Текст книги "Герой снов"

Она вспомнила последнее свидание с Адамом на балу у Ангеловского, теплый взгляд карих глаз, мальчишескую улыбку, прикосновение губ к ее губам, его голос, повторявший: «Я тебя обожаю…» Слеза выползла у нее из-под ресниц, и она уткнулась лицом в подушку, чтобы сдержать подступавшие к горлу рыдания. Свернувшись в клубочек, она почти задремала, когда в темноте послышался шорох. Эмма перекатилась на спину и сонно буркнула что-то вопросительное. И в этот миг на нее навалилось тяжелое тело с напряженными, как струны, мышцами. Одурманенная сном, она решила, что это ей чудится, что в сновидении на нее набросился тигр Маньчжур. Но жаркое мужское дыхание обожгло ей ухо, и она потрясенно поняла, что это ее муж.

– Николай?!

Он пригвоздил ее к постели своим весом, и хотя оставался одетым, но настойчиво тычущаяся в ее бедра твердость его возбужденной плоти не оставляла никаких сомнений. Ахнув от удивления, Эмма забилась, пытаясь освободиться. Полное винных паров дыхание било ей в ноздри.

– Ты принадлежишь мне, поняла? – прозвучал над ней насмешливый голос Николая. – Я владею тобой, каждый чертов дюйм твоего тела – моя собственность. Думаешь, я не понял сегодня, чего тебе хотелось? Я наблюдал, как ты улыбалась Брикстону, как флиртовала с ним, когда он заглядывал за корсаж твоего платья! Ты хотела, чтобы я приревновал тебя, моя хитренькая женушка, но ничего у тебя не вышло. Я никогда не стану тебя ревновать.

Оправившись от потрясения, Эмма ткнула его острым локтем в ребра, воскликнув сдавленным голосом:

– Слезь с меня, пьяный осел!

Николай перевернул ее совсем навзничь и вжался в нее, раздвигая телом ее бедра. Он тяжело дышал от страсти, от ярости, от какой-то взрывчатой смеси обоих этих чувств.

– Ты хочешь меня узлом завязать, душу мою забрать, – бормотал он. – Но тебе не удастся вынудить меня чувствовать то, что я чувствовать не желаю. Я никогда тебя не полюблю.

– Да кто тебя просит об этом? – возмущенно откликнулась Эмма и замолчала, замерла, каким-то мгновенным наитием осознав, чего Николай боится.

Она поняла, что он отчаянно борется с собственными чувствами к ней. Полная робкого недоверия, она потянулась к призрачной фигуре и коснулась всклокоченных волос, его виска…

– Ник… – прошептала она.

Он резко отпрянул, яростно крикнув:

– Не зови меня так!

– Трус, – промолвила она, и в голосе ее ясно послышался упрек. – Почему ты так боишься моей близости?

Эмма ощутила, как содрогнулось от гнева его тело. Он сидел верхом на ее бедрах, и от ярости мышцы его судорожно сжались. Прошло мгновение молчания, и Николай, издав жалобный стон поражения, склонился над ней. Его губы, жадные, страстные, нашли ее рот, а руки сорвали ночную рубашку, добираясь до податливого, манящего тела. Она задвигалась, помогая ему, освобождаясь от своей и его одежды, разрывая тонкую ткань рубашки, с таким пылом дергая брюки, что пуговицы полетели с них в разные стороны.

Когда сорванная одежда легла на пол беспорядочной кучкой, Николай прижался к ней обнаженным телом, кожей к коже. Прильнув губами к сладостной нежности ее шеи, он медленно, покусывая, посасывая, полизывая упругое податливое тело, повел их вниз к груди и далее. Эмма, постанывая от блаженства, раскрыла бедра ему навстречу и протянула руку, чтобы направить его в себя. Его напрягшаяся плоть заполнила ее лоно, и она затрепетала в экстазе, вздымаясь вверх, чтобы вобрать его в себя еще глубже, еще больше. Внезапным движением он перекатился на спину, и Эмма, ахнув, взметнулась над ним, оседлала и ритмично задвигалась, наслаждаясь его возбужденным телом.

Николай, притянув ее к груди и сжав в объятиях, направлял свои вонзающиеся удары в самую ее сердцевину. Эмма скользнула ртом к его уху и прикусила нежную мочку, вызвав страстное рычание. Тесно сомкнувшись с его долгим, изборожденным рубцами телом, она ощущала, как накатываются на нее одна за другой волны жгучего, все возрастающего волнения, пока не растворилась, не расплавилась в огненной лаве оргазма. Корчась в невыразимо сладкой муке, она с рыданием уткнулась лицом в его шею. Почти одновременно содрогнулся судорогой такого же наслаждения Николай. Его дыхание со свистом втягивалось сквозь сжатые зубы. Беспомощно всхлипнув, он толкнулся в нее еще раз и задержался внутри, в жаркой влажной глубине.

Зная, что он не любит, чтобы его долго касались, Эмма начала было откатываться. Но Николай удержал ее, резко сжав бедра и продолжая прижимать к себе. Так пролежали они несколько минут, медленно расслабляясь, выравнивая дыхание, а прохладный воздух спальни постепенно осушал испарину на спине Эммы. Новое, незнаемое прежде ощущение овладело ею – ощущение покоя и мира. Под ее ухом мерно стучало сердце Николая, его ладони бережно ласкали ее бедра и ягодицы. Кудри на виске шевелило его жаркое дыхание, твердые мужские губы прошлись по щеке. Это была самая нежная и добрая ласка с начала их знакомства. Она погружалась в сон, слишком усталая, чтобы воспротивиться, когда позже ночью он выскользнул из постели и покинул ее.

* * *

Первое, что заметила Эмма, проснувшись поутру, это примятую соседнюю подушку. Лежа среди сбившихся простыней, она испытывала странную легкость, почти головокружение. Прошлая ночь с Николаем отличалась от всех предыдущих. Он вел себя пылко, можно сказать, свирепо. А мгновение последовавшей за близостью нежности было… Словом, они будто пересекли какую-то границу, которую Николай ранее не собирался нарушать.

Вспоминая происшедшее, Эмма вспыхнула алым румянцем, не в силах объяснить охватившее ее волнение даже себе самой. Что сегодня скажет ей Николай? Как себя поведет?

Она долго нежилась в ванне, а потом надушила запястья и шею пряными духами, перевязала волосы на затылке жесткой лентой персикового цвета. Марфа помогла ей нарядиться в белую блузку с множеством оборок и персикового цвета юбку. В юбке на боку был глубокий карман, украшенный поверху шелковой розеткой. Поглядевшись в зеркало, Эмма порадовалась своему ухоженному виду и отправилась вниз к завтраку, как раз когда часы пробили девять. Ей доставило удовольствие обнаружить за столом Николая, хоть и скрывшегося от ее глаз за газетой, которую он держал перед собой как щит. Он не удосужился подняться или даже глянуть в ее сторону, лишь старательно и неторопливо перелистывал страницы.

– Доброе утро, – жизнерадостно произнесла Эмма.

Газета опустилась на несколько дюймов, открыв непроницаемое лицо мужа. Волосы его были еще влажными от утреннего умывания, золотистая, тщательно выбритая кожа поблескивала. Эмма подумала: не постарался ли и он выглядеть сегодня получше?

– Не часто мы завтракаем вместе, – заметила она, усаживаясь рядом. – Обычно в этот час я уже занимаюсь животными.

– Почему же сегодня иначе?

– Ну… сегодня нет ничего такого, о чем не могли бы позаботиться слуги. Обычная рутина.

Впервые с незапамятных времен ей захотелось потратить утренние часы не на уход за животными, а совсем на другие занятия. Сердце ее забилось чаще при мысли, что, возможно, Николай предложит ей провести день вместе с ним. Они могли бы покататься верхом, или погулять вдвоем, или пройтись по лавкам…

– Что ты собираешься сегодня делать, Ник?

– У меня дело в Лондоне.

– Я могла бы поехать с тобой, – как бы мимоходом заметила она.

– Зачем?

– Чтобы побыть с тобой.

Николай опустил газету на стол. Брови его иронически взметнулись.

– За каким чертом нам может это понадобиться?

– Я просто подумала… – начала было Эмма и, сбившись, замолчала.

Прочтя на ее лице разочарование, Николай едко продолжал:

– Надеюсь, ты не станешь притворяться, что нас связывает нечто большее, чем дружба. Давай не будем играть в эту игру, Эмма. Не стоит драматизировать ситуацию. Наверняка ты не настолько наивна, чтобы питать на мой счет какие-нибудь романтические иллюзии.

Уязвленная гордость Эммы быстро привела к тому, что она закипела гневом.

– Может быть, я и стану питать иллюзии, да только не на твой счет!

– Какое облегчение! Не становись кроткой и слезливой, Эмма. Ничто так не наводит скуку на мужчину.

– Что ж, мне вовсе не хочется заставлять тебя скучать, – сказала она, изо всех сил стараясь отвечать с той же холодной насмешкой.

В тот момент, когда обмен мнениями готов был перейти в обмен колкостями, на пороге утренней столовой возник Станислав. Хотя дворецкий держался как обычно, но напряженность его лица и голоса, легкая складка между бровями со всей очевидностью подсказали и Эмме, и Николаю, что происходит неладное.

– Ваша светлость, – ровным тоном произнес Станислав, – там, у парадной двери, посетители. Крестьянская женщина с маленьким мальчиком. Женщина спрашивает вас.

– Вели ей обратиться со всеми жалобами к управляющему поместьем, – последовал резкий ответ Николая.

– Ваша светлость, возможно… – Дворецкий деликатно смолк. – Возможно, вы захотите сами выслушать то, что она хочет сказать.

Это предложение из уст дворецкого ошеломило обоих. Его могли вызвать только в высшей степени необычные обстоятельства. Мужчины обменялись долгим взглядом. Не говоря ни слова, Николай поднялся из-за стола и вышел из комнаты. Эмма следовала за ним по пятам, слишком полная любопытства, чтобы остаться в столовой. От парадной двери они спустились по широким ступеням вниз, туда, где их ожидали две поникшие фигурки.

Женщина была в простой поношенной одежде. Голову ее покрывала шаль, некогда голубая, но давно выцветшая до уныло-серого цвета. Миловидное лицо ее казалось озабоченным и усталым. Худенький ребенок, мальчик лет пяти или шести, был одет в потертые, но чистенькие штанишки и плисовую курточку со слишком короткими рукавами. Угрюмое загорелое лицо выглядело еще мрачнее из-за густых черных, как и волосы, бровей.

Молодая женщина заговорила первой, обнажив желтые неровные зубы:

– Это Джейкоб. Мамаша его померла неделю назад от лихорадки. Последние слова ее были, чтобы кто-нибудь отвел его к вам. Все равно в деревне он никому не нужен. Только я и взялась присмотреть за ним… пока… – Она выжидательно протянула руку, явно рассчитывая получить вознаграждение за труды.

Николай с непроницаемым лицом махнул дворецкому, который дал ей несколько монет. Она спрятала их в карман и, не сказав мальчику ни слова, повернулась и пошла прочь не оглядываясь.

– Что происходит, Николай? – удивленно спросила Эмма. – Кто он такой?

– Тебя это не касается. Иди в дом. – Николай повернулся к Станиславу и пробормотал:

– Найди кого-нибудь, чтобы о нем позаботиться. Всего на несколько дней, пока я его не пристрою.

Эмма уставилась на мальчика, который не по возрасту терпеливо ожидал, что будет дальше. Взгляд его был устремлен в землю. Приблизившись к нему осторожно, как к пугливому зверьку, она присела рядом на корточки, чтобы глаза ее оказались на одном уровне с ним, и мягко сказала:

– Привет, Джейкоб. – Мальчик поднял на нее глаза, но ничего не ответил. – Тебя так зовут? – продолжала она. – Или ты предпочитаешь, чтобы тебя звали Джейк?

Личико ребенка напоминало лики русских икон: темные волосы, старое золото кожи, грустные янтарные глаза, опушенные густыми темными ресницами. Она никогда раньше не видела таких глаз, за исключением… за исключением…

Сама не зная как, Эмма выпрямилась и потрясенно посмотрела на Николая. Ноги под ней подгибались, колени дрожали. Облизнув внезапно пересохшие губы, она хрипло промолвила:

– Это твой сын.

Глава 6

Его сын, его сын… Николай не шевельнулся, когда Станислав торопливо увел мальчика на кухню. Он смутно сознавал, что Эмма засыпает его вопросами, но не обращал на нее внимания как на докучную муху. Когда ребенок скрылся с глаз, Николай направился в дом, двигаясь, как лунатик. Он прошел в библиотеку и оперся двумя руками о поставец красного дерева, где хранились крепкие напитки. Невидящими глазами уставился он на свое искаженное отражение в серебряном подносе.

Он считал, что ему никогда не придется увидеть этого ребенка. Временами даже удавалось забывать о его существовании. И вот теперь оказаться вдруг лицом к лицу с этим мальчиком, без всякого предупреждения… Он испытал чудовищное потрясение. Особенно когда увидел невероятное сходство ребенка с покойным братом… О Господи! Михаил в этом возрасте выглядел точно так же: те же взъерошенные черные волосы, угрюмое, но обольстительно прекрасное лицо, сияющие золотые глаза… Дрожащей рукой Николай нащупал графин с коньяком и бокал.

Он вспомнил бессчетные случаи в детстве, когда находил Михаила скорчившимся в чулане, рыдающим, истекающим кровью из-за надругательств отца. Николай залпом опрокинул коньяк в горло и снова наполнил стакан.

Ярость и ощущение вины не угасли в нем, были живы с детских лет, хотя он редко позволял себе вспоминать то время.

Почему отец выбрал именно Михаила предметом своих гнусных посягательств? «Я найду способ остановить тебя! – кричал Николай после одного из таких эпизодов, бросившись на отца с маленьким ножиком. – Я убью тебя!» Но отец рассмеялся и вывернул ему руку, сломав запястье, и ножик выпал на землю. А затем он безжалостно избил Николая. И зверское насилие над Михаилом продолжалось.

Оно навсегда искалечило Мишу, превратило его в озлобленного пустого юношу и в конечном итоге привело к безвременной смерти. Но и Николая оно сгубило. Пусть оба его родителя и брат давно умерли, но воспоминания о них были живы, и душу Николая они ранили навеки. Теперь его не могли тронуть ни любовь, ни страх, ни раскаяние, ни печаль. Он больше никогда не будет слабым. Никто и никогда больше не сможет причинить ему страдания.

– Николай, – раздался позади недовольный голос Эммы. Вырванный из глубоких раздумий, он, не оборачиваясь, бросил:

– Тебя это не касается.

– Я просто хочу знать, кто была мать Джейкоба и почему ты никогда не упоминал, что у тебя есть сын. Не думаю, что требую слишком многого!

Николай обернулся и посмотрел на жену. Эмма кипела возмущением и растерянностью. Несколько буйных рыжих кудрей выбилось из-под ленты, и она нетерпеливо, но тщетно пыталась засунуть их обратно.

Вздохнув, он коротко объяснил:

– Шесть лет назад у меня была связь с женщиной, работавшей на молочной ферме в одном из моих поместий. Месяц спустя после того, как наши отношения закончились, она явилась ко мне с известием, что беременна. С той поры я регулярно выплачивал ей деньги на содержание ее и ребенка. Я никогда не упоминал об этом, потому что это не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к нашему браку.

Эмма горько поджала губы.

– Расплатиться деньгами… В этом ты весь! Ты всегда так решаешь все вопросы?

– А чего ты от меня хотела? Чтобы я женился на ней? Салли была хорошенькой молочницей, любившей мужчин. Я был у нее не первым и не последним…

– Поэтому ты решил предоставить сына судьбе крестьянина? Он не должен был никогда узнать о своем роде? Не имея ни собственного имени, ни пристойного образования, прожить всю жизнь в крытой камышом лачуге? Неужели ты не чувствовал никакой ответственности за него?

– Со дня рождения я давал деньги на его содержание. Разумеется, я и дальше буду это делать. Но избавь меня от проповедей о морали и ответственности. Внебрачные дети имеются у большинства титулованных землевладельцев Англии. Не сомневаюсь, что и у твоего отца есть несколько незаконнорожденных отпрысков в разных графствах.

– Никогда! Мой отец всегда заботился о своих близких… и уж точно не пользовался своим положением, чтобы совращать молочниц! – Эмма презрительно скривила губы. – Джейкоб – твой единственный внебрачный ребенок или имеются и другие?

– Единственный. – Боль стучала ему в виски, стягивала лоб мучительными складками. – А теперь, если твое благородное возмущение исчерпано, будь добра, предоставь мне уладить все это.

– Что ты собираешься сделать?

– Собираюсь отослать мальчика отсюда, как только найду подходящую семью, которая согласится взять его на воспитание. Не беспокойся, тебе не придется долго терпеть его присутствие в доме.

– Ты хочешь сказать, тебе не придется, – сказала Эмма и торопливо вышла из библиотеки. – Циник… бессердечное чудовище, – сквозь зубы повторяла она на ходу.

Она была о Николае лучшего мнения. Что он за человек, если не испытывает ни малейших чувств к собственному сыну? Она выскочила наружу и, метя юбками по земле, направилась к зверинцу. Не важно, что одета она была совсем неподходящим образом, ей сейчас было абсолютно наплевать на одежду. Она хотела оказаться рядом со своими животными.

Войдя в одно из прохладных побеленных строений, она поспешила к клетке Маньчжура и уселась на пол около решетки. Маньчжур лежал, наполовину погрузившись в бассейн, и при виде ее стал потягиваться, как огромный кот.

– Привет, – проговорила Эмма, прислонившись лбом к железным прутьям. Крепко зажмурившись, она старалась побороть слезы. – Тася была права. Я не признаюсь в этом никому, кроме тебя, Маньчжур, но Николаю наплевать на всех, кроме себя самого. А самое худшее, что он мне не лгал. Он бесчувственный мерзавец, но никогда и не притворялся иным.

Маньчжур подполз поближе и смотрел на нее, слегка склонив голову набок, словно обдумывая ее слова.

– Как теперь быть? – продолжала Эмма. – Николай хочет отделаться от Джейкоба, но я так не могу поступить. Несчастный малыш, без дома, без матери… Правда, я-то уж точно не гожусь в матери кому бы то ни было. Кроме того, я никогда не смогу глядеть на него, не думая о том, что он – незаконный сын Николая. Но ведь это мерзко… несправедливо. Если бы Джейкоб был зверенышем, я взяла бы его к себе, не задумываясь. Так неужто я не сделаю того же ради маленького мальчика? Он такой же отщепенец, Маньчжур, как я и ты. Наверное, во мне говорит чувство долга, которое Николай вовсе не испытывает.

Когда Эмма вернулась в дом, там царила тишина, нарушаемая лишь тоскливой мелодией русской песни, которую тихонько напевал лакей, нагруженный столовым свежевычищенным серебром. Он нес его, чтобы накрыть стол к обеду.

– Василий, – окликнула его Эмма, и лакей быстро обернулся.

– Что угодно вашей светлости?

– Где этот нынешний мальчик?

– Кажется, на кухне, ваша светлость.

Эмма пересекла холл и направилась на кухню. Так называлась совокупность помещений: кладовки, посудомойня, пекарня, столовая для слуг и собственно поварня – огромная, как сарай, с квадратным разделочным столом посредине. Посудомойки суетились, перемывая горы посуды, горшков и кастрюль, остальные трудились над выпечкой пирогов и печенья.

Эмма почувствовала укол неожиданной жалости, увидев тщедушную фигурку Джейкоба, прилепившуюся на уголке стола. Его короткие ножки болтались, не доставая до пола. Перед ним стояла нетронутая тарелка с тушеными овощами и запеченной в тесте бараниной. Качая ногой, он безучастно уставился на остывающее кушанье.

При неожиданном появлении Эммы повариха и кухонные девушки растерянно подняли головы.

– Ваша светлость! – воскликнула повариха. – Вы хотите что-нибудь из еды?

– Нет, спасибо, – вежливо ответила Эмма. – Пожалуйста, продолжайте свою работу. – Она приблизилась к столу и оперлась на него бедром, улыбнувшись, когда ребенок перевел взгляд на ее испачкавшееся платье.

– Не голоден? – небрежно поинтересовалась она. – Уверена, что эта еда отличается по вкусу от той, к которой ты привык. Почему бы тебе, Джейк, не попробовать эти пышные белые булочки? Они без начинки и очень мягкие.

Серьезные золотые глаза уставились прямо ей в зрачки. Он взял булочку, не помещавшуюся в его ручонке, и маленькие детские пальчики впились в свежий хлеб.

– Наверное, страшно было ехать в незнакомое место, где ты никого не знаешь? – продолжала Эмма, удовлетворенно наблюдая, как он откусил один кусочек булочки, потом другой. Он не выглядел истощенным. Кожа имела здоровый золотисто-розовый оттенок, зубы были белыми и крепкими. «Какой красивый ребенок!» – подумала она, отмечая про себя экзотический разлет темных бровей и густые пушистые ресницы.

Мальчик впервые заговорил, произнося слова по-деревенски:

– Не хочет он быть моим отцом.

Эмма попыталась быстро придумать какую-нибудь ложь, чтобы его утешить, но тут же решила, что лучше сказать правду, и негромко подтвердила:

– Кажется, не очень хочет. Но я собираюсь проследить, чтобы о тебе позаботились, Джейк. Мне бы хотелось стать твоим другом. Меня зовут Эмма.

Малыш замолчал, выковыривая кусочки мякиша и медленно отправляя их в рот.

Эмма с дружелюбным участием наблюдала за ним.

– Ты любишь животных, Джейк? У меня здесь зверинец, где я содержу старых и больных животных. Там есть лошади, обезьяна, волк, лис и даже тигр. Хочешь пойти со мной и посмотреть на них?

– Да. – Джейкоб положил на стол выеденную булочку и сполз со стула. С любопытством подняв на нее глаза, он заметил:

– Вы высокая.

Эмма рассмеялась и подмигнула ему:

– Я росла, росла и забыла остановиться.

Но мальчик не ответил ни на улыбку, ни на подмигивание. Он настороженно глядел на нее и молчал. «Какой невеселый ребенок, одинокий и недоверчивый, – подумала Эмма. – Совсем как его отец».

Джейкоб оказался необычным ребенком, сообразительным, но диковатым, полным каких-то невысказанных чувств. Казалось, он вовсе не нуждался в обществе других людей, хотя к Эмме относился с большей терпимостью, чем ко всем остальным. Ей стоило огромных усилий уговорить его присоединиться к одной из очередных бурных потасовок с Самсоном, но Джейкоб держался скованно и никак не мог включиться в игру. Он никогда не упоминал о матери или о деревне, где вырос, и Эмма решила отказаться от расспросов о его прошлом.

Шли дни, и у них выработался некий привычный распорядок. Эмма знала, что Джейкоб, проснувшись у себя в детской, сам оденется и придет под дверь ее покоев терпеливо дожидаться ее появления. Он завтракал с ней вместе в утренней столовой, помогал в зверинце, а днем терпел ее усилия выучить его верховой езде. Он следовал за ней как тень, хотя трудно было понять, нравится ли ему ее общество, или он просто решил, что у него нет выбора. Слуги не знали, как с ним обращаться, а Николай упорно его не замечал.

– Неужели так трудно хотя бы поговорить с Джейком? – решительно обратилась к нему однажды за ужином Эмма. Был тот редкий вечер, когда они оказались одни. – Прошло почти две недели с его появления. Разве ты не собираешься хоть каким-то образом признать его существование?

– Я собираюсь в течение ближайшей недели найти ему новое местожительство. Если до тех пор тебе нравится забавляться с ребенком, пожалуйста, делай это на здоровье.

– Что за местожительство?

– Семью, которая будет готова принять его за ежегодное вознаграждение, выплачиваемое до совершеннолетия.

Эмма опустила нож и вилку и с тревогой посмотрела на мужа.

– Но ведь Джейк будет знать, что эта семья приняла его только ради денег. Другие дети станут дразнить его… Он будет чужим.

– Он выживет.

Эмма упрямо вздернула подбородок.

– А если я не захочу отпустить Джейка?

– Что, собственно, ты хочешь сделать с мальчиком? Держать его здесь напоказ, в качестве доказательства моих прошлых грехов?

– Я бы никогда не стала использовать ребенка таким образом! – яростно возмутилась она.

– Совершенно верно. Тебе не представится такой возможности, потому что он отсюда уедет.

Жгучие слова упрека трепетали у нее на языке, но Эмме удалось сдержаться. Снова взяв вилку, она стала ковырять капустное суфле, лежавшее перед ней на тарелке.

– Ты обращаешь на Джейка не больше внимания, чем на любого постороннего ребенка, – произнесла она наконец тихим, напряженным голосом. – Но ведь должны же быть у тебя хоть какие-то чувства по отношению к своей плоти и крови! Из-за них ты и хочешь отослать его прочь, не так ли? Ты не хочешь полюбить его или испытывать к нему хотя бы симпатию. Если бы ты только понял, чего себя лишаешь, на какую безрадостную и одинокую жизнь себя обрек! Ты живешь в постоянном страхе и стараешься защититься насмешкой, сарказмом и холодностью. Глаза его сверкнули ледяным блеском.

– Чего же я, по-твоему, боюсь? Скажи, ради всего святого.

– Ты боишься полюбить кого-либо. И просто панически страшишься, что тебя полюбят в ответ. Но отсутствие чувств – вовсе не есть проявление силы, Ник. Совсем наоборот. – Эмма скорее уловила, чем увидела, легкую дрожь, пробежавшую по его телу, почувствовала, как, словно тетива лука, напряглись его нервы.

Резким движением Николай отодвинул тарелку.

– На сегодня с меня достаточно, – пробормотал он.

– Если ты отдашь куда-нибудь Джейкоба, я его разыщу! Он заслуживает лучшего. Он – невинное дитя, которого лишили права рождения. Если таково твое представление об отцовстве, я надеюсь, что никогда не понесу от тебя детей!

– Тогда оставь его себе, – с издевкой произнес Николай. – Я должен был этого ожидать, зная твое пристрастие привечать всяких дворняжек и приблудных калек. Только позаботься о том, чтобы он держался от меня подальше.

С этими словами он покинул комнату, предоставив Эмме в безмолвной ярости проводить его взглядом.

* * *

Битва за Джейкоба была прервана на следующий день приездом мистера Роберта Сомса. Пожилой художник быстро завоевывал известность изумительными реставрациями картин, пострадавших от времени или плохого хранения. Эмме он сразу понравился. Соме был вежлив, скромен и держался без всяких претензий, которых можно было ожидать от людей искусства. Его бледное худощавое лицо было приятным, но непримечательным, за исключением пронзительных голубых глаз.

Потрескавшийся пейзаж очень заинтересовал его, и он с большим пылом согласился вскрыть верхний красочный слой картины и посмотреть, что находится под ним.

– Возможно, там не окажется ничего примечательного, – предостерег он Эмму, пожав плечами. – А может быть, там откроется нечто особенное. Думаю, ваша светлость, недели через две у нас уже будет представление о том, что находится под этим пейзажем.

Для мистера Сомса была приготовлена гостевая комната, и он переехал в поместье на время своей работы, привезя с собой все необходимое. Эмма и Джейкоб каждый день навещали его, стремясь хоть издали поглядеть на появляющуюся картину. Они не задерживались подолгу, так как даже при открытых настежь окнах в комнате стоял едкий и терпкий запах растворителей, которые применял Соме.

– Фокус состоит в том, чтобы удалить верхние слои, не задев нижних, – объяснял им художник, едва касаясь холста бережными легкими движениями кисти. – Конечно, ничего нельзя поделать, чтобы какая-то доля оригинала не оказалась утраченной, пусть всего лишь тончайший слой краски. Но от меня требуется очень большая осторожность, дабы не лишить портрет текстуры, представляющей манеру автора.

– Так это портрет? – заинтересовалась Эмма.

– О, несомненно. Видите в том уголке? Совершенно очевидно, что это часть мужской руки.

– Надеюсь, это какой-нибудь предок Ангеловских. – Эмма погладила худенькое плечико Джейкоба, подошедшего поближе, чтобы разглядеть картину. – Это один из твоих родственников, Джейк. Разве не интересно?

Мальчик неразборчиво буркнул что-то. Он или не понял ее слов, или мысль о том, что он потомок рода Ангеловских, не слишком его увлекла.

– Это очень и очень любопытно, – твердо произнесла Эмма, сама отвечая на свой вопрос. Медленно прохаживаясь по комнате, она подошла к окну и присела на подоконник. – Право, Джейк, тебе следует прекратить свою непрерывную болтовню. У меня в ушах звенит от твоего голоса, пора бы тебе помолчать хоть немножко.

Ее веселое поддразнивание заставило дернуться уголок сурово поджатых губ Джейкоба, и он ответил, по-деревенски глухо выговаривая слова:

– Я ничего не успеваю вставить, когда вы говорите без умолку.

Эмма расхохоталась, небрежно покачивая длинной ногой.

– Невежливо укорять леди, что она много болтает, Джейк.

– Леди не носят брюк, – возразил он, искоса поглядывая на ее мужской наряд: белую рубашку, угольно-черные брюки и блестящие сапожки.

– Но я ведь княгиня, а княгини могут носить, что им вздумается. Разве не так, мистер Сомс?

Художник с улыбкой оторвал глаза от своей работы.

Ему понравилось, как ловко и успешно Эмма втянула мальчика в разговор.

– Я подтверждаю это, ваша светлость.

Взгляд его задержался на Эмме, которая, скрестив стройные ноги, раскинулась на подоконнике. Солнечные лучи золотили ее кожу, высвечивая сверкающую россыпь веснушек. Белозубая ослепительная улыбка, роскошная грива медных кудрей, перехваченная лентой на затылке… Она выглядела магнетически притягательной.

– Княгиня Эмма, – нерешительно заговорил Сомс, – если мне будет дозволено высказать личную просьбу…

– Говорите, ради Бога. Возможно, это оживит мое утро.

– Вы необычайно привлекательная женщина, ваша светлость. Я почел бы за честь когда-нибудь написать вас. Вот такой, как вы сейчас.

Эмма рассмеялась при этом предложении.

– И как же вы назовете свое произведение? «Сумасшедшая»? «Взбалмошная леди»?

– Я говорю совершенно искренне, ваша светлость. Вы обладаете редкой своеобразной красотой, которую хотел бы запечатлеть любой художник.

Эмма скептически вздернула брови.

– Могу указать вам сотню женщин, гораздо более красивых, начиная с моей мачехи.

Сомс покачал головой.

– Шаблонные лица и фигуры найти нетрудно. Меня они мало интересуют. Но вы… – Он замолчал. На порог упала тень: в дверном проеме возник Николай и остановился.

– Я согласен, – проговорил он, услышав последнюю фразу. – Мне хотелось бы, чтобы портрет княгини написал человек, сумевший оценить ее красоту. Заказ ваш, если вы сможете представить мне удовлетворительные образцы вашего искусства.

– Разумеется, я… – начал было Сомс.

– Я не хочу, чтобы писали мой портрет, – насупилась Эмма, сердито сверкнув глазами на мужа.

– Но я этого хочу. – Он глянул случайно на стоявшего рядом с ней ребенка, и улыбка его потускнела. Резко обернувшись к художнику, он шагнул к картине. – Я пришел посмотреть, как далеко вы продвинулись, Сомс.

– Теперь работа пойдет быстрее: я сумел подобрать наиболее удачный способ растворения верхних слоев, – объяснил Соме. – Пока же я открыл лишь часть левой руки мужчины.

– Это я вижу, – откликнулся Николай, зачарованно впившись взглядом в открытый фрагмент портрета. Его левую руку стало жечь и покалывать. Он несколько раз согнул и разогнул пальцы, скрестил руки на груди… Голова плыла, мысли путались… Он с трудом отвел глаза в сторону. – Мы обсудим портрет моей жены попозже, – пробормотал он. – А теперь не давайте им отвлекать вас от работы.

– Они мне не мешают, – поспешил возразить художник, но Николай уже вышел из комнаты. Художник вопросительно взглянул на Эмму, которая ответила ему саркастической улыбкой.

– Обходительный джентльмен – мой муж, не так ли?

Но она покинула мастерскую, прежде чем Сомс успел отозваться. Маленький мальчик следовал за ней по пятам.