Текст книги "Любовь в наследство"

– Первая умерла трагически.

– А бывает иначе?

– Думаю, нет, – согласился Осборн, и горестная улыбка скривила его губы. – Это была двойная трагедия: молодая женщина носила ребенка. Она упала с лошади во время осенней охоты, и ни она, ни ребенок не выжили.

– Ездила верхом, будучи беременной? – в недоумении уставился на доктора Гарет.

– Как мне говорили, герцогиня была очень молода и излишне эмоциональна, – продолжил Осборн, оставив его реплику без ответа. – Она вышла замуж в семнадцать лет, герцог был намного старше, и, вероятно, временами ей становилось скучно. Возможно, для нее этот брак был неподходящим.

– Согласен с вами, – кивнул Гарет.

– В то время я еще учился в университете, в Оксфорде, – пожал плечами Осборн, – так что все знаю только со слов герцога и прислуги.

– Ну а третья жена? Тоже была слишком молода и экспрессивна?

– Нет, девушка была постарше и посерьезнее. Честно говоря, она мне очень нравилась, хоть и не была красавицей, что многие считают залогом для идеального брака.

– А он не был идеальным?

– Она оказалась бесплодной, – с грустью ответил доктор. – Для его светлости это явилось большим разочарованием.

– Да, – мрачно отозвался Гарет, – думаю, он ей этого не простил.

– Невозможность забеременеть сделала ее глубоко несчастной, – не стал опровергать его заявление доктор. – Осознавая, что обманула надежды герцога, она впала в уныние, граничившее с болезнью, и перед сном стала принимать настойку опия, причем дозы становились день ото дня больше.

– И она умерла, да? – Гарет понимал, к чему это ведет.

– Для регулярно принимающих опий, ваша светлость, существует очень тонкая граница между успокоением и смертью, – печально улыбнулся доктор. – Я уверен: это был несчастный случай.

– А герцог освободился и мог опять жениться! – усмехнулся не без ехидства Гарет.

– Это был несчастный случай, ваша светлость, – жестче повторил Осборн. – Даже она в приступе меланхолии никогда не лишила бы себя жизни, и никто не желал ей зла.

– А я в этом и не сомневаюсь, – поспешил подтвердить Гарет, внезапно ощутив стыд. – Как вы сказали, это и правда трагедия.

– Семья Вентор страдала столько, что врагу не пожелаешь, – заметил доктор.

Гарет задался вопросом, как много может быть известно Осборну о его жизни в Селсдоне. Но какое это имеет значение? Пора заканчивать визит. Гарет резко встал и протянул руку для прощания.

– Благодарю вас, доктор, что согласились на откровенный разговор, и позвольте откланяться.

Гарет скакал обратно со взбудораженными мыслями. Он направлялся к доктору Осборну с некоторыми весьма определенными подозрениями, так почему теперь, когда они подтвердились, его это так расстроило?

Вероятно, Антония действительно не помнит, чем они занимались в грозовую ночь. Поразмышляв над этим, Гарет покачал головой. Истина лежит где-то посредине. Антония мало что соображала, когда он нашел ее, это так, но потом пришла в себя. Женщина, разделившая с ним необузданную страсть, была – по крайней мере на тот момент – целиком и полностью в здравом уме, понимала, что происходит: он увидел это в ее глазах утром – правду и стыд. Да, конечно, она натура эмоциональная, вероятно, немного эксцентричная, но безумная ли? Нет, безусловно, нет.

На борту «Святого Назарета» был некто Хаггинс, настоящий морской волк, которого списали с Королевского флота за непригодность к службе. Вместе с генералом Хислопом он сражался на принадлежавшем Великобритании корабле «Ява» у берегов Бразилии, недалеко от того места, где его и подобрал «Святой Назарет». Это была продолжительная и жестокая битва, и под конец американцы стали беспощадны. «Ява» спустила флаг и была сожжена. Те несколько человек, что остались в живых, были психологически сломлены. И вот у Хаггинса тогда было такое же выражение лица: дикое и затравленное, что и у Антонии в ту ночь, во время дождя. И тот же отсутствующий взгляд. Было ощущение, будто эти люди смотрят сквозь вас, а в их глазах при этом отражается какой-то невообразимый ужас. На корабле Хаггинс впал в бредовое состояние, оказался бесполезным, и капитан снова высадил его на берег в Каракасе, где он, вероятно, и умер.

«Господи, как можно сравнивать Антонию и это жалкое существо? – ужаснулся Гарет. – Они абсолютно непохожи. Вот только глаза… Боже мой, их глаза…»

Отогнав воспоминания, Гарет пустил лошадь быстрой иноходью. Ему нужно было несколько минут тишины и спокойствия, чтобы обдумать все то, что сообщил Осборн. А еще он сейчас очень нуждался в совете, поскольку был ослеплен вожделением и гневом и не мог ясно мыслить.

Теперь у него было имение, которым нужно управлять, и штат слуг, которым он должен руководить, – штат намного больший, чем в «Невилл шиппинг». Гарету необходимо встретиться со своими арендаторами, представиться местным джентри и нанять приличного камердинера. О боже, еще ему нужно изучить севооборот и ирригацию, но его мысли все время обращаются к прошлому и к Антонии. Неужели она действительно убийца? И почему ему так важно доказать, что это не так?

Гарет ее не знал, как не знал ничего ни о ком в Селсдоне. Почти любой в доме мог желать смерти его кузену – он и сам часто мечтал об этом.

А что в отношении Антонии правда? В чем именно источник ее страданий? И вдруг Гарет четко понял, кого ему не хватает – Ксантии. Она знала бы наверняка, как лучше всего докопаться до правды, она могла бы дать совет, помочь все прояснить. Неожиданно для себя Гарет громко рассмеялся над нелепостью своей идеи: желать, чтобы прежняя любовница дала совет относительно новой?

Нет. Антония кто угодно: подопечная, едва ли не родственница, но только не любовница. Нельзя воспринимать ее как объект плотских утех. А кроме того, Ксантия сейчас путешествует по Эгейскому морю на личной яхте Нэша, ее не будет несколько недель, и она принадлежит другому мужчине. Значит, остается только Ротуэлл.

Гарет задумчиво потер подбородок. Насколько отчаянное у него положение? Безнадежно отчаянное, но почему – он пока еще не понял. Ему нужен друг, надежная поддержка, решил Гарет. Пришпорив лошадь, на этот раз он скакал без остановки до самого дома. Оказавшись внутри, он сразу поднялся в кабинет и достал из стола лист тонкой плотной писчей бумаги с монограммой Уорнема.

К субботе Антония начала немного успокаиваться. Никто на их с Нелли отъезде не настаивал, и вообще при новом герцоге в Селсдоне все оставалось по-прежнему. Как было заведено, в этот вечер они должны были обедать в малой столовой, рассчитанной на восемь мест, в отличие от большого обеденного зала, который мог вместить более сорока человек. По дороге на обед Антония, проходя мимо, из любопытства заглянула в большой зал, потому что в недолгую бытность ее герцогиней им никогда не пользовались. «Интересно, – подумала она, – новый герцог когда-нибудь воспользуется этим большим залом?» Скорее всего, нет: он не производил впечатление любителя пышных застолий.

Перед дверью в малую столовую Антония остановилась, собралась с духом, расправила слегка скрутившуюся шаль и затем, вскинув голову и выпрямив плечи, вошла в комнату. За последние несколько дней она уже почти привыкла к тому, что у нее перехватывало дыхание и внутренности скручивало в жгут, когда, войдя, обнаруживала, что герцог уже там.

В этот вечер герцог был одет просто, как всегда, но элегантно: в черное и белое. «По-видимому, у него не так много официальных туалетов, – отметила Антония, – но то, что имелось, было высшего качества и идеального кроя». Чисто выбритый, отчего волевой подбородок еще сильнее выделялся на худощавом лице, и только что вымытый, судя по чуть влажным волосам, герцог был невероятно привлекателен.

– Добрый вечер, ваша светлость, – сухо поздоровалась Антония.

– Добрый вечер, мадам, – ответил он, мгновенно поднявшись из-за стола.

Так скупо они приветствовали друг друга последние три вечера, и само отсутствие каких-либо эмоций уже было выражением определенных чувств. Опустив глаза, Антония прошла к своему месту в конце стола, которое новый герцог сразу определил как место герцогини.

Когда Гарет кивнул прислуживавшему официанту – сегодня это был Меткаф, – губы лакея скривились в презрительной улыбке, и Антония понадеялась, что герцог не заметит его гримасы. Пока подавали блюда на стол, Антония внимательно наблюдала за действиями официанта и отметила его демонстративную небрежность. Может, и правда пора его уволить?

Впрочем, это не ее дело, сказала себе Антония и, выбросив Меткафа из головы, собралась с силами, чтобы выдержать этот обед. Но после того как они покончили со второй сменой блюд – морским языком, жаренным на растительном масле, – а потом и с третьей – телячьей отбивной, – обнаружилось, что они очень быстро исчерпали все безобидные темы: такие как погода, урожай и здоровье короля. Гарет, очевидно, осознав это, жестом попросил Меткафа налить вина и, поблагодарив, распорядился:

– Можете идти.

– Прошу прощения? – переспросил Меткаф.

– Пока ваши услуги нам не нужны, мы позовем вас позже, – сказал герцог.

Меткаф, чопорно поклонившись, вышел, а у Антонии так задрожали от волнения руки, что пришлось отложить в сторону вилку, чтобы не звякала о край тарелки. Подняв бокал с вином, Гарет вдохнул его аромат, затем с удовольствием отпил и заметил:

– У Коггинса великолепные запасы, верно?

– Да, он настоящий знаток, – пискнула Антония, и Гарет, глядя на нее поверх бокала, спокойно сказал:

– Мадам, я не кусаюсь. Во всяком случае, до сих пор за мной этого не водилось.

Антония быстро отвела глаза, ощущая, как румянец заливает ей щеки, и чувствуя на себе жар его взгляда.

– Мадам, нет никакой необходимости продолжать эту игру, – заговорил наконец герцог, поставив бокал на стол. – Я не нахожу в ней удовольствия, да и вы явно тоже.

– К… какую игру, ваша светлость?

– Да вот хотя бы в эти совместные обеды. Это должно быть приятное времяпрепровождение. Но ни вы, ни я не получаем удовольствия. Так зачем терпеть неудобства, если можно просто попросить подать обед в комнату? А я мог бы поесть в своем кабинете. Как вам предложение?

Как ни странно, его слова не обрадовали Антонию, а причинили боль, что было для нее неожиданно.

– Здесь, в Селсдоне, обед – важная традиция, ваша светлость, – прочистив горло, уверенным тоном возразила Антония.

– А вам традиции доставляют удовольствие?

– Речь не об удовольствиях – просто традиции следует глубоко уважать, – ответила Антония. – Это основа основ всего сущего, разве нет?

– Сам я и фартинга за них не дам, – к ее удивлению, ответил герцог без малейшего намека на презрение и пожал плечами. – Традиции как таковые никогда ничего для меня не значили. Но я готов извиниться, если проявил бестактность.

Его голос прозвучал как-то необычно: напряженно, а может, устало, и Антония вдруг осознала, что ему, должно быть, все это дается очень непросто. Вероятно, ему никогда и в голову не приходило, что в один прекрасный (или не очень) день мантия долга – и традиций – ляжет на его плечи.

– Простите, ваша светлость, – тихо сказала Антония, – я не подумала. Понимаю, что для вас я нежданная обуза, к тому же хозяйка плохая – ни в чем не оказала вам реальной помощи.

– Я от вас этого и не жду, – спокойно отозвался герцог. – Напротив: хочу, насколько это в моих силах, доставить вам радость.

Он говорил искренне – она чувствовала это по голосу – и когда взглянула на него и вновь увидела эти серьезные глаза цвета меда и невероятно красивое лицо, что-то из нее вдруг рванулось наружу. Это был поток понимания, восхищения… и других эмоций, которые лучше не называть.

– Я должна была помочь вам освоиться, – сказала она скорее себе, чем ему. – Должна была проявить внимание, заботу, любезность, а вместо этого я… В общем, лучше не вспоминать.

– Горе на каждого из нас действует по-разному, – после долгого молчания сказал Гарет. – Просто знайте, что я очень вам сочувствую. Какие бы личные чувства я ни питал к своему кузену, он был вашим мужем, и я понимаю, что вам его не хватает. Я также понимаю, что с его уходом вы лишились определенной доли уверенности в жизни, и не в моих намерениях усугублять эту потерю.

– Вы… – Спазм сдавил горло, глаза защипало от подступивших слез, и продолжить Антония смогла не сразу. – Вы очень добры, ваша светлость.

– Знаете, я могу представить, какие сплетни здесь ходят обо мне, – сказал Гарет, отставив бокал в сторону. – Я знаю, что никогда не был нужен Уорнему: он не желал видеть меня здесь с тех пор, как… И, бог свидетель, я вовсе не хотел возвращаться сюда. Но был ли у меня выбор?

– Не думаю, – сказала Антония. – Сейчас судьба Селсдона в ваших руках – все зависят от вас и от вашей способности принимать мудрые решения. Титул не только обеспечивает положение в обществе, но и возлагает на его обладателя огромную и постоянную ответственность.

– Но я бы мог возложить дела на управляющего и просто уехать, – высказал предположение Гарет. – Даже несмотря на то, что, как говорит Кавендиш, это незаконно. И что было бы в таком случае с рабочими и арендаторами?

– Трудно сказать, – покачала головой Антония.

– Полагаю, со временем все имущество перешло бы к короне, – произнес он задумчиво. – А если все-таки остаться на несколько лет, привести все в порядок, тогда, возможно, распавшееся семейство Вентор в конце концов возродится.

– О, это вряд ли ваша светлость, – усмехнулась Антония и сделала глоток вина. – Поверьте, если бы здесь оставался хоть кто-то их Венторов, Уорнем уже давным-давно разыскал бы его.

– Значит, когда я отправлюсь в мир иной, все отойдет короне, – улыбнулся Гарет. – Держу пари, что при этой мысли у старины Принни уже текут слюнки.

Несколько секунд Антония в замешательстве смотрела на него.

– А вы… не думали о наследнике, ваша светлость?

– Да как-то… – Он покачал головой. – Если только… если мы не… – Его голос упал до шепота. – О господи, Антония! Что, если…

Она услышала хруст стекла до того, как почувствовала боль, и увидела на скатерти ярко-красную каплю крови. Должно быть, она закричала, потому что герцог вскочил и склонился над ней еще до того, как в комнату вбежал Меткаф.

– Боже мой, дайте скорее вашу руку.

– Ваша светлость, может, нужна помощь? – бесцеремонно спросил Меткаф, обращаясь к герцогине, пока Гарет вытирал кровь своей салфеткой.

– Я сломала ножку бокала. Со мной такое иногда случается – забываю, что держу в руках.

– Позвать Нелли, ваша светлость? – не унимался слуга. – Или, может, повязку?

– Да оставьте вы нас! – рявкнул герцог.

Что-то очень похожее на возмущение отразилось на лице Меткафа, но он круто развернулся и со стуком закрыл за собой дверь. Антония вздохнула с облегчением.

– Интересно, – проворчал герцог, продолжая своим платком осторожно промокать ранку, которая уже почти не кровоточила, – мог ли этот человек еще яснее выразить свою неприязнь ко мне?

– Меткаф порой ведет себя недопустимо.

– Я это заметил. – Герцог отдал платок ей. – Просто приложите к ране. Болит?

– Нет, все в проядке. – Это всего-навсего царапина. Примите мои извинения за поведение Меткафа.

– Да, похоже, действительно пришло время с ним расстаться, – мрачно проговорил Гарет и выпрямился. Сразу же ушло успокаивающее тепло и аромат чистоты, и Антонии неожиданно стало неуютно. – Правда, прямо сейчас мне не хотелось бы что-либо менять. У него есть семья?

Антония опять покачала головой, прижимая к руке пахнущий им платок.

– Я уверена, ваша светлость, что это он распускает слухи. – Она почувствовала, что краснеет. – Нет, не про то, что я убила герцога: я имею в виду сплетни о… вас, о вашем происхождении, хотя кому какое дело…

– Ну, теперь ясно, о чем они сплетничают. – Лицо его опять стало серьезным и усталым. – Но я видел, как он смотрит на меня: даже не пытается скрывать лютую ненависть.

– Я думаю… – Она отвела взгляд и, сделав паузу, тяжело вздохнула. – Думаю, это из-за того, что он не хочет работать на вас.

– О, это бремя, от которого я могу легко его избавить. Только мне все же любопытно, что я ему сделал.

– Вы ни при чем, ваша светлость, – тихо сказала Антония. – Просто Меткаф… малообразован и плохо воспитан.

– Плохо воспитан? – Упершись ладонями в стол, герцог пристально посмотрел ей прямо в глаза. – Нет, причина в чем-то другом, верно?

– Дело в том, что, по слухам… – Антония нерешительно взглянула на него, – …вы еврей.

Ей показалось, что эти слова вызвали у герцога не удивление или возмущение, а скорее отвращение.

– Ах вот оно что! То есть ему противно дышать одним воздухом с существом низшего сорта.

– Никто этого не говорил, ваша светлость. – «Если не считать моего мужа», – мысленно уточнила Антония, и неожиданно ей захотелось узнать правду. – А вы действительно еврей?

– Несомненно. – Герцог без смущения посмотрел на нее. – По крайней мере в душе. Да, моя мать еврейка, а воспитывали меня дед и бабушка.

– А она… была богата?

– О да, это единственная причина, по которой английский джентльмен голубых кровей мог жениться на еврейской девушке, не правда ли? – задал он риторический вопрос, с горечью засмеявшись. – Жирный свадебный кусок.

– Нет-нет, – неистово замотала головой Антония, – я имела в виду совсем не это. Я хотела сказать… что вы… выглядите совершенно обычно.

– Обычно? – повторил Гарет, и его взгляд стал жестче. – Мне следует расценивать это как комплимент?

Антония всегда с легкостью обходила скользкие вопросы, так почему сейчас допустила такую грубую ошибку?

– Под словом «обычно» я имела в виду, что ничем не отличаетесь от любого англичанина, – пояснила она. – Вы такой же как… все, кого я знаю.

– Вы хотите сказать, что у меня одна голова, нет когтей и клыков? – усмехнулся он мрачно.

– Вы делаете из меня дурочку. Я имела в виду, что вы богаты, хорошо образованны, воспитаны, как настоящий джентльмен. Я знаю, что майор Вентор служил в армии короля, вот и предположила, что, возможно, ваша матушка была состоятельной. Или вы действительно всего добились сами?

– Вряд ли при таком социальном устройстве, как в Англии, можно всего добиться самостоятельно, дорогая. – Герцог улыбнулся. – Мне многие помогли: и бабушка с дедом, Невиллы, и еврейская община, в которой прошла моя юность. Все эти честные, замечательные люди оказали на меня огромное влияние. Но если бы я рос в богатой семье, то никогда не попал бы в Селсдон. В детстве я оказался здесь, потому что не было выбора.

– Я прошу прощения за свою бестактность. Просто я мало с кем из евреев знакома. Один из них – мистер Дизраэли. Когда-то мы посещали один и тот же литературный салон. И сам писатель, и его брат произвели на меня весьма благоприятное впечатление. Правда, они были очень смуглые.

– Думаю, Дизраэли такие же евреи, как я, – ответил Гарет. – А смуглые, потому что много лет работали на Кипре и в Египте. Бенджамин, граф Биконсфилд, был крещен в англиканской церкви и, наверное, никогда не бывал в синагоге.

– А вы?

– Я тоже, – тихо ответил Гарет. – Моя мать запретила.

– Почему? – заинтересовалась Антония.

– Мне никто этого не говорил. Мои родители были очень необычной парой. По всеобщему мнению, их связывало сильное чувство. И моя мать очень хотела, чтобы я воспитывался так же, как мой отец, то есть как знатный английский джентльмен.

– Об этом ее просил ваш отец? – уточнила Антония и тут осознала, что, наверное, опять допустила бестактность.

Странное дело: она почувствовала, что, облекая мысли в слова, получает облегчение, даже если трещит как сорока. И оказалось, что с герцогом очень легко разговаривать. У нее возникло такое ощущение, будто прорвало плотину, сдерживавшую не просто ее любопытство, а нечто более серьезное, и ей отчаянно захотелось узнать о герцоге как можно больше, разгадать эту загадку.

– Не знаю, настаивал ли на этом отец, – признался Гарет, сосредоточив свое внимание не на Антонии, а на разбитом бокале. – Мне лишь известно, что они так решили вместе, едва поженившись. Возможно, мама считала это своим долгом, потому что была беззаветно предана моему отцу или просто хотела, чтобы моя жизнь была более легкой, свободной от предрассудков. Она знала, что евреям закрыта дорога в университет, они не могут заседать в парламенте или выбирать род деятельности по своему усмотрению, как это доступно любому обыкновенному англичанину.

– Вы никогда не спрашивали у нее почему?

– У меня не было такой возможности, – тихо ответил Гарет. – Я был очень мал, когда она умерла. К тому же она взяла с моей бабушки обещание воспитывать меня так, как они с отцом договорились, хоть это и было нелегко, потому что шло наперекор всему, во что она верила, а дед считал полной бессмыслицей. И все же бабушка выполнила ее желание.

– А ваш отец?

– Он воевал на Пиренеях под командованием Веллингтона и там погиб.

– И о вас продолжали заботиться бабушка и дед?

– Нет, к тому времени деда, его звали Малахия, уже не было в живых. – Голос Гарета стал безжизненным. – Он разорился, после чего так и не смог оправиться. Пока был жив отец, он, насколько мог, обеспечивал нас с бабушкой, а когда и его не стало, бабушка – ее звали Рейчел – привезла меня сюда, потому что просто не знала, что делать.

Настроение герцога странным образом изменилось: плечи поникли, лицо погрустнело, все тело расслабилось, как будто в присутствии Антонии он чувствовал себя совершенно свободно, хоть и выглядел немного уставшим. Внезапно он показался ей таким ранимым. Решительный сильный мужчина должен наслаждаться жизнью, а на него словно что-то давило. Герцог сейчас совсем не походил на того, каким она его себе представляла: ни на бессовестного лжеца Эрика, ни на обворожительного повесу, подобного ее брату, и уж он совсем не производил впечатления жестокого и мстительного.

– А сколько лет вам тогда было?

– Не помню… Восемь? Нет, пожалуй, девять.

Ее, похоже, очень удивил его ответ.

Покойный муж описывал Антонии своего юного кузена как воплощение зла, и она таким себе его и представляла. Но ребенок девяти лет…

– А почему вы решили покинуть Селсдон?

– Решил? – эхом повторил Гарет и усмехнулся. – Если вас интересует, сколько я здесь прожил, то три года.

– Не сочтите за назойливость, но сколько вам сейчас?

– Почти тридцать.

– Святые небеса!

– Что, выгляжу слегка потрепанным, да? – с усмешкой спросил Гарет.

– Нет, просто думала, что вы старше, – помедлив, соврала Антония.

Герцог пожал плечами: ему было совершенно безразлично, на сколько он выглядит – на тридцать или на шестьдесят, и в свою очередь спросил:

– А сколько вам? Давайте уж играть в открытую, мадам.

– По правде говоря, я стараюсь об этом не думать. – Антония почувствовала, что у нее снова порозовели щеки. – Но… двадцать шесть.

Гарет улыбнулся, и в глазах его появилась искра чисто мужского интереса, и, по мере того как взгляд скользил по собеседнице, она становилась все ярче.

– О, так у вас еще все впереди: вы уже красавица, хотя и не достигли расцвета женственности. Надеюсь, вы не потратите впустую те замечательные годы, что вас ожидают.

Антония почувствовала, как зажгло кожу и свело пальцы ног, сбивается от внезапно вспыхнувших в сознании пугающих воспоминаний дыхание… Его руки на ее груди… дождь льет как из ведра, и ночная сорочка промокла насквозь… его хриплое дыхание у самого уха… Она перехватила горящий взгляд Гарета, и на мгновение между ними повис вопрос, невысказанное желание. Антония вся превратилась в ожидание этого самого вопроса и лихорадочные поиски ответа на него, но, к ее глубокому разочарованию, герцог просто кашлянул, встал и подал ей руку.

– Что ж, полагаю, пора передать вас на попечение преданной служанки.

С неожиданной для нее досадой Антония положила руку на его большую теплую ладонь и встала. Видимо, она неправильно истолковала то, что увидела и вспомнила. Да и не могло быть иначе: что она знала о мужчинах и их желаниях?

Антония и герцог оказались на расстоянии нескольких дюймов друг от друга, и она опять ощущала тепло и запах его тела. Гарет казался ей таким надежным, что непроизвольно она подумала, как будет чувствовать себя, если опять прижмется к нему, но уже в помрачении рассудка. Только мысли герцога, очевидно, приняли совершенно иное направление.

– На следующей неделе я съезжу в Нолвуд, – сообщил он бесцветным голосом, – и только после этого смогу сказать, когда дом можно будет подготовить для вас.

– Благодарю вас.

Антония шагнула к выходу, и Гарет быстро пересек столовую и открыл для нее дверь.

– Тогда спокойной ночи, увидимся завтра.