Текст книги "Журнал «Юность» №11/2021"

Этих мгновений хватило страхолову для того, чтобы достать нож. Длинное лезвие с выкованным у рукоятки Словом прошло сквозь третью тень, превратив ее в клубы сероватого тумана. Почувствовав опасность, твари отступили. Марк, все это время одной рукой сжимающий ладонь девушки, сплюнул на землю и шагнул вперед, держа перед собой нож. Чувствуя Слово, твари нехотя расползались, но нападать больше не решались.

Багрянец сменился мраком. С каждым шагом становилось все темнее. По ногам пополз все тот же туман. Он клубился, накатывал волнами и доходил до колен. Марк шел, продолжая перебирать варианты страхов, но понимал, что не успевает. Голос, дающий подсказки, стих. После нападения теней в Долине Марк знал, что уже проигрывает во времени. Он не сможет найти ответ. Он не сможет спасти эту жертву. Ему не достать черное лоснящееся тело подземной твари из груди этой девушки, а значит, он должен отвести жертву к Паромщику. Марк стиснул зубы, мысленно споря с самим собой. Он справится! Насилие? Издевательства в песочнице? Что такого могло случиться с этим милым созданием в детстве, что отравило ей всю жизнь?

Земля под ногами дрогнула. Из-за тумана Марк не видел, но отчетливо чувствовал, что тропа начала движение. Теперь он мог вовсе остановиться – совсем скоро пространство само вынесет их к берегу Стикса. Из-за этой смены движения Марк едва не пропустил другое – неосознанное, слабое. Рука девушки в ладони Марка дернулась. Охотник вцепился в нее сильнее.

– Мать?

Никакой реакции.

– Друзья? – Снова тишина.

Тропа двигалась быстрее и быстрее. Воздух наполнился сыростью. Тридцать ударов сердца – все, что осталось у страхолова на отгадку Тайны. Марк запретил себе паниковать. Давно. Еще на первом заказе. Паника туманит разум и не дает мыслям перемещаться в тесном пространстве черепной коробки. Паника мешает хладнокровно рассекать человеческую грудину, вытаскивая оттуда извивающуюся присосу, а после – безжалостно, резко, как пуповину, перерезать связующий канат между паразитом и жертвой. Марк давно не реагировал на вопли, полные боли, которые издавали в этот момент оба – и тварь, и доведенный до края человек. Единственное, к чему никак не мог привыкнуть Марк, – это бег времени у берегов Стикса. Хаотичный, беспорядочный, непредсказуемый. Кому-то Стикс давал дни и недели на разгадку Тайны. А кому-то и тридцати ударов сердца не оставлял в запасе. Только этот неуправляемый временной поток мог заставить дрогнуть закаленные самой Бездной нервы страхолова. И Марк поддался. Отпустил сознание на волю, возводя до абсолюта страх надвигающегося провала. Позволил сердцу стучать о ребра, высекая черные искры сомнений и слабости.

– Во власти берегов Леты, Стикса, Ахерона, Коцита и Флегетона взываю к тебе, Хлодвиг-прародитель. Призываю силу твою и проклятие твое, – шептал Марк, рассекая пространство свободной рукой.

Ленты белесого тумана взмыли в воздух, опутывая руки, плечи и грудь страхолова, и потянулись к шее, создавая пульсирующую во мраке петлю. Осознание того, что время безжалостно убегало от него, а паника, которую он, как казалось, давно выкорчевал из своего сознания, внезапно накрыла охотника с головой, пришло ожидаемо, но от этого не менее резко. Марк снова почувствовал, физически, как над ним нависает клеймо неудачника. Он знал таких страхоловов. Тех, кто не смог выполнить работу. Кто повел человека на избавление, а привел на заклание. Многие развоплотились, не в силах смириться. Марк хотел жить. Неистово. До жжения в груди. А значит, ему было жизненно важно спасти эту блондинку.

– Ну же, что? – закричал во весь голос Марк, чувствуя, как в груди расползается холод.

Адреналин, раскачивающий сердце, еще быстрее заструился по жилам. Твари Бездны, снова почуяв слабость, потянулись вперед темными лентами со всех сторон. Туман Стикса начал обретать плотность и форму, создавая прямо из воздуха чудовищных монстров, жаждущих лишь одного – сожрать это слабое, жалкое создание, неудачника, рискнувшего бросить вызов самой Бездне. И не совладавшего с самим собой. Марк, одной рукой сжимающий ладонь девушки, вторую выбросил в сторону и поднял взгляд к небесам. Туда, где восседал прародитель Хлодвиг, первым познавший всю боль поражения и сладость возрождения. Марк искал его взгляд. Далекий, тяжелый, суровый. Петля медленно затягивалась на шее, становясь плотнее с каждым ударом сердца. Как только Марк перестанет быть всецело преданным, он проиграет. Но Марк шел вперед, несмотря на панику и время.

– Несчастная любовь? Темнота? Смерть? Призраки под кроватью? Неоцененность? Высота?

Марк выкрикивал, перебирая все варианты, с которыми встречался на работе. Но ни один из них не был верным. Он спрашивал, спрашивал, спрашивал, но ответом было ледяное молчание – глухая, беспросветная стена. И когда казалось, что вот сейчас он нащупает правильный ответ, найдет верную опору, чтобы наконец поймать присосу, все рассыпалось. На пол-удара сердца он перенесся в свое прошлое. В момент, когда страх взял верх и паника накрыла его с головой. Трескающийся лед и он, барахтающийся в холодной воде в такой же неистовой надежде найти опору и выбраться. Спастись из этого безнадежного ледяного плена. В тот раз он не выбрался. И осознание, что если он продолжит вот так безумно барахтаться – река снова одержит верх, – отрезвило разум охотника. Петля сомкнулась на напряженной шее, и Марк распахнул глаза. Время пришло. Страхолов успокоил мысли, прекращая панику. Адреналин еще плескался в крови, но охотник знал, как обернуть это себе на пользу. Три удара. Осталось три удара сердца.

Марк прижал девушку к себе и выдохнул ей в лицо. Присоса, почувствовав чужой страх так близко к своей жертве, тревожно заворочалась в груди. По телу пробежала дрожь – от концов к центру. Туда, где таилось средоточие страхов. Туда, где пульсировала черная пуповина. Охотник осклабился – вот для чего ему нужен был собственный страх. Выманить врага из логова, обнажить слабое место, нанести удар. Резким движением Марк вскинул руку с ножом. Блеск серебристой стали разогнал сумрак, туман и теневых сущностей, кружащих рядом в ожидании легкой добычи.

– Не сегодня, – процедил охотник сквозь зубы.

Одним движением он вонзил нож в мягкое тело девушки. Серые глаза распахнулись в удивлении.

– Что?

– Страх! Чего ты боишься? – твердо, глядя прямо в глаза, проговорил охотник.

Нож вошел плавно, погружаясь все глубже и глубже. Вот черное тело присосы дернулось, пытаясь послать в мозг жертвы сигнал – паникуй, кричи, беги, ты в опасности! Но Марк одним поворотом лезвия пресек этот импульс.

– Я не смогу тебе помочь, если ты не захочешь избавиться от страха. Покажи!

Серые глаза закрылись. Удар. Один удар сердца. Окружающее пространство наполнилось звуками скрипящего голоса:

– С таким поведением ты никому не будешь нужна! Дружить с тобой никто не будет! Поняла? Мерзкий ребенок! Попомни мои слова, никому нужна не будешь! Никто водиться с тобой не захочет!

Резкие слова буквально прогрызали себе путь из глубин искалеченной страхом памяти. Женщина.

Тучная, пожилая. С тяжелым взглядом, полным горечи и злобы. Мать? Нет, скорее, бабушка. Бабка. Злая. Мерзкая. Она стояла, нависая колоссом над маленькой девочкой, забившейся в угол. И раз за разом внушала, что никому в целом мире она не будет нужна. Даже если найдет себе друзей, они непременно, рано или поздно, узнав, какая она на самом деле, отвернутся и уйдут. Даже если кто-то полюбит ее, все равно правда раскроется, и она снова останется одна. И так будет повторяться снова и снова, раз за разом.

– Страх быть отвергнутой! – прищурившись, прошептал Марк.

Старуха, бывшая лишь тенью воспоминаний, резко развернулась. В блеклых глазах зажглись два багровых огонька. Утробно взревев, она кинулась вперед, прямо на страхолова. Он был близко, но все еще не нашел верный ответ. Марк отклонился, пропуская руку, ставшую внезапно когтистой лапой, мимо лица. Но нож держал крепко, медленно проворачивая его в груди. Вокруг заметались обрывки воспоминаний жертвы – лица, ситуации, случаи и случайности. Разрозненный калейдоскоп мелькал перед Марком, не давая ему подобраться к разгадке Тайны. Слова старухи звучали в воздухе, разломанные на слоги. Но Марк видел в глубине серых глаз затаенную боль, не дающую вздохнуть каждый раз, едва мозг возвращался к этим мыслям.

– Еще один раз! Пожалуйста! – Утекающее время можно было ощутить. Ладонь девушки, до этого плотно лежащая в руке Марка, внезапно сделалась скользкой и неудержимой. Стикс разводил их по разные стороны. Время вышло.

– Нет! Не оставляй меня! Хотя бы ты не оставляй! – Девушка дернулась вперед, навстречу страхолову. Беззвучный крик, шедший из глубины души, исказил лицо до неузнаваемости. Серые глаза, полные ужаса, смотрели прямо на охотника, умоляя не оставлять.

Марк понял. За мгновение до того, как время вышло, страхолов нашел свою цель.

«Не так страшно прожить всю жизнь одной, как найти того, с кем хотел бы встретить закат своих дней, и остаться без него. Не так страшно быть отвергнутой, как познать счастье дружбы и лишиться этого в горниле предательства. Не так страшно…»

Старушечий голос скрипел и изрыгал слова, идущие из самой глубины болящей души. Черная, как сама Бездна, зияющая рана открылась перед Марком.

– Потеря! – уверенно проговорил страхолов.

Старуха, ставшая в мгновение корчащейся, извивающейся тенью, рассеялась после очередного поворота ножа. Жертва дернулась назад, но Марк вцепился намертво, продолжая свою работу. Пол-удара сердца.

– Избавляю тебя от страха твоего, – повторял раз за разом Марк, прокручивая нож, отсекая черные щупальца присосы, оплетающие сердце и душу девушки.

– Жить тебе без боязни, во принятии и свете.

Тонкие руки схватили страхолова за плечи и с силой оттолкнули от себя. Марк пошатнулся, удивляясь тому, откуда в столь хрупком теле такая сила. Видимо, дух девушки был силен. Иначе присоса не выросла бы до таких размеров. Чем ты сильнее тем, тем глубже может разъесть тебя страх. Тем сложнее до него добраться, чтобы искоренить. Но и Марк был силен. С каждым поворотом ножа, с каждым движением тумана он обретал силу. Уверенность в том, что он все делает правильно, вела его вперед. Поворот. Еще поворот. И еще один. Истошный вопль, распоровший пространство, оглушил Марка. Тело, безвольно висящее в воздухе, дернулось в последний раз и обмякло. Марк рванул нож на себя. Послышался противный хруст. Из раны хлынула черная, густая масса.

– Избавляю тебя от страха твоего. Жить тебе без боязни, во принятии и свете.

Страх вытекал медленными толчками. В такт судорожным сокращениям твари. Та, потеряв связь с источником питания, извивалась в груди, вопила и пыталась дотянуться до новой жертвы. Марк ждал этого мгновения.

Последний удар сердца. Туман расступился, открывая вид на темные, гладкие воды Стикса. Страхолов наклонился к сочащейся черной жижей ране и выдохнул. Присоса, почуяв адреналин, пусть и чужой, зато такой желанный, расслабилась, выпуская ставшую ненужной душу из своей смертельной хватки. Червеобразное тело скрутилось и в одно движение рванулось к Марку.

– Вот так, молодец! – Охотник расчертил рукой с ножом воздух, срезал с шеи петлю Хлодвига и, перебирая тонкую субстанцию пальцами, создал новые путы.

Черная тварь, пища и извиваясь, влетела в тонкую энергетическую сеть. Едва корчащееся тело коснулось плетения, сеть схлопнулась, пленяя присосу. Новый визг заставил Марка в очередной раз за вечер поморщиться. Не любил он резкие звуки. Еще больше, чем современный уклад.

Волна тупой боли накрыла Марка в тот момент, когда он довязывал последний узел в сетях. Тихо застонав, страхолов сполз на землю. Единственная мысль, которая сейчас заполнила сознание, – главное, не отпустить руки. Страх, которому открылся охотник, искал выход. Марк подавил рвотный позыв и сплюнул на землю. Черная тягучая масса заполнила рот.

– Ненавижу страхи, – просипел Марк, стоя на коленях у побережья Стикса и кое-как отплевываясь. Порыв ветра приятной прохладой коснулся лица.

Марк перевел взгляд со своих коленей на реку. Воды, как всегда, были безмолвны и спокойны. На краткий миг охотнику показалось, что он слышит далекий плеск волн, разбивающихся о корму челнока. А туман отчетливо вырисовывает высокую сутулую фигуру. Впрочем, это могло быть игрой воспаленного воображения. Охота сегодня выдалась на редкость сложной. А впереди предстоял не самый приятный разговор с куратором. Бросив напоследок взгляд на воду, Марк убрал нож в карман – сегодня он больше ему не понадобится. Освободившейся рукой страхолов подхватил присосу и, так и не выпустив за все время ладони девушки, повернулся спиной к реке.

* * *

– Ма-а-а-ау! – Недовольный кошачий глас встретил Марка, едва тот вошел в квартиру.

– Да, Люмос, я тоже рад, что вернулся. Как тут? – Марк устало прислонился к дверному косяку, мечтая поскорее добраться до чашки с теплым мятным чаем и запить этот отвратительно-приторный липкий привкус страха.

Кот с гордым видом прошел через коридор и остановился у двери, обнюхивая сеть с присосой.

– Ма-ау? – Рыжий здоровяк забавно фыркнул и отошел, демонстрируя презрение к добыче своего хозяина.

– Да ладно, огромная же. На десяток пентаклей вытянет, честно тебе говорю!

Кот дернул пушистым хвостом, не желая разделять восторг хозяина.

– Ради этой присосы мне пришлось впустить в себя страх, представляешь? Настолько крепко сидела.

– Мр-ау! – Кот подался вперед, теперь с интересом разглядывая черный сгусток.

В его тоне явно слышалось удивление. Зверь искренне не понимал, как тот, кто сам охотится на страх, может впустить его в себя? Представить, что для того, чтобы поймать мышь, он заводит себе свою мышь, кот не мог. А значит, и понять действия хозяина тоже не мог.

– Да, такое случается. – Марк опустил сеть с присосой на коврик, снял остатки обуви и испорченную куртку и подошел к коту, подхватывая того на руки. – Иногда мы впускаем в себя страх, чтобы выманить особо хитрую тварь. Эта была достаточно хитрой. Не самая легкая работа, скажу я тебе! И уж точно не самая приятная. С одной стороны, нужно спасти жертву, с другой – дать собственному страху достаточно прорасти, при этом не попасть в лапы к порождениям Бездны… Я сегодня чувствовал себя цирковым медведем на арене, не иначе!

Марк погладил кота, и тот разразился громоподобным урчанием. Особенности охоты мастера гильдии ловцов, Марка Мерова, его мало интересовали. Главное, что хозяин вернулся. А значит, в ближайшее время они будут вдвоем сидеть в логове, наслаждаясь спокойной жизнью.

Марк хотел бы и дальше рассуждать о сложностях сегодняшнего дела, но кот спрыгнул с рук и умчался в сторону кухни, требуя хлеба. Зрелища этого рыжего эгоиста не волновали. Страхолов усмехнулся, достал из рюкзака мобильный телефон и кое-как отправил сообщение «выполнено». Экран погас, и Марк с чистой совестью прошел на кухню следом за котом. За окном медленно занимался рассвет. С высоты тридцать второго этажа, после удачной охоты и сумрака Стикса, он казался невероятно прекрасным. И в такие моменты Марк особенно остро понимал, что все не зря.

Анна Уткина

Выпускница филологического факультета МПГУ, журналист, маркетолог, редактор портала nonfiction.ru

Человечество привыкло думать о страхе как о чем-то неприятном. На самом деле, парадокс страха заключается в том, что с древних времен именно это чувство помогало нам избежать опасностей. Страх был нашим другом, защищающим homo sapiens от диких животных, заразных болезней, недругов своего вида или стихии. У страха есть плюсы и минусы, и главный минус заключается в том, что капля страха содержит лекарство, а ложка – яд. Именно так можно кратко описать идею книги клинического психолога Фрэнка Фаранды, взявшегося за исследование самой природы страха.

Обычно книги о страхе содержат десять способов его избежать или двадцать – никогда его не испытывать, но «Парадокс страха» – это серьезное исследование, а не прикладная психология «для самых маленьких». Автор этой книги опубликовал ряд научных статей о человеческих эмоциях, глубоко погрузился в тему и сосредоточил свое внимание на основных причинах, которые заставляют нас становиться буквально одержимыми безопасностью и перекрывают этой страстью само дыхание жизни.

Страх эволюционировал вместе с нашим видом, перестав быть надежным союзником в борьбе за выживание. Сегодня он нередко становится проблемой, провоцируя возникновение тревожного расстройства, депрессии и панических атак. Свои рассуждения Фрэнк Фаранда подкрепляет историями из личного врачебного опыта.

Несмотря на то, что в книге не так много советов о том, как контролировать страх, именно понимание его природы помогает достичь предельной искренности в наших отношениях с самыми древними инстинктами, порождающими стремление избежать опасности. Ведь поиск золотой середины между безрассудством и тревогой, сдерживающей дальнейшее развитие, невозможен без того, чтобы встретить «врага» лицом к лицу.

Мы приходим в этот мир уязвимыми, но нуждающимися в безопасности. В отличие от животных, мы заводим со страхом очень сложные отношения, полные парадоксов и противоречий. Страх для нас – не просто система охранной сигнализации, но и источник возможных психологических трудностей. Наладить контакт с нашими чувствами – важная задача, справиться с которой поможет эта книга, интересная не только студентам психологических специальностей, практикующим психологам, педагогам, но и простым «пользователям» страха.

«Теперь я осознаю, насколько сам похож на черепаху. Приближаются опасности – и я втягиваю голову в плечи. На случай, если что-то обрушится на меня, есть защитный панцирь. Честно говоря, я мог бы при необходимости провести в этом панцире всю жизнь, но я стараюсь всегда помнить, что, хотя мир может быть опасным местом, он оказывается поистине прекрасным, когда мы рискуем высунуться наружу», – пишет Фрэнк Фаранда.

Татьяна Соловьева

Литературный критик. Родилась в Москве, окончила Московский педагогический государственный университет. Автор ряда публикаций в толстых литературных журналах о современной российской и зарубежной прозе. Руководила

PR-отделом издательства «Вагриус» работала бренд-менеджером «Редакции Елены Шубиной» и начальником отдела общественных связей «Российской газеты». Старший преподаватель Российского государственного гуманитарного университета.

Что случилось с тетей Марусей, мы точно не знали. То ли последствия инсульта, то ли прогрессирующая деменция – мы воспринимали болезнь соседки как данность. Она просто казалась нам, двенадцатилетним, очень старой, а сейчас пытаюсь прикинуть: сколько ей было? Семьдесят – семьдесят пять? Едва ли больше.

Мы с М. проводили на даче все каникулы. Маленький поселок в черте Москвы, начисто лишенный примет городской жизни, с одной стороны ограниченный лесом, с другой – полем и железной дорогой, за которую местные ходили только иногда – в «большой» магазин. Остров, маленькая Внутренняя Монголия, где все не просто знакомы между собой, но знают друг про друга все на несколько поколений назад. Приезжая сюда, я тотчас становилась «правнучкой Петра Михайловича», хотя прадеда живым не застала.

Тетя Маруся жила одна. Про мужа ее мы ничего никогда не слышали, на нашей памяти не только его самого, но и разговоров о нем не было. Сыновья-близнецы давно уже обзавелись своими семьями, а потом и следующими, один из них жил чуть ближе и приезжал чуть чаще, привозил стандартный набор продуктов: яйца, молоко, чай, крупы, хлеб, замороженные брикеты фарша – и снова исчезал на неделю или две. А она вставала с кровати и медленно, нерешительно, словно в самой возможности каждого шага приходилось сомневаться, шла на крыльцо. Еще в прошлом году она так же неспешно ходила по поселку – из магазина или по каким-то иным делам, а в этом уже не покидала пределов дома.

– Сааааааш! – звала она их обоих именем одного. – Сааааш! – Протяжно и монотонно.

Это был не плач даже, а что-то сродни камланию, лишенное всякого практического смысла сакральное действо, ритуал, который нельзя было не совершать. Иногда она просыпалась ночью – и все повторялось. Тогда ее голос сливался с пением цикад, и на него неохотно и коротко отзывались сквозь сон местные собаки. Соседи иногда навещали ее, но в коммуникацию она почти не вступала, а худо-бедно обслуживать себя могла – убедившись в этом, гость, как правило, не слишком спешил заглянуть к тете Марусе снова.

Однажды утром она кричала особенно долго: поймала ноту и на каждом выдохе тянула ее: «Сааааааш!»

Мы с М. сидим на ветках дикой груши – верхних, но достаточно крепких для того, чтобы нас выдержать. Большая часть наших игр той поры заключалась в рассказывании друг другу историй – реальных и вымышленных – и ведении гипотетических диалогов: мы помогали случиться разговорам, которым случиться не удалось, строили окружающий мир из себя самих, создавали дополненную нашим сознанием реальность. Мы жили в мире слов – действия выполняли по отношению к ним вспомогательную функцию.

– Саааааш!

М. обрывает вокруг себя совсем еще маленькие дички и пытается перебросить через соседский забор.

– Что-то долго сегодня.

– Наверное, не приезжал давно. А может… сходим? – Я произношу это и сама себе удивляюсь. Мы никогда не заходили не только в дом, но даже во двор тети Маруси.

– Туда?

– Ну, убежим, если что.

– Давай. Вдруг помощь нужна – позовем кого-нибудь.

Подбадривая друг друга глупым хихиканьем, мы осторожно пробираемся через заросший сад к дому. Тетя Маруся стоит на крыльце в халате, накинутом на длинную мятую сорочку, зовет сына и смотрит на нас с легким недоумением, во взгляде ее читается: «как же это вы пришли, когда вы – не он?».

– Теть Марусь, вам помощь нужна? – быстро выпаливает М., и я удивляюсь, каким высоким вдруг стал ее голос.

Она нас явно узнала, но зачем мы здесь, понять не может, просто стоит на крыльце и не сводит с нас глаз. А мы наперебой задаем вопросы и предлагаем помощь, словно стоит нам замолчать – и от решимости нашей не останется и следа, и тогда придется уходить. Уходить почему-то так же страшно, как оставаться.

– Лечь хочу. Лечь.

– Проводить вас?

– Да.

Окна во всех комнатах закрыты, в доме пахнет сыростью и плесенью. Я оставляю дверь открытой, но воздух дома и воздух улицы, как жидкости разной плотности, не перемешиваются. Дом выглядит так, как будто жившие в нем люди несколько месяцев назад в спешке бежали, побросав ненужную больше утварь и одежду в случайных местах, забыв на столе, подоконниках и полу остатки какой-то с трудом уже опознаваемой еды. Замечаю, что все поверхности в доме находятся в странном движении, и едва не теряю сознание. Воплощенный мой ночной кошмар – сотни, сотни тараканов не разбегаются даже среди бела дня в присутствии людей, а просто продолжают движение по ведомым только им траекториям. Вереницами ходят по столу и плите, тонут в раковине, вмерзают в стенки морозильной камеры.

– Бежать. Бежать. – С каждым шагом в недра дома голос во мне вопит все громче, но теми же темпами парадоксально крепнет уверенность, что никуда мы отсюда не уйдем. Точка невозврата пройдена – когда? Почему? Что изменилось за эти минуты? Куда вы торопитесь? – вы уже здесь. Тетя Маруся тяжело ложится на продавленную кровать и неотрывно следит за нами, словно опасаясь, что мы в любую секунду не уйдем даже, а просто исчезнем, дематериализуемся. Мы остаемся. И потом приходим каждый день до конца долгих летних каникул: готовим что-то простое, разговариваем не столько с тетей Марусей, сколько просто при ней, убираем, ведем борьбу с непобедимой армией новокрылых и выбрасываем, выбрасываем, выбрасываем. Особенно не разбираясь, движимые не целью даже – инстинктом – расчистить пространство для жизни, победить хаос, стереть из памяти то, что было. Мы уже не понимаем, чем был весь этот хлам, когда он был вещами, предметами. Молча спрашиваем тетю Марусю, нужно ли, и она каждый раз качает головой. Всего этого уже нет, есть ли смысл за него держаться? Мы с М. – орудия. Мы просто уничтожаем то, чего давно не существует.

Каждое утро и каждый вечер тетя Маруся выходит на крыльцо и протяжно зовет уже не двоих, а четверых – сыновей и нас с М. – одним именем:

– Таааааань!

И мы приходим. Каждый раз преодолевая себя, приходим. Через пару недель дом выглядит полупустым, но уже не производит ужасающего впечатления. Просто дом, который уже и не помнит, когда был домом по-настоящему.

* * *

В конце августа мы разъехались с дачи. Соседку стал навещать мой дедушка, живший в поселке круглый год, и к концу сентября с тети-Марусиного крыльца раздавался уже крик: «Слааав!»

Потом ударили первые ночные заморозки. Блестящая от инея трава по утрам хрустко надламывалась под ногами. Цикады замолчали. Собаки старались не выходить без надобности из домов и будок – берегли тепло и силы. Воздух стряхнул с себя остатки тумана и стал совершенно прозрачным. Тетя Маруся умерла. Кто-то, кого она звала все эти годы, все-таки пришел.

* * *

Тогда ко мне постепенно вернулся страх перед тараканами. Бессмысленный и непонятный. Не перед жуками, пауками, кем угодно другим. Что таракан может сделать человеку? Он неприятен, противен, но не страшен. Но перед иррациональным ужасом рацио пасует, сдается сразу, не желая слышать объяснений.

Люди странно устроены: все эти наши совершенно невообразимые фобии – откуда, зачем? Хронофобы боятся времени: опоздать, не успеть, не смочь исправить ошибки. Символы и приметы времени, часы, смена дня и ночи и времен года, календари – все это внушает им опасение и тревогу. Есть люди, которые боятся жевательной резинки, ванны, дырочек в губке, косточек от авокадо, танцев, зеркал. Нас способно напугать что угодно: даже деньги или пупки (пупки, ну кто бы мог подумать: кого, казалось бы, способен напугать собственный пупок?). В то время как трихофобы опасаются волос, пеладофобы – лысых людей. И ведь они как-то сосуществуют на этой планете, ездят вместе в метро, стоят в очереди в супермаркете. На планете, где есть еще, например, софофобия – страх перед получением знаний. Потому что многие знания умножают скорбь и открывают ящик Пандоры перед новыми и новыми потенциальными фобиями. Или – вишенка на торте – страх перед чувством страха. Фобофобия – королева боязней, змея, кусающая себя за хвост. Сёрен Кьеркегор писал о двойственной природе страха: мы одновременно боимся заложенной в страхе возможности и стремимся к ней как к запретному. Иррационально. В каждом из нас затаился маленький ребенок, который отвернулся к стене и притворяется спящим, а сам в отражении телеэкрана на полированной спинке софы затаив дыхание смотрит «Кошмар на улице Вязов».

Заглянуть в бездну внутри себя. Безуспешно попытаться управлять хаосом. Бояться – но покупать авокадо, танцевать, смотреть в зеркало и идти в дом с тараканами. Ради чего-то. Снова и снова.