Текст книги "VLADI. Владимир Скулачев"

Они встретились в 1968-м году на Всемирном биологическом конгрессе в Швейцарской Люцерне, откуда Владимир затем переехал в Италию, в город Бари, где собрался очень узкий круг исследователей энергетического обмена. Провожая его, Митчелл поднял руку своего единомышленника так, как если бы она держала знамя.

– Влади, в Бари ты будешь держать флаг, – сказал Питер, делегируя Владимира отстаивать их позицию в Италии. Сам он спешил вернуться в Бодмин, чтобы продолжить там свои опыты.

После получения Нобелевской премии Митчелл сам приехал в Москву, прочел в МГУ лекцию, затем посетил биологический научный центр в Подмосковье, в Пущино. Со Скулачевым они договорились об организации ежегодных британско-российских конференций по биоэнергетике. Определили, что у оргкомитета будут два председателя – Митчелл, отвечавший за проведение конференций в Англии, и Скулачев, который должен был отвечать за проведение конференций в Москве. Однако успели они провести только первую их конференцию. Состоялась она в 1992-м году в Англии, в крупном городе Саутгемптон с большим незамерзающим портом, что на южном побережье Великобритании, в графстве Хемпшир. Именно из этого порта 10 апреля 1912-го года в свой роковой рейс отправился «Титаник».

Во время конференции Митчелл умер в своем замке от рака.

Последнее письмо, подписанное Митчеллом в день его смерти, было адресовано Владимиру. «Дорогой Влади, – писал он, – извини меня за то, что не смог помочь тебе в организации конференции…» К слову сказать, после его смерти британо-российские конференции по биоэнергетике больше так и не созывались. Владимиру тогда казалось кощунством после смерти великого ученого продолжать реализовывать предложенную им идею.

* * *

Как быстро летят годы! 1961-й год – первая публикация хемиосмотической гипотезы Митчелла в «Nature». 1966-й год – автор гипотезы, казалось бы, безнадежно проиграл своему заокеанскому оппоненту. 1969-й год – открытие группой В. Скулачева и Е. Либермана митохондриального электричества. 1970-1978-й годы – триумфальное шествие Митчелловской гипотезы по лучшим научным журналам мира. 1978-й год – присуждение автору гипотезы Нобелевской премии по химии. 1979-й год и далее – схема Митчелла входит в учебники биохимии, а 1961-й год объявляется годом зарождения новой науки – биоэнергетики…

И вот новое столетие, 2019-й год. В.П. Скулачев читает лекцию студентам своего факультета.

– Скажите, пожалуйста, а что означает слово «хемиосмотическое»? – один из студентов задал профессору, казалось бы, простой вопрос.

– Так Митчелл назвал свою идею. Каждый отец имеет законное право дать имя своему сыну, не так ли? – ответил профессор Скулачев.

Лекция закончилась, и Скулачев отправился из здания факультета биоинженерии и биоинформатики МГУ, который сотрудники института А.Н. Белозерского между собой назвали «корпус Б», в здание НИИ ФХБ, ими же именовавшееся как «корпус А», где, собственно, и располагалось рабочее место профессора. Путь был недолгим: надо было пройти всего-то несколько минут вдоль расположенного рядом огромного здания биофака. Он не спеша прошел мимо аккуратной цепочки молодых кленов, каждый из которых ежегодно высаживался в этот ряд в первый день занятий нового набора первокурсников факультета биоинженерии и биоинформатики. Было начало октября. Осенние клены в ярких лучах осеннего солнца выделялись яркими ослепительно-желтыми листьями. Вскоре и эти листья опадут, и какой-нибудь студент сможет спросить своего профессора: «Почему, прежде чем упасть, листья становятся желтыми?» Вопрос казался профессору не заслуживающим внимания: ведь осенние листья упадут на землю и уже не будут играть какой-либо роли для сбросивших их кленов. Но тут профессор остановился, пронзенный внезапной мыслью о том, что только что заданный ему вопрос о хемиосматике – слове, придуманном Митчеллом специально, чтобы отличить его гипотезу от множества других предположений на эту же тему, заслуживает того, чтобы случай этот исследовали будущие специалисты по истории науки. «Да почему же будущие? Да потому что сегодняшние биоэнергетики вначале просто отмахнулись от непонятной для них идеи, а когда она была увенчана Нобелевской премией, послушно переписали ее название в учебники, поскольку никто не мог отрицать имя отца-автора», – крутились в его голове возникшие вдруг мысли.

Дальнейший путь до корпуса «А» его сопровождали неотступно следовавшие за ним мысли. «А ведь если вдуматься, то, на первый взгляд, невинный вопрос студента в широком смысле имел свое значение для выяснения путей истории биоэнергетики. Слово «хемиосмотический» двукоренное: хеми – от слова «химия», а осмотический – от слова «осмос». Именно так думал Митчелл, формулируя свою гипотезу: преобразование химической энергии в осмотическую. Осмотические явления были давно описаны биологами: это накопление в организме каких-то полезных для него химических веществ. Веществом, которое живой клеткой накапливается при запасании энергии, служит аденозинтрифосфорная кислота, сокращенно дифосфо АТФ. При этом АТФ получается от аденозиндифосфорной кислоты – АДФ – и молекулы воды. Этот процесс, как думал Митчелл, происходит внутри мембраны митохондрии, сделанной из липидов и особых белков, которые очень не любят воду. Вода выталкивается из мембраны, и этот осмотический процесс служит движущей силой образования АТФ из АДФ и Н20. Как видно из сказанного, электричество нигде не фигурирует в исходной схеме Митчелла. Парадоксально, но в первой статье в «Nature» электричество упоминается, а осмос нет. Видимо, сказалось влияние брата Митчелла – физика, отредактировавшего его рукопись. Провал на конгрессе в Варшаве в 1966-м году был, видимо, обусловлен тем, что Митчелл где-то в душе еще не принял правку брата о роли электричества в его гипотезе, а слово хемиосмотический было уже вынесено в заглавие статьи 1961 года в «Nature». «Второе пришествие» брата-физика заставило Митчелла исключить слово осмос, заменив его на электричество. Это совпало с их с Либерманом открытием электричества в митохондриях.

В то же время, то есть в конце 1960-х годов, Эфраимом Ракером в США было прямо доказано, что образование АТФ в митохондриях идет не в самой мембране митохондрии, а в грибовидном белковом выступе, выступающем из мембраны в обводненную часть митохондрии.

Эти два наблюдения о наличии электричества и отсутствия осмотической силы в процессе синтеза АТФ навсегда перевернули исходную Митчелловскую схему с хемиосмотической в хемиоэлектрическую. И во всех прочих своих статьях и книгах Митчелл перешел на концепцию образования АТФ за счет энергии дыхания как на следующую цепочку событий: химия (дыхание) —> электричество химия (образование АТФ).

19

Порой в нашей жизни происходят события, наступления которых мы никак не предполагаем и которые, казалось бы, никак не связаны с нашими действиями, имеющими конкретные цели и задачи. Так случилось и в этот раз.

В 1967-м году всемирный биохимический конгресс был организован японцами и проводился в Токио. На один из симпозиумов конгресса В. Скулачев был приглашен докладчиком. Советская делегация состояла из почти сорока человек. После окончания конгресса для транспортировки ее участников из Токио в Москву японскими организаторами каждому делегату были выданы билеты на самолет. Лететь из Токио в Москву следовало на одной из модификаций первого советского реактивного лайнера ТУ-104, который был способен совершить беспосадочный перелет, преодолев расстояние в 7479 километров примерно за десять часов лета. Обслуживавший полет экипаж был смешанным, российско-японским. В аэропорту Токио к Скулачеву подошел один из лиц, сопровождавших делегатов.

– Извините, Владимир Петрович? – предварительно уточнил он у Скулачева.

– Да?

– У меня имеется к вам деликатная просьба, – начал сопровождающий. – Не могли бы вы поменяться местами в самолете с президентом конгресса академиком Опариным?

– ?

– У него место под номером 13Б, – продолжал он. – Сами понимаете, даже не суеверный человек… – замялся было он, подбирая слова для объяснения своей просьбы.

– Хорошо, – не дослушав фразу, согласился Владимир, мгновенно оценив ситуацию.

Неизвестно, как сами академики относились к нумерологии и конкретно к числу 13, но общеизвестно, что это одна из самых загадочных существовавших цифр, которая ассоциировалась у большинства со смертью или неудачами. Сопровождавший вручил Скулачеву билет под «счастливым» номером 13Б, забрав у него ранее выданный ему билет на место 47. Дело в том, что билеты на места в самолете распределяли. Самым заслуженным ученым, главе советской делегации академику С.Р. Мардашеву и президенту Токийского конгресса академику А.Т. Опарину, выдали билеты на места 13А и 13Б, а В. Скулачеву, как самому молодому члену делегации, выделили место в самом конце салона самолета под номером 47. Как выяснилось позже, такое же предложение, как и Владимиру, было сделано сотруднице химического факультета химику Зое Шабаровой, чтобы заменить ранее выданный академику Мардашову билет на «несчастливое» место 13А. Советская делегация собралась в аэропорту для посадки в самолет. Ученые, разбившись в ожидании полета на группки, делились впечатлениями о практически уже закончившейся поездке, планами на будущее.

– Внимание! Для посадки в самолет, следующий рейсом №—«Токио-Москва», первыми приглашаются доктор Шабарова и доктор Скулачев.

Приглашенные, удивившись такой чести, направились к выходу из зала; у входа в лайнер их ждала очаровательная японская стюардесса, любезно проводившая пассажиров на их новые места. Они прошли через абсолютно пустой самолет в сторону кабины пилота и оказались в просторной комнате с огромными иллюминаторами, двумя кроватями и круглым столом в центре, на котором стояла бутылка французского шампанского в окружении аппетитно выглядевших свежих фруктов. Каждому были выданы черные портмоне с золотой надписью на английском языке, адресованные Королю и Королеве. Обед был подан на фарфоровых, колоссального размера тарелках, на каждой из которых яство располагалось в определенном месте так, чтобы общая цветовая гамма поданного блюда радовала глаз. Параллельно с довольно быстро выпитым потрясающим шампанским им предложили еще более замечательный очень старый французский коньяк, шотландский виски и русскую водку. Стюардесса сопровождала их весь полет, периодически любезно интересуясь, не желают ли они чего-либо, а также, не желают ли повторить замечательный японский обед.

Хорошо подкрепившись, Владимир решил-таки пройти в хвост самолета, чтобы посмотреть, где же располагалось первоначально предназначавшееся ему место? Его место 47 и место Шабаровой действительно находились в последнем ряду салона самолета, рядом с туалетами. На их местах, плотно прижавшись друг к другу, ютились два руководителя только что закончившейся конференции. Владимиру показалось, что особенно неуютно было профессору Опарину – человеку высокого роста и полного телосложения. Проход между 46-м и 47-м местами в последнем ряду и предыдущим рядом кресел почему-то был несколько меньше, чем между другими рядами. Владимир подумал было, не стоит ли пригласить Опарина и Мардашова на их тринадцатые места, но вовремя спохватился: вполне могло быть, что сопровождавший их делегацию уже интересовался у этих великих людей, не хотят ли они поменять свои 13-е места на другие? Потому уже произошедший обмен мог стать результатом их собственного выбора.

Возвратившись на полученное по обмену место, Владимир лег в сою роскошную кровать и очень скоро крепко уснул. Проснулся он через несколько часов полета от острой боли в ушах. Выглянув в огромный иллюминатор, он увидел бескрайнее зеленое море тайги, в которую, как ему показалось, вертикально падал их самолет. В этот момент он сильно пожалел о своем обмене. Увидев, что Владимир проснулся и что что-то его беспокоит, услужливая стюардесса объяснила, что они совершают незапланированную посадку в аэропорту Новосибирска. Через два часа самолет снова был в воздухе, и они с Шабаровой наслаждались ужином в японском стиле – свежайшими суши разных цветов, что в те годы на их родине было явлением диковинным.

Вот так Его Величество Случай сделал возвращение Владимира Скулачева и Зои Шабаровой с научной конференции в Токио незабываемым.

20

Шел 1968-й год. В российском Министерстве высшего образования В. Скулачев получал разрешение на поездку на очередную конференцию в Италию.

– А где будет проходить конференция? – непонятно зачем спросила его оформлявшая документы министерская чиновница.

– В Бари, – Владимир назвал город в Италии, где должна была состояться встреча ученых.

– В баре? – с издевкой переспросила чиновница. – А может, хотя бы в ресторане?

И это не была шутка. В те годы советскому обывателю, не выезжавшему за границу, хорошо известными названиями были разве что Рим, Венеция, да, может, названия еще пары-тройки городов Италии. Бари – город-порт где-то на юге Италии – явно не входил в этот список. Принимать участие в конференции могли только приглашаемые оргкомитетом лица. Поездка в Бари была первым путешествием Скулачева за границу в гордом одиночестве, без привычного, всегда сопровождавшего ученых «профессионала»; он оказался также единственным представителем стран социалистического лагеря.

Были первые числа мая. Конференция проходила не в самом городе Бари – столице региона Апулия, а в сорока километрах к югу от него, в маленьком, но очень живописном рыбачьем городке на побережье Адриатики под названием Полиньяно-а-Маре. Сам городок был расположен на отвесных скалах. Небольшие ослепительно-белые домики жителей городка как бы выбегали к обрыву, на огромной высоте нависавшему над чистейшим Адриатическим морем, открывавшим завораживавшие виды: вся береговая линия была полна необычных величественных скальных утесов, гротов, пещер.

Казалось бы, теплая и совершенно прозрачная вода должна была располагать жителей городка к морским купаниям. Но Владимир обошел весь город и так и не обнаружил ни одного пляжа или иного места, приспособленного для входа в воду. Морская волна звонко билась об огромные черные глыбы камней. Как потом Владимиру объяснили итальянцы – участники конференции, практически все жители городка никогда не купались в море просто потому, что не умели плавать. Среди жителей древнего рыбацкого местечка господствовало суеверие, что, находясь в море, можно полагаться только на одного Бога, а попытка человека научиться плавать была бы проявлением неверия в могущество Всевышнего и могла даже рассердить Его. Бешеный шторм южной Адриатики и скалистый рельеф береговой линии действительно прямо указывали на невозможность спастись для рыбака, неосторожно отправившегося в неспокойное море на рыбную ловлю.

Местный граф Мьяни любезно предоставил ученым на время проведения конференции в Полиньяно свой особняк, который был расположен на скале, под прямым углом уходившей вглубь моря. Когда Владимир вошел в отведенную для него комнату, он был потрясен мощным потоком света, врывавшимся в комнату через огромное венецианское окно. В лучах яркого южного солнца купалось Адриатическое море, в чистейшую воду которого так и хотелось окунуться и уплыть куда-нибудь далеко-далеко. С его этажа можно было прямо на лифте спуститься до крошечного пляжа, специально обустроенного для обитателей особняка, чтобы удовлетворить такое желание. Во время перерывов между заседаниями председатель конференции биохимик из Амстердама Билл Слейтер и Скулачев непременно отправлялись освежиться таким образом. Для других участников конференции температура воды в море казалась слишком холодной, +20 градусов по Цельсию. Под Москвой Владимир купался и при температуре +17. Биллу же, уроженцу Южной Африки, которая омывалась водой Антарктики, такая температура моря тоже оказалась вполне комфортной.

Одно из заседаний конференции было специально посвящено вопросу присвоения названия новой, зарождавшейся науке. Она должна была объединить три уже существовавшие: биологию, химию и физику. Появлениетакой науки было обусловлено неустанной работой ученых всего мира над проблемой энергетического устройства живых систем. Она была просто необходима человечеству. За длинным, покрытым зеленой тканью столом собралось человек тридцать ученых со всего мира из тех, которые уже ряд лет занимались этим пока нерешенным вопросом.

Среди сидящих в зале был Ганс Кребс – известный британский ученый немецкого происхождения, который открыл, а затем и исследовал протекающие в митохондриях циклические процессы, которым позже было присвоено его имя. Сам автор был удостоен Нобелевской премии; в его честь была выбита специальная медаль за лучшую работу в истекшем году, присуждаемая ежегодно съездом европейских биохимиков. Вел заседание уже упомянутый Билл Слейтер, директор названного его именем биохимического института в Голландии, основавший один из главных журналов в области экспериментальной биологии «Акты биохимии и биофизики». Присутствовали также профессор Бриттон Чанс и профессор Берт Прессмэн (США), биохимик Маргарет Балчевски (Швеция). Самыми молодыми участниками конференции были Владимир Скулачев и Карел Ван Дам, ученик Слейтера (Голландия). Длившаяся не один час дискуссия затягивалась, и создавалось впечатление, что они так и не смогут найти для новой науки название, которое было бы лаконичным и состояло из одного слова.

– Давай, молодежь, – обратился, наконец, Слейтер к Скулачеву и Ван Даму.

Ван Дам замешкался с ответом.

– Думаю, было бы правильно назвать науку биоэнергетика, – предложил В. Скулачев, заранее обдумавший название.

– Да, была книжка с таким названием лет пятнадцать назад, – сказал Кребс.

И все заулыбались. Дело было в том, что кроме звучного названия эта тоненькая брошюрка вряд ли могла претендовать на какой-либо успех. Она была написана Нобелевским лауреатом Альбертом Сент-Дьерди и суммировала целый ряд довольно рискованных гипотез, выдвинутых в это время стареющим корифеем биохимии.

– Дело в том, что три года назад я так назвал свой отдел в новой лаборатории Московского государственного университета, и именно в этом отделе проводилась работа, по результатам которой потом пошли наши публикации по проверке гипотезы Митчелла, – продолжал агитацию за предложенное им название Владимир.

Неизвестно, что именно сыграло главную роль в принятии окончательного решения, действительно ли удачность термина, состоявшего всего из одного слова, или усталость участников конференции от постоянного отсутствия других интересных, точных и коротких вариантов, но решение было принято: новую науку по предложению Скулачева назвали биоэнергетикой.

Шли годы, возник международный журнал по биоэнергетике. Ежегодно стали проводиться европейские конференции по биоэнергетике, и название этого нового подразделения биологии стало неизменно присутствовать в списке симпозиумов всемирных биохимических и биофизических конгрессов. Новое слово обогатило набор научных терминов в английском, немецком, французском и русском языках. Им решили воспользоваться также и ушлые экстрасенсы, и сегодня в Британской энциклопедии и в интернетовской википедии (ru.wikipedia.org) указываются уже два значения слова биоэнергетика – научное и околонаучное.

21

Конец 60-х годов XX века ознаменовался серьезным переломом в отношении биохимиков к гипотезе Митчелла. Если еще пару лет назад она казалась несколько заумной и совершенно не подтвержденной какими-либо фактами или доказательствами, то теперь из разных лабораторий мира одна за другой внезапно посыпались статьи, результаты которых как-то удивительно легко укладывались в главную идею англичанина. Конечно же, не осталась в стороне и возглавляемая В. Скулачевым лаборатория в Московском университете, которая тесно взаимодействовала с лабораторией Е. Либермана в Академии наук.

В 1969-м году в престижном «Nature» Скулачев с Либерманом и сотрудниками опубликовали статью об открытии проникающих ионов, спустя пять лет названных Ионами Скулачева. В той статье с помощью указанных выше ионов впервые было прямо доказано существование митохондриального электричества. Именно это принципиально новое наблюдение и легло в основу «интеллектуального собора», который возводил Митчелл. Термин Ионы Скулачева в своей обзорной статье предложил американец Дэвид Грин – один из самых известных в мире биоэнергетиков, директор института энзимологии в Мэдисоне, США.

Впервые В. Скулачев сообщил о своем открытии в докладе на съезде европейских биохимиков в Мадриде, который состоялся в 1969-м году. Владимир был приглашен на симпозиум по биоэнергетике, где каждому докладчику на его сообщение отводилось всего по десять минут. Уже позже В. Скулачев считал сделанный им в Мадриде доклад самым кратким и самым успешным своим научным выступлением. После доклада европейские биохимики долго не отпускали его с трибуны. Кучу вопросов задал и сам председательствовавший. У трибуны уже выстраивалась очередь из следующих докладчиков, но поднятый в зале и адресованный ему лес рук с каждым ответом Владимира на предыдущий вопрос, казалось, только увеличивался.

– Коллеги, – обратился, наконец, к залу председательствовавший на заседании, увидев, что обсуждение вышло далеко за рамки временного лимита докладчика, – давайте отложим завершение дискуссии по докладу Скулачева на конец заседания.

Но, как обычно бывает, никакого времени сэкономить не удалось, и обсуждение вызвавшего такой ажиотаж доклада казалось незавершенным. Зато вечером того же дня Владимир был атакован коллегами, желавшими поспорить на корриде, которую для участников съезда любезно устроил испанец – организатор съезда.

На арену одного из мадридских стадионов для боя быков выпустили молодых животных, а всем желающим участникам съезда предоставили возможность поиграть с молодыми бычками. Вскоре Владимир обнаружил, что становится эпицентром некоего собрания биоэнергетиков, которым дальнейшее обсуждение митохондриального электричества было куда интересней, чем игрища с быками. Владимир не запомнил никаких деталей самой корриды, поэтому через два дня специально купил билет на уже настоящее представление. Он колебался, решая, на что потратить скромное вспомоществование советского ученого, которое выделялось в качестве крайне скромных командировочных: на посещение корриды или захватывающего национального танца фламенко. И остановил свой выбор на корриде, совершенно обоснованно посчитав, что без ее посещения его впечатления об Испании будут неполными.

Коррида – то еще зрелище. Во время нее матадор с помощью мулеты (укрепленное на палке красное полотнище) дразнил 450-килограммового быка, а затем убивал того шпагой. В буквально кровавом зрелище, призванном развлекать публику, принимали участие и другие лица, доводившие быка до состояния сильной усталости, а то и до изнеможения, которые не позволяли тому в полную силу противостоять ожидавшей его участи – быть убитым на глазах собравшегося улюлюкавшего люда.

Смотрел Владимир корриду на самой большой в Европе арене под названием Las Ventas, вмещавшей до 25000 зрителей. Он занял место в шестом ряду, согласно купленному билету, и оно оказалось достаточно близким к арене, поэтому у него была возможность внимательно проследить все шесть боев человека с огромными и сильными, специально для этого выращенными на обширных изолированных ранчо, животными. Из полученной им информации следовало, что участие в корриде принимали быки в возрасте от четырех до шести лет. Ни у одного из них практически не было шанса выйти из боя живым, но если такое все-таки случалось, то согласно сложившейся традиции выжившего быка второй раз на арену уже не выпускали.

И захватывающее действо началось. Вот в специально отведенной для него ложе появился красочно одетый распорядитель корриды – президент. Перед Владимиром в музыкальном сопровождении прошел парад колоритных участников представления: матадоров с их куадрильями (два пикадора, три бандерильеро и оруженосец), возниц на мулах, которые после каждой схватки будут увозить с арены убитых быков. По знаку президента открылись ворота, и из них на арену выбежал первый бык, которого начал дразнить бандерильеро. По приказу того же президента на арене появились два вооруженных копями всадника на лошадях; их задачей было продемонстрировать матадору повадки и нрав быка. После некоторых манипуляций бык бросился на лошадь, и в этот момент пикадор нанес ему первый из трех предусмотренных ударов, вонзив копье в шейные мускулы огромного противника, а бандерильеро поочередно стали втыкать в лопатки животного зазубренные палочки. Из ран быка сочилась кровь. Протрубили трубы, началась третья часть представления – по сути, убийство животного, – предусматривающая одиночное выступление матадора. Тореро поприветствовал президента и получил разрешение на насильственное лишение жизни противника. Он, с мулетой в правой руке, пропустил быка мимо себя и остановил его, затем с применением серии хорошо отработанных приемов обвел животное вокруг себя, подпуская того к себе все ближе и ближе, и наконец встал прямо перед ним на колени, схватив быка за рога. Еще немного поиграв с животным, он поставил быка в спокойное положение, заставив того опустить голову. В свободной от мулеты руке он держал шпагу, которую поднял одновременно с выпадом вперед, мгновенно вонзив оружие в пятачок между лопатками быка, что вызвало мгновенную смерть уже порядком измученного животного. Матадор под восторженный вой зрителей совершил триумфальный обход арены, а тушу быка проволокли вокруг нее, затем мулы его увезли с арены.

Надо сказать, что Владимир первые два боя откровенно болел за быков, которые, в общем-то, вели себя достаточно пассивно. Каждый следующий выпускаемый на арену бык был тяжелее предыдущего, так что побеждать животное матадору с каждым разом оказывалось все труднее. Теперь уже не матадор, пританцовывая, преследовал своего противника, а бык с налившимися от крови глазами выбирал момент, чтобы рогом ударить в грудь человека. Несчастные случаи с матадорами на корриде – обычное дело, от них не застрахованы даже самые опытные из них.

К ужасу Владимира, именно такой случай произошел минут через пять после начала третьего поединка. Бык пронзил белую манишку на груди матадора, и, увидев появившейся из тела человека фонтан крови, двадцатитысячный стадион одномоментно ахнул. Матадор упал у ног быка, и только искусство всадников с длинными копьями позволило отогнать животное и не дать ему возможность затоптать жертву. Владимира потрясло даже не столько увиденное, сколько то, что ни один человек не бросился на помощь раненому, возможно, смертельно, матадору. Тот совершенно неподвижно лежал на спине, а из груди его сочилась кровь. В такие моменты не каждый контролирует свои действия. Владимир вскочил со своего места и пытался пробиться со своего шестого ряда к первому, спеша на помощь раненому.

– Врача! – кричал он по-русски, пытаясь перекричать рев болельщиков. – Скорее врача!

Увы, по правилам жестокого представления врач не имел права появиться на арене до тех пор, пока служитель арены не выльет ведро ледяной воды на грудь раненого матадора. После такой процедуры матадор поразительным образом пришел в чувство, встал, подобрал свою шпагу и нетвердым шагом пошел к быку, которого пикадоры к тому времени уже отогнали к противоположной стороне арены. С воскрешением матадора они немедленно отпустили быка, а тот, увидев, что поверженный враг вдруг воспрянул, галопом устремился к неприятелю. Матадор выбросил в сторону левую руку с ярко-красной мулетой, и на какой-то момент бык растерялся. Матадору хватило мгновения, чтобы изменить ситуацию. Он резко поднял шпагу и нанес быку точный смертельный удар. Бык остановился, зашатался и рухнул к ногам человека. Еще через секунду упал на землю и сам матадор, которого тут же подхватили служители арены и под восторженный рев трибун проводили с поля боя.

Возбужденному Владимиру оставалось посмотреть еще три боя. Был выпущен следующий бык, к нему вышел другой матадор, но теперь уже Владимир болел не за животное, а за человека.

Это была его первая поездка в Испанию. Надо сказать, одного посещения корриды ему вполне хватило, и позже, приезжая в Испанию еще много раз, он уже не стремился стать свидетелем зрелища, так потрясшего его в первый раз. Зато потом он много раз посещал концерты прекрасного танца фламенко. Что же касается корриды, то ее он посетил однажды в Португалии, где она оказалась гораздо безобиднее и где быка не убивали.