Текст книги "VLADI. Владимир Скулачев"

5

В те годы в Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова ныне биологический факультет назывался биолого-почвенным и состоял из двух отделений: биологического и почвенного. Владимир принес документы для поступления на биологическое отделение.

– Вы понимаете, товарищ Скулачев, квота на медалистов у нас уже заполнена, и поступить без экзаменов на биологическое отделение вы уже не можете, – вежливо объяснили ему при приеме документов. – Но поскольку у вас есть права медалиста, без сдачи вступительных экзаменов вы можете быть зачислены на почвенное отделение нашего факультета: там свободные места еще имеются.

– Спасибо, но я хочу учиться на биологическом отделении, поэтому буду сдавать экзамены, если без них поступить уже нельзя, – гордо ответил Владимир на это предложение.

Нужно было сдать пять экзаменов. Первым был экзамен по русскому языку, писали сочинение. Проходил экзамен в зоологическом музее биологического факультета, и все абитуриенты сидели вплотную за очень длинным столом, над которым нависал скелет динозавра. Справа от Володи сидела девушка в коротеньком платьице, и из-за тесноты за столом колени их невольно соприкасались. Это был первый в его жизни случай, когда он прикоснулся к обнаженной ноге девушки. В те времена школы были с раздельным обучением: мужские и женские. И обучаясь в мужской школе, он мог прийти в школу женскую только на какой-либо праздник. На праздники он не ходил, поскольку считал, что не умел танцевать. Каждый из них написал сочинение на избранную тему.

– Извините, я из провинции, очень волнуюсь, не могли бы вы проверить мое сочинение? – обратилась к Владимиру девушка.

Он дал понять, что только об этом и мечтает, и взял ее сочинение, тема которого была по Горькому. Начиналось оно словами «Александр Максимович Горький». Владимир был в шоке, поскольку Горького звали Алексеем, и не знать это было просто недопустимо даже для провинциалки. Сочинение пришлось писать заново, что он и сделал, и, закончив, передал его девушке. Но тут время экзамена закончилось, и пришло время сдавать работы, поэтому проверить собственную он просто не успел: так и сдал не проверенную. Через несколько дней он узнал, что слово «идиллия» написал с одним «л», что снизило поставленную ему оценку до четверки. Следующие три экзамена он сдал на «отлично».

В последний экзаменационный день Владимиру предстояло сдать химию. Экзаменатором был доцент очень строгого вида, как позднее выяснилось, по фамилии Древинг. Он преподавал на химическом факультете университета, где находчивые студенты за необычайную жесткость на экзаменах дали ему кличку «Зверинг». При ответе по билету Володе удалось взглянуть на листок бумаги, на котором экзаменатор отмечал, какие оценки он уже выставил. Отметок было четыре: три, два, два, три. Он ответил доценту то, что требовалось по билету, и знал, что ответил верно, но Древинг задумчиво молчал.

– А вот теперь мы посмотрим, что вы знаете на самом деле, – наконец сказал он, отложив в сторону билет, на который отвечал Владимир.

Видимо, он был уверен, что молодой человек пользовался шпаргалкой. Древинг задал Владимиру по предмету около десяти каверзных вопросов, не поправив ни один из полученных на них ответ.

– Ну а теперь последний вопрос: что общего между корундом и карборундом? – тяжело вздохнув, спросил он.

Это был один из любимейших вопросов школьного учителя-мучителя Соловьева, и Владимир сдержался, чтобы не рассмеяться.

– Общее между ними только название, – спокойно и уверенно ответил он.

Доцент стукнул ладонью по столешнице и написал в своем листочке напротив фамилии Скулачев «отлично». Итак, четыре пятерки и одна четверка. Проходным баллом был 25, а Владимир получил 24. Это был полупроходной балл, то есть часть абитуриентов, его набравших, все же зачисляли в МГУ, но не всех. Он попал в счастливую половину поступивших. Владимир считал, что приняли его, во-первых, потому что был он юношей и по гендерному признаку представлял меньшинство, а большинство поступавших на биологический составляли девушки; во-вторых, потому что он был москвичом и не нуждался в предоставлении ему общежития; в-третьих, поступая по конкурсу и являясь медалистом, он увеличивал количество студентов, успехи которых в школе были оценены высшим баллом.

6

О степени своей близорукости Владимир узнал на медосмотре, который проходил сразу после поступления на первый курс МГУ. В детстве он отличался острым зрением и соревновался с отцом в том, кто дальше всех увидит самый мелкий предмет. Отец был охотником, прекрасно стрелял по тарелочкам из охотничьего ружья – своеобразный охотничий вид спорта. Но где-то в восьмом классе зрение стало резко ухудшаться, а к десятому ухудшилось до такой степени, что он не видел, что пишет учитель на доске, даже если сидел на первой парте.

Признаться родителям в том, что стал видеть хуже, Владимир не хотел, поскольку между отцом и матерью существовал давний спор, в кого он пошел, в отца или в мать? Мать была близорукой в двенадцать диоптрий и без очков ничего не видела. Владимир не хотел огорчать отца: его он обожал и не мог сказать, что пошел, получалось, в мать. Офтальмолог при медосмотре первокурсников определил у него близорукость в четыре диоптрии.

– Как вы ходите по улицам и до сих пор не попали под машину? – поразился врач. – Немедленно купите очки! – всплеснув руками, сказал он и выписал рецепт.

На следующий день в аптеке на Земляном валу очки были заказаны, а еще через день были готовы. Владимир торжественно их надел и изумился тому миру, который его, оказывается, на самом деле окружал. Додумывал и дорисовывал он его в своем воображении по каким-то своим детским воспоминаниям и фильмам. Особое потрясение было им испытано, когда он в очках впервые поехал в метро. На станции «Калужская площадь» шедший вверх эскалатор поднимал навстречу ему десятки людей, многие из которых были некрасиво и как-то нелепо одеты. Но хуже всего обстояло дело с девушками. В воображении восемнадцатилетнего парня, только что окончившего мужскую школу и до этого момента плохо видевшего, все девушки казались прекрасными и очень привлекательными. Их образы в его сознании были навеяны прочитанными книгами и просмотренными фильмами, а тут Володя, к своему удивлению, вдруг увидел щербатых, конопатых, безвкусно одетых девиц, поднимаемых навстречу ему эскалатором. Такими, конечно же, были далеко не все встретившиеся ему девушки, но его ошеломленное внимание фиксировалось именно на них. Владимиру, в буквальном смысле, открывался окружавший его реальный мир…

7

Поступив на биолого-почвенный факультет МГУ, Владимир должен был выбрать кафедру факультета, на которой он будет учиться. Выбор пал на кафедру биохимии животных, занимавшуюся, судя по названию, химическими основами жизни. В этом выборе большую роль сыграла знакомая их семьи Е.А. Мишукова, работавшая на этой кафедре научным сотрудником. Она буквально боготворила заведующего кафедрой профессора Сергея Евгеньевича Северина, которому впоследствии суждено было стать руководителем дипломной и аспирантской работ Владимира Скулачева. Окончательное решение о выборе кафедры он принял после того, как однажды сходил на научный семинар, проходивший, как говорили, «на антресолях» знаменитого актового зала старого здания МГУ, которое находилось на Манежной площади.

Владимир со своим приятелем, тоже первокурсником биофака, Аликом Тамбиевым уселись на последнем ряду довольно большой семинарской комнаты с очень низким потолком. Там уже собралось человек сорок участников семинара, и все ждали прихода корифеев – профессора С.Е. Северина и академика В.А. Энгельгардта. Минут через десять дверь в комнату отворилась, и в нее вошли два довольно высоких, красивых человека, несущих каждый перед собой по стакану крепкого чая на блюдечках. Они не спеша прошли к своим местам на первом ряду, а Алик с Володей поспорили, кто из них Северин?

– Северин тот, который без бороды и усов, – предположил Владимир.

– Да нет, по-моему, это Энгельгардт, а Северин с усами и бородкой, – возразил ему Алик.

Кто из них прав, прояснилось сразу же: поскольку Северин был руководителем семинара, именно он его и открывал.

– Добрый день, – поприветствовал собравшихся тот из двоих, который был с усами и бородкой, а стало быть, Северин. – Сегодня Боря Поглазов расскажет нам о только что появившихся в научной литературе новых данных о биохимических реакциях производных серы, – представил он докладчика, демократично назвав его по имени, и дал тому слово.

Борис Поглазов сделал обзор нескольких только что появившихся в зарубежных журналах статей по объявленной теме. Доклад продолжался около получаса, в течение которого студент исписал мелом большую грифельную доску, чтобы показать новые реакции, открытые авторами работ. Северин пришел в большое возбуждение.

– Как, неужели эту реакцию удалось доказать?! – размахивая руками, восклицал он несколько раз по ходу доклада.

Энгельгардт заметил несколько неточностей в докладе, с которыми докладчик тотчас же согласился. Но на первокурсников наибольшее впечатление произвел именно Северин, который не побоялся признать перед аудиторией, где было много и студентов, что он, профессор и заведующий кафедрой, не знает чего-то такого, о чем сообщил докладывавший студент.

– Пошли на эту кафедру, – предложил Алик, – уж очень заведующий симпатичный.

Владимир согласился с ним и подал заявление о приеме на кафедру биохимии животных.

* * *

Шел первый год обучения. А 5 марта 1953-го года умер Сталин. В это время Владимир был студентом-первокурсником, жил в Москве, в доме на перекрестке улиц Каляевской и Садовой с бабушкой Розалией Захаровной и каждый день пешком ходил еще в старое здание университета на Моховой. Жить к бабушке он переехал сразу после смерти деда Арона Марковича.

– Владик, – сказал ему отец. – После смерти Арона Марковича твоя бабушка Розалия Захаровна осталась совсем одна. Человек один жить не может. И мы решили, что ты уже взрослый, поэтому можешь переехать на время к Розалии Захаровне и пожить с ней.

Так Владимир стал жить с бабушкой в ее трехкомнатной квартире на Каляевской, приезжая к родителям на Домниковку по выходным. Бабушка поселила его в бывшем кабинете мужа и создавала все условия для учебы поступившего в ведущий университет страны внука.

Через пару дней после смерти вождя по радио объявили, что гроб с его телом открыт для всеобщего прощания с ним в Колонном зале Дома Союзов, который было совсем недалеко от улицы Моховой. В тот день Владимир должен был к девяти часам утра прийти на урок немецкого языка, проходивший в связи с отсутствием у университета свободных помещений в Зоологическом музее, что на углу улиц Моховой и Герцена. Он спокойно дошел от Садовой до Пушкинской площади, где вдруг дорогу ему преградили поставленные в несколько рядов пустые грузовики без водителей и какой-либо охраны. Воспитанный в мужской школе, где дисциплина всегда была на высоте, он чувствовал себя обязанным, несмотря на препятствия, дойти-таки до музея, благо до него оставалось каких-нибудь минут двадцать быстрого ходу.

Он перелез через грузовики, неудачно спрыгнув с кузова последнего из них, и был в течение следующих нескольких лет наказан ноющей болью в пояснице. Володя пересек совершенно пустую Пушкинскую площадь и вдруг услышал топот толпы, несущейся по Бульварному кольцу от улицы Герцена к Трубной площади. Он увидел людей, бегущих в полном молчании и старающихся во что бы то ни стало обогнать друг друга. Казалось, людскому потоку не было конца. Он смешался с ним на несколько минут. Владимира поразило то, что среди бегущих людей были и очень пожилые, задыхавшиеся от почти спортивного бега, им явно противопоказанного. На другой стороне улицы, прибавив шагу, он пошел в направлении, противоположном движению толпы: ему нужно было не на Трубную площадь, а на улицу Герцена. Оказалось, что по улице Герцена в сторону Моховой тоже бежали люди.

До заветного Зоологического музея оставался один короткий квартал. Владимир уже хорошо видел фасад здания. Вдруг толпа прекратила движение вперед, и люди как бы топтались на месте, не в силах остановиться. Их было очень много. Владимир сразу понял, что попытки прорваться сквозь толпу ни к чему не приведут: чем больше он приближался к Моховой, тем плотнее становился людской поток. Потоптавшись некоторое время на перекрестке, он понял, что сегодня на урок немецкого не попадет. Он развернулся, пытаясь продвинуться назад. К тому времени окружавшая его толпа стала еще гуще. Движение людей становилось все более пугающим: они как будто исполняли какой-то странный танец, как будто были заколдованы некой потусторонней силой, запрещавшей им остановиться. К счастью, он еще не успел продвинуться в сторону Моховой настолько далеко, чтобы стать обреченным на исполнение странного движения вместе с плотно окружавшей его толпой. Шаг за шагом он продвигался назад к Бульварному кольцу и, наконец, прорвался к арьергарду толпы, где между людьми еще оставалось небольшое свободное пространство.

Тут Владимир бросился бежать и через полчаса рваного и со спортивной точки зрения совершенно неправильного бега увидел Садовую, а за ней родной дом под номером пять на Каляевской. Взбежав на четвертый этаж, хотя лифт, оказалось, работал нормально, он ворвался в квартиру, где застал не только бабушку, но и отца с мамой. В этот день родители не пошли на работу, поскольку от сослуживцев узнали, что добраться до нее вряд ли возможно, что в городе происходит нечто странное.

– Мама, а где Владик? – звонила Надежда свекрови, пытаясь понять, где ее сын-первокурсник.

– Ты знаешь, Дуся, я уже начинаю беспокоиться. Он ушел к девяти на урок немецкого, должен был быть дома через два часа. Сейчас время обеда, а его все нет, – озабоченно отвечала Розалия Захаровна.

– Поехали на Каляевскую, там и будем его ждать. Решения принимать будем по обстановке, – постановил Петр.

На следующий день вся Москва уже знала о случившихся накануне событиях в районе Трубной площади. В начале дня толпа людей, стремившихся к Колонному залу Дома Союзов проститься с вождем, с которым никогда при его жизни не смогла бы пообщаться воочию, бросилась бегом вниз по Бульварному кольцу к пересечению с Цветным бульваром. Это пересечение и называлось Трубной площадью, или попросту «Трубой». Выходы с площади на улицу, ведущую к центру города, были перекрыты грузовиками, в которых стояли вооруженные автоматами солдаты. Они стреляли в воздух, чтобы остановить толпу, которая все прибывала оттуда, сверху, не подозревая, что происходит внизу. Как стало известно годы спустя, в давке, продолжавшейся несколько часов, погибли тысячи москвичей. Володя помнил реакцию отца, когда тот узнал о бессмысленной гибели людей.

– Правил с кровью и умер с кровью! – только и сказал Петр, всю свою жизнь ненавидевший человека, лежавшего теперь у Кремлевской стены.

После смерти Сталина Петр время от времени стал звать Володю на прогулки по Москве. Стоял промозглый март с многочисленными осадками в виде последнего перед наступлением тепла снега, который буквально завалил Москву, еще только что начавшую осваивать снегоочистители. Отец с Володей гуляли поздними вечерами по узким улочкам города, и Петр хриплым от частого курения голосом рассказывал сыну страшную правду о сталинском времени. Совершенно новый для Володи взгляд на тогдашнюю действительность однажды сбил его с мирного прогулочного шага, так что он, поскользнувшись, чуть не попал под троллейбус. Отец буквально выдернул его из-под колес, остановился и крепко обнял.

– Если ты кому-нибудь расскажешь о том, что я тебе говорю, последствия могут быть пострашнее, чем попасть под этот троллейбус, – глядя прямо в глаза Владимиру, предупредил отец. – Касаться они будут всей нашей семьи, – низким тоном голоса закончил он.

8

На первой летней студенческой практике в подмосковном Чашниково каждый студент обязан был написать самостоятельную работу – маленькое исследование каких-нибудь беспозвоночных животных и растений. Тему давал либо преподаватель, либо студент выбирал ее сам.

– А можно взять тему, как-то связанную с муравьями? – спросил Владимир ответственного за эту часть практики преподавателя, доцента Г.Г. Абрикосова, известного специалиста по насекомым.

– Ну конечно, можно, – ответил он, удивленно посмотрев на Володю пристальным взглядом голубых глаз. – Их много тут, разных видов, и в лесу, и в поле. Только помните, что в вашей работе должны быть отражены также и растения.

К муравьям у Володи был особый интерес, появившийся еще в младшем школьном возрасте. Летом, живя с семьей на даче, он искал и находил места их обиталищ, угадывал утоптанные ими дорожки, показывал соседским мальчишкам муравьев разных видов, просвещая своих маленьких друзей. Но он никогда не задумывался, ни тогда, ни позже, когда решил стать ученым, что эти создания могут когда-либо стать объектом его научной работы. Его охватило чувство какого-то полного счастья оттого, что этим можно серьезно заняться. Чтобы в работе как-то фигурировали растения, он назвал свою первую научную работу «Муравьи и защита растениями нектара от муравьев».

Так получилось, что собственно муравьиная часть работы ничего нового для науки не содержала. Владимир просто составил список видов муравьев, обитавших в районе Чашниково, и сфотографировал их самих и муравейники. Большую помощь в работе ему оказал Г.Г. Абрикосов, который сам муравьями никогда не занимался, но как культурный энтомолог знал, как отличить одни виды этих насекомых от других. Правда, в одном сомнительном случае, уже на втором курсе, Володе пришлось обратиться к профессору Арнольди, нашему крупнейшему мирмекологу – специалисту по муравьям. А вот вопрос защиты растениями своего нектара от грабителей-муравьев оказался проблемой, почти не исследованной. Известно было только, что муравьи – большие сладкоежки. Они могли бы быстро опустошить все хранилища нектара в цветах, если бы имели туда свободный доступ. Ясно было, что разграбленный муравьями цветок для пчел и бабочек уже не будет привлекательным источником сладкой пищи, и они перестанут опылять такие цветы. Защита от муравьев должна была быть устроена в самом цветке, чтобы муравей не добрался до нектара, а пчела или бабочка могла бы просунуть сквозь защитное приспособление свой длинный хоботок. Действительно, оказалось, что хранилище нектара в цветках всегда защищено решеткой из тоненьких волосков самого цветка таким образом, чтобы муравей не имел свободного доступа к нектару. В то же время, миниатюрный тоненький хоботок, которым пчелы и бабочки черпают нектар из его хранилища, мог протиснуться между паутинками защитной сетки на выходе из него.

При выполнении этой работы Владимир получил прекрасный урок, иллюстрирующий один из ключевых законов биологии, а именно то, как бесконечно разнообразны различные приспособления у разных видов живых существ, созданные эволюцией для достижения одной и той же цели – защиты нектара цветов от муравьев. Как вид защитных решеток, так и толщина образующих их паутин, а также конфигурация хода, ведущего к нектару внутри цветка, и его длина оказались совершенно различными в цветках исследованных им видов растений.

– Скулачев, я прошу вас рассказать об этой работе на семинаре кафедры зоологии беспозвоночных, – попросил его после окончания практики Г.Г. Абрикосов, являвшийся доцентом этой кафедры.

Владимир сделал на семинаре этой кафедры доклад, который несколько раз перебивался вопросами и выступлениями сотрудников кафедры.

– А на какую кафедру вы собираетесь поступать? – стали спрашивать его участники семинара.

– На кафедру биохимии животных, – честно ответил Володя.

– Нет, пусть он идет к нам и занимается муравьями дальше! – громко прокричала одна из аспиранток, сидевших в последнем ряду.

– Не получится: отмуравьился! – строго посмотрев на возмутительницу спокойствия, сказал доцент Матекин.

И действительно, кафедру биохимии Владимир уже выбрал, решив, что эта наука занимается именно фундаментальными законами биологии, а не частными их проявлениями у бесчисленных видов животных и растений.

9

Первые два года учебы в университете были посвящены знакомству с классической биологией: зоологией, ботаникой, микробиологией. Эти специальности были необходимы будущему биохимику не только с точки зрения практического знакомства с отдельными видами живых существ, но и как своеобразная прививка от легкомысленного отношения ко всему тому, что создала биологическая эволюция за миллиарды лет существования жизни на Земле.

Лекции для первокурсников биологического факультета по анатомии человека профессор Гремяцкий читал еще в анатомической аудитории старого здания университета. Аудитория эта вместо обычного потолка имела купол, подобный куполу цирка. Освещалась она неярким светом. Ярко освещалась лишь кафедра, за которой располагался профессор, да еще откуда-то с потолка два довольно ярких луча света, похожих на лучи прожектора, были направлены прямо в центр помещения и хорошо освещали стоящую на козлах ванну, в которой лежал подготовленный для изучения обработанный формалином труп человека.

– Сейчас я наглядно покажу вам один из принципов анатомии, а именно отсутствие брезгливости у анатома, имеющего дело с мертвым телом, – казалось, слегка торжественно начал он.

Затем он подошел к трупу и просверлил в его животе отверстие, откуда наружу выступила мутная с ужасным запахом жидкость. Затем в полученное отверстие он демонстративно опустил один из пальцев своей руки.

– Вот сейчас я его оближу, – невозмутимо пообещал профессор застывшей аудитории.

Показав всем палец, который следовало облизать, он как будто даже с причмокиванием засунул его себе в рот. Некоторых студентов, основную часть которых составляли девушки, от этого зрелища начало подташнивать.

– Ну что, готов кто-либо из будущих биологов повторить то, что я только что сделал? – вполне серьезно спросил профессор.

Наступила гробовая тишина, длившаяся несколько минут: добровольцев не было. Наконец, из последнего ряда амфитеатра, где расположилась часть студентов, встал огромный детина и направился в центр зала к ванной. Повторив действия профессора, студент возвратился наверх амфитеатра, с гордостью поглядывая на сокурсников, которые невольно старались от него отодвинуться.

– А теперь, граждане студенты, я скажу вам о другом важнейшем требовании к настоящему биологу. Он должен быть чрезвычайно внимательным в своем деле. К сожалению, коллега, только что продемонстрировавший первую заповедь-отсутствие брезгливости, – нарушил вторую. Все дело в том, что я окунул в труп указательный палец, а облизал не его, а другой, безымянный.

Зал загудел. Следующее заявление профессора о том, что на предстоящем практикуме студентам придется самим расчленять пропитанный формалином труп, вызвало у большинства из них настоящую панику.

– Чего испугались? Не трупов надо бояться, бояться нужно людей, – учил он своих подопечных.

А через пару практикумов под названием «Труп» студентки биофака уже довольно бойко справлялись с человеческими останками.

– Девочки, кто-нибудь может поделиться со мной селезенкой? – закончив работу с трупом, спрашивала у сокурсниц студентка-первокурсница Даша.

* * *

Преподавание биохимии на биофаке начиналось с третьего курса. Отсутствие биохимических лекций и практикумов на первых курсах Владимир пытался компенсировать чтением специальной литературы, описывавшей, прежде всего, методы его будущей науки. До сих пор у него перед глазами стоит увесистый том какого-то зарубежного автора под названием «Изотопы в биохимии». Это было собрание методик, применявшихся для изучения живой природы с помощью радиоактивных изотопов. Чтение это было настолько скучным, что он не одолел и десятой доли материала и пожаловался на это своему доброму гению Е.А. Мишуковой – сотруднице кафедры биохимии животных, в свое время сагитировавшей его пойти учиться на биофак.

– Методики надо изучать тогда, когда уже поставлена цель задуманной работы, – ответила она ему, рассмеявшись.

Изучение биохимии началось на третьем курсе с блестящих лекций заведующего кафедрой биохимии животных Сергея Евгеньевича Северина. Это был высокий, красивый человек с прекрасно поставленным звучным баритоном и хорошо продуманной жестикуляцией. Уже много лет спустя Владимир случайно узнал, что, начав читать лекции студентам, Северин специально брал уроки актерского мастерства в Художественном театре. Сергей Евгеньевич очень добросовестно относился к изложению лекционного материала, стремясь донести до слушателей все основные знания, добытые биохимиками мира. «Великие» учебники биохимии Альберта Ленинджера и Эмиля Смита еще не были написаны, поэтому материал, излагаемый лектором, для начинающего биохимика являлся уникальным источником знания. Владимир тщательно записывал лекции, сокращая наиболее длинные слова и используя для этих целей специально выдуманную им для себя скоропись. Приходя домой из университета, записанные таким способом лекции он перепечатывал на пишущей машинке.

Кроме лекций, Владимиру запомнился и малый практикум по биохимии, который железной рукой вела грозная заместитель заведующего кафедрой Нина Павловна Мешкова. На практикуме студентам прививали главную черту будущей профессии – чистоту работы с органами, тканями, клетками живых существ. Символом этой особенности науки биохимии было выражение «химически чистый». Это предполагало, что возможных примесей в исследуемом препарате так мало, что их нельзя обнаружить даже самыми точными методами органической и неорганической химии.

Кафедра биохимии животных располагалась на так называемых антресолях университета. Это был по существу чердак над куполом главного читального зала университетской библиотеки. Купол этого зала был прекрасно виден с Манежной площади, на которую выходило одно из двух зданий университета, построенных по проекту архитектора Казакова. Потолок этого гигантского купола был разрисован одним из известных в то время художников. Купол всегда с гордостью демонстрировали посещавшим университет высоким гостям.

Надо же было такому случиться, что Тая Курохтина – аспирантка заведующего кафедрой С.Е. Северина – в один из весенних дней начала мая чуть не обрушила потолок этого купола. Дело в том, что на майские праздники в рукомойнике туалета кафедры биохимии она оставила лягушек. За праздничные дни лягушки выметали икру, которой хватило, чтобы перекрыть отток воды, тонкой струйкой стекавшей из крана в рукомойник. Эта тончайшая струйка воды была оставлена специально и должна была поддерживать жизнедеятельность земноводных в дни, когда на кафедре не осталось ни одной живой души. Вода достаточно быстро заполнила наполненную лягушачьей икрой чашу рукомойника, выплеснулась на пол и нашла короткий путь, приведший ее к потолку располагавшегося ниже роскошного купола. Беду заметил библиотекарь, открывший читальный зал в первый наступивший после окончания праздников рабочий день. Он сразу заметил в середине расписного потолка огромное темное пятно. Бросившись на чердак, он сразу обнаружил и источник возникновения этого пятна, грозивший обрушить исторический потолок. К счастью, никаких серьезных повреждений не произошло, а потолок располагался так высоко над увлекавшимися чтением разной литературы студентами, что они и не заметили произошедшей на нем перемены.

Заведующий кафедрой С.Е. Северин был вызван к ректору «на ковер». Вернувшись назад на свой родной чердак, он вызвал к себе аспирантку, усадил ее в гостевое кресло, плотно закрыл за ней дверь и принялся мерить свой кабинет широкими шагами.

– Тая, – сказал он тихим голосом, – только что впервые в моей научной карьере ректор на меня кричал.

Кто знает, может быть, именно этот случай и побудил С.Е. Северина при переезде МГУ в новое здание, только что построенное на Ленинских горах, просить декана биофака расположить возглавляемую им кафедру биохимии животных на первом этаже.