Текст книги "Люда Власовская"

Часть вторая. Под небом Кавказа

Глава I. В старом гнезде

Дивная, теплая кавказская ночь окутала природу. Серебряный месяц обливал дрожащим светом маленькие домики предместья. Запах роз и еще какой-то незнакомый мне аромат сладким дурманом кружил мне голову.

Еле живая от усталости и смены впечатлений, сидела я в коляске, нанятой на станции в Тифлисе.

Все четыре дня дороги я находилась как во сне. Прощание с подругами, начальством, любимыми учителями, последние объятия и поцелуи моей дорогой Маруси – и после трогательных звуков пропетой институтками кантаты, после заключительного напутствия старушки Maman, я, вместе с другими тридцатью девятью девушками, вылетела, как птичка, на волю из долго державшей меня институтской клетки…

Все прошлое, хорошее детское прошлое осталось далеко позади… Впереди было неведомое и таинственное будущее, пугающее меня этой своей таинственностью. А теперь оно уже совсем близко от меня, мое будущее… там, за этими домиками, за предместьями Гори…

И вот я у цели. Предо мной спящий город, дома, деревья, виноградники и что-то плещется, словно стонет и жалуется за ними, внизу, под обрывом.

– Это Кура, – полуобернувшись ко мне и указывая кнутом в направлении обрыва, говорит возница-татарин.

Еще квартал, еще два квартала, один налево, другой направо – и мы в Гори.

– А ты хорошо знаешь дом князя Кашидзе, Ахмет? – спрашиваю я.

На мой вопрос татарин только прищелкнул языком, не удостоив меня ответом.

Гори спал… Ни в одном окне не было света, и только изредка на пустынных улицах попадалась запоздалая фигура прохожего, да звучала где-то в отдалении печальная и заунывная кавказская песня. Коляска с грохотом катилась по узким улицам города. Под этот шум и грохот мы миновали пустынную рыночную площадь, проехали бесконечный армянский квартал с его бесчисленными ларьками менял и продавцов тканей и выехали на ровную, гладкую аллею между двумя рядами стройных исполинов-чинар.

– Что это за парк? – спросила я возницу, глядя на деревья слева от дороги, на самом берегу Куры.

– Это не парк, госпожа, а усадьба и сад одного горийского князя… Богатый князь, знатный… Все его знают от Куры до Арагвы… И в Дагестане знают, и далеко в аулах у горцев, у лезгин…

– Что же он, твой князь, и сейчас живет тут, в усадьбе? – спросила я.

– Зачем живет! – тряхнул головой татарин. – Йок[21]21
  Йок – нет (татарск.).


[Закрыть] – нет, не живет здесь… Усадьба пустая… Давно пустая стоит. Князь под Мцхетой со своим полком… Стоянка у них под Мцхетой… Большой воин князь – генерал!

Последние слова татарин для пущей важности произнес шепотом, как бы подчеркивая этим всю знатность князя, владельца забытой усадьбы.

Между тем мы проезжали около самых ворот усадьбы, почти укрытой от людских взоров густо разросшимися каштанами и чинарами, словно сторожившими это старое гнездо. Я успела, однако, разглядеть густую, прямую как стрела аллею, ведущую к крыльцу дома, и самый дом, светлым пятном выделяющийся на бархате зелени, весь залитый серебряным сиянием молодого месяца.

И вдруг что-то точно кольнуло мне в сердце. Этот дом с плоской кровлей, какие встречаются в аулах горцев, эта прямая аллея и розовые кусты, разбросанные по всему саду, напомнили мне что-то знакомое и дорогое, что я знала давно и что было так близко моему сердцу…

– Ага[22]22
  Ага́ – господин, почтительное обращение (татарск.).


[Закрыть] Ахмет, – спросила я в волнении, – скажи мне, как имя твоего князя?

– Чего ты испугалась, госпожа? – засмеялся татарин. – В усадьбе ты не встретишь даже маленького ребенка, и никто не остановит тебя, не помешает твоему пути.

– Не то, не то, – я сгорала от нетерпения, – как его имя? Скорее скажи мне его имя, Ахмет!

– Изволь, госпожа, – удивленный моим взволнованным тоном, произнес возница, – хозяина усадьбы зовут князь Георгий Джаваха.

Так вот оно что!

Недаром мое сердце сжалось томительным и сладким предчувствием. Я около милого дома, в который никогда еще не ступала моя нога, но который был мне знаком до малейших подробностей, до самых сокровенных закоулков! Это был тот самый дом, в котором жила когда-то моя покойная подруга, княжна Нина Джаваха, которую я так горячо и беззаветно любила в дни моего детства и память о которой сохраню на всю жизнь…

Из дневника моей бедной Нины я знала этот дом, этот сад и эту чинаровую аллею так же хорошо, как если бы сама бывала здесь много-много раз.

Внезапная мысль мелькнула в моей голове.

– Ага Ахмет, – сказала я татарину, – остановись здесь и выпусти меня! Я хочу посмотреть на этот дом поближе. А ты поедешь к князю Кашидзе, отвезешь мои вещи и отдашь слуге. Я приду туда через некоторое время, слышишь? А пока вот тебе плата за труды.

Но Ахмет, казалось, не понял меня. Он стоял передо мной с широко раскрытыми от удивления глазами и смотрел с таким выражением, точно увидел на моем лице что-то необычайное. И только спустя минуту он спросил, заикаясь:

– Но что же госпожа будет делать тут ночью, одна?

– Ничего, Ахмет, – поспешила объяснить я, – я много слышала интересного про эту старую усадьбу и хочу взглянуть на нее поближе.

– Храни тебя Аллах от такого решения, добрая госпожа, – со страхом произнес татарин, – это место проклято самим Аллахом! Много людей унесено отсюда черным Ангелом смерти. Горе и несчастье подстерегают весь род князей Джаваха. Молодая княгиня, хозяйка дома, взятая из племени лезгин, умерла здесь. За нею – маленький князь, племянник генерала. Потом далеко-далеко, в столице вашего царя, зачахла молоденькая княжна, единственная дочь князя, и, наконец, старая княгиня Джаваха здесь же отдала свою душу Аллаху… Не ходи в старое гнездо, госпожа, там сам шайтан справляет свой праздник, и по ночам там бродят привидения, души умерших!

– Я не боюсь шайтана, Ахмет, – ответила я, – ни шайтана, ни привидений.

– Шайтана нельзя не бояться, госпожа! – прошептал он с благоговейным ужасом. – Шайтан шлет гибель и смерть. Смотри, сколько смертей наслал он на дом князя…

– Вздор, Ахмет! – решительно сказала я. – Ты сам говоришь, что жизнь и смерть одинаково посылаются в мир Аллахом…

– О, только не эти, – убежденно произнес он, – только не эти, госпожа! – потом, приблизив ко мне свое смуглое лицо с быстрыми черными глазами и выдающимися скулами, он прошептал так тихо, что я скорее угадала, нежели услышала его: – Я сам видел «его», проезжая ночью мимо сада! Я видел шайтана, госпожа!

Признаться, легкий озноб охватил меня при этих словах, но только на мгновение. Через минуту я уже оправилась и сказала насколько могла спокойно:

– Все это вздор, Ахмет, тебе просто показалось.

– О, не говори так, госпожа, – возразил он, пугливо озираясь по сторонам. – Ахмет сказал тебе правду… Ахмет сказал тебе то, что видел. Старая Барбалэ, что живет у князя Кашидзе, была раньше служанкой в доме Джаваха… Она часто ходит на могилу покойной княгини Марии, что зарыта на кладбище по ту сторону обрыва. Она же и говорила, что не раз видела душу молодой княжны, бродившей по саду… Княжну схоронили в дальней стороне, в чужом городе, и душа ее тоскует по родным местам.

– Довольно, Ахмет, – прервала я его, – только выжившие из ума старухи и маленькие дети могут верить в эти глупости. Поезжай-ка в дом князя Кашидзе и скажи там, что я скоро приду.

– Как, госпожа, ты все-таки решаешься идти в это логово шайтана? – с неподдельным ужасом вскричал татарин.

Но я только махнула ему рукой и, толкнув с трудом поддавшуюся мне калитку, вошла в сад и углубилась в тенистую, развесистую, как исполинский шатер, чинаровую аллею.

Не скажу, чтобы я не ощутила никакого трепета, оставшись одна… Напротив, нервы мои, еще не окрепшие после разлуки с друзьями и долгой дороги, были сильно напряжены от тайного страха. Но в то же время какое-то сладкое волнение, вызванное дорогими воспоминаниями, заставляло меня идти вперед, к манившему меня дому. Я не верила слухам, поведанным мне Ахметом, но все-таки мне было жутковато. Таинственное появление призрака Нины я, разумеется, считала сказкой, но в глубине души мне хотелось верить в эту сказку, хотелось увидеть мою дорогую княжну, с ее черными змеями-косами, с ее грустными глазами, с гордым бледным лицом, полным чарующей красоты Востока. Ее я бы не испугалась… Ее, моей милой, дорогой Нины, моей далекой полночной звездочки восточного неба… Если бы я внезапно увидела ее здесь, облитую лунным сиянием, среди кустов роз и магнолий, посылающих мне свой острый аромат… Нет, я бы не испугалась!

За решеткой сада прогремели колеса отъезжающей коляски. Это Ахмет решился наконец оставить меня и поехал с моим поручением к дому князя Кашидзе.

С этими звуками исчезла последняя моя связь с окружающим миром. Теперь вокруг меня были только чинары, розы да дивная кавказская ночь, благоухающая цветами и сияющая нежной улыбкой молодого месяца. Еще звук… Еще стук колес о камни мостовой, и вокруг стало тихо-тихо, как в могиле…

Я слышу теперь только легкий шепот чинар да тихое щебетанье на ветке розового куста какой-то маленькой пташки. С легким замиранием сердца вступаю я в чинаровую аллею… Вот он – серый дом с колоннами, поддерживающими окружающую его крытую террасу. Сколько раз пировали здесь товарищи и друзья князя Георгия!..

Я не без трепета поднялась по шатким ступеням и толкнула дверь. Она не поддалась, так как была, должно быть, заперта на ключ. Тогда, хорошо помня из дневника Нины расположение дома, я обошла его кругом и стала подниматься по узенькой витой наружной лестнице на плоскую кровлю. Шаткие ступеньки заскрипели подо мной… Вот и она – эта плоская кровля, на которой не раз плясала перед гостями свою родимую лезгинку освещенная заревом заката красавица Мария Джаваха. Здесь же умирала она, полная тоски по родине, с печальными песнями, вынесенными ею из родного аула…

Отсюда, с этой плоской кровли, я могла видеть и далекое кладбище, расположенное по ту сторону Куры, на котором покоились останки молодой княгини, и развалины старой крепости, напоминавшие таинственные предания далекого прошлого Грузии, и весь Гори, залитый лунным сиянием, тихий и пленительный в своем сонном покое.

Я долго любовалась дивной картиной восточной ночи. Потом, внезапно вспомнив, что Ахмет уже давно приехал к Кашидзе и что там могут беспокоиться обо мне, я стала медленно спускаться с кровли.

И снова таинственный, купающийся в серебряном сиянии сад принял меня в свои благоухающие объятия. Вот огромный кипарис, точно воин, стоящий на страже, гордо высится у окна второго этажа, где, по моему предположению, должна была быть спальня покойной княжны… Тут подолгу слушала она горийских соловьев, желанных гостей чинаровой чащи… Тут, по этим аллейкам, на которые легли колеблющиеся ночные тени, быстро бегали ее стройные ножки…

Теперь мне уже казалось, что я не одна, что стоит мне только взглянуть в глубь чинаровой аллеи – и я увижу тоненькую гибкую фигурку, стянутую голубым бешметом[23]23
  Бешме́т – род кафтана, обшитого галуном.


[Закрыть], с мингрельской шапочкой на матово-белом лбу…

Казалось, дух княжны Нины витал надо мной…

Я невольно вздрогнула: мне стало страшно. Теперь я пожалела, что отпустила Ахмета и осталась одна в этом царстве покоя и смерти.

Меня неудержимо потянуло из этого мертвого сада назад, к живым людям. Острое до боли, щемящее чувство страха пронзило мою душу. Дыхание перехватило… Я бессознательно прибавила шагу и почти побежала по направлению к выходу.

Минуя дом с его верандой и плотно закрытой дверью, ведущей во внутренние покои, я приостановилась и, осенив его издали крестным знамением, тихо проговорила, обращаясь к памяти усопшего друга:

– Вечный покой тебе, моя бедная маленькая Нина!

Помимо воспоминания о покойной мне хотелось еще звуком собственного голоса немного разогнать страх, навеянный молчанием этой ночи. Потом я сорвала с ближайшего куста пурпурную розу, казавшуюся черной в этом фантастическом освещении, и спрятала ее на груди. Затем еще раз, как бы прощаясь, оглянулась на дом и…

Невольный крик вырвался из моей груди, нарушив безмолвие ночи. Волосы, казалось, поднялись на моей голове. Холод сковал мои члены. Сердце как будто перестало биться…

Дверь на веранду из дома была открыта, и в темной раме дверного проема стояла высокая человеческая фигура.

Глава II. Встреча

Не минуту, не две, а целую вечность, казалось мне, длилось охватившее меня мучительное состояние страха…

Я не думала о бегстве, потому что ноги мои подкашивались и отказывались мне служить. Я только умоляюще протягивала руки к небу, с трудом вспоминая слова молитвы…

Но вот высокий призрак отделился от двери, быстро миновал террасу, сошел со ступеней и предстал передо мной, весь ярко освещенный лучами месяца.

Я увидела прекрасное, гордое лицо, еще далеко не старое, но бледное, как мрамор, и высокий лоб под короной пышных седых кудрей. Черные, по-юношески живые, огромные глаза ярко горели, представляя собой странную противоположность старческим седым волосам.

Что-то знакомое показалось мне в этих ярко горящих глазах, в этом бледном лице с прекрасными чертами.

Между тем призрак протянул ко мне руки, и я услышала голос, настоящий человеческий голос, мигом рассеявший весь мой страх:

– Я напугал вас, бедное дитя! Простите меня, Бога ради!

И так как я все еще молчала, собираясь с силами, он продолжал спокойно и ласково:

– Как вы попали сюда? Кто вы? Вот уже семь лет, как в этом саду не было слышно человеческого голоса… Но вы все еще дрожите, бедняжка! Я появился так неожиданно, что испугал вас! Должно быть, вы приняли меня за призрак или привидение… Но взгляните на меня: во мне нет ничего страшного! Я владелец этого дома, этой старой усадьбы. Мое имя – князь Георгий Джаваха.

Князь Георгий! Князь Джаваха! Отец моей дорогой Нины!.. Князь Георгий, которого я видела только раз на похоронах его дочери, но которого любила как родного по рассказам Нины!.. Князь Георгий! Вот кто стоял предо мной!..

Теперь я уже дрожала не от страха. Отрадное волнение охватило меня. Я больше не чувствовала себя одинокой, потому что была уже не одна… Самый близкий человек, родной отец моей Нины, не мог бы оттолкнуть от себя ее осиротевшую подругу!

Тем временем князь Джаваха, склонившись ко мне своей не по летам стройной фигурой, говорил своим сильным гортанным голосом, отдаленно напоминающим нежный голосок его дочери:

– Бедное дитя! Объясните же, как вы сюда попали. Наверное, вы знали, что мой дом пользуется дурной славой у горийского простолюдья, и хотели проверить слухи? А я еще явился так внезапно, как настоящий призрак! Но дело в том, что ежегодно в эту ночь, накануне дня Святой Нины, покровительницы Грузии, я приезжаю сюда из Мцхеты, где стоит мой полк, и ночую здесь, в этом доме… Мою дочь звали Ниной, она скончалась в далеком Петербурге семь лет тому назад, еще в свою бытность в институте, где она воспитывалась… И, не имея возможности навещать ее дорогую могилу, в день ангела покойной Нины я приезжаю сюда… Мне кажется, что здесь я нахожусь ближе к ней. Весь этот старый дом, и сад, и усадьба полны воспоминаниями о моей дорогой девочке… О, вы не знали ее, милое дитя… Это была дивная, исключительная натура! – произнес он с глубоким чувством, поднимая к небу свое разом изменившееся лицо.

– Вы ошибаетесь, князь Георгий! – тихо ответила я. – Я ее знала…

– Вы знали ее? Вы знали мою Нину?! – вскричал он и вдруг осторожно повернул мою голову лицом к ярко светившему месяцу, словно отыскивая во мне сходство с кем-то.

– Да, я знала ее! – подтвердила я и, вынув из-под корсажа медальон, оставленный мне моим покойным другом, подала его князю со словами: – Теперь вы сможете мне поверить!

Он быстро схватил, почти вырвал у меня медальон и, раскрыв его дрожащими руками, тихо воскликнул:

– Это она!.. Она, моя незаменимая, моя несравненная малютка Нина!

Потом, возвращая мне портрет той, которую мы оба горячо любили, князь Джаваха сказал с чувством:

– Вы можете не называть мне ваше имя. Вы – та, о которой так много писала мне моя малютка. Вы Людмила Власовская. Я вас давно знаю по ее письмам… Но как, каким образом вы очутились здесь, за тысячи верст от Петербурга, в нашей заброшенной усадьбе, да еще в такую ночь?..

Я коротко рассказала ему, что его родственник пригласил меня в качестве гувернантки.

Он слушал меня с большим вниманием, поглаживая свои усы.

Когда я закончила, его горящие во мраке ночи глаза ласково остановились на мне. Положив мне на плечо свою сильную руку, он сказал:

– Я рад, Люда, – ведь вы позволите мне, старику, называть вас так в память о моей дочери? – Я рад, что вы попадете в дом моего дяди Кашидзе. Это благородный человек, правда, суровый и взыскательный, но справедливый. Его внучка Тамара, ваша будущая воспитанница, несколько беспокойное маленькое существо, но она, в сущности, добрый ребенок, и, надеюсь, у вас не будет с ней слишком много хлопот. Если же, – продолжал князь Георгий, – вам будет хоть сколь-нибудь тяжело в доме моего родственника, возвращайтесь сюда, в это старое гнездо, и кликните клич старику Джавахе. Он прилетит сюда за десятки верст и позаботится о вашей дальнейшей судьбе, Люда… Тогда мы оживим старую усадьбу, чтобы поселить в ней гостью с далекого севера! Помните, дитя мое, что отныне у вас есть друг. Отец Нины Джавахи не может считать вас чужой. Однако, – спохватился он, – отсюда не так уж близко до дома Кашидзе, а уже давно полночь… Я провожу вас.

Князь Георгий тихо свистнул. В ответ послышалось продолжительное ржание невидимого коня.

– У вас здесь лошадь? – удивленно спросила я.

– Да. Со мной мой верный старый Шалый, с которым я неразлучен со времени смерти дочери. Это конь покойной Нины, спасший однажды жизнь моей маленькой княжне. Вот он. Я никогда не привязываю его. Это бессмысленно – он и так не уйдет от меня. Он понимает меня как человек и бесконечно любит.

Как бы в подтверждение слов князя в конце аллеи обрисовался стройный силуэт скакуна. Он казался волшебным конем из какой-то прекрасной сказки благодаря посеребрившему его лунному сиянию. Я не видала более благородного, более красивого животного.

– Я посажу вас на лошадь, Люда… Не беспокойтесь, быстрый, как вихрь, он умеет быть тихим, как овечка! Вы будете сидеть на нем как в кресле, вам нечего бояться!

С этими словами князь Георгий погладил крутые бока Шалого и, подняв меня своими сильными руками, посадил в седло. Потом он взял коня за повод и, велев мне ухватиться за его гриву, осторожно повел Шалого по чинаровой аллее к выходу из усадьбы.

Через минуту мы были уже за оградой. Старый сад снова погрузился в безмолвие. Мы тронулись в путь.

Гори по-прежнему спал, тихо и безмятежно… Мы миновали несколько улиц, базарную площадь и вступили в большую темную аллею, по обе стороны которой пышно разрослись виноградные кусты.

– Это начало сада Кашидзе, – пояснил мне мой спутник.

Через несколько минут мы уже стояли у большого одноэтажного дома старинной архитектуры, находящегося среди огромного старого сада. В одном из окон виднелся свет. Князь, не желая, должно быть, будить хозяев, подошел прямо к освещенному окну и легонько стукнул в стекло.

– Барбалэ! – тихо позвал он.

Окно мигом распахнулось, и старая служанка в национальном грузинском наряде высунула на улицу седую голову с мингрельской шапочкой. Она с минуту разглядывала нас и вдруг, узнав моего спутника, радостно вскричала:

– Батоно[24]24
  Бато́но – по-грузински «уважаемый, господин» – почтительное обращение.


[Закрыть] князь! Будь благословен твой приход в наш дом!

– Я не зайду в дом, моя добрая Барбалэ, – ласково отозвался князь Георгий, – сегодня с зарей я уже должен быть в Мцхете. А ты передай мой привет твоему господину и прими поласковее эту приезжую барышню.

Князь Джаваха снял меня с лошади и помог взойти на крыльцо. Барбалэ уже стояла со свечой на пороге. В свече, правда, не было никакой надобности, потому что месяц светил по-прежнему ярко.

Мне сразу понравилось ее лицо, морщинистое и доброе, с пытливыми черными, как у всех грузинок, глазами. Она подняла свечу вровень с моим лицом и, разглядывая его, с чувством произнесла:

– Честные глаза… открытый взгляд… добрая душа… хорошее сердце! О, Барбалэ никогда не ошибается в людях… Барбалэ стара, много людей видела она на своем веку… Господь посылает одного из своих ангелов в дом князя Кашидзе!

– Полно, полно, Барбалэ, – нетерпеливо остановил ее князь, – не смущай барышню. Она и так устала с дороги. Отведи ее скорее в приготовленную для нее комнату и помни, что служить этой девушке ты должна так же, как когда-то служила Нине, которую ты так любила.

– Нина… джан[25]25
  Джан, джаны́м – по-татарски «душа, душенька»; самая употребительная ласка на Востоке.


[Закрыть]… – прошептала старуха, и две крупные слезы выкатились из ее глаз. – Княжна-звездочка, ласточка сизокрылая, тихая горлинка… Нет ее!.. Умерла наша птичка райская, завяла лучшая из роз Востока…

– Перестань, Барбалэ! – со стоном воскликнул князь Георгий. – Не рви мне сердце, старуха!..

Потом, обернувшись ко мне лицом, в котором отражалась теперь такая смертная тоска, что на него больно было смотреть, он поспешно проговорил:

– Помните же, Люда: что бы ни случилось с вами – смело рассчитывайте на князя Георгия Джаваху!

И, прежде чем я успела что-нибудь ответить, он вскочил на коня, послал мне последнее приветствие рукой и мгновенно исчез из виду.

– Пойдем, госпожа, я проведу тебя в твою комнату, – пригласила Барбалэ.

Я последовала за ней.

Длинным темным коридором мы прошли в самый отдаленный угол дома. Барбалэ толкнула маленькую дверцу, и мы очутились в уютной горнице, убранной с восточной роскошью. Вся комната была устлана коврами, в простенке между двумя окнами тускло блестело громадное зеркало, по стенам были развешаны восточные ковры, а вдоль стен стояли широкие тахты.

– Вот горница госпожи, – сказала Барбалэ. – Если госпожа голодна, я принесу ей лавашей, лобио и кусок персикового пирога.

– О нет, благодарю вас, Барбалэ, – поторопилась я отказаться, – я нисколько не голодна! Но как же… – смущенно обратилась я к ней. – Где же мне спать здесь, в этой роскошной комнате? Ведь это скорее гостиная для приема, нежели спальня скромной гувернантки!

Но Барбалэ только тихо засмеялась в ответ, явно удивленная моей наивностью. Подойдя к занавесу из красивых шелковых тканей, она откинула его край, и я увидела в нише большую, высокую постель с грудой перин и подушек.

– Вот где будет спать госпожа, – не без гордости произнесла она и нежно провела рукой по роскошному одеялу. – Это все устраивала сама княжна, – добавила она таинственно, – и цветы принесла она же, гляди!

Тут только я заметила огромный букет белых азалий и пурпурных роз, стоявший на туалете. Во всем убранстве комнаты была видна заботливая рука, не забывшая ни одной мелочи, ни одной детали для приема гостьи.

– Вы говорите, Барбалэ, – спросила я старушку, – что княжна Тамара сама позаботилась об устройстве моего жилья?

– Все она! – кивнула головой старуха. – Весь дом вверх дном перевернула… Затейница и шалунья наша княжна, а сердце у нее золотое… А все же не такое, как у моей покойной Нины-джан, – сокрушенно добавила она и, увидев, что я в нерешительности стою посреди комнаты, вдруг засуетилась: – О, глупая, овечья голова у Барбалэ! Госпожа устала с дороги, а Барбалэ разболталась, как сорока. Дай я раздену тебя, миленькая госпожа, и уложу в постельку!

– Нет-нет, благодарю вас, Барбалэ, – ласково отстранила я ее, – я всегда раздеваюсь сама.

– Сама раздеваешься? – удивилась старушка. – Как так? Разве госпожа не знает, что у нас все знатные дамы, от мала до велика, сами и крючка не расстегнут на платье, а все предоставляют делать служанкам? На то и служанки в доме, чтобы помогать и служить госпожам! Княжна Тамара никогда не раздевается сама, она и спать не ляжет, если я не накрою ее одеялом и не расскажу ей сказку…

– То княжна, Барбалэ, знатная барышня, – с улыбкой ответила я, – а я же не барышня, я гувернантка, наемница, и сама должна служить другим.

– Так-так, – сочувственно промолвила старуха, как будто согласившаяся с моим доводом. – Ну, дай Господь счастья на новом месте доброй госпоже! Мир тебе, красавица! – ласково добавила она и, улыбнувшись мне еще раз ободряющей и приветливой улыбкой, вышла из комнаты.

Я осталась одна. Мне хотелось внимательно рассмотреть каждую вещицу в моей комнате, поразившей меня своей сказочной роскошью, но пережитые волнения и усталость с дороги совсем разбили меня. Едва держась на ногах, я быстро разделась, бросилась на мягкие перины этой поистине княжеской постели и в тот же миг уснула как убитая.