Текст книги "VLADI. Владимир Скулачев"

34

 
В нашей жизни, прекрасной, и странной,
и короткой, как росчерк пера,
над дымящейся свежею раной
призадуматься, право, пора.
 
 
Призадуматься и присмотреться,
поразмыслить, покуда живой,
что там кроется в сумерках сердца,
в самой черной его кладовой.
 
 
Пусть твердят, что дела твои плохи,
но пора научиться, пора
не вымаливать жалкие крохи
милосердия, правды, добра.
 
 
Но пред ликом суровой эпохи,
что по-своему тоже права,
не выжуливать жалкие крохи,
а творить,
засучив рукава.
 

Булат Окуджава

Конец 90-х годов прошлого столетия по существу означал для Скулачева резкое изменение его научных интересов и направления работы его научной группы. Они по-прежнему оставались «митохондриками», доказав, что митохондрии работают как миниатюрные тепловые электростанции, сжигая пищу кислородом и превращая выделяющуюся при этом энергию в электричество. Конечно, их по-прежнему интересовала роль кислорода в этих процессах, но они также поняли, что кислород для нашего организма, с одной стороны, необходим для производства электричества, которое затем используется для выполнения разных функций клетки, но, с другой стороны, является зловещим предшественником сильнейших ядов – активных форм кислорода (АФК). Причем эта вторая функция не просто какой-то дефект, несовершенство эволюции, а изящный способ ускорения этой эволюции при помощи старения.

– Конечно, для самого стареющего индивида в старении нет ничего хорошего, – говорил Скулачев, – но, старея, он может воскликнуть как герой детской песенки: «Это очень хорошо, даже очень хорошо, что сейчас нам плохо!» Так постепенно меня все больше стали интересовать не 99 % кислорода, сжигаемые в «топках» митохондрий, а тот единственный 1 %, который превращался в митохондриях не в воду, а в АФК. Я задался вопросом, как именно АФК вызывает старение организма? И постепенно пришел к выводу, что яд образуется определенными белками, давно известными мне в качестве участников сжигания кислородом питательных продуктов. Одни и те же белки

– переносчики электронов – в одних условиях превращают кислород в воду, а в других – в АФК.

– А можно остановить этот второй процесс, который делает нас старыми? – невольно возник у меня вопрос. – И правильно ли вообще бороться со старением, если оно – одна из движущих сил эволюции?

– Я быстро пришел к выводу о том, что для современного человека дарвиновская эволюция уже не играет особой роли, – продолжал развивать мысль Скулачев. – Она требует миллионов лет, а человек в своих повседневных действиях никогда не оперирует такими катастрофически долгими временными периодами. Простые расчеты показали, что продление жизни людей, произошедшее в XX веке, оказалось всецело результатом технического прогресса, а не эволюции homo sapiens (человека разумного) как биологического вида. Человек ушел от зверей еще до того, как им были достигнуты главные успехи в техническом прогрессе. Однако на это потребовались тысячи и тысячи лет. А вот открытие антибиотиков в середине XX века резко уменьшило смертность людей от инфекций и тем самым внезапно увеличило продолжительность жизни, на что потребовались всего 10–20 лет. Консилиум врачей, специально собранный в 60-е годы XX века, пришел к выводу о том, что Пушкин после дуэли, безусловно, был бы жив, если бы дуэль эта случилась во второй половине этого же века, когда в аптеках уже появились антибиотики. Сказанное выше означает, что можно спокойно расстаться со старением, не подрывая основы биологической эволюции человека, которая уже давно сделала свое дело, создав существо, способное придумать технический прогресс. Сказанное также означает, что отмена старения людей стала бы величайшим благом как избавление от вредного атавизма, доставшегося им в наследство от животных предков.

– Так, значит, получается, что человек, не состарившись, и не умрет? – не унималась я. – Но человек так и не создал вечный двигатель, невозможно представить себе и то, что человек будет жить вечно, не умирая!

– Конечно, вечно жить он не будет, – отвечал Владимир. – Надо понимать, что отмена старения – это не отмена смерти. Тут как раз полезно вспомнить отважную мысль великого немецкого зоолога и теоретика эволюционного учения Августа Вейсмана о том, что «смерть людей от старости не есть первичная необходимость нашей жизни». Пусть человек живет столько, сколько ему отпущено! Только до конца своих дней пусть он не испытывает от своего состояния того унижения, которое вызывается целым рядом болезней, приобретаемых им с возрастом: ослабление или потеря зрения, проблемы с опорно-двигательным аппаратом, да и множество других возникающих у него болезней в связи с износом тех или иных органов.

* * *

Организовав в университете, с легкой руки ректора В.А. Садовничего, новый факультет биоинженерии и биоинформатики, В. Скулачев как его декан должен был принимать участие в специальных совещаниях деканов, которые проводились примерно раз в два месяца.

Как-то на одном из таких совещаний он случайно занял место рядом с деканом другого недавно созданного факультета – высшей школы бизнеса – О.С. Виханским, который, как говорили, по существу совмещал должность декана факультета с другой не менее важной работой – давать советы по вопросам экономики одному из наших самых богатых в стране людей. В ожидании появления ректора они разговорились.

– Ну как дела на вашем новом факультете, Владимир Петрович? – спросил Виханский.

– Все бы хорошо, Олег Самуилович, да на науку, как всегда, денег нет, – ответил Скулачев.

– Позвольте, – сказал Виханский, – да вам надо обратиться к Олегу Владимировичу Дерипаске. Даром он, что ли, у нас в России самый богатый человек? Хотите, я вам устрою встречу?

Их встреча с Олегом Дерипаской состоялась в день рождения Московского государственного университета – 25 января 2002-го года, который совпадал с другим известным и широко отмечаемым праздником, так называемым Татьяниным днем, а по сути – праздником всего студенчества. Известно, что 12 января (или 25 января по новому стилю) 1755-го года дочь Петра Первого императрица Елизавета Петровна подписала указ об образовании во второй столице государства Российского – Москве – Первого российского университета. Поскольку в этот день в 235-м году великомученица Татиана, которую стали считать покровительницей университета и всего российского студенчества, приняла смерть, 25 января ежегодно стал отмечаться как Татьянин день, день рождения МГУ и праздник российского студенчества. Идея создания университета принадлежала русскому ученому Михаилу Ломоносову и генерал– адъютанту императрицы Ивану Шувалову. Граф Шувалов послал на подпись императрице проект создания университета именно 25 января – в день именин своей матери Татьяны, поэтому святая Татиана и стала считаться покровительницей Московского университета.

Первое время день этот отмечался только как день рождения Московского университета. Празднование начиналось молебном в церкви св. Татьяны, затем проходило вручение наград, организовывался обед для профессоров, устраивались концерты и шумные гуляния для студенчества. Самыми популярными местами для гуляний были Никитский и Тверской бульвары, Трубная площадь Москвы. Шли годы, и отмечание этого праздника переродилось в безудержную пьянку, в которой участвовали как юные студенты, так и великие ученые и профессора университета. Среди профессоров считалось доблестью к завершению праздника напиться до положения «риз», а полиции было приказано в этот день искать извозчиков, чтобы развозить упившихся ученых и преподавателей по домам. Обычно это происходило где-то в полночь. Что же касается студентов, то их полиция не трогала до утра. Среди выпускников университета ходила легенда, что это позволило одному из самых знаменитых выпускников МГУ А.П. Чехову ехидно заметить: «В эту ночь студенты выпили в Москве все жидкое, что в ней было, кроме Москвы-реки». Не удивительно поэтому, что А.П. Чехов, Л.Н. Толстой и еще несколько корифеев русской интеллигенции выступили с призывом запретить в Татьянин день распитие спиртного в Москве. Такой запрет властями был воплощен в жизнь и, как всегда бывает на Руси, даже с превышением: в университете Татьянин день перестали праздновать вовсе. И только в 1992-м году, когда в МГУ в результате состоявшихся первых выборов к руководству университетом приступил избранный профессорами и преподавателями вуза ректор В.А. Садовничий, он решил исправить ошибку, вызванную неверным толкованием призыва классиков. Праздник был возрожден, но без разгульного распития крепких спиртных напитков. Чтобы поднять бокалы за светлое будущее университета, ректором была разрешена самодельная медовуха, рецептура приготовления и крепость которой контролировалась лично им. Спустя годы по инициативе того же ректора праздник был возрожден и на государственном уровне: указом Президента России от 25 января 2005-го года этот день был официально объявлен Днем российского студенчества.

Встреча Скулачева с Дерипаской состоялась сразу же после лекции ректора по случаю праздника, как и положено, у роскошного актового зала МГУ. После лекции все 1500 человек – профессоров, научных работников, студентов и аспирантов университета, – только что прослушавших интересную лекцию, вышли в фойе второго этажа главного здания, где в ряд стояли празднично накрытые столы с различными закусками и непременной самодельной медовухой. В фойе Скулачев увидел Виханского, пристально всматривающегося в окружавшую его толпу.

– Не меня ли ищете? – произнес Скулачев в спину Олега Самуиловича.

Тот вздрогнул и немедленно обернулся.

– Пойдемте, я сейчас познакомлю вас с Дерипаской, – сказал он, указывая на дальний конец фойе.

Олег Дерипаска стоял у огромного памятника великому физиологу И.П. Павлову, сидевшему на постаменте в массивном кресле в фойе актового зала в коллективе разбросанных по фойе памятников другим выдающимся университетским ученым – Менделееву, Мичурину и Жуковскому, а также в окружении мозаичных портретов шестидесяти крупнейших мировых ученых, размещенных по периметру фойе над величественными колоннами, – и как будто со своей высоты задумчиво смотревшему на с удовольствием выпивавшую и закусывавшую толпу праздновавших.

– Олег Владимирович, я привел к вам нашего Скулачева, – обратился Виханский к Дерипаске.

При этих словах Скулачев зачем-то ухватился за ногу Павлова, вероятно, для устойчивости в момент, который мог стать началом его дела, – попытки остановить старение людей, которое он кокетливо называл безумным. Новый его знакомый пригласил Скулачева посетить завтра его московскую штаб-квартиру. Наутро следующего дня Владимир Петрович подъехал на своей служебной машине к новому трехэтажному зданию, находившемуся недалеко от Белого дома – резиденции Российского правительства, – и подумал, что такая диспозиция была, вероятно, очень удобна для хозяина штаб-квартиры в случае, если у него возникала необходимость обсудить что-нибудь с премьер-министром. Олег Дерипаска принял Скулачева в кабинете средних размеров без признаков какой-либо роскоши. Исключение составляла разве что огромная, во всю стену кабинета карта России, на которой были обозначены, как ему подумалось, все электростанции страны, поскольку хозяин кабинета занимался добычей алюминия, а добывался этот минерал при помощи электричества.

– Присаживайтесь, – предложил ему, поздоровавшись, Дерипаска.

Он молча посмотрел на Скулачева, ожидая, видимо, каких-то просьб, что было вполне логично. Тот попытался рассказать Дерипаске о своих работах по митохондриям, которые и привели к открытию митохондриального электричества. «Было бы забавным, – вдруг подумал Скулачев, – на другой стене повесить такую же карту живой клетки, изобразив на ней митохондрии в виде маленьких тепловых электростанций».

– Владимир Петрович, – прервал его мысли Дерипаска, – я знаю о вас самое важное, вы – самый цитируемый из всех биологов, работающих России, а такую вещь, как говорится, не купишь. Скажите мне лучше, сколько денег вам нужно, чтобы начать работу? – так вопросом он помог Скулачеву изложить цель его прибытия.

– Сто двадцать тысяч долларов, – выпалил Скулачев, назвав сумму, которая с ходу пришла ему на ум.

Начать задуманную им работу можно было и на меньшие деньги, но чтобы сделать все как следует, по-видимому, необходимы были расходы существенно большие, но сколько конкретно, он не знал, поскольку пришел обговорить с Дерипаской лишь суть вопроса, а не решить его по существу. Воцарилось молчание, которым Скулачев воспользовался, чтобы, как человек честный, предупредить собеседника о безусловном риске своего предприятия.

– Только учтите, пожалуйста, Олег Владимирович, что у нас может и ни черта не получиться. Так что единственное, что я могу вам сейчас пообещать, так это то, что какое-нибудь новое средство, скажем, от заусенцев мы, по-видимому, создадим, – пытаясь пошутить, обозначал ситуацию академик.

– Ну что ж, тогда я помогу вам создать новую хорошо оборудованную лабораторию в МГУ! – рассмеявшись, ответил ему Дерипаска.

Надо сказать, что Олег Дерипаска имел самое непосредственное отношение к Московскому государственному университету: в 1993-м году он закончил физический факультет университета, однако заниматься научной карьерой, думается, не стал из-за отсутствия финансирования: академическая наука находилась в труднейшем положении. Дерипаска так, рассказывал Скулачев, характеризовал тот период времени: «У нас не было денег. Каждый день поиск средств к существованию был главной заботой». Поэтому положение академика Скулачева, пытавшегося двинуть науку дальше, ему было более чем понятно.

Дерипаска тут же вызвал руководителя благотворительного фонда и объяснил ему суть проблемы.

– Подготовьте соответствующее положительное решение, – дал он указание прибывшему.

Скулачев несколько ошалел, поняв, насколько просто решаются вопросы, когда человек распоряжается своими собственными деньгами. Он вышел на улицу, сел в служебную машину и набрал номер телефона своего заместителя по административным и всем прочим вопросам В.А. Драчева.

– Володя, дорогой, давайте поздравим друг друга. Дерипаска подарил нам на наш проект 120 000 долларов, и я расстался с ним со стойким ощущением, что это не последние деньги, которые он нам даст! – ликовал академик.

Так начался проект, который, по крайней мере, на ближайшие десятилетия перевернул все его планы и замыслы о будущей работе. Скулачев почему-то вспомнил мрачную шутку геронтологов, гласившую, что все геронтологи, творившие на нашей планете, имеют одну общую черту: они занимались бессмертием и, тем не менее, все умерли.

Второй звонок из той же машины Скулачев сделал своему старому другу В.Н. Анисимову, президенту Российского геронтологического общества, жившему в Петербурге. С ним они уже обсуждали этот «безумный» проект и договорились о сотрудничестве, как только добудут хоть какие-то деньги для его осуществления.

– Так, я завтра же начинаю готовить первый опыт на мышах. Присылай нам свое вещество, – быстро ответил Анисимов, поздравив его с первым успехом на финансовом фронте.

Про вещество надо сказать особо. Дело в том, что Скулачев не только предположил о существовании специальной программы старения в организме живых существ, но и придумал, что именно должно представлять собой вещество, которое могло бы прервать эту программу, а, значит, и остановить старение. Расчет его был прост. Он считал, что старение – это медленное отравление организма посредством АФК, то есть ядами, которые образует организм. Возникают эти яды внутри митохондрий как побочный продукт потребления кислорода при дыхании. И он решил придумать антиоксидант, специально нацеленный в митохондрии, который, накопившись в них, будет обезвреживать ядовитые активные формы кислорода. В качестве антиоксиданта он решил использовать один из «ионов Скулачева», использованных им для обнаружения митохондриального электричества еще в 1969-м году. Тогда им вместе с Е.А. Либерманом удалось найти это электричество и определить направление электрического поля в митохондриальной мембране: внутри митохондрий был знак «минус», а снаружи «плюс». В те же годы Скулачев придумал «молекулу-электровоз». Он считал, что если взять «Скулачев-ион», заряженный положительно, то есть катион, и ввести его в организм, то он сам согласно закону Нернста накопится внутри митохондрий в количестве в тысячу раз большем, чем снаружи.

– А теперь представим себе, что нам удалось соединить в одну молекулу катион Скулачева и антиоксидант, – рассуждал Скулачев. – Катион будет тащить за собой в митохондрию антиоксидант, которого по тому же закону там внутри окажется в тысячу раз больше, чем снаружи. Антиоксидант обезвредит активные формы кислорода, и программа старения выключится.

В формуле SkQl «Sk» означает «Скулачев-ион». Название это было еще в прошлом веке придумано видным ученым, американским биохимиком Дэвидом Грином, который назвал митохондриально-адресованные липофильные ионы «ионами Скулачева», и введено американцами в 1970-х годах в знак признания сделанного В.П. Скулачевым открытия. Q – от хинона (сокращение от названия пластохинона), а цифра № 1, согласно гипотезе Скулачева, – первое в мире вещество, которое могло бы остановить старение. Итак, вещество, обозначенное как SkQl, было послано в Санкт-Петербург В.Н. Анисимову, который добавил его в питьевую воду в поилки для мышей и запустил животных в четыре снабженные поилками прочных ящика. В каждом из ящиков находилось по 50 мышей. Одни из них получали воду без SkQl, а остальные – с тремя разными его концентрациями. После этого нужно было подождать, пока мыши состарятся и начнут от старости умирать. Предположение Скулачева о том, что мыши будут умирать чаще в первом ящике, подтвердилось. Через 300 дней опыта в ящике без SkQl умерла половина всех мышей, в то время как в трех других ящиках, где мыши вместо воды пили растворы SkQl, смертность не превышала и 10 % от общего количества мышей.

Как раз тут-то Олег Дерипаска и попросил Скулачева рассказать, как идет опыт. Скулачев принес только один график, на котором была показана смертность мышей, получавших и не получавших SkQl. Но и этого оказалось достаточно. Меценат внимательно посмотрел на четыре кривые, фиксировавшие итог, полученный в результате опытов.

– А сколько на самом деле вам нужно денег для продолжения этой работы? – поинтересовался он.

Но Скулачев, в отличие от первой встречи, был уже подготовлен и озвучил необходимую сумму в миллионах долларов, после чего Дерипаска предложил ему вместо договора о благотворительном гранте заключить договор об инвестиционном проекте, который в случае дальнейшего успеха предприятия мог бы дать прибыль его компании. Так и поступили.

На полученные деньги «скулачевцы» немедленно развернули широченный проект сразу в нескольких независимых направлениях. Работа началась не только в нескольких российских лабораториях, но и за рубежом – в Швеции, Германии, Канаде, Чехии и США. В Петербурге они не только продолжили столь успешно начатый эксперимент, но и заложили другой точно такой же опыт, какой уже был проведен, чтобы убедить скептиков в том, что первые результаты не случайность, а закономерность. Они испытали действие SkQl на продолжительность жизни не только мышей, но и растения (травы резушки), гриба (подо-споры), рачка (цереодафнии), мушки (дрозофиллы), рыбы (зубастого карпика), млекопитающих (хомячка). И во всех этих столь разнообразных живых организмах употребление SkQl вызывало увеличение продолжительности жизни.

35

Есть пословица, которая мне очень нравится и которая очень красноречиво характеризует некоторых людей. «Тяжелый колос, как правило, клонится к земле, а пустой гордо возвышается над соседями». «Пустой» – это о глупом, ограниченном человеке с большим самомнением, считающем, что остальные люди ему не ровня. «Тяжелый колос, полный зерна», – это об умном человеке, это о Дмитрии Петровиче Скулачеве. Правда, он не клонится, а идет всегда прямо, с четко просматривающимся внутренним достоинством человека, хорошо знающего себе цену, но в то же время себя не переоценивающего.

Первое время после того, как мы были представлены друг другу, я несколько раз назвала его Дмитрием Владимировичем, но каждый раз затем, спохватившись и поняв, что назвала его не так, извинялась.

– Все в порядке, – добродушно улыбаясь, неизменно отвечал Дима, – поначалу меня так иногда называют.

Похоже, я не была исключением, недовольно скоро мы перешли на «ты», и вопрос с отчеством отпал сам собой; в сознании четко уложилось и то, что был он, конечно же, Петровичем.

* * *

Родился Дмитрий практически сразу же после войны, в октябре 1946-го года в Москве. Он был вторым сыном в Петра и Надежды Скулачевых. Разница в возрасте со старшим братом Владимиром составляла у них 11 лет.

К лету следующего после рождения года Дима подрос, и старшего Владика (Володю) родители стали оставлять с ним в качестве няньки, благо Владик был на школьных каникулах. Досуг Владик проводил со своим другом по дачному поселку Витей Холмянским. Однажды в руки к ним попала довоенная шкатулка с письменными принадлежностями – ручкой с пером, циркулем, карандашом, которые «юные следопыты» нашли на чердаке скулачевской дачи. Шкатулка была длинной и со всех сторон оклеена яркой разноцветной бумагой. На нее и обратил внимание маленький Димка, который время от времени держал ее в руках, иногда пробуя язычком, и никак не мог с нею расстаться. Эту детскую заинтересованность ярким и желанным для малыша предметом Владик с Витей решили использовать, чтобы определить физические способности малыша, который еще не ходил, но уже ползал, и даже очень шустро. На террасе дачи они клали его на один конец дивана, а шкатулку помещали на другом его конце, на расстоянии около полутора метров от малыша. Увидев желанный объект, Димка тотчас же устремлялся к нему ползком. Схватив шкатулку своими маленькими ручонками, он трогательно ее целовал. Но тут же мальчишки шкатулку у него забирали, чтобы снова положить ее на противоположный конец дивана. Димка немедленно разворачивался и опять по-пластунски вдоль стенки дивана устремлялся к предмету своего интереса. Эта процедура повторялась многократно, а Владик с Витей в школьной тетрадке точно фиксировали получаемый результат: сколько раз малыш проделал свой ползучий путь по дивану – туда и обратно. В один из таких экспериментов малыш явно ставил рекорд: количество маршрутов превышало все проделанные ранее. Наконец, Дима утомился. Он не плакал, не закатывал истерику, не скулил, от усталости он просто прикрыл глазки и рухнул без сил на диван. Юные «исследователи», однако, установили, что такие упорные ежедневные тренировки привели к рекорду, который Владик запомнил навсегда, а спустя годы не мог себе простить: Димка прополз по дивану туда и обратно 43 раза.

– Слушай, а давай мы его наградим, – предложил впечатленный Витя, у которого не было ни братьев, ни сестер.

– Давай, – радостно согласился Владик. – Давай отдадим ему эту шкатулку навсегда.

Так маленький Димка получил вожделенную шкатулку в личное пользование.

После рождения второго сына Надежда Ароновна использовала полагавшийся ей декретный отпуск, чтобы работать над своими проектами не на работе, а дома, рядом с маленьким сынишкой. И все было хорошо, пока Дима не научился вставать в своей деревянной кроватке, которая располагалась рядом со столом с чертежными приспособлениями мамы-архитектора. Жили на даче. Однажды она буквально на пару минут отошла на кухню. Их вполне хватило Диме, чтобы проснуться, встать в кроватке и дотянуться до баночки с тушью, стоявшей рядом с маминым планшетом. Когда Надежда вернулась, оказалось, что лицо ее сынишки стало шоколадным: ну настоящий негритенок! Досталось также и наволочке, и простынке, и деревянным поручням кроватки. Но мама все это сразу же ему простила, поскольку воистину замечательным было то, что малыш не уронил ни единой капли туши на чертеж проекта. А это в тот момент было очень важно.

Дима, как и положено, рос. Время было послевоенное, игрушек не было. Никаких. Игрушками служили самоделки: колеса приделывались к спичечному коробку – получался автомобиль. Когда Владик принес брату металлический конструктор с дырочками и палочками, соединив которые можно было что-то смастерить, Дима вдруг понял, что хотел бы стать изобретателем. В магазинах зачастую продавались конструкторы с браком: винты практически никогда не походили к гайкам. Но из множества винтов и гаек все же можно было подобрать пару, и тогда Дима впервые подумал, что даже из такого бракованного конструктора можно что-то собрать, нужно только включить мозги. Честно говоря, он даже не представлял, что может быть конструктор, в котором все винты могут идеально подходить к гайкам. Правда, однажды попался серьезный механизм – насос к колодцу. Там все было в порядке: все гайки подходили к тому, к чему им следовало подойти, но это скорее было исключением, чем правилом.

С детских лет мальчика непреодолимо тянуло к путешествиям на другие планеты. И вместе с приятелем, таким же, как и он, школьником где-то 10–11 лет на даче они соорудили ракету и запустили ее, к счастью, без последствий – увечий и пожаров. А когда Дима пошел в школу, в подарок он получил две книжки – «Путешествие Гулливера» и «Робинзон Крузо», которые серьезно повлияли на его взросление. С ростом Диму увлекла книжка великого английского ученого Майкла Фарадея «История свечи» – по сути, серия лекций, прочитанных им для юношеской аудитории, которая позволила Диме почувствовать интерес к науке. На примере свечи Фарадей рассматривал кучу химических и физических явлений. Юношу поразила возможность такого подхода – из капли делать океан. Второй захватившей его книжкой была книга «Межпланетные путешествия» Якова Перельмана – известного российского математика, а также физика, журналиста, педагога, популяризатора точных наук, основоположника жанра занимательной науки. Сведения, которые Дима почерпнул в этой книге, заронили в него интерес к изучению механики и физики, а также возбудили интерес к Вселенной. Став постарше, он прочел всю фантастическую литературу о межпланетных путешествиях, какая только попадалась ему на глаза.

– Я очень много читал, – рассказывал мне Дмитрий, – в доме была большая библиотека. Ну а поскольку родители были знакомы с библиотекарем, я тоже стал вхож в библиотеку, где я все просто перечитал. Но, конечно, наибольший интерес у меня вызывали книги научно-популярные и о механике. Это и книги Поля де Крюи – американского микробиолога и писателя, одного из создателей жанра научно-художественной литературы. От его книг «Борцы с голодом» и «Борцы с безумием» я был в совершеннейшем восторге.

Дима учился в московской средней школе № 10 на Калужской заставе. В то время средние школы не только давали знания по конкретным предметам, но и готовили учеников к жизни после окончания школы, обучая какой-либо профессии в зависимости от потребности в ней для страны, восстанавливаемой после войны, разрушившей ее экономику. В школе № 10, где в тот момент учился Дмитрий, обучали профессии токаря-фрезеровщика, а на заводе имени Орджоникидзе школьники – будущие токари и фрезеровщики – проходили практику. В принципе, обучаться этому ремеслу Диме было интересно, но свое будущее он видел не в обработке металлов: после окончания средней школы он хотел учиться в институте. Так же, как и его старший брат, он хотел учиться в Московском государственном университете. Дмитрий, переходя из класса в класс, с каждым годом все отчетливее понимал, что уровень знаний, который обеспечивала ему школа № 10, не позволит поступить в университет или институт. Поэтому он сам пошел к директору школы и заявил ему, что хочет перевестись в другую школу.

– А почему ты хочешь уйти из школы? В чем дело? – удивленно спросил директор. – У меня хорошее мнение о тебе… – добавил он, как будто о чем-то размышляя.

Но препятствовать переводу Дмитрия в другую школу директор не стал. Школа № 5, где продолжил учебу Дима, территориально находилась недалеко от предыдущей. В новой школе тоже обучали будущей профессии, однако здесь готовили физиков-лаборантов; в ней, кроме обычных учителей-предметников, работали и преподаватели из физического института имени Лебедева Академии наук, который курировал эту школу. Слушать этих преподавателей было очень интересно, кроме того, они обеспечивали высокий уровень подготовки, дававший возможность продолжить обучение в вузе.

Еще в девятом классе он выбрал физфак МГУ, и к нему надо было приблизиться. Наступило время прохождения практики по специальности. Старший брат Володя, который уже работал в университете, для прохождения практики устроил Диму в университетскую лабораторию биофизики, поэтому с практики, проводимой в физическом институте, где работали его школьные преподаватели, он ушел. На практике занимался какой-то ерундой, как-то циркулировал между физфаком и биофаком, сам смастерил какое-то устройство, и наставники его были удивлены тем, что школьник может сам что-то такое сделать. Была даже опубликована статья, в которой писали, что вот такой-то прибор самостоятельно сделан учеником средней школы № 5.

Надо сказать, что внутреннее чутье не обмануло Диму. Если в школе № 10 он был отличником, входил в высший эшелон учащихся, то в школе № 5 он оказался позади: все его одноклассники оказались подготовленными гораздо лучше его. Но Дима оставался Димой: он не плакал, не закатывал истерики, не давал обратного хода, он двигался только вперед, и обучение в средней школе закончилось тем, что по ее окончании он получил золотую медаль, то есть среднюю школу он закончил с отличием.

* * *

Итак, Дмитрий Скулачев решил поступать в МГУ, но только не на биолого-почвенный факультет, который закончил его брат. Название биолого-почвенного факультета, особенно слово «почва» в его составе, резало слух и звучало для Димы неприемлемо. И потом, он с детства хотел быть изобретателем: почти всё мог сделать сам и всего, чего хотел, добивался самостоятельно. Все механизмы, с которыми сталкивался, он изучал; понимал, как они устроены, и знал, как они работают: керосинка, насос, трехколесный велосипед. А вот на паровозе Дима «сломался». То, что пар давил на поршень, а сам поршень из-за этого двигался в цилиндре, и то, что тот мог двигаться в одну и другую сторону, если пар пускать с разных сторон, было понятно, но механизм, который должен был переключать пуск пара, Дима придумать никак не мог. Он потратил все лето, раздумывая над этой проблемой, но продвинуться так и не получалось. Пришлось смириться с мыслью, что не все изобретения ему по силам.