Текст книги "Люда Власовская"

Глава XVI. Пленница муллы

Я проснулась или, вернее, очнулась в маленькой красной комнатке со странным изображением полумесяца и какими-то таинственными непонятными надписями на стенах. Я лежала на ковре из оленьей шкуры, разостланном посреди комнаты. Голова моя по-прежнему болела…

Я с удивлением оглядывала странную, незнакомую обстановку, стараясь припомнить, как я попала сюда. Но память положительно отказывалась мне служить…

Наконец ковер, прикрывавший вход, пошевелился, и в комнату вошла высокая девушка-горянка с красивым, но недобрым лицом и мрачными глазами.

Я узнала в ней Эйше.

Она окинула меня взглядом, полным ненависти, и сказала что-то по-татарски, затем приблизилась ко мне вплотную и грубо дернула меня за руку, принуждая подняться.

Я повиновалась.

Потом она сделала мне знак следовать за ней. Мы вышли из красной комнаты и очутились в большом полутемном помещении, посреди которого на мягких подушках сидело несколько старых лезгин, в том числе мулла и наиб, отец Израила.

– Слушай, девушка, – произнес мулла, лишь только я вошла и остановилась у порога, – мы позвали тебя, чтобы ты сказала мне правду. Ты теперь в нашей власти, и от твоего ответа будет зависеть твоя участь.

Тут он перевел глаза на внучку и обратился к ней с вопросом по-татарски. Эйше что-то долго и пространно отвечала мулле. Когда она наконец замолчала, сидевшие на подушках горцы разом заговорили, перекрикивая один другого.

Они долго спорили, сердито размахивая руками и бесцеремонно указывая на меня пальцами. Наконец они замолчали, утомленные горячим спором. Тогда мулла обратил ко мне свои острые, пронизывающие глазки и сказал:

– Эйше говорила нам, что ты, девушка, уговорила бежать из аула бека Израила и Бэллу, дочь Хаджи-Магомета, жену бека Израила Меридзе. Правда ли это?

Я объяснила, что почти до последнего дня ничего не знала о бегстве, которое давно уже было решено между ними.

Мулла перевел мой ответ старейшинам аула.

Бледное лицо стоявшей рядом со мной Эйше теперь вспыхнуло ярким румянцем. Глаза ее дико сверкнули, и она опять быстро-быстро заговорила на своем языке, поминутно обращая ко мне взоры, исполненные злобы.

– Эйше говорит, – снова обратился ко мне мулла, когда она замолкла, – что ты, девушка, уговаривала Бэллу Израил Меридзе и ее мужа креститься. Правда ли это?

– Эйше права только отчасти, – отвечала я, не колеблясь ни минуты. – Я хвалила Бэлле нашу веру и рассказывала ей о Христе Спасителе, хотя и без моего вмешательства Бэлла сделалась бы христианкой.

– А-a! – почти простонал мулла, и его маленькие глазки засверкали такой ненавистью, что мне стало жутко от этого взгляда.

Он передал мои слова лезгинам.

Услышав мой ответ из уст муллы, наиб сделал угрожающее движение рукой, но мулла удержал его и сказал по-русски, чтобы я могла понять его:

– Бек Меридзе! Эта девушка принадлежит мне, ее участь в моих руках.

– Скажи, девушка, – снова обратился он ко мне, – куда держали путь твои друзья?

Последний вопрос муллы заставил мое сердце радостно забиться: значит, Бэлла и Израил свободны! Значит, погоня не настигла их и они продолжают свой путь к Мцхете!

Я смело взглянула в лицо муллы и, не в силах сдержать радостной улыбки, отвечала:

– Они далеко… И как бы ни была быстра твоя погоня, ага, она их теперь уже не настигнет. Поздно!

– Где они? Куда лежит их путь? Отвечай, девушка! – грозно прокричал мулла, рассвирепевший от моего уклончивого ответа и торжествующей улыбки.

– Не кричи так, я тебе не служанка, – насмешливо сказала я, – не кричи! Или ты забыл, что перед тобой подданная великого русского царя?!.

– Вот как! – прошипел старик с отвратительной гримасой, исказившей все его лицо. – Вот как! И смела же ты, девушка! Мы, горцы, любим смелость и хвалим за нее… Только ты ошибаешься, думая, что русский царь будет тебе защитой. Теперь ты в нашей власти. Аул Бестуди далеко от столицы русского царя, а горы и бездны умеют свято хранить свои тайны… Поняла ли ты меня, девушка?

Он разразился злорадным смехом, который моментально напомнил мне весь ужас моего положения. Я поняла его слишком хорошо, чтобы не задрожать от охватившего меня страха…

– А-a, наконец-то ты согласна со мной, – словно угадывая мои мысли, продолжал старик, – и теперь-то уж ты наверняка скажешь нам, куда делись наши беглецы?

Выдать Бэллу и ее мужа значило бы погубить их. Бог знает, далеко ли успели они отъехать от Бестуди и от преследовавшей их погони!..

Я молчала. А горцы снова шумно заспорили.

– Слушай ты, презренная уруска, – в бешенстве вскричал мулла, – слышишь ли ты, что говорят эти знатные беки? Они говорят, что ты совратила Бэллу и бека Израила Меридзе, заставила их забыть веру отцов, ты уговорила их бежать, чтобы не дать исполниться нашему приговору над ними. Они, беки, требуют немедленно возмездия, потому что ты пришла к нам, в наш тихий аул, как служительница шайтана и смутила души правоверных нечестивыми речами. По закону Аллаха, нет тебе прощения! Однако я спасу тебя, если ты скажешь сейчас, где беглецы, где их убежище…

Но я не сказала.

– Я вижу, в тебе и вправду сидит шайтан, девушка, – продолжал мулла. – Но и шайтан подвластен воле Аллаха. И да вразумит тебя Аллах и дарует тебе новые мысли. Даю тебе время на размышление… Иди в молельню, и да просветит Аллах твой помраченный разум.

Он сделал знак рукой Эйше, и та, схватив меня за руку, увела обратно в красную комнатку, служившую, как оказалось, молельней. Я отлично понимала, что эти закоренелые фанатики могли расстрелять меня из винтовок, сбросить в пропасть, изрубить меня, сжечь заживо, и никто, никто не придет мне на помощь, никто даже не узнает, где я и что сталось со мной… Ведь если даже власти нагрянут в аул с допросом, мулла и его приверженцы сумеют объяснить им, что я, по своей же вине, стала жертвой горных душманов в роковую ночь бегства молодых Меридзе. И никому в голову не придет, что горцы разделались со мной и что я исчезла от руки жестоких мстителей, как исчезает былинка с лица земли…

Сознавая, что жизнь моя висит на волоске, я старалась, однако, как могла, успокоить себя.

«Рано или поздно, – рассуждала я, – каждый человек должен умереть… Все мы подвластны неизбежному року, и если мне суждена смерть здесь, в ауле, то я умру с сознанием своей правоты, умру за правое дело, как умирали тысячи миссионеров в дальних странах, которых убивали дикие фанатики за смелое распространение веры…»

Я утешала себя этим, но в то же время смертельный страх сжимал мое сердце… Никогда жизнь не казалась мне такой прекрасной, такой светлой и радостной, как сейчас!..

Эйше принесла в молельню кувшин с водой и круглый пшеничный хлебец и поставила их у моих ног. Я видела во взгляде ее горящих ненавистью глаз, как ей неудержимо хотелось броситься на меня, выцарапать мне глаза, избить и измучить меня, но она ограничилась тем, что погрозила мне своими смуглыми кулаками, приговаривая единственную фразу, которую знала по-русски:

– У-у, собака-уруска, собака!

Я понимала, что Эйше не могла не ненавидеть меня. Она, как и все другие, считала меня виновницей бегства Израила и Бэллы, главным образом Израила, который, по желанию наиба и муллы, должен был назвать ее, Эйше, своей женой.

Она села передо мной на корточки и смотрела, смотрела на меня не отрываясь своим жгучим, враждебным взглядом…

Так прошел день и наступил вечер. Солнце уже пряталось за горами (я видела это в узкое отверстие над моей головой), когда наконец в молельню вошел старый мулла.

На нем было белое одеяние, прикрытое такой же мантией. Чалма на голове тоже сверкала снежной белизной. Движением руки он отослал Эйше из комнаты и, подойдя ко мне, сказал сурово:

– Ну что же, девушка, надумала ли ты наконец сказать нам всю правду про беглецов?

– Я сказала вам все, что могла сказать, и вы не узнаете от меня ничего больше того, что я уже сказа…

Он не дал мне закончить.

– Ничего? – грозно вскричал мулла. – Если так, то ты получишь заслуженную кару за свое молчание. С утренней зарей ты узнаешь, что значит противиться слуге Аллаха!..

Я помертвела… В свирепом взгляде муллы я прочла, что участь моя решена и что жестокий старик решил покончить со мной навсегда…

Мучительный страх сжал мне горло… Слезы обожгли глаза… Я застонала…

Холод смерти, казалось, уже пронизывает меня… О, как хотелось мне жить, дышать, особенно сейчас, в эти минуты! Смерть казалась мне такой нелепой, такой дикой… Смерть – в полном расцвете моей молодости! И какая смерть – где-то в забытом Богом ауле, от руки жестокого муллы, вдали от людей!..

Молить, просить о пощаде этого закоренелого фанатика было бесполезно. Я оскорбила его, опозорила в глазах всего племени, и это, по его убеждению, требовало возмездия. Никакие просьбы, никакие мольбы не смягчили бы его сердце…

Я была твердо убеждена, что ни бегство Израила и его жены, ни их намерение креститься – все это не так восстановило против меня главу аула, как моя победа над ним в деле излечения молодого бека. Он никогда не простит мне, что я опровергла его пророчество, и ждать от него пощады бесполезно…

Между тем, позвав Эйше, мулла быстрыми шагами вышел из молельни, закрыв двери на ключ и оставив меня одну в состоянии смертельного ужаса, одну – молиться и готовиться к смерти…

К смерти! Да неужели это так? Неужели правда? Как это страшно! Как чудовищно! Как невероятно! Уже одно это слово «смерть» леденило мне душу адским холодом…

Смерть! Смерть! Смерть!..

Вот что выстукивало мое мучительно бившееся сердце, вот что повторял с поразительной ясностью мой пылающий мозг, вот что, казалось, было начертано на потолке и стенах молельни огненными кровавыми буквами…

О, какое это было мучительное время!.. Часы тянулись бесконечно долго… Мне казалось, что ночь продолжается целую вечность, эта черная, длинная горная ночь…

Я начинала молиться и не могла… Мысли путались, голова горела… А ночь понемногу прояснялась. Чем ближе подступало утро, тем страшнее становилось мне…

Я взглянула через узкое окошко на небо. Оно было алое, как пурпур, со стороны востока…

И вдруг целый сноп солнечных лучей брызнул, прорвавшись через яркую полосу зари, и рассеялся, разбился на тысячи искр, заигравших на стенах моей красной комнаты, казавшейся теперь кровавой в этом фантастическом освещении.

В ту же минуту тяжелый ковер, служивший дверью, отклонился, и на пороге молельни появился мулла.

Он был в том же белом одеянии, с той же белоснежной чалмой, покрывавшей его старую голову. Сморщенное лицо муллы носило следы бессонной ночи. Он схватил мою руку и, дрожа всем телом, повел или, вернее, потащил меня из молельни… Но вдруг он остановился на пороге, словно прислушиваясь к чему-то.

Его острый не по летам слух уловил топот нескольких коней, несущихся во весь опор по улицам аула…

Громкое проклятие сорвалось с его уст. Он оттолкнул меня в глубь молельни и со всех ног бросился в другую комнату.

Я замерла на месте в тревожном ожидании. Вот топот ближе, еще ближе… Вот всадники подскакали к самой сакле муллы, вот они спешились… Говорят, смеются… Я ясно слышу их голоса, слышу родной, милый русский говор…

Один голос показался мне знакомым. Из-за тяжелой ковровой двери я едва могла уловить то, что говорили на дворе. Но вот кто-то из приезжих вошел в саклю. Я ясно услышала бряцание шпор и сильный, гортанный, хорошо мне знакомый голос, произносящий приветствие по восточному обычаю:

– Будь благословен, мулла, в твоем доме!

Сомнений не оставалось: этот голос принадлежал князю Георгию Джавахе.

– Я был сейчас в сакле Хаджи-Магомета, – продолжает голос, – но никого не нашел там. Кунак Магомет в отъезде? А где больной Израил, сестра Бэлла и русская девушка, которую я отпустил с Хаджи в горы?

– О, ты опоздал, ага, – слащаво произнес мулла, – все они – и Хаджи, и молодой бек с женой, и девушка-уруска, все уехали в Грузию двое суток тому назад.

– Значит, бек Израил выздоровел? – живо спросил князь.

– Слава Аллаху, он здоров, ага, – дрожащим голосом отвечал мулла.

– Какая досада, что я не застал их, – продолжал Джаваха. – Что делать, авось догоню по дороге. Надо только немедля пуститься в обратный путь. Странно, однако, что мы разминулись…

Как! Он сейчас исчезнет так же внезапно, как и появился? И никогда, никогда не узнает он, что был так близко от бедной Люды, обреченной на гибель?!. Я хотела крикнуть ему, что мулла лжет, хотела позвать его на помощь, но волнение мое было так велико, что язык решительно отказывался служить мне, и только легкий стон, которого, разумеется, он не мог услышать, вырвался из моей груди.

Но если мой стон не достиг ушей князя, то его услышала ненавистная Эйше, все время незаметно караулившая меня… Она неожиданно появилась в молельне, бледная как смерть, с зловеще сверкающими глазами и, красноречиво погрозив мне кинжалом, выхваченным из-за пояса, встала у дверей, не упуская из виду ни одного моего движения.

Между тем я снова услышала голос князя:

– Очень сожалею, ага, но не могу на этот раз вкусить под твоей кровлей ни баранины, ни хлеба… Мне необходимо догнать своих… Князь Кашидзе просил меня как можно скорее доставить в его дом русскую девушку.

И снова звякнули шпоры. Еще минута, и он выйдет, сядет на коня и, сопровождаемый своими казаками, голоса которых я слышала на дворе, ускачет из аула. И тогда уже нет спасения… Я никогда не увижу ни солнца, ни розового Гори, ни милой княжны Тамары, ожидающей меня!..

Отчаяние придало мне сил. В два прыжка я бросилась к двери. Но Эйше, ожидавшая этого, предупредила мое намерение. С ловкостью кошки она прыгнула ко мне, зажала мне рот рукой и, бросив на пол, придавила меня всей своей тяжестью…

В сравнении с Эйше я казалась ребенком. Но страх прибавил мне силы, и я вступила с нею в борьбу, упорную смертельную борьбу…

Мы бесшумно катались по полу, стискивая друг друга до боли.

Эйше, зажав мой рот рукой, не давала мне проронить ни звука, но зато руки мои оставались свободными, и я изо всех сил сжимала крепкую шею татарки.

Понемногу она стала ослабевать… Она задыхалась под моими цепкими пальцами… Глаза ее налились кровью. Она сделала отчаянное усилие освободиться и правой рукой, вооруженной кинжалом, взмахнула над моей головой. В этот миг ее другая рука нечаянно отпустила мои губы…

Собрав последние силы, я отчаянно крикнула на всю саклю:

– Я здесь, князь Георгий, спасите меня!

В тот же миг что-то ударило мне в грудь у левого плеча, и я потеряла сознание.

Глава XVII. Горячка. – Снова в старом гнезде

Темная ночь спустилась надо мной, и я уже ничего не видела вокруг, кроме этой темной ночи… Иногда, впрочем, окутавшая меня мгла как будто немного прояснялась, и какие-то странные картины выплывали предо мной… Я видела, как теснились темные высокие горы, уходя в голубые небеса… Мы скакали со скоростью ветра, ни на минуту не останавливаясь, точно за нами гналась погоня… Моя голова лежала на чьей-то сильной груди… Знакомый голос шептал мне что-то ласковое, родное, чего, однако, я не могла разобрать…

Я не понимала или, вернее, не могла вспомнить, кто говорил со мной… А когда я начинала вдумываться, стараясь припомнить, моя грудь и голова тяжелели, точно налитые свинцом. Потом я видела, как мы проезжали чужим, незнакомым городом, где навстречу нам выехали какие-то всадники в мохнатых шапках. Везущий меня человек приказал им снять меня с седла. Потом снова потянулась дорога, но я уже не чувствовала тряски от скачки, потому что лежала на мягкой перине в огромной крытой холстом арбе…

Сколько мы так проехали, я не помню… Чье-то смуглое лицо временами склонялось надо мной, одним своим видом приводя меня в трепет. Я кричала от страха, принимая его за лицо моего врага муллы: «Он пришел за мной вести меня на смерть! Спасите меня, уведите меня! Я хочу жить… жить… жить!..» И я снова теряла сознание. И опять мрак, тьма, непроглядная ночь застилала мое зрение, мои мысли…

Наконец я впервые сознательно открыла глаза и огляделась. Незнакомая комната была полна солнца и света. Кусты пурпурных роз протягивали в окна свои отягченные цветами ветви, словно приветствуя меня. Крохотная птичка чирикала, прыгая с ветки на ветку старого каштана, растущего под самыми окнами…

Сбоку на стене мне улыбалась с портрета юная джигитка дивной красоты в пестром, дорогом национальном костюме. А сверху в окно, смеясь, заглядывало небо… Оно было синее-синее и глубокое, как взгляд молящегося ангела… Ни облачка, ни тучки… Одна синева кругом, светлая, чистая и дивно прекрасная…

И незнакомая комната, и кусты роз под окном, и портрет красавицы-джигитки над моей постелью поразили меня.

– Где я? – произнесла я, оглядываясь вокруг.

– У друзей! – послышался незнакомый голос, и я увидела бронзовое от загара лицо и длинные усы незнакомого мне человека.

– Вы у друзей, Людмила Александровна, – повторил тот же голос. – Вы были больны, но теперь, слава Богу, вам лучше. По крайней мере, я свидетельствую вам это, я – доктор и ваш покорнейший слуга.

Я взглянула на доктора. В нем решительно не было никакого сходства с муллой, и я удивилась, почему так пугалась его в бреду.

– Где я? – повторила я, все еще озираясь.

– В Гори, барышня, в доме князя Джавахи, – поспешно ответил доктор. – Не хотите ли увидеть кого-нибудь из ваших друзей? – прибавил он.

Я, разумеется, хотела видеть их всех разом и тут же сказала об этом доктору. Он вышел из комнаты, и я осталась одна.

Безумный восторг охватил все мое существо…

«Я спасена, я жива, я избежала смерти! – ликовала я. – Я жива! Я могу двигаться, говорить, думать и радоваться! О, какое же это счастье!» Только тот, кто стоял на краю могилы, может понять меня и мою бешеную радость, невыразимую словами!.. Я захлебывалась от радости… Я жадно глотала чистый воздух, дивный, ароматный воздух Гори, и плакала счастливыми, светлыми слезами…

В этом состоянии и застала меня Бэлла. На ней был ее богатый наряд лезгинки, с массой ожерелий на груди и запястий на руках. Ее огромные глаза смеялись мне так же радостно, как смеялись небо, и солнце, и самый воздух ласкового Гори.

Я не узнавала прежней Бэллы, измученной нравственной пыткой. И никогда эта милая лезгинка не казалась мне такой красавицей, как в этот счастливый день.

– Бэлла! – вскричала я все в том же состоянии блаженной радости. – Вы красавица, Бэлла! Вы прелесть!

– Вот еще что выдумала, госпожа, – засмеялась она детским смехом. – Бэлла старуха, противная Бэлла… Вот кто красавица – так уж это точно!

И движением руки она указала на молодую женщину, изображенную на портрете.

– Сестра Марием это! – печально прозвучал ее голосок. – Она умерла двенадцать лет тому назад, умерла христианкой… И Бэлла тоже будет скоро креститься, и Израил с ней, – добавила она мечтательно и тихо.

– О, как это хорошо, Бэлла! Вы не забыли вашего решения… – обрадовалась я.

– Бэлла никогда ничего не забывает, – торжественно произнесла молодая женщина, – и то, что ты сделала для нее, госпожа, тоже до самой смерти не забудет Бэлла!

И, прежде чем я успела произнести хоть слово, она стремительно опустилась на пол и приникла губами к моим ногам.

– Что вы, что вы, Бэлла! – взволновалась я. – Я ровно ничего не сделала для вас! Бог с вами!..

– Ты должна была умереть за меня! И не подоспей вовремя брат Георгий, тебе бы уже не видеть ни светлого дня, ни горийского неба!

С этими словами она присела на край моей постели и стала рассказывать, как они испугались во время бегства, когда я исчезла у них из виду, как долго плутали потом в горах, пытаясь разыскать меня, и как, потеряв всякую надежду, помчались в Мцхету поднять на ноги полицию и власти. Князя Георгия они не застали в Мцхете. Он, не подозревая о случившемся, уже отправился за мной в Бестуди в сопровождении нескольких казаков.

– Брат Георгий, – продолжала рассказывать Бэлла, – прибыл в ту самую минуту, когда они уже собирались погубить тебя… Он и не догадывался, что ты находилась в доме муллы. И только когда ты позвала на помощь, брат Георгий бросился в молельню и нашел тебя, истекающую кровью на полу, а рядом Эйше с кинжалом в руках… Бедная госпожа опасно занемогла… Госпожа бредила смертью и убийством всю дорогу… Госпожа говорила, что ее хотят убить за то, что она помогала Бэлле и Израилу бежать и познать веру Христа. И если бы хоть немного опоздал брат Георгий, тело госпожи давно бы клевали горные коршуны… Но Бог христианский, добрый Бог не допустил твоей гибели. Теперь и мулла, и наиб, и Эйше, и все приговорившие тебя к смерти схвачены и сидят в тифлисской тюрьме… Мулла даже и не отпирался от своей вины. Он ненавидит урусов и хвалился тем, что хотел разделаться хоть с одним человеком из их народа.

– А Хаджи-Магомет? Где он – ваш отец, Бэлла?

– Он здесь, с нами, в Гори… Хочешь, я позову его к тебе?

Но вошедший в эту минуту доктор строго запретил дальнейшие разговоры. Я была еще слишком слаба после болезни, да и рана в плече, не вполне зажившая, чувствительно давала о себе знать. Я закрыла усталые веки и лежала спокойная и счастливая, как никогда…

Уже перед самым наступлением ночи я услышала, как кто-то на цыпочках вошел в мою комнату и участливо склонился надо мной.

– Она спит? – послышался милый, хорошо знакомый мне голос князя Георгия.

– Кажется, уснула… Не разбуди ее! – отвечала Бэлла.

– Нет же, нет! Я вовсе не сплю! – воскликнула я, радуясь его приходу.

Он молча обнял меня.

– Бедная моя Люда! Чего только вы не натерпелись! – произнес он с чувством, заставившим меня расплакаться на его груди.

– Это ничего… ничего, – лепетала я сквозь слезы. – Это было только испытание… Теперь все кончилось, все забыто… Я нашла друзей, и мне хорошо и радостно, как было хорошо и радостно когда-то в раннем детстве…

– Ты нашла не только друзей, но и отца! – взволнованно произнес князь Георгий. – Хочешь, отныне я буду твоим отцом, моя Люда?

Хочу ли я? И он мог об этом спрашивать! Он, отец моей Нины, моей сестры по сердцу, он предлагал быть и моим отцом! О, такое счастье мне было не под силу!..

Я молча кивнула головой и, закрыв лицо руками, громко зарыдала блаженными, счастливыми слезами…

Теперь я уже не была одинокой. Моя голова покоилась на груди человека, перед которым я преклонялась и которого любила всеми силами души. У меня был отец, которому я дорога и нужна, как самое близкое существо в мире… У меня были брат и сестра, готовые отдать свою жизнь по одному моему слову…