительны, милая барышня! Это дикий цветок, взлелеянный самой природой Востока, такой же дикой, как он сам, и оторвать его силой от родной почвы – значило бы погубить его. Прощайте же ей маленькие шалости и капризы. Эта девочка не знала никакой узды до четырнадцати лет, и теперь обуздать ее будет непросто… Вы знаете, что моя Тара не умеет даже читать, потому что, несмотря ни на какие мои просьбы, она не хотела учиться, а я не мог настаивать, так как огорчать этого ребенка для меня положительно невыносимо…

– Я попробую, князь, справиться с нею, – пообещала я.

– Да поможет вам Господь, дитя мое! До сих пор я не брал гувернанток к девочке, боясь, что они могут пагубно подействовать на ее здоровье своей строгостью. Теперь обойтись без воспитательницы невозможно. Я просил начальницу вашего института прислать мне снисходительную и добрую наставницу и очень рад, что ее выбор пал на вас. Ваша дружба с моей родственницей Ниной Джавахой уже говорит за вас. Словно сама судьба вмешивается в это дело и нежданно-негаданно присылает в мой дом ту, которую я встретил еще ребенком. Я надеюсь, что ваша серьезность и положительность, приобретенные в печальной сиротской доле, послужат вам на пользу в трудном деле воспитания моей Тары!

– Я надеюсь, князь! – серьезно ответила я и, поняв, что он высказал все, что хотел, вышла из-за стола и направилась к выходу.

Легкое шуршание в соседней комнате привлекло мое внимание.

Я быстро распахнула дверь и… ахнула.

Тамара, прильнув к замочной скважинке, подслушивала, что говорилось в столовой. Она не успела отскочить, когда я открыла дверь, и получила легкий удар ребром двери по лбу.

– Вы подслушивали, Тамара? – пристально глядя ей в глаза, спросила я. – Вы подслушивали, что говорил ваш дедушка в столовой?

– Да нет же! Уверяю вас, нет! – возразила она, старательно избегая моего взгляда.

Я молча взяла ее за руку и подвела к зеркалу.

– Никогда не лгите, Тамара, – указывая на ее красный лоб с предательским пятном, сказала я. – Помните, нет на свете порока хуже лжи! Ложь – это начало всякого зла! Поняли ли вы меня, дитя мое?

Тамара опустила глаза. Губы ее дрожали. Я уже видела выражение искреннего раскаяния в ее лице, как вдруг резкий, издевательский хохот заставил нас обеих вздрогнуть и оглянуться.

Андро сидел верхом на подоконнике и, сбивая игрушечным кинжалом цветы магнолий, растущих у окна, язвительно хохотал:

– Ха-ха-ха! Поздравляю, княжна Тамара! – выкрикивал он между всплесками деланного смеха. – Поздравляю, княжна-лгунья! Что, попалась птичка в клетку? Довольно напелась и напрыгалась! Так ее, так! Пробирайте ее, мадемуазель, хорошенько! На цепь ее посадите, как злую собачонку, чтобы она не смела кусаться и лаять! Надоела она всем, эта Тамарка! Покоя от нее нет! Посадите-ка ее на хлеб и на воду, мадемуазель! Для вашей же пользы, право!

Мальчик смеялся все громче и громче, кривя свой и без того некрасивый рот в противной гримасе и сверкая маленькими глазками, злыми, как у хищного зверя.

Я взглянула на Тамару. Она стояла бледная как полотно, и только одни ее чудесные глаза сверкали как уголья под темными бровями. Она напоминала мне маленького львенка, готового кинуться на жертву и растерзать ее.

«Не обращайте внимания на слова вашего брата!» – хотела я сказать, чтобы успокоить ее, но было уже поздно.

В два прыжка княжна подскочила к брату и, прежде чем я успела сообразить что-либо, с диким воплем вцепилась ему в волосы.

Андро явно не ожидал такого стремительного нападения, – по крайней мере, он опомнился только тогда, когда острые ноготки княжны впились ему в щеки. Тогда он грубо оттолкнул ее, но, потеряв равновесие, полетел на пол вместе с прицепившейся к нему, как пиявка, Тамарой.

Я не знала, что делать: броситься разнимать детей или бежать к князю за помощью. К счастью, он услышал шум и появился на пороге.

– Что такое? Что случилось? – взволнованно спрашивал он меня и, не дождавшись ответа, кинулся к катавшимся по полу внукам.

С трудом оторвав Тамару от ее брата, он рванул мальчика за руку, резко поднял его с пола и поставил перед собой.

– Ты опять раздразнил ее, бездельник! – грозно насупив свои седые брови, сурово сказал он.

Андро молчал. Весь в ссадинах и царапинах, он стал еще менее привлекательным, чем прежде. Но губы его были плотно сжаты, а глаза, смотревшие исподлобья, горели мрачным огнем.

– Ты опять обидел сестру? Отвечай же, негодный мальчишка! – еще строже произнес дед, так и впиваясь в угрюмое лицо мальчика пронизывающим душу взглядом.

Андро по-прежнему молчал. Слышно было только его тяжелое дыхание, с шумом вылетавшее из груди.

Я не знаю, что было потом, потому что, схватив за руку взволнованную Тамару, поторопилась увлечь ее в сад. До нас долетели какие-то глухие звуки, но ни стоны, ни плач не сопровождали их.

– Это дедушка бьет Андро! – торжествующе заявила Тамара, жадно прислушиваясь к тому, что происходило в доме, и глаза ее загорелись яркими злыми огоньками.

– И вам не жаль брата? – укоризненно покачала я головой.

– Жаль Андро? – вскричала она с дрожью ненависти в голосе. – О, вы не знаете его! Если б вы знали, как он меня ненавидит, как мучит меня, мадемуазель! Я жалею только, когда ему мало достается от дедушки, потому что дедушка хотя и вспыльчив, но очень отходчив… Уж я бы сумела наказать его по-своему! Долго бы он меня помнил, негодный! О, как я его ненавижу, как ненавижу, если б вы только знали!

– За что? – тихо спросила я и, стараясь успокоить девочку, притянула ее к себе и усадила на колени.

– За все! – с жаром подхватила она. – Он не дает мне проходу, всячески мучит, терзает и изводит меня! Он портит мои вещи, таскает мои лакомства, постоянно злит меня, издевается надо мной… А за что? Все за то, что дедушка любит меня больше всего на свете и сделает меня единственной наследницей всех своих богатств! Ах, мадемуазель, если б вы знали только, до чего жаден Андро и как он любит золото! Можно подумать, что он сын менялы-армянина, а не знатного князя из рода Кашидзе!

– А вы сами, Тамара, – прервала я девочку, – сделали хоть что-нибудь, чтобы улучшить ваше отношение к брату?

– Как так? – широко раскрыла она свои большие черные глаза.

– Ну, стерпели ли вы хоть раз его обиду? Смолчали ли вы хоть когда-нибудь в ответ на его оскорбление?

Она подумала немного, потом произнесла, забавно нахмурив брови:

– Я понимаю вас, мадемуазель Люда! Вы говорите об учении Христа, приказывавшего подставить правую щеку тому, кто ударит по левой.

– Ну да, да! – воскликнула я, обрадованная тем, что моя дикарка хоть отчасти знакома с учением Нового Завета. – Кто говорил вам об этом, Тамара?

– Барбалэ, – ответила она, – Барбалэ, раздевая меня по вечерам, говорит мне иногда о Боге… Но, мадемуазель Люда, я не могу поступать так, как указал Христос! Я ненавижу Андро и готова выцарапать глаза этому негодному мальчишке!..

– Он – ваш брат! – тихо сказала я, лаская рукой ее растрепанную головку.

– Я не хочу такого брата, – вскричала она, топнув ногой, – я не хочу его! У меня есть теперь сестра! Ведь вы захотите быть моей сестрой, мадемуазель Люда?

И она с врожденной кошачьей лаской прижалась ко мне и, заглядывая мне в лицо своими глазами-звездами, повторяла:

– Ведь вы моя сестра, да, сестра? Ответьте же, мадемуазель Люда, ответьте же поскорее!

Не приласкать ее в такую минуту было невозможно. В ней было столько обаятельного и трогательного, в этой милой, юной дикарке, что я невольно забыла о жестокой, злой девочке, которой она представлялась мне минутой раньше. И я, подчиняясь моему порыву, наклонилась к ней и нежно поцеловала ее глаза, черные, как ночь, и горящие, как алмазы.

Глава V. Новая жизнь

Моя новая жизнь в Гори полностью захлестнула меня. Целыми днями я была неразлучна с очаровательной Тамарой. Мы гуляли, разговаривали или сидели молча, наслаждаясь прелестью благоухающего и ясного восточного лета.

Иногда князь Кашидзе приказывал седлать для нас лошадей, и мы ездили верхом в сопровождении старого Сумбата, верного слуги их дома. Цветущие долины Грузии расстилались перед нами во всей своей пышной красоте. Иногда мы углублялись в горы, любуясь ясным синим небом, жемчужными облаками, сливавшимися вдали со снежными вершинами далеких исполинов Эльбруса и Казбека. Ловкая, быстрая и отважная княжна ездила верхом как лихая джигитка. Она дала мне несколько драгоценных указаний, и скоро я освоила искусство верховой езды не хуже ее.

Иногда мы ездили в предместье Гори, в забытую усадьбу князя Джавахи. Там, на зеленом обрыве, в виду грузинского кладбища, на котором покоились останки последних Джаваха, я рассказала Тамаре трогательную повесть о другой маленькой девочке, радовавшейся и страдавшей в этом старом гнезде. Тамара все свое детство провела в Тифлисе, где ее дедушка командовал полком, и только с выходом старого Кашидзе в отставку они переселились в Гори, в старый родовой дом князя. Поэтому она не знала своей маленькой кузины, хотя Барбалэ, вынянчившая Нину Джаваху и перешедшая после ее смерти в дом Кашидзе, много рассказывала девочке о покойной. Тамара с жадностью слушала и ее, и мои рассказы. Особенно мои, конечно…

Впрочем, что бы ни рассказывала я ей, она слушала с одинаковым интересом. Восприимчивая, горячая натура девочки жаждала все новых и новых впечатлений. Ко мне она привязалась с необыкновенной преданностью и слушалась меня во всем беспрекословно.

Так, однажды утром, войдя в ее спальню, я увидела старую Барбалэ, стоявшую на коленях перед постелью княжны и с трудом натягивавшую чулки на ее стройные ножки, которыми она непрерывно болтала и дрыгала.

– Что это такое? – с удивлением воскликнула я при виде этой картины. – Как, Барбалэ, вы одеваете такую большую девочку?

– Княжна не может одеваться сама, – покорно отозвалась старуха.

– Полно, Барбалэ! Наверное, у вас есть неотложные дела на кухне, – тоном, не допускающим возражений, сказала я ей, – ступайте же туда, а вашу княжну я одену сама.

И, взяв чулок из рук служанки, я уже готовилась натянуть его на маленькую ножку Тамары, как вдруг она неожиданно вскочила с постели и со смехом отскочила от меня:

– Нет-нет, мадемуазель Люда. Я не позволю вам! Вы слишком хороши для роли служанки.

– А Барбалэ? – серьезно спросила я. – Не находите ли вы, Тамара, что она слишком стара, чтобы исполнять ваши причуды?

Девочка вспыхнула до корней волос, но все-таки еще не хотела сразу сдаваться.

– Барбалэ – служанка, – смущенно произнесла она.

– Да, вы правы. Она служанка, старая служанка, притом вынянчившая два поколения домов Джаваха и Кашидзе. Так неужели же в награду за свою честную, долгую службу она не годится ни на что иное, как для удовлетворения прихотей балованной девочки, только потому, что эта девочка знатного княжеского рода, а она, Барбалэ, бедная старуха?

– О, мадемуазель Люда! – вскричала Тамара со свойственной ей живостью. – Я не знаю, насколько вы правы, но я очень люблю, когда вы так говорите. Ваш голос звучит как студеный горный родник, а глаза ваши – точно у небесного ангела. Я сделаю все, что вы захотите, только бы не было у вас этой складочки между бровями! Она делает ваше лицо страдальческим, мадемуазель Люда, а я не хочу видеть вас страдающей и несчастной. Я люблю вас, так сильно люблю! Почти наравне с дедушкой Кашидзе! Андро говорит, что я люблю дедушку за то, что он богат и даст мне много-много золота… Андро лжет, но я не могу доказать ему этого, зато я могу доказать, что вас я люблю совершенно бескорыстно – ведь вы мне ничего не дадите, ни золота, ни драгоценностей, а я люблю вас так крепко, что едва ли сумею вам это высказать…

Ее наивный лепет трогал меня до глубины души. В этой своеобразной, необузданной девочке было много хороших, светлых сторон. Особенно симпатичным было в ней умение держать данное слово.

– Я родом из князей Кашидзе, – говорила она с гордостью в ответ на мои похвалы по этому поводу, – а князья Кашидзе славятся умением держать свои обещания!

Действительно, свое слово она держала свято, и это несомненно красило ее внутренний облик.

С этого дня Барбалэ уже не приходила раздевать и одевать Тамару. Я одержала первую победу над баловницей-княжной.

Два обстоятельства, однако, несказанно волновали и заботили меня. Первым из них была непримиримая вражда между Андро и Тамарой, а вторым – полнейшая невозможность заставить маленькую княжну учиться.

На первое я уже махнула рукой, признав свою полную беспомощность в этом деле. К тому же Барбалэ шепнула мне, что князь Кашидзе думает отослать своего внука в полк, под начальство князя Джавахи, чтобы приучить мальчика к выправке и дисциплине, необходимой для военного.

Зато леность княжны и ее полнейшее нежелание приняться за книги доводили меня до отчаяния. Смешно сказать, взрослая четырнадцатилетняя девочка не умеет читать!

Однажды, перебирая свои вещи в присутствии Тамары, которая была большой охотницей до этого, я вынула книгу – один из романов Купера с изображением индейцев на обложке.

– Ах, что это за картинка, душечка? – восторженно всплеснула она руками и так и впилась в книгу загоревшимся от любопытства взглядом.

Я объяснила.

Тогда она стала быстро переворачивать страницу за страницей, отыскивая новые и новые картинки.

– Какие смешные коричневые люди, – изумлялась она, – а вот и белый! Это вождь? Да, мадемуазель Люда?

– Да, это охотник. Его звали Зверобоем. Хотите узнать о нем подробно, Тамара?

– О да! – так и вспыхнула она от удовольствия. – Скорее, скорее прочитайте мне все это, мадемуазель!

– Нет, Тамара, я не буду читать вам эту книгу, – твердо ответила я.

Она мгновенно побледнела, потом густо покраснела, как это случалось с ней в минуты острых припадков гнева, и, вызывающе вскинув на меня свои яркие черные глаза, спросила:

– Почему вы не хотите мне читать? Вы, верно, не любите меня больше? Конечно, меня нельзя любить, потому что я постоянно ссорюсь с Андро… Да, я знаю, вы меня не любите… Да-да!..

– Успокойтесь, Тамара, – спокойно произнесла я, кладя руку на ее головку, – я и не думаю сердиться на вас и люблю вас не меньше прежнего. Я просто хочу, чтобы вы выучились читать сами и без моей помощи прочли эту книгу.

– Я не могу, мадемуазель Люда, – прошептала она беспомощно и уныло.

– Нет слова «не могу», Тамара, – возразила я, ободряя ее улыбкой, – это слово выдумали слабые, беспомощные люди. Я надеюсь, что смелая и умная княжна Кашидзе не захочет походить на них!

– О, мадемуазель Люда, – вся вспыхнув от моей похвалы, вскричала самолюбивая девочка, – вы думаете обо мне лучше, чем я этого стою!

– Я думаю о вас так, как вы этого заслуживаете, Тамара, – ответила я, все еще не переставая улыбаться, – и надеюсь, вы не заставите меня раскаиваться в этом!

Горячий поцелуй был мне ответом.

В тот же день мы сели за работу, несмотря на явные насмешки Андро, подсматривавшего за нами, и через каких-нибудь две-три недели княжна, захлебываясь от восторга, читала «Зверобоя», сначала с трудом, потом все увереннее и увереннее.

– Вы маленькая волшебница! – в тот же день за обедом сказал мне князь Кашидзе с любезной улыбкой. – Покажите мне ту магическую палочку, которая превратила мою дикую, непокорную козочку в смирную овечку!

– О, Никанор Владимирович, вы заблуждаетесь! – поторопилась я отклонить похвалу старика. – Тамара еще далеко не представляет собой того, чем я бы хотела ее видеть… Не правда ли, Тамара? Мы будем еще долго-долго совершенствоваться с вами, не правда ли?

Веселый взгляд и ласковая улыбка были мне ответом – взгляд, от которого всем сразу стало светло и радостно. Один Андро сидел молчаливый и угрюмый и враждебно смотрел исподлобья своими мрачными, недобрыми глазами.