Текст книги "Люда Власовская"

Глава X. Примирение

С этого дня князь Андро стал быстро поправляться. Он уже вставал с постели и ходил по комнатам, опираясь на мою руку. Синие очки, надетые на его больные глаза, и выбритая наголо голова совершенно изменили внешний облик мальчика.

Но и его внутренний образ круто переменился. Тихий и молчаливый, бродил он по всему дому, стараясь как можно ласковее отвечать на вопросы, задаваемые ему сестрой и слугами. Деда он еще не видел: князь умышленно не попадался внуку на глаза, чтобы дать ему оправиться и окрепнуть.

Андро не приказывал больше слугам тем прежним требовательным тоном, к которому так привыкли все в доме. Напротив, его голос теперь звучал просительно и мягко.

Ко мне князь Андро относился исключительно. Он не благодарил меня за заботы о нем, не ласкался ко мне, но в его глазах, устремленных на меня, была видна такая беззаветная преданность, что один этот взгляд несчастного одинокого ребенка вознаграждал меня за все, что я сделала для него.

И старик Кашидзе понял свою вину по отношению к Андро. Я передала ему весь мой разговор с юношей, и добрый, справедливый, хотя и своенравный князь дал мне слово приласкать внука.

– Я виноват во всем произошедшем, Люда, – произнес он с глубоким раскаянием, – если бы я больше любил его и предоставлял ему хотя бы умеренный комфорт, в котором он нуждался, то мальчик не польстился бы на злосчастные чужие червонцы и не совершил бы свой безумный поступок, причинивший ему столько страданий. Значит, я кругом виноват, один я! Мне жаль только, что я так долго не понимал Андро… Но вы, Люда, неопытная, юная девушка, почти ребенок, вашим чуткими умом и сердцем сумели проникнуть в самые глубокие недра этого странного существа и заново создать его! Хвала вам, Люда! Благослови вас Бог, милое дитя, за то добро, которое вы принесли под кровлю старого Кашидзе!

Я уклонилась от дальнейших похвал старика и повела его к Андро.

– Ну вот ваш внучек, князь, – весело сказала я, вводя старика в комнату мальчика. – Как вы себя чувствуете сегодня? – обратилась я к больному.

– Да, как ты себя чувствуешь, Андро? – произносивший эти слова голос старого Кашидзе задрожал от волнения.

Андро ничего не ответил… Что-то неуловимо трогательное промелькнуло в его обезображенном ожогами безбровом лице и вдруг сделало это лицо необыкновенно милым и по-детски добродушным. И смуглая исхудавшая рука юного князя потянулась к деду.

– Дитя мое! – вне себя от душившего его волнения вскричал старик. – Простишь ли ты меня когда-нибудь за то, что я не понимал тебя, мой Андро?..

Спазм перехватил ему горло… Он не мог продолжать… Что-то точно подтолкнуло старика навстречу внуку, и оба князя Кашидзе, молодой и старый, сжав друг друга в объятиях, зарыдали сладкими, горячими, облегчающими душу слезами.

* * *

– Что ты делаешь, Тамара?

– Я рву розы для Андро и думаю, много думаю, мадемуазель!

– О чем же ты думаешь, моя дикарочка?

Тамара мечтательно произнесла:

– Я думаю о том, существуют ли еще на земле добрые феи…

– Что навело тебя на эту мысль, дитя мое?

– Не что, а кто! Прошу не смешивать, мадемуазель, – поправила она меня, строго погрозив пальцем. – Меня навела на эту мысль одна молодая, красивая фея, которую я люблю всеми силами души! Эта фея поселилась в одном большом доме, где царила злоба, ненависть и вражда… Там только и умели, что сердиться, негодовать и ненавидеть. Но когда внезапно добрая фея проникла в дом, то своим кротким, прекрасным лицом и милым голосом она разом рассеяла вражду и злобу, и их заменили кротость и ласка.

– О-о, маленькая плутовка! – привлекая ее к себе, со смехом воскликнула я. – Где ты научилась так поэтично льстить?

– Я вовсе не льщу, мадемуазель, – серьезно ответила она. – Что же касается поэзии, то это мое чувство к вам вдохновило меня! Однако мой букет готов. Идемте же к Андро, моя милая фея!

– Идем, моя маленькая дикарочка, – в тон ей подхватила я, и мы, крепко обнявшись, пошли к дому.

Андро ждал нас, сидя с дедом в большой, светлой гостиной – лучшей комнате во всем старом доме. Он почти выздоровел, только голова еще не совсем зажила, да слабость после болезни вынуждала его подолгу сидеть на одном месте.

– Вот тебе цветы, Андро! Это розовые кусты шлют тебе привет! – вскричала Тамара и со смехом бросила букет на колени выздоравливающего.

Он схватил пучок пурпуровых и белых роз и спрятал в нем свое просветленное лицо.

– Как ты добра, Тамара! – услышали мы его смущенный лепет. – Право, – продолжал он в порыве радости, – я начинаю благословлять мою злосчастную болезнь, без которой я не мог бы узнать, как все вы добры ко мне и как любите меня! Даже червонцы Иринии меня не радовали так, как ваша любовь и забота обо мне!

– Дитя мое, не говори об этих проклятых червонцах, чуть было не отнявших у тебя жизнь, – с волнением прервал внука старый князь, – и знай, что твой сердитый дедушка сумеет исправить свою вину пред тобой и без помощи чужого золота… Отныне ты так же богат, как и твоя сестра, Андро, так как половина моего состояния принадлежит тебе… Надеюсь, дорогая моя, ты не пожелаешь обидеть брата и поделишься с ним? – обратился он к внучке, прелестное, цветущее личико которой было полной противоположностью изможденному, исхудавшему лицу ее брата.

– О-о, дедушка! И не грешно тебе говорить так! – со вспыхнувшими от негодования глазами воскликнула княжна.

Но Андро, казалось, не слышал того, что говорили вокруг… Он смотрел через раскрытое окно куда-то вдаль, на голубое небо и далекие горы, белевшие пеной своих снеговых вершин на прозрачной синеве горизонта. О чем думал молодой князь, я не могла догадаться, но я уверена, что никакие червонцы, никакое золото не занимали теперь его мысли.

Глава XI. Два всадника. – Неожиданная новость

Стоял теплый южный вечер, один из тех июльских вечеров, которые нежно ласкают кавказскую природу, утомленную страшными грозами, так безжалостно потрясавшими ее.

Удушливая до сих пор атмосфера, насыщенная электричеством, теперь стала свежей и душистой, как самые нежные благоухающие цветы.

Гори готовился ко сну. Солнце уже закатилось, оставив на небе пеструю ленту вечерней зари.

Я стояла с Тамарой у окна и рассказывала ей о других июльских вечерах, таких же теплых и благоуханных вечерах моей родной Украины.

Стук лошадиных копыт гулко раздался в каштановой аллее, ведущей к дому, и мы увидели двух всадников, во весь опор приближающихся к крыльцу.

В одном из них, статном, высоком красавце с седыми кудрями, сидевшем на вороном коне, я сразу узнала князя Георгия Джаваху; другого, одетого в национальный костюм горца, бронзового от загара старика, я не знала. Но по богатой одежде прибывшего, по драгоценной оправе его оружия, заткнутого за пояс, я поняла, что незнакомец должен был быть не простым лезгином.

– Это дядя Георгий и Хаджи-Магомет, – шепотом пояснила Тамара, кивнув на всадников. Потом, высунув из окна свою кудрявую головку, она звонко прокричала: – Добрый вечер, дядя Георгий! Добрый вечер, дедушка Магомет! Будьте благословенными гостями под нашей кровлей!

Князь Георгий молча кивнул Тамаре с грустной улыбкой (он всегда так улыбался девочкам, напоминавшим ему его покойную Нину), а старик Магомет ласково ответил ей по-грузински:

– Спасибо на добром слове, белая пташка садов Аллаха! – и юношески быстро и легко спрыгнул с седла, передав поводья подоспевшим слугам.

Через минуту они оба были в гостиной, радушно принятые хозяином дома.

– Мы приехали к тебе по делу, дядя! – начал князь Джаваха, усаживаясь на низкой тахте, покрытой коврами. – У дедушки Магомета стряслось несчастье. Бек[29]29
  Бек – знатный человек, князь, господин.


[Закрыть] Израил, муж его дочери, мой брат по свойству, лежит больной в его сакле. Самые мудрые знахари отказались лечить его по настоянию муллы, которого он разгневал… А наши лекари ни за что не согласятся отправиться далеко в горы, чтобы пользовать молодого бека. Хаджи-Магомет приехал ко мне за помощью… Я рассказал ему об одной молоденькой девушке, умеющей лучше всяких докторов оказывать помощь больным… Я уверен, что доброе христианское сердце этой девушки откликнется на призыв о помощи, не правда ли, Люда?

Проницательные глаза князя вопрошающим взглядом остановились на мне.

Я вспыхнула до корней волос, поняв, что речь идет обо мне.

– Вы хотите, князь Георгий, – начала я робко, – чтобы я поехала в горы?

– Я ничего не хочу, Люда, – поспешно проговорил он, – я только взываю к вашему милосердию! – и глаза его молили без слов.

И этому взгляду, этим глазам, так живо напомнившим мне глаза моего покойного друга, я не могла противиться.

– Я не знаю, сумею ли я выходить больного бека, – произнесла я нерешительно, – но я попытаюсь свято выполнить возложенную на меня задачу.

– О, иного ответа я и не ожидал от вас, Люда! – горячо воскликнул князь и, обращаясь к Хаджи-Магомету, сказал:

– Кунак[30]30
  Куна́к – друг, приятель.


[Закрыть] Магомет! Ты можешь благодарить Аллаха за его великую милость: эта девушка принесет счастье твоей сакле, если поедет за тобой. Клянусь тебе!

Хмурое, суровое лицо старого горца разом прояснилось. Он встал со своего места, подошел ко мне и, положив мне на голову свою сухую, морщинистую руку, произнес торжественно и важно:

– Да хранит тебя Аллах! Да просветит он ум твой, да укрепит тебя, мудрая девушка, отмеченная пророком!

– Ага Магомет, – ответила я, смущенная его похвалой, – ни мудрости, ни ума во мне нет, и если я облегчала страдания Андро, то только потому, что Господь помогал мне в этом.

– Аллах один у магометан и у русских, и велика сила Его во всякое время! – набожно произнес старый татарин. – Жизнь Израила в руках Аллаха и Магомета, пророка Его! Я приехал к кунаку Георгию за лекарем в Мцхету. Кунак Георгий привез меня в Гори к русской девушке, умеющей исцелять раны… Он сказал мне, что русская девушка ухаживала за больным Андро, что она возьмется ухаживать за умирающим беком и принесет ему облегчение.

– Сам Бог спас Андро… Я только оберегала его покой, насколько могла, – возразила я.

– Молчите, Люда, – шепнул мне князь Джаваха, – не отнимайте надежды у старика. Видите, как он верит в вас. Собирайтесь-ка в дорогу, дитя мое, и да поможет вам Бог. Больной Израил – мой друг и брат, и вы замените ему меня, так как сам я пока не могу оставить полк, но скоро я приеду за вами.

Князь Никанор Владимирович неохотно отпускал меня.

– Я готов выписать лучшего врача из Тифлиса, – говорил он сварливо, – лишь бы Люда не уезжала в это глухое татарское захолустье! Что может сделать она – слабенькая девушка, когда, может быть, дни бека Израила уже сочтены?

Но Хаджи-Магомет и слушать не хотел об иной помощи.

– Я хочу, чтобы русская девушка помогла Израилу, и я верю, что волей Аллаха она поможет ему, потому что я вижу печать Аллаха на ее челе.

– Поезжайте, Люда, – уговаривал меня в свою очередь князь Георгий, – должно быть, судьба покровительствует вам в деле лечения. Вы выходили Андро, стоявшего на краю могилы. Князь Кашидзе писал мне о несчастье с его внуком и о вашем уходе за ним. Лучшего лекаря бек Израил не найдет.

Мне оставалось только согласиться. Сборы в дорогу были недолги. После ужина Тамара помогла мне одеться в ее платье (в моем городском костюме было очень неудобно пускаться в путь), и мы все вместе вышли на крыльцо – и хозяева, и гости. Нас ожидали три лошади, которых держали в поводу слуги Кашидзе. Мне дали смирного и выносливого коня, на котором я должна была совершить мой долгий путь в горы.

В национальном татарском костюме, заимствованном у княжны Тамары, я очень мало походила на прежнюю Люду Власовскую, и, наверное, мои подруги-институтки не узнали бы своей Галочки в этом молоденьком джигите в голубых шароварах и белом бешмете, туго подпоясанном черненым золотым поясом с пристегнутым к нему серебряным кинжалом. Только низенькая, надвинутая на лоб грузинская шапочка с пришитой к ней прозрачной фатой указывала на то, что я не горец-джигит, а девушка.

– Душечка мадемуазель! Красавица! Прелесть моя! – прыгала вокруг меня княжна Тамара. – Ну вот, вы – настоящая горянка! И какая красавица вдобавок!.. Только мне будет скучно без вас, душечка! – через минуту шептала она уже сквозь слезы.

– Не тоскуй, княжна, – вмешался дед Магомет, приглаживая рукой черные кудри девочки, – твоя подруга волей Аллаха скоро вернется в ваш дом.

– Береги ее, дедушка Магомет! – серьезно, тоном взрослой, произнесла девочка.

– Аллах сбережет ее лучше меня! – торжественно ответил старик.

– Прощай, Тамара! Прощай, моя дикарочка. Я надеюсь, что ты будешь умницей без меня, – прибавила я, целуя моего юного друга.

– Я надеюсь, мадемуазель! Только не гостите слишком долго в ауле Бестуди! Мы соскучимся без вас.

– Прощайте, Андро, – обратилась я к мальчику, тоже вышедшему под руку с дедом на крыльцо проводить меня.

– Прощайте, мадемуазель Люда! – тихо произнес он, пожимая мою руку. – О, как грустно, что вы уезжаете от нас!

– Я скоро вернусь, Андро.

– Когда вы вернетесь, розы, наверное, уже отцветут! – меланхолично произнес мальчик.

– Зато ваши больные глаза к тому времени поправятся, Андро! – весело сказала я, стараясь рассеять его грусть.

Старая Барбалэ вынесла мешок с провизией и домашнюю аптечку и привязала их к седлу Хаджи-Магомета.

Я с помощью князя Георгия вскочила на лошадь.

– Прощайте! Все прощайте! – стараясь держаться весело, говорила я.

– Храни вас Бог! – отвечали мне с крыльца провожатые.

Тамара сбежала со ступеней и повисла на моей шее.

Хаджи-Магомет дал знак трогаться, и наши лошади одна за другой шагом двинулись со двора.

Я оглянулась назад. Князь Кашидзе все еще стоял на крыльце с обоими детьми и старой Барбалэ. Я кивнула им головой, и вдруг мое сердце сжалось в груди… Как мало времени провела я под гостеприимной кровлей моих хозяев, но как горячо успела привязаться к ним!..

И старый князь, и его внуки стали мне родными…

«Когда вы вернетесь, мадемуазель, розы, наверное, уже отцветут», – прозвучал в моей голове печальный голос Андро.

«Пусть отцветут розы, мой милый мальчик, – отвечало ему мое сердце, – но никогда, никогда уже не зачахнут те добрые семена, которые заброшены в твою юную душу!»

Мне невольно вспомнилась другая такая же ночь, когда я в сопровождении князя Георгия подъезжала к еще не знакомому мне дому Кашидзе. Теперь я со стесненным сердцем покидала этот дом, ставший мне таким родным и милым. Если бы не желание угодить отцу моей Нины и не доброе дело, ожидавшее меня в далеком горном ауле, я бы никогда не решилась покинуть моих новых друзей – старого князя, Тамару, Андро…

Глава XII. Дальний путь. – В горном ауле

Мы ехали около двух часов живописным берегом Куры. Мои спутники молчали, погруженные каждый в свои думы. Я слегка задремала, вполне положившись на спокойствие и разум моего коня.

Не доезжая до Мцхеты, князь Георгий покинул нас и ускакал в станицу. На прощание он крепко пожал мне руку и пожелал успеха.

Я и Хаджи-Магомет продолжали путь. Скоро низменная долина Куры сменилась возвышенностями, и мало-помалу мы вступили в горы.

– Не устала ли, госпожа? Не хочет ли она переночевать в духане[31]31
  Духа́н – кабачок, харчевня.


[Закрыть]? – нарушил наконец молчание Хаджи-Магомет.

Я действительно смертельно устала и мечтала о мягкой постели в спокойной комнатке.

Через каких-нибудь полчаса мы достигли духана, приютившегося у самого подъема на кручу, и я, отказавшись от ужина и удалившись в крохотную комнатку для приезжих, уснула как убитая под гостеприимной кровлей харчевни.

На заре Хаджи-Магомет разбудил меня, и мы снова пустились в путь на отдохнувших за ночь конях. Я долго не забуду это утро…

Впереди, по бокам и сзади нас теснились горы. Их каменные громады, покрытые кустарниками, упирались, как мне казалось, в самое небо. Там и сям мелькали пестрые головки южных цветов самых нежных оттенков. Солнце купалось в перламутровом облаке, даря свои улыбки горам и небу, земле и безднам, открывавшим свои чудовищные пасти по краям дороги.

– Положись на милость Аллаха и мудрость коня, – сказал Хаджи-Магомет, заметив, как я со страхом кошусь на черные пропасти.

Мне было жутко ехать по этому непривычному для меня пути. Голова моя кружилась, сердце замирало…

Между тем Хаджи-Магомет, желая, должно быть, развлечь меня и увести от мыслей об опасности, нарушил молчание.

– Волей Аллаха, – начал он, – у старого Магомета были две дочери. Одна из них, старшая, Марием, презрела законы Аллаха и Магомета, пророка Его, и перешла в веру урусов[32]32
  Урусами горцы называют русских, грузин и вообще всех христиан.


[Закрыть]. Знатной княгиней стала красавица Марием… Но недолго радовалась она своему счастью: черный ангел прилетел за нею и унес ее в чертоги Аллаха… Другая дочь, Бэлла, веселая птичка, радость очей моих, нашла себе счастье: сын знатного наиба[33]33
  Наи́б – старшина селения.


[Закрыть], молодой бек Израил, пленился ею и взял ее в жены. Семь лет живут они душа в душу, но враг людей и Аллаха, дух мрака и злобы – шайтан позавидовал людскому счастью: он не дал им потомства… Семь лет живут молодые супруги, не имея детей. Старый наиб, отец бека, требует от сына, чтобы он взял себе еще и другую жену из нашего или чужого аула, но Израил не хочет. Израил любит одну Бэллу и не возьмет иной жены… Старый наиб разгневался на сына, так разгневался, что прогнал его из своего поместья, и Хаджи-Магомет принял бека и дочь свою в своей скромной сакле… Теперь Израил болен, сильно болен, но всесильный Аллах сохранит его для его друзей!..

Хаджи-Магомет смолк и погрузился в свои думы…

Трое суток пробыли мы в дороге, проводя ночи в седле, встречая и провожая глазами солнце, улыбавшееся нам из-за горных хребтов. Нам попадались на пути лезгинские аулы с маленькими, точно прилипшими к склонам гор, как гнезда ласточек, саклями. Женщины и дети высыпали на улицу при нашем появлении и, без церемоний указывая на нас пальцами, тараторили что-то на своем непонятном для меня языке. Наконец к концу третьих суток мы достигли аула Бестуди, прилепившегося к горному склону и повисшего над самой бездной, из-за чего он казался неприступным. Лучшей крепости нельзя было представить. Сама природа укрепила аул со всех сторон, закрыв его горами и разбросав вокруг чернеющие, как ночь, пропасти.

Был праздник. У порогов саклей сидели разряженные горянки в пестрых бешметах, сплетничая и переругиваясь между собой, как объяснил мне Хаджи-Магомет.

Они с удивлением оглядывались на меня и что-то кричали моему спутнику, на что он отвечал им сдержанно и угрюмо.

У крайней сакли, приютившейся под нависающей скалой, Хаджи-Магомет соскочил с коня и помог мне сойти на землю. Потом он за руку ввел меня в саклю и, приостановившись по обычаю его племени на пороге и низко кланяясь, произнес торжественно и важно:

– Будь благословенна, госпожа, в доме старого Магомета!

Едва я переступила порог сакли, как была буквально оглушена царившим в ней шумом. Удушливый дым кальяна, любимого на Востоке устройства для курения, столбом стоял в воздухе, мешая дышать и видеть в двух шагах от себя. Сквозь этот дым, евший мне глаза, я с трудом могла различить находившихся в сакле людей.

Они были в праздничных платьях богатых горцев, с хмурыми, гордыми лицами и седыми усами. Но двое из них особенно привлекли мое внимание. Один, очень важный на вид, в затканном серебром и золотом бешмете, поражал своей важной осанкой и роскошью наряда. Так мог выглядеть только знатный и богатый бек.

Другой, который что-то сердито и громко доказывал, был сморщенный, худой, желтый, отвратительный на вид старикашка в белой чалме и длинной мантии до пят, без какого-либо оружия и золота на платье.

Позднее я узнала, что это мулла, ревностный хранитель магометанства в своем ауле и закоренелый фанатик в душе. Первый же старик оказался наибом селения, отцом больного бека.

Все шумно спорили о чем-то, некоторые при этом немилосердно дымили длинными трубками кальяна с ароматическим курением. А в темном углу сакли на пышных коврах и шкурах горных оленей, среди груды подушек метался и стонал какой-то человек.

Я нерешительно остановилась посреди комнаты и во все глаза смотрела на говоривших.

– Что надо девушке? – совершенно чисто по-русски произнес мулла резким, неприятным голосом.

– Русская девушка, – ответил Хаджи-Магомет, вошедший следом за мной, – пришла помочь моему названому сыну в его болезни.

– Беку Израилу никто не может помочь, кроме Аллаха, – произнес тот же скрипучий голос. – Но и Аллах не поможет ему, потому что он презрел его законы и не хочет исполнить Его волю.

– Хаджи-Магомет, – торжественно произнес нарядный джигит также по-русски, должно быть, чтобы я могла понять его речь, – Хаджи-Магомет! Я не хочу вражды, ты видишь! Я пришел к тебе с протянутой рукой, потому что свято храню обеты дружбы! Ты мой кунак, Хаджи, а кунаки не грызутся между собой, как лесные звери. Мое требование справедливо… Сам Аллах вселил его в мое сердце! Слушай, Хаджи, я пришел к тебе еще раз. Скажи твоей дочери отпустить моего сына с миром. Пусть мой сын найдет себе другую жену, а Бэлла останется в твоем доме, если не желает делить сердце Израила с другой. Ты знаешь, Хаджи, что Аллах не благословил их брак потомством, а Израил последний в роду. Если у него не будет сына, славный род вымрет и погаснет, как алая заря на вечернем небе. И не будет больше храбрецов Меридзе среди горных теснин Дагестана!.. Уговори же Бэллу уступить волей, Хаджи, чтобы не заставлять нас прибегать к силе!

Магомет-бек выслушал речь бека Меридзе, не проронив ни слова, только губы его заметно побелели от гнева да бешено сверкали из-под седых бровей его юношески живые, огненные глаза.

– О чем ты хлопочешь, наиб-ага? – спросил он спокойно. – Твой сын борется со смертью. Не лучше ли подождать его выздоровления и спросить его самого, желает ли он взять себе другую жену, кроме Бэллы.

– Хаджи-Магомет! – сердито вскричал наиб. – Мой сын поражен безумием… Шайтан затемнил его рассудок. Он хочет того, что не дается Аллахом… Его болезнь – наказание, посланное ему за его упорство перед законами нашей страны. Сам мулла, посредник между людьми и Аллахом, говорит это!

Едва только замолк старый бек, как человек, лежавший на коврах и подушках, застонал и заметался сильнее. Я инстинктивно приблизилась к нему и склонилась к лицу больного.

Это был совсем молодой горец, с правильным и тонким, как у девушки, лицом. Черные усики и черные, воспаленные от жара глаза резко выделялись на бледном, исхудалом лице. Ему было на вид лет двадцать с небольшим, и он казался необыкновенно женственным и нежным. Он удивленно вскинул на меня глаза и снова заметался в жару.

– Вы говорите по-русски? – спросила я его тихо, чтобы не быть услышанной сидевшими в кунацкой стариками.

– Да, – произнес он, – русские – мои друзья, я люблю русских и породнился с ними…

– Чем вы больны? – спросила я горца.

– Я не знаю. Аллах поразил все мое тело… Мне хочется отдохнуть, задремать немного… А они так кричат и шумят здесь… И не дают забыться ни на минуту…

– Попросите Хаджи-Магомета прогнать их!

– О, это невозможно! Гость – священная особа в доме, гостя нельзя прогнать. Это было бы самое страшное оскорбление среди горцев. За такое оскорбление у нас рассчитываются пулей…

– Но они вас мучают, Израил!..

– Мои мучения не так ужасны!.. Моя жена страдает больше!.. О, как они ее истерзали, – зашептал он, сверкая лихорадочными глазами из-под черных бровей. – Бедная горлинка! Бедная ласточка! Она уже перестала смеяться… Не слышно больше ее звонкого голоса… Милая крошка!..

И при этих словах, обращенных к кому-то отсутствующему и дорогому, молодой бек преобразился: нежная улыбка осенила его изможденное страданием лицо. Глаза засияли любовью и лаской. Но это длилось мгновение, не больше. Вслед за этим он судорожно схватил мою руку и, с трудом приподнявшись на локте, зашептал быстро-быстро, вперив вдаль страшный, испуганный, почти безумный взор:

– Они убьют ее… мой отец и мулла… Они не простят ей того, что она не хочет уступить меня другой жене… О, как это ужасно!.. Аллах отклонил от нас свои взоры… Бедная Бэлла, бедная козочка горного ущелья! О, если бы я мог защитить ее!.. Моя винтовка бьет без промаха… Мой кинжал не согнулся бы ни об какого врага… Пусть мулла только встанет на ее дороге… О, лишь бы скорее поправиться!.. Теперь я не защитник Бэллы, я сам слаб и беспомощен… О, госпожа, – взмолился он, весь дрожа от волнения, – спаси меня! Дай мне такое снадобье, от которого мои ноги стали бы по-прежнему сильны и быстры, как у лани, а глаз верен и меток, как у горного орла! О, госпожа, тогда бек Израил всю жизнь будет твоим слугой!

– Успокойтесь, Израил, я исполню все, что вы хотите, только лежите спокойно и не мешайте мне лечить вас!

С этими словами я вынула из моей аптечки, внесенной в саклю Хаджи-Магомета, лекарства и флягу с крепким вином и приступила к делу.

Между тем крики в сакле все усиливались. Наиб и мулла громко спорили с хозяином, вовсе позабыв о присутствии больного.

Тогда я вышла на середину кунацкой и, обращаясь к наибу, сказала:

– Послушай, ага, мир и покой должен царить в доме, где есть больные. Ты потеряешь сына, если не позаботишься о его спокойствии.

– Как может русская девушка, дитя по возрасту, учить старого бека, наиба селения? – сурово произнес старик.

– Русская девушка, – невозмутимо продолжала я, – желает блага твоему сыну, наиб! Ведь если ты лишишься сына, твой славный род Меридзе прервется… Не ты ли сам только что говорил об этом?

– Ты мудрое дитя, – произнес наиб уже намного благосклоннее, – сам Аллах вещает твоими устами! – И он знаком приказал присутствующим смолкнуть.

Ненадолго, однако, воцарился мир и покой в кунацкой. Увидев, что я прикладываю флягу к губам больного, бек поднялся со своего места, задержал мою руку и сказал, сердито нахмурив брови:

– Остановись, девушка. Правоверным вино запрещено Кораном!

– Вино запрещено Кораном как удовольствие и лакомство, – твердо ответила я, – но больному, нуждающемуся в нем для подкрепления сил, оно может быть дозволено.

– Ты судишь как уруска, а не как правоверная, – вмешался мулла, покачивая своей крупной головой в белой чалме. – Я, служитель Аллаха и Магомета, пророка Его, запрещаю тебе, девушка, осквернять вином уста правоверного! – и с этими словами старик выхватил из рук моих флягу и, ударив ею о земляной пол сакли, разбил ее вдребезги.

Израил еще сильнее заметался и застонал на своем ложе. Его тело горело как в огне, дыхание с трудом вылетало из запекшихся губ, расширенные глаза, впившись в одну точку, мрачно горели. Видно было, что молодой горец страдает невыносимо.

Мне было бесконечно жаль его. Я поняла, что в присутствии горцев бессильна хоть сколько-нибудь помочь ему, и потому, выйдя на середину сакли, твердо сказала:

– Уважаемые беки! Хаджи-Магомет привез меня сюда по желанию генерала Джавахи, чтобы помочь вашему больному соплеменнику. Я знаю, что один Бог спасает, милует и избавляет от смерти… Я, слабая девушка, не смею надеяться на свои силы, но я прошу вас дать мне хотя бы попробовать помочь юному князю. Мне сказали, что знахари аула отказались лечить бека, потому что, по мнению муллы, часы его сочтены… Но и мулла не пророк, и он может ошибаться… Я прошу только оставить нас одних в сакле, чтобы шум и споры не беспокоили больного бека!

Едва я замолчала, как все они заговорили разом, сильно жестикулируя и громко выкрикивая слова. Потом, накричавшись вдоволь, старик в чалме поднялся со своего места и, приблизившись ко мне, сказал:

– Слушай, девушка, что я скажу тебе… Аллах велик и могуществен, и нет ничего сильнее Его над миром. Аллах открыл мне, своему слуге, что бек Израил должен умереть, потому что прогневил великого Аллаха и Магомета, пророка Его! И бек Израил умрет с зарею. Так решено у престола Аллаха, и черный ангел уже приближается к нему с обнаженным мечом… Я возвестил это мудрейшим старейшинам аула Бестуди, и они покорились воле Аллаха!

– Никто не знает того, что может случиться, – прервала я речь старика, – будущее закрыто людям…

– Не всем! – возразил мулла. – Сам великий пророк явился мне во сне и сказал, что бек Израил Меридзе умрет!

– Я не верю этому! – смело сказала я. – Пусть ты, мулла, и твои приверженцы думают одно, но никто не может помешать мне думать иначе!

– Ты смела, девушка, речь твоя дерзка и отважна, не забудь, что ты говоришь с избранным слугой Аллаха, – произнес мулла, сверкнув на меня своими рысьими глазами.

– А ты ручаешься, что он выздоровеет? – смерив меня испытующим взглядом, спросил наиб.

– Я надеюсь на Бога! – тихо ответила я, возвращаясь к изголовью больного.

– Этого не может случиться! Правоверные уже знают волю Аллаха, переданную им моими устами, – снова произнес мулла, уже дрожа от гнева, – и не тебе, девушка, перечить словам избранных самим пророком!

– Я говорю только то, во что верю и на что надеюсь, – сказала я спокойно. – Приходите на заре и, если найдете Израила мертвым, верьте пророчеству муллы, – обратилась я к почтенным горцам. – Если же он будет жив, отнесите это к милосердию вашего Аллаха, который может равно казнить и миловать!

– Она права, – сказал наиб, – пойдем отсюда. С зарей мы вернемся и увидим, прав ли был мулла и верно ли его пророчество.

И с этими словами один за другим они вышли из сакли.