Текст книги "Люда Власовская"

Глава VI. Бабушкины драгоценности. – Ворона в павлиньих перьях. – злополучная лезгинка

Это было накануне дня святой Тамары. Чтобы порадовать княжну, старый князь позвал несколько ее подруг и кое-кого из горийской молодежи.

Тут была тоненькая, беленькая, как сахар, Анна Глинская – дочь одного из командиров казачьих сотен, стоявших под Гори, и Даня Файн – племянница председателя городской управы, полная, рослая блондинка, и Зоя Кошелева – дочь купца, торговца рыбными товарами, и Марина Чавадзе, бледная чахоточная грузиночка, худенькая и прозрачная, как тень, и, наконец, богатая татарка Фатима Джей-Булат – дочь домовладельца из Гори, прелестная и нежная, как цветок Востока, девушка-невеста, с длинными змееобразными косами до пят, в пышном национальном наряде.

Еще задолго до прихода гостей слуги князя Кашидзе метались по комнатам, обкуривая их каким-то пряным, дурманящим голову курением.

Княжна Тамара заперлась в своей спальне с самого обеда, и я буквально терялась в догадках, что бы она могла там делать одна.

Я несколько раз подходила к дверям и бралась за ручку. Но напрасно, дверь не поддавалась. Она была закрыта изнутри на ключ.

– Тамара, откройте мне! – взывала я у порога. – Что вы там творите, маленькая колдунья?

– Чуточку потерпите, мадемуазель, душенька! – слышался из-за двери звонкий голосок. – Я вам готовлю сюрприз!

Наконец все гости съехались, и обширный дом Кашидзе сразу наполнился молодыми голосами и смехом. А юной хозяйки все еще не было.

– Где Тара? – недовольный ее отсутствием, произнес князь и чуть-чуть нахмурил свои седые брови.

– Она заперлась у себя, но я еще раз попытаюсь проникнуть в ее комнату, – сказала я и направилась туда уже с твердым намерением исполнить мое решение, но тут дверь в залу, наполненную гостями, внезапно распахнулась, и перед нами предстала княжна Тамара. Но – Боже мой! – в каком виде!..

На ней было длинное платье с тяжелым шлейфом, того старинного фасона, который носили несколько десятков лет тому назад. Ее пышные кудри были зачесаны кверху и перевиты нитями крупного жемчуга. На маленькой головке плотно сидела массивная диадема – главная драгоценность рода Кашидзе. Такое же ожерелье обвивало ее худенькую шейку, для которой тяжесть роскошного убора казалась непосильной. Кисти ее рук были украшены браслетами, пальцы – кольцами и перстнями. Гордая, самодовольная улыбка не сходила с ее губ. Она величественно раскланялась со своими гостями, обмахиваясь огромным веером из павлиньих перьев.

Гости с нескрываемым недоумением смотрели на молодую хозяйку, до неузнаваемости изуродованную этим пышным костюмом. Удивленно смотрел на внучку и старик Кашидзе, ожидая объяснения этого странного маскарада.

Несколько минут длилось молчание. Потом резкий голос Андро громко, на всю залу произнес:

– Ворона в павлиньих перьях!

Я видела, что его рябоватое лицо со шрамом вдоль щеки светилось торжествующей насмешкой. Дикий поступок сестры пришелся ему по вкусу.

Юные гости княжны старались оставаться серьезными.

Однако это им не удалось. Хорошенькая татарочка Фатима Джей-Булат, незнакомая со светскими приличиями, громко, добродушно расхохоталась и, указывая на княжну пальцем, быстро заговорила на ломаном русском языке:

– Большая… розовая птица с хвостом… Откуда прилетела? Йок, нехорошо, душечка, джаным… Прежде лучше было… Косы… кафтан… сапожки сафьяновые… А так плохо… совсем нехорошая стала джаным… Ни один джигит замуж не возьмет… верь слову Фатимы…

– Я и не собираюсь замуж! – сердито нахмурившись, отрезала Тамара, в то время как все ее лицо так и заалело краской негодования и стыда.

– Тамара, – шепнула я незаметно, проходя мимо нее, – идите сейчас же в мою комнату. Мне надо сказать вам два слова.

Она скорчила было недовольную мину. Ей не хотелось уходить из ярко освещенной залы от ее гостей, на которых, как ей казалось, она произвела неотразимое впечатление, но и отказать мне она не могла.

Через пару минут она уже была у меня.

– Как вам нравится мой костюм и мои драгоценности, мадемуазель Люда? – самодовольно спросила она.

– Я нахожу, Тара, что вы выглядите безобразно в этом наряде! – ответила я.

– Что?

Ее глаза и рот широко раскрылись. Она так и пожирала меня взглядом…

– Да. Вы напрасно надели это тяжелое платье. В нем вы кажетесь смешной маленькой старушкой! – безжалостно продолжала я. – А эти драгоценности? Они могут идти взрослой даме, но никак не девочке ваших лет.

– Вы ошибаетесь, мадемуазель, – холодно сверкнув на меня глазами, сказала княжна, – вы видели, как они все смотрели на меня? И Фатима, и Анна, и Даня – все-все! Они завидовали мне, уверяю вас!..

– Они смеялись над вами, Тара! – невозмутимо возразила я.

– О! Это уже слишком! – вскричала она, затопав ногами. – Вы это нарочно выдумываете, только чтобы досадить мне! Все вы завидуете мне, потому что у вас нет ни таких нарядов, ни таких драгоценностей! О, какие вы злые! Какие злые! И как я вас всех ненавижу!

– Даже меня, Тамара? – тихо спросила я, поймав ее руки и притягивая ее к себе. – Даже меня?

– Всех! – повторила она упрямо и, бросившись в угол тахты, залилась злыми, капризными слезами.

Я молча уселась в противоположный угол и ждала, когда она успокоится. Но так как Тамара плакала все громче и громче, то я предпочла оставить ее одну и выйти к гостям.

– Она капризничает, – тихо шепнула я в ответ на вопросительный взгляд князя Кашидзе, – самое лучшее – оставить ее в покое.

– Своенравная, избалованная девочка, но предобрая душа! – так же тихо отозвался князь. – У нее какая-то болезненная слабость – хвастаться своим богатством. Избавьте ее от этого недостатка, мадемуазель Люда, и вы сильно обяжете меня, старика, – заключил он, с чувством пожимая мою руку.

Между тем молодые гости княжны, соскучившиеся сидеть сложа руки, стали устраивать разные игры.

Ловкая и проворная Фатима так и мелькала между ними, бросаясь в глаза своим красивым личиком и живописным костюмом. Но вот послышались звуки зурны[26]26
  Зурна́ – музыкальный инструмент вроде волынки.


[Закрыть], к ним присоединилась звучная чиунгури[27]27
  Чиунгу́ри – род гитары.


[Закрыть], и полилась чудная, звонкая и быстрая мелодия, вызывающая задорное желание плясать и кружиться.

Это князь Кашидзе, чтобы порадовать внучку, позвал музыкантов-армян, составляющих доморощенный городской оркестр.

– Лезгинка! Лезгинка! – весело пронеслось в кругу оживившейся молодежи. – Мы будем плясать лезгинку! Вы позволите, князь?..

Тот, разумеется, поспешил дать свое согласие. Тогда выступила вперед Фатима. Она повела на нас своими газельими глазами, молча подняла правую руку с зажатым в ней концом белой чадры и, кокетливо прикрываясь ею, плавно заскользила по устланной коврами комнате. Но вот струны чиунгури зазвенели чаще и быстрее… И очаровательная плясунья ускорила темп… Вот она уже не скользит, а несется по комнате с легкостью бабочки, далеко разметав за собой белое облако кисейной чадры.

– Браво, Фатима! Браво! – кричат ей зрители, и она, разгоряченная и пляской, и похвалами, неожиданно прерывает танец и со смехом бросается на тахту, в круг своих подруг.

Следом выступает Анна Глинская. Эта не может внести того жара и огня, который присущ восточной девушке в исполнении ее родной пляски. Анюта выучилась лезгинке на уроках танцев в тифлисской гимназии и тщательно выделывает каждое па, но, разумеется, много уступая Фатиме в ее искусстве. Но и ей хлопали так же, как за минуту до этого – хорошенькой татарке. В самый разгар пляски в залу незаметно вошла Тамара. Она успела снять свои злополучные бриллианты и, заменив массивный бабушкин наряд простеньким белым платьем с голубой лентой вокруг талии, сразу изменилась и похорошела.

– А-a, павлин растерял свои перья и снова обратился в простую ворону, – заметив ее появление, съязвил Андро.

Но, к счастью, никто, кроме меня и Тамары, не слышал его слов.

Княжна в первую минуту показалась мне как будто смущенной и пристыженной. Но, по мере того как лезгинка все больше и больше овладевала вниманием молодежи, Тамара тоже заметно оживилась, и все ее смущение рассеялось как дым. И вдруг, неожиданно сорвав со стены бубен, она, прежде чем кто-либо из нас опомнился, пустилась в пляс. Говорят, что лучшие исполнительницы лезгинки – татарки с Дагестанских гор. Пляска Фатимы очаровала меня. Но танец маленькой княжны Кашидзе меня глубоко растрогал. Если Фатима внесла в свое исполнение весь огонь, весь жар родимого Востока, то юная Тамара была олицетворением какой-то трогательной, невинной красоты и грации. Каждое ее движение было строго выдержанно и законченно. Она не носилась вихрем, как Фатима, но, плавно извиваясь, плыла перед нами, без слов говоря своими прекрасными, горячими глазами:

«Вот видите, я какая! Злая, капризная, своенравная… Но вы любуетесь мной, несмотря на это, и не осуждаете меня, потому что, в сущности, я добра и покорна и готова исправиться, насколько могу!..»

И ее действительно нельзя было осуждать – эту полную своеобразной прелести девочку! Ее глаза горели как звезды, личико дышало такой светлой, такой детской радостью, что оно – это милое личико с неправильным ртом и крупноватым носом, казалось прекрасным в эту минуту.

Она все ускоряла и ускоряла темп и уже готовилась быстро-быстро завертеться в финале пляски, как вдруг произошло нечто, не ожидаемое никем из нас.

Я видела, что стоявший неподалеку Андро выдвинул правую ногу навстречу сестре, когда княжна, увлеченная пляской, проносилась мимо него. Я слишком поздно заметила маневр злого мальчика, чтобы успеть предупредить танцующую, которая, ничего не подозревая, с улыбкой приближалась к нам… И вдруг все ее гибкое тело резко подалось вперед и она с силой грохнулась на пол, далеко отбросив звенящий бубен. Все кинулись поднимать ее…

Мягкий ковер не позволил Тамаре сильно ушибиться, но своим падением она была смущена и унижена до слез.

– Дедушка Кашидзе! – воскликнула она, дрожа от волнения. – Что же это… Что же это такое?

Я видела, как тряслись ее губы; она готова была разрыдаться навзрыд.

Я вполне понимала ее волнение. Ловкость и грация девушек на Востоке ценятся гораздо выше красоты. Маленькая княжна славилась как лучшая исполнительница лезгинки во всем Гори, и вдруг из-за этого падения ее могли бы счесть неуклюжей и неловкой! Мне стало бесконечно жалко Тамару и, не отдавая себе отчета в том, что собиралась сделать, я бросилась к княжне, обняла ее и громко сказала:

– Не беспокойтесь, милая Тамара! Вы плясали прекрасно и доставили нам всем огромное удовольствие… И не вы виноваты, что конец пляски был так неудачен. Я видела, как Андро подставил вам ногу, чтобы вы упали…

Если бы я была в эту минуту наедине с Андро, то, наверное, не на шутку испугалась бы того выражения ненависти и гнева, каким дышало его лицо! Он сжал кулаки и наградил меня одним из тех взглядов, которые не забываются очень долго.

В тот же миг старый князь выступил вперед.

– Скажи мне, Андро, зачем ты сделал это? – прерывающимся от гнева голосом спросил он внука, и так как Андро явно не собирался отвечать, старик вывел его за руку на середину залы и громко сказал, обращаясь к притихшей молодежи:

– Видите этого мальчика, мои юные друзья? Он бич и несчастье моего дома! Последняя осетинка, которая умирает с голоду со своим сыном, счастливее меня, потому что сын ее делит с ней нужду и горе и не отнимает у нее последней радости, как это делает со мной мой внук, князь Андро Кашидзе!

Потом, обратившись к мальчику, он произнес все тем же взволнованным голосом:

– Ступай отсюда, здесь тебе не место, Андро! Ступай к слугам, может быть, они научат тебя благонравию и приличию, достойным твоего княжеского звания.

С пылающими щеками и злобно сверкающими глазами, молодой князек вышел из залы. Проходя мимо меня, он снова взглянул на меня взором, исполненным ненависти.

В ту же ночь, когда юные гости Тамары разъехались, а сама княжна, нежно простившись со мной, как будто между нами и не было никакой размолвки, ушла к себе, я спустилась в сад подышать ночной прохладой. Чудная, ароматная ночь окутала Гори. Сладкий аромат роз, которых в саду Кашидзе росло бесчисленное множество, стоял в воздухе. Где-то поблизости в кустах слышалась соловьиная трель… Я закрыла глаза, и мне живо представилась моя родная Украина с ее беленькими хатками и вишневыми садами… И там так же пахло розами и звенели соловьиные трели… Знакомое, щемящее чувство тоски охватило мою душу… Неясные милые образы, казалось, выплывали из тумана и нежно вырисовывались на фоне горийской ночи…

Я уже ощущала близость милых призраков… Я видела в лунном сиянии милый облик той, которую безвременно потеряла. Мама улыбалась мне так живо в моем воображении, что я с трудом верила, что это были только грезы, а не действительность… Вот выделяется в темнеющей дали маленький призрак моего брата. Какое трогательно-грустное личико, какая кроткая беспомощность во взгляде!.. А за ними высится стройный и прекрасный силуэт, с глазами, полными тоски и грусти, образ моей незабвенной милой княжны!..

Я упала на траву, не в силах вынести печальный рой моих воспоминаний, и громкое рыдание, вырвавшееся из моей груди, нарушило безмолвие южной ночи.

Внезапный хохот, громко прозвучавший над моим ухом, сразу отрезвил меня. Перепуганная насмерть, я быстро вскочила на ноги.

Предо мной был Андро. Он стоял, безобразный и торжествующий, в двух шагах от меня, скрестив на груди свои длинные, худые руки, и злобно смеялся.

– Зачем вы здесь? Что вы делаете, Андро? – вскричала я, инстинктивно отступая от него.

– Радуюсь, – коротко ответил он и снова залился своим резким, грубым хохотом.

В ночном полумраке, слабо освещенный сиянием месяца, он казался мне каким-то исчадием ада.

– Чему же вы радуетесь, Андро? – насколько можно спокойно спросила я его.

– О, многому! – воскликнул он, бешено сверкнув на меня глазами. – И тому, что вы так горько плакали сейчас, и тому, что вы боитесь меня! Вы же не будете отрицать, что боитесь меня! Не правда ли?..

– Почему вы так думаете, Андро? – я старалась говорить насмешливо и весело.

– Потому, что вы виноваты предо мной. Вы обидели меня и вы знаете, что князь Андро не прощает обиды никому!

– Что же сделает со мной князь Андро? – усмехнулась я. – Поразит меня своим игрушечным кинжалом перед дедушкиным домом? Так, что ли?

– Не смейте смеяться, не смейте! – закричал он, злобно топнув ногой. – Я ненавижу вас, потому что вы выдали меня сегодня! Зачем вы это сделали?

– Я не могла поступить иначе, Андро! – убежденно ответила я. – Я просто была справедлива.

– О, как я ненавижу вас за эту вашу справедливость! – злобно прошипел он. – Сегодня слуги хохотали надо мной, в то время как вы ужинали и веселились с гостями! Они смеялись над моим позором и унижали меня! И старая ведьма Барбалэ больше других! Я бы убил их всех, если б знал, что не понесу за это кары! Как бы я хотел быть суровым душманом[28]28
  Душма́н – горный разбойник.


[Закрыть], чтобы замучить вас до полусмерти, вас и мою сестричку Тамару! Она и вы – причина всех моих несчастий! Она – зло всей моей жизни… Слышите? Вы обе, и она, и вы, – мои враги, и рано или поздно я разделаюсь с вами обеими!

– Я не боюсь ваших угроз, Андро, вы видите, я смеюсь над ними! – произнесла я со спокойной улыбкой.

– Смеется хорошо тот, кто смеется последним! – в бешенстве вскричал мальчик и, прежде чем я успела ответить ему, исчез в сумраке ночи.

Я медленно побрела в дом. Войдя в мою комнату, я в изумлении остановилась на пороге.

На моей постели, зарывшись в одеяло и свернувшись калачиком, лежала княжна Тамара.

– О, как вас долго не было, мадемуазель Люда! – воскликнула девочка. – Я заждалась вас…

– Отчего вы не у себя, дитя мое? – серьезно спросила я.

– Потому что хотела быть у вас, мадемуазель, – засмеялась она, прыгнув мне на шею.

Но вдруг ее смех оборвался, и, виновато глядя на меня своими огромными глазами, она прошептала:

– Вы не сердитесь на меня больше? Вы простили меня, не правда ли?

– За что, моя дикарочка?

– За бабушкино платье и родовые драгоценности! Но мне так хотелось показаться моим гостям во всей пышности и блеске рода Кашидзе! – заключила она в свое оправдание.

– Но вы видели, конечно, что только насмешили их! – улыбнулась я.

– О да, я сразу увидела это, мадемуазель Люда, но из гордости не хотела признаться в этом, и когда вы стали уговаривать меня, то наговорила вам еще так много дерзостей!.. Простите ли вы меня, душечка?

– Я уже простила вас, Тамара!

– Тебя! – умоляюще поправила она. – О, говорите мне «ты», мадемуазель Люда, – ее нежный голосок зазвучал самыми бархатными нотками, – говорите мне «ты», если любите меня, если находите меня достойной. Помните, вы в первый же день вашего приезда сказали, что надо заслужить вашу любовь… Я так старалась добиться ее, но я, видно, еще слишком глупа… – со смешной гримаской протянула она.

– Напротив! Ты уже сделала это! Я люблю тебя! Очень люблю, моя Тамара! – успокоила я девочку.

Она взвизгнула на всю комнату и, по своему обыкновению подпрыгнув с постели, повисла у меня на шее.

– Вы любите меня! Вы любите меня! – повторяла она восторженно. – А вы не лжете, мадемуазель Люда?

– Я никогда не лгу, Тамара, – серьезно ответила я и в доказательство моих слов крепко поцеловала ее чернокудрую головку.

С минуту Тамара тихо пролежала на моей постели, но потом, когда я разделась и легла рядом с ней, она, лукаво прищурившись, спросила:

– А кто лучше всех плясал сегодня лезгинку?

– Ты, Тамара! – не задумываясь, ответила я.

– А Андро-то как бесился! – продолжала она с жаром. – Ах, мадемуазель Люда, как он зол на вас, мне говорила Барбалэ! Знаете, что он сказал про вас Барбалэ?

– Нет, не знаю, Тамара.

– Он сказал в кухне при всех слугах: «Я сделаю так, что эта нищая гувернантка долго будет меня помнить…» Он способен на любую гадость, мадемуазель Люда! Берегитесь его!

Я ответила ей, что не боюсь Андро, и рассказала о том, что произошло со мной в саду. Она выслушала меня с большим вниманием, покачивая своей хорошенькой головкой, а потом спросила:

– Зачем вы ходили в сад, мадемуазель Люда?

– Я ходила туда, чтобы на свободе подумать о тех, кого я люблю и кого уже нет со мной…

– Вы говорите о вашей матери, мадемуазель?

– Да, Тамара, и о покойном брате, и о твоей кузине Джавахе, которая была моим лучшим другом.

– Кузина Джаваха… – задумчиво произнесла Тамара. – Барбалэ говорит, что она была красавица, а по смелости и живости – настоящий маленький джигит. Правда ли это?

– Правда, Тамара! – ответила я с грустью. – Таких людей, как княжна Нина, очень мало на свете.

– О, как бы я хотела походить на нее! – искренне вырвалось из груди девочки. – Покажите мне ее портрет еще разок, мадемуазель Люда!

Я исполнила желание княжны и, сняв с шеи медальон с изображением маленькой грузинки в костюме горца, подала ей.

Она долго смотрела на изображение кузины, потом произнесла не по-детски серьезно:

– Вы правы, в ней есть что-то особенное. Такие люди созданы для того, чтобы рано умереть, не правда ли, мадемуазель Люда? – и, не дожидаясь моего ответа, она грустно прибавила: – А такие, как мы с Андро, злые и нехорошие, живут очень долго и причиняют другим много горя…

Мне вновь стало бесконечно жалко ее – эту так сердечно каявшуюся в своих проступках девочку. Я взяла из ее рук медальон с портретом Нины, взглянула еще раз на милый образ дорогой подруги детства и, положив его на ночной столик у постели, занялась моим новым юным другом.

Я говорила Тамаре о том, что вовсе не трудно исправиться в таком раннем возрасте и что со дня моего приезда она уже заметно переменилась к лучшему на радость дедушке Кашидзе. Она слушала меня с жадным вниманием. Потом глазки ее мало-помалу стали слипаться, и, уронив мне на грудь свою чернокудрую головку, она уснула крепким, безмятежным и сладким сном…

Глава VII. Ночное посещение

В ту ночь воздух был особенно удушлив и насыщен электричеством. Надвигалась гроза. Я сквозь сон слышала отдаленные громовые раскаты, приближавшиеся со стороны гор. Розы, растущие под окном, пахли нестерпимо сильно.

Я спала и не спала в одно и то же время. Мои глаза были закрыты. Охваченная какой-то ленивой истомой, я не могла шевельнуть ни одним членом… Казалось, тяжелое предгрозовое состояние природы распространилось и на меня. Усталый мозг плохо работал. Действительность казалась мне грезой, грезы – действительностью… В тяжелой полудреме лежала я возле мирно спавшей княжны Тамары.

Вдруг я услышала, как дверь моей спальни тихо скрипнула и отворилась… Я открыла глаза. Какая-то тень неслышно скользнула в комнату и направилась прямо ко мне… Мне хотелось крикнуть, но то же чувство тяжелого оцепенения сковало мой язык… Между тем таинственная фигура, укутанная с головой во что-то темное вроде татарской чадры, подошла вплотную к моей постели… С минуту ночной гость прислушивался к дыханию спящей княжны, потом его рука стала шарить на ночном столике около постели. Сквозь неплотно сомкнутые веки я увидела, как темная фигура стала удаляться так же тихо, как и вошла.

В ту же минуту молния ярко осветила комнату, и в удалявшейся фигуре я узнала моего врага, князя Андро Кашидзе. «Андро, стойте!» – хотела крикнуть я, но страшный удар грома разразился над крышей и потряс старый дом до самого основания.

Андро исчез за дверью, прежде чем я успела произнести хоть слово.

Гроза разразилась со страшной силой. Вихрь гнул и ломал тополя и каштаны в саду. Могучие старые чинары жалобно стонали, пригибаясь от ветра чуть ли не до самой земли.

Княжна Тамара проснулась от второго, еще более сильного удара грома и испуганно бросилась ко мне.

– О, я боюсь! Мне страшно! Спасите меня! – лепетала она между стонами и плачем.

Я успокаивала ее как могла.

– Он убьет меня! Мне страшно! Мне страшно! – цепляясь за меня руками, повторяла она с каждым новым ударом грома.

Напрасно я старалась объяснить ей, что страшной может быть только молния, а не гром, – она ничего и слышать не хотела, трепеща от охватившего ее ужаса.

– Великий Боже! Спаси меня! – рыдала она, зарываясь в подушки. – Святая Нина, покровительница Грузии, помилуй… Пожалей меня и оставь в живых!..

Пришла Барбалэ, встревоженная не меньше моей воспитанницы, и стала кропить все углы святой водой из священного источника.

Я предоставила им делать все, что они хотели, и любовалась из окна величественной картиной грозы, в то время как мои мысли постоянно возвращались к ночному происшествию.

«Что могло понадобиться маленькому князю в моей комнате в такую пору?» – этот вопрос не давал мне покоя.

Всю ночь мы провели без сна. Тамара, я и Барбалэ с ужасом прислушивались к каждому громовому раскату, многократно повторяемому горным эхом.

Наутро мы встали усталые, бледные и измученные. Я мельком взглянула на ночной столик, куда имела обыкновение класть на ночь мои драгоценности, а именно золотые часики, выданные мне от казны в награду за отличное поведение, и медальон с портретом княжны Джавахи, и тихо ахнула: ни медальона, ни часов не было!

Только теперь я поняла причину ночного посещения князя Андро.

Он украл их!

Я тотчас поделилась печальной новостью с Тамарой.

– Мадемуазель Люда! Душечка! Красавица! Ненаглядная! – ласкалась она ко мне, все еще не избавившись от вызванного грозой страха. – Я сейчас же пойду к дедушке и расскажу ему про эту проделку Андро! Уверяю вас, дедушка принудит его отдать вам украденные вещи.

– Нет-нет, – с живостью удержала я девочку, – не делай этого, Тамара. Я думаю подождать немного, потому что Андро, должно быть, только пошутил со мной и скоро вернет мне унесенные вещи. Князь Кашидзе не может быть вором!

– О, вы не знаете Андро! – с недоброй усмешкой возразила девочка, и ее лицо снова приняло жесткое выражение, разом испортившее его. – Повторяю вам, что он способен на любое дурное дело, даже на преступление!.. Дедушка сказал правду. Андро – бич нашего рода! И вы еще говорите о его раскаянии! Скорее солнце перестанет светить над Гори, нежели Андро раскается в своем дурном поступке! Нет-нет, лучше сейчас же пойти и сказать дедушке, пока Андро не продал ваши вещи на армянском базаре…

– Тамара, как можешь ты так дурно думать о своем брате! – укоризненно заметила я.

– О, я слишком хорошо знаю Андро, чтобы думать о нем иначе! – ответила она с той же жесткой улыбкой, которая мне так не нравилась в ней.

Гроза между тем не утихала ни на минуту. Огненные змеи носились по небу… Гром грохотал так, что, казалось, сотрясал всю землю…

Проходя по темному коридору в комнату Барбалэ, я внезапно столкнулась с молодым князем.

– Андро, – строго сказала я, – как называются те люди, которые забираются в чужие владения и присваивают себе чужую собственность? Не отрекайтесь, Андро, я знаю, что вы взяли мои вещи сегодня ночью, и спрашиваю вас теперь: когда вы мне их отдадите?

Торжествующая улыбка играла на его злом лице, когда он сказал со своим обычным резким смехом:

– Идите скорее жаловаться старику, мадемуазель, на негодного Андро, потому что я скорее брошу ваши вещи в Куру, чем отдам их вам!

– Лучше отдайте их мне, Андро, по крайней мере, вы избежите наказания, а я не лишусь самого дорогого для меня в мире.

– Надо было подумать об этом раньше, мадемуазель, – с отвратительной гримасой проговорил юный бездельник, – зачем было выдавать Андро, когда он всего только хотел немного проучить свою зазнавшуюся сестричку? Теперь пеняйте на себя. Вещей ваших вы не увидите как собственных ушей, а что касается наказаний, то Андро так привык к ним, что уже не придает им никакого значения! – и, беспечно тряхнув своей лохматой головой, он засунул руки в карманы и с насмешливым посвистыванием отошел от меня.

Я тяжело вздохнула. Мне, разумеется, было горько от утраты моих сокровищ, но я не хотела идти с жалобой к князю Кашидзе на его внука.

Как ни странно, но мне было жалко Андро…

«Если бы у него была мать, – думала я, – то, наверное, мальчик был бы иначе воспитан. Прав ли князь Кашидзе в том, что так строго относится к внуку? Ведь и диких скакунов приручают не одной только казацкой нагайкой, на их долю порой выпадает и дружеская ласка их властелина – человека! А испытывал ли когда-либо такую ласку необузданный и дикий, как горный скакун, своенравный и дерзкий Андро Кашидзе?»