Текст книги "Серебряный ветер"

Глава 15

Ее муж встретил крушение их недолгой семейной жизни с безразличием. Симон держался на расстоянии – проявлял заботу и доброту в мелочах, но стоило Аделине заговорить о будущем, замыкался в себе. Аделина, которая по праву гордилась умением держать язык за зубами в трудные времена, больше не могла выносить отчужденной вежливости мужа.

Самым тяжелым временем стало утро. Симон каждый день выезжал на рассвете, исполненный решимости найти тот путь, каким Кардок покидает долину, минуя дорогу. Ни одного утра он не упускал, ссылаясь на то, что скоро выпадет снег и положит конец его поискам.

Аделина выезжала с ним каждый день. Он пытался избежать ее общества: очень рано вставал и тут же прыгал в седло, пускал коня с места в карьер и в разговорах с ней ограничивался краткими предупреждениями о возможной опасности. Но ни разу за все время он не унизил ее, демонстрируя свое неудовольствие перед солдатами гарнизона.

Наконец он оставил попытки отдаляться от нее и открыто заявил, что не будет возражать по поводу ее отчетов Лонгчемпу о его бесполезных метаниях по долине.

По истечении двух недель жизни в крепости Аделина вдруг почувствовала, что соскучилась по Петронилле и с удовольствием послушала бы ее пикантные сплетни. Петронилла видела мир под другим углом, и Аделина решила, не называя истинной проблемы, попользоваться ее житейским опытом.

Утренние выездки стали для Аделины настоящей пыткой. Она и знать не знала, как будет томиться, как отчаянно ее потянет к холодному, замкнутому и, по всеобщему мнению, весьма опасному супругу. Живя в заложницах, она тосковала по дому, по матери, по знакомым и близким, оставшимся в Уэльсе. Но, какой бы сильной ни была ее тоска, она не шла ни в какое сравнение с той болью, что испытывала она, глядя на своего мужа по вечерам, когда они оставались одни в замке, где горел огонь, согревая комнату на ночь. Как тяжело было сознавать, что, хотя спать они будут вместе, он даже во сне не повернется к ней. А утром они будут объезжать окрестные холмы вдвоем в молчании, становившемся совершенно невыносимым.

Аделина остро нуждалась в дружеской поддержке. Сегодня утром ей было все равно, чем займется ее муж. Ради разговора по душам она готова была закрыть глаза даже на то, чтобы супруг ее притащил в долину целую армию повстанцев и спалил крепость до основания. Лонгчемп все равно узнает обо всем достаточно скоро. Она, Аделина, не могла сообщить ему больше, чем Люк. У нее складывалось впечатление, что собственного мужа она знает хуже, чем самый последний из его конюхов.

Так что Аделина осталась лежать в кровати после наступления рассвета. Симон отправился на конюшню, затем вернулся спросить – еще более отчужденно, чем прежде, – не больна ли она. Аделина ответила односложно и нырнула под полог с головой. Она оставалась в своем теплом укрытии, покуда Симон не покинул крепость. Только после этого она отправилась к дому Кардока.

Вдали, у дальнего края полузамерзшего поля, Аделина заметила лошадь Петрониллы, мирно пощипывавшую тронутую морозцем траву. Рядом с лошадью Петрониллы стоял жеребец покрупнее, тоже под седлом. Аделина направила лошадь через поле в лесок, возле которого паслись лошади.

Петронилла на второй день после свадебного пира встать с постели не могла – голова болела. Хауэлл привез в крепость сундук с бельем и сообщил, что Петронилла надеется скоро поправиться. Хауэлл сказал, что она будет работать с Майдой за ткацким станком и помогать по дому. В тот же вечер и каждый последующий день в сумерках Аделина, стоя у крепостных ворот, смотрела, как Петронилла и Хауэлл наискосок по тропинке, пролегающей через поле, направляются в лесок. Аделина улыбалась – странная это была парочка: Петронилла, разодетая в пух и прах, и неопрятный долговязый юнец рядом с ней. Но даже издали в их движениях и жестах было заметно нечто такое, по чему можно было безошибочно определить любовников.

Аделина пустила лошадь шагом, а сама принялась осматриваться. Высоко на склонах холмов паслись овцы. Ветром сюда относило их блеяние. Вскоре на зиму их загонят в овчарни.

Аделина поежилась. Овцы могли быть куда увереннее в том, что зимой их ждет тепло и приют, чем она, Аделина. Лежа без сна в обществе отчужденного Тэлброка, все эти четырнадцать ночей Аделина взвешивала «за» и «против» ухода из долины. Если не медлить с отъездом, то можно достичь лагеря Уильяма Маршалла до того, как выпадет снег. Конечно, она могла бы найти приют в доме отца, но тогда неизбежно начнется вражда между Тэлброком и Кардоком.

Симон не стал бы возражать против ее ухода, он предложил протекцию Маршалла в первый же день их брака. Может, он даже обрадуется ее отъезду. Она освободит место другой женщине, которая станет согревать его ложе зимой.

Всякий раз, начиная думать об этом, Аделина склонялась к тому, чтобы остаться.

Аделина доехала до края поля и заметила, что и кобыла Петрониллы, и жеребец были привязаны к молодому дубу. Ни Петрониллы, ни ее спутника рядом не было.

Аделина зябко повела плечами. Для любовных утех утро, на ее взгляд, выдалось слишком холодным. Аделина слышала о том, что любовники ищут уединения на сеновале, так что скорее всего искать Петрониллу следовало именно там. Но кто знает? Когда любишь, говорят, любое время года может обернуться летом. Однажды, на второй день после свадьбы – целую вечность назад, – по дороге к пастушьей хижине был момент, когда Симон Тэлброк поцеловал ее и прогнал холод из души. Ей тогда даже жарко стало.

Крик ворона вернул Аделину к действительности – к ее одинокому, лишенному любви и ласки существованию. Аделина огляделась. Кроме лошади, ничто не напоминало о присутствии здесь Петрониллы. Аделина натянула поводья, решив проехать мимо привязанных лошадей к единственному озеру в долине.

Поверхность воды прихватило тонким льдом. Если продержится северный ветер, снег ляжет через несколько дней. Только тогда, когда ущелье завалит мягким снегом и оно станет непроходимым ни для конного, ни для пешего путника, прекратит лучник Люк метать свои стрелы с посланиями. Только тогда и Тэлброк, и Кардок со своими людьми смогут почувствовать себя вне досягаемости коварного и вероломного врага – канцлера Лонгчемпа.

Только тогда Симону будет поздно отсылать ее куда-нибудь.

За спиной она услышала конское ржание, женский визгливый смешок и довольный хохоток мужчины. Аделина направила лошадь к дому – она не хотела беспокоить своим присутствием воркующую парочку.

Майда, казалось, обрадовалась тому, что Аделина вызвалась ее сопровождать к пастушьей хижине на холме. Аделина предложила повести вьючную лошадь, так что они отправились в гору цепочкой – впереди ехала Майда, позади Аделина верхом на своей кобыле с вьючным животным в поводу. Майда держалась в седле так легко и изящно, что заслужила бы одобрение самой леди Мод. Должно быть, тайная супруга Кардока была женщиной знатного рода, и ей потребовалось немало мудрости и умения, чтобы разыгрывать перед чужаками служанку, выбившуюся в люди за счет особого умения ткать.

Разгадала ли востроглазая Петронилла тайну Майды? Аделина улыбнулась своим мыслям. Едва ли! Уж слишком заняты были в последнее время мысли Петрониллы жилистым Хауэллом. Аделина бросила взгляд в сторону леска пониже лугов. Там, на дальнем краю поля, по-прежнему виднелась привязанная к дереву лошадь бывшей нормандской фрейлины.

Майда засмеялась, словно угадав, о чем думает ее спутница.

– Вот уже два дня, как твоя служанка целыми днями собирает в лесу растения.

– Неужели в такой холод в лесу еще что-то растет?

– Растет-то не много, но корзинку из леса она каждый день приносит, – с улыбкой сказала Майда. – Когда наступит зима, я снова попрошу ее помогать ткачихам.

Впереди уже показалась хижина.

– В сумках еда? – спросила Аделина.

– Хлеб и шерстяные покрывала, скоро выпадет снег.

– Кто они такие?

Майда перестала улыбаться.

– Ты с ними встречалась?

– Мы ездили туда с Симоном две недели назад. Они были не слишком разговорчивы.

– Когда Генрих еще был у нас королем, эти люди жили суровой жизнью воинов. Ну а сейчас они поселились тут, чтобы пасти овец. Эти люди благодарны твоему отцу за то, что нашел для них землю и кров, а ему от этого тоже польза – военное искусство этих людей может однажды ему пригодиться.

– Может пригодиться? Что может произойти? Майда неопределенно махнула рукой.

– Ничего конкретного он не ждет, но Кардок человек осторожный. Ему спокойнее, если рядом с ним и за него старые вояки. – Майда оглянулась. – Смотри, Аделина, вон там твой муж. Он едет следом за нами.

Аделина пришла в явное замешательство. Столько дней он только и делал, что пытался заставить ее отказаться от его компании, а тут сам надумал за ней поехать – не иначе как теперь он решил шпионить за женой. Аделина смотрела, как высокий всадник в черном плаще поднимается по склону холма. Если бы их брак имел хоть малейший шанс сохраниться, если бы оставалась хотя бы крохотная надежда на то, что в нем еще осталась хоть капля страсти, она могла бы подумать, что им движет забота о ней. Аделина отвела взгляд от мужа. Симон ехал шагом.

– Я поеду с вами, – сказал он, приблизившись.Майда улыбнулась:

– Я поеду впереди и поведу лошадь с поклажей, если хотите.

– Пожалуйста, оставайтесь с нами…

В его открытой улыбке было столько искреннего тепла, что Аделина дернулась, словно пощечину от него получила. Не для нее, для Майды старался Симон Тэлброк. Жене он больше не улыбался. И никогда не улыбнется вот так же светло и открыто.

Симон подъехал ближе и взял из рук Аделины веревку, к которой была привязана вьючная лошадь.

– Я поведу ее, – предложил он.

– Когда мы вернемся из хижины, – сказала Майда, – вы заедете в дом? Кардок хотел посетить крепость, но я пристыдила его, попросив не беспокоить в первые недели брака.

– Аделина, ты как?

Для постороннего этот вопрос был проявлением галантности со стороны молодого супруга, но Аделина не заблуждалась на его счет. Он даже не смотрел на нее: взгляд Симона был устремлен куда-то поверх ее плеча. Очередной знак того, что он никогда ее не простит.

– Конечно, заедем, – ответила Аделина.

Через пару минут они уже были в лагере пастухов. И снова, как прежде, они жгли зеленое дерево и густой дым окутывал хижину. Как и в прошлый раз, несколько человек играли в кости у дверей. За потрепанной овчиной, закрывавшей вход, не наблюдалось никакого движения.

И вновь Граффод выступил из-за дымовой завесы, чтобы говорить от имени всех остальных. Но Аделина заметила в этот самый момент, что не все оставалось таким, как в прошлый раз.

Изменились лица повстанцев, угрюмого выражения как не бывало. Граффод уважительно поклонился Майде и взял из ее рук поводья коня, когда она спрыгивала с седла.

– Леди Майда, – сказал он, – мы выпьем за вашездоровье, за здоровье Кардока и мальчиков.

Симон смерил взглядом одноухого великана.

– С радостью выпью вместе с вами!

Наступила неловкая пауза, но Майда поспешила уладить недоразумение.

– Поберегите эль до следующего раза. Мне надо возвращаться домой. Солнце заходит быстро, а мне еще надо подшить несколько покрывал.

Граффод вновь поклонился и велел пастухам снять с лошади сумки.

– Спасибо вам, передайте наш поклон Кардоку.

Аделина взглянула на Симона. Тот, похоже, тоже заметил перемену в манере общения Граффода, да и остальных мужчин, сидевших вкруг костра. Он дал Аделине знак молчать, а сам оглянулся, чтобы посмотреть, как пастухи распаковывают поклажу.

Сумки сняли и унесли в хижину, открывать их никто не стал. Внутрь гостей не пригласили, и все трое, задержавшись в лагере всего на пару минут, отправились обратно.

Первой тишину нарушила Майда:

– Кардок попросит вас остаться с нами в доме на Рождество. Разумеется, половина солдат останется в крепости, потом их сменит вторая половина – как на свадебном пиру.

Рождество! У Аделины сердце защемило от воспоминаний. В детстве она всегда так ждала этого праздника. Годы, проведенные в Нормандии, не изгладили из ее памяти воспоминаний о праздновании Рождества в родном Уэльсе. В Нормандии так веселиться не умели.

Она осторожно взглянула на Симона и увидела, что тот за ней наблюдает.

– Мы можем остаться у моего отца на все двенадцать дней?

Он пожал плечами:

– Как пожелаешь.

– Кардок поселит вас в большой спальне, он не живет там с тех пор, как уехала твоя мать.

Симон перевел взгляд с Майды наАделину иобратно. За весь короткий путь до ворот он больше не проронил ни слова.

Ночью вновь задул северный ветер. Ледяной крупой занесло крышу, стены покрылись изморозью, тонкой блестящей корочкой льда. Вороны, согнанные морозом с крепостных стен, искали укрытия под навесом сторожевой башни. Часовые сменялись чаще и поднимались на площадку не по наружной лестнице, а по той, что вела из старого замка. На дворе постоянно горел костер, возле которого попеременно грелись дежурившие солдаты.

Каждый час Аделина слышала приглушенную ругань тех, кто, выходя на пост на открытую площадку, вынужден был бороться с дверью, ветер с силой рвал ее из рук часовых.

Чем сильнее задувал ветер, тем, казалось, беспокойнее становился Симон. Сквозь тревожную полудрему Аделина слышала, как он встает с постели и идет к часовым. Она просыпалась и тогда, когда он возвращался, выслушав доклад.

Глухой ночью, перед самым рассветом, Аделина села, дрожа то ли от холода, то ли от страха, разбуженная свистом. Ей показалось, что это лучник играл на флейте, вызывая ее к себе. Она прислушалась. Да, это был не ветер. Ветер не мог выводить такой четкой мелодии. Слушай флейту, велел ей Люк.

Должно быть, сейчас Люк ждал ее в ледяной мгле, вызывая волшебными звуками, рожденными его дыханием, пропущенным через полированную кость инструмента, который он вместе с луком и красными стрелами прихватил с собой из Херефорда – из змеиного гнезда, созданного Лонгчемпом.

Высокие, пронзительные ноты на этот раз зазвучали громче, совсем рядом с бойницей, которую на ночь плотно закрыли ставней и заложили на засов.

Глупо было открывать дверь. Завывание ветра разбудит Симона раньше, чем она успеет дать знак лучнику, не говоря уже о том, чтобы побеседовать с ним.

Аделина выскользнула из теплой постели и по ледяному полу направилась к окну.

Нет, этого не может быть! Ей, верно, померещилось во сне. Не мог лучник рассчитывать на то, что она расслышит звук флейты, когда ветер воет так сильно. И все же, хотя она и не прикоснулась к ставне, та зашевелилась, словно кто-то пытался открыть ее. Аделина нерешительно подошла к бойнице. В догорающем костре еще оставались уголья, дававшие достаточно света, чтобы разглядеть ее. Она прикоснулась к ставне, и в тот же миг тяжелая рука легла на ее плечо.

– Тихо! – прорычал Тэлброк. – А не то весь гарнизон сбежится сюда. – Еще одно молниеносное движение в темноте, и Аделина оказалась прижатой к стене. Симон зажимал ей рот ладонью. – Слушай меня, – сказал он. – Ты слушаешь? Перестань визжать.

Он отвел ладонь от ее губ, но руку не опускал.

– Ты все поняла?

– Да…

– Ты сошла с ума, – Симон сгреб ее и швырнул на постель. Схватив кочергу, он принялся ворошить угли, разбивая на камне большие куски, задутые сквозняком, и, бормоча проклятия, подкинул в огонь свежих дров.

Звуки флейты оборвались. Аделина вся превратилась в слух и напряженное ожидание.

Симон обернулся и набросил ей на плечи волчий полог.

– Если ты заболеешь, твой отец вырежет у меня печень. – Он улегся в постель, рука его лежала поперек ее живота, словно он боялся, что она опять встанет.

– Ты спала? – спросил он.

– Должно быть.

– Или слушала флейту лучника?

Рука его еще глубже вдавила ее в теплую мякоть постели.

– Я тоже слышал, но решил, что это ветер завывает где-то на башне. Так это лучник? Ты обещала встретиться с ним в такую ненастную ночь?

– Нет, не обещала.

Он не убирал руки. Аделина чувствовала идущее от него тепло и вдруг в минутном ослеплении представила, каково бы это было – пошевелиться под его рукой, ощутить ее тепло всем своим телом… Он отодвинулся, словно прочел ее мысли и они ему стали противны.

– Ты останешься здесь, пока я выйду поговорить с часовыми, или я должен тебя караулить?

– Зачем ты так часто поднимаешься на вышку? Симон вздохнул:

– До того как ляжет снег, осталось всего несколько дней. Если Лонгчемп задумал нанести удар до наступления весны, сейчас самое время.

– Ты не попытался избавиться от лучника, ты даже не допросил его.

– Я не хочу вызывать у Лонгчемпа подозрений, сообщения должны поступать постоянно. – Симон нахмурился, глядя в огонь. – Ты сдержала слово и не сказала ему, что я понял, чем он тут занимается?

– Клянусь, я ничего ему не говорила.

– Хорошо, тогда мне не о чем беспокоиться, не так ли? Моя славная женушка сдержала клятву.

В голосе его чувствовалась насмешка.

– Неужели тебе так нравится, – спросила она, – издеваться надо мной, высмеивать мои ошибки? Ты или смеешься надо мной, или не замечаешь. Кто я для тебя: жена, ослушавшаяся мужа, или преступница, достойная казни? Я больше так не могу, Симон. Я хочу знать, как ты ко мне относишься.

– А как мне следует с тобой обращаться? Как с женой, которая… Как ты сказала? Меня ослушалась? Или как с преступницей, опасной преступницей, которую близко к приличным людям подпускать нельзя? Мне трудно решить, Аделина. Сделай выбор за меня.

Аделина не захотела по собственной воле лезть в расставленный капкан.

– Я подумаю над этим, – сказала она и откатилась к самому краю постели.

Симон тяжко вздохнул:

– Мадам, вы загоняете меня в угол. Положение мое сходно с положением изменника, избежавшего петли палача, но чувствующего себя неуютно в королевской темнице. Как только угроза смерти миновала, он начинает жаловаться на то, что вынужден влачить жалкое существование среди таких же бедолаг, как он. Следует ли ему искать средство к перемене участи? Или помалкивать, зная, что избавление принесет лишь смерть?

– Ты решил казнить меня? За то, что я говорила с представителем канцлера твоего короля?

Симон сел и подоткнул под нее волчий полог. При всем ее вероломстве он не мог допустить, чтобы Аделина страдала от холода.

– Мадам, вам непременно надо размахивать руками, когда вы говорите? Спокойно, я всего лишь привел пример. Я не убиваю лгунов, я лишь становлюсь глух к их речам. – Симон вздохнул. – Но с вами быть глухим непросто.

– Я не лгу тебе.

Симон отодвинул свою подушку подальше от головы Аделины и молча лег.

– Я не лгала тебе, – повторила Аделина, – и никогда не буду лгать.

Симон повернулся на бок к ней лицом, неяркий свет костра освещал ее черты.

– Тогда скажи мне, что бы ты делала, если бы я не увидел тебя с лучником и вернулся в эту комнату, пребывая в уверенности, что наш брак – всерьез и надолго? Что бы ты делала тогда?

– На этот вопрос ответить не трудно. Я поступила бы так, как поступаю сейчас.

– Из любви к Лонгчемпу. – Симон был настолько близко, что Аделина чувствовала тепло, исходящее от его тела.

– Нет, чтобы мой отец был жив и чтобы я могла остаться жить в долине. Видишь ли, он хотел отправить меня отсюда, спрятать от нормандцев.

Симон словно невзначай коснулся ее косы, лежавшей в ложбинке между холмиками грудей, и с отсутствующим видом стал нежно поглаживать ее волосы.

– Он мог бы спрятать тебя где-нибудь поблизости или выдать за служанку. У него богатый опыт, например, он всех водит за нос с твоими братьями…

Аделина резко села и оттолкнула его руку.

– Что ты хочешь этим сказать? Он не прячет мальчиков. Они сыновья Майды…

– Разве ты не догадалась, что Майда – законная жена, а мальчики – законные наследники?

Аделина не могла понять, что у Симона на уме.

– И как давно ты это понял? Мальчики никому не угрожают, они так молоды. – Аделина пыталась заставить себя говорить медленно, но никак не могла успокоиться. – Ты наследник Кардока, все это знают. Ты мой муж, и поэтому ты получишь землю…

Симон положил руку ей на плечо.

– Перестань, прекрати болтать и послушай. Я женился на тебе не из-за земли. Видит Бог, у меня было довольно земли в Тэлброке. Я потерял ее из-за своих преступлений. Неужели ты думаешь, что Лонгчемп позволит мне унаследовать земли твоего отца? Нет. Пусть уж твои братья получат долину, когда придет время. Если мне удастся вернуть свое честное имя и земли, то с меня хватит и Тэлброка.

– Поклянись!

– Прекрати дергаться, и я поклянусь. – Он отпустил ее и откинулся на подушку. – Как и твоя судьба, – сказал он, – моя жизнь переплелась с этим дьяволом Лонгчемпом. Как и ты, я не лгу. – Он снова дотронулся до ее косы и осторожно погладил. – Клянусь красотой моей жены!

В его взгляде не было ни насмешки, ни намека на легкий флирт. Только желание.

Ее глаза жгло, она была готова разрыдаться. – Я очень плохо все начала.

— Что именно?

– Свою семейную жизнь. Из меня получилась плохая жена. – Он отнял руку от ее косы и коснулся нежной щеки. – Если мне суждено выжить…

– Тс-с… Если я перехитрю Лонгчемпа и доживу до весны, ты станешь моей женой по-настоящему?

Аделина сморгнула набежавшие слезы.

– Ты мой муж, единственный и настоящий. Сейчас и на всю жизнь.

– Надеюсь, – сказал он, – с весны и до конца дней. Аделина с трудом перевела дух и чуть слышно сказала:

– Я здесь, и я твоя.

Он поднес ее руку к губам, потом опустил на покрывало.

– Весной, – сказал он, – Лонгчемп может послать сюда кого-то посерьезнее лучника с лицом, похожим на морду хорька. Если случится беда, нам, возможно, придется убегать отсюда очень быстро. Если ты будешь носить ребенка, опасность увеличится стократ. – Симон закрыл глаза. – Если Лонгчемп узнает, что ты носишь под сердцем наследника Тэлброка, он уничтожит вас обоих.

– Симон…

– Знай я, что Лонгчемп потребовал от тебя служить ему, я бы никогда на тебе не женился. Он теперь и твой враг, Аделина, потому что ты вышла за меня замуж.

– Он так сильно тебя ненавидит?

– Он ненавидит меня и боится. Мой брат рискует не меньше меня.

– Почему он тебя боится?

– Я… я убил священника. Этого довольно.

Но в тоне Симона было нечто такое, что указывало на иной источник ненависти Лонгчемпа. Аделина понимала, что на прямой вопрос Симон отвечать не станет.

– Ты ничего не можешь сделать, чтобы с ним помириться? – осторожно поинтересовалась она.

– Я бы предпочел отдать душу дьяволу.

Снова задул ветер, в отверстие в крыше взметнулись столбом искры. Аделина закрыла глаза и молча помолилась о том, чтобы князь тьмы не внял словам ее мужа.