Текст книги "Лунный свет и дочь охотника за жемчугом"

Глава 38

Человек все время движется. Проснулся до рассвета, чтобы упрямо карабкаться наверх. Отсюда, с высокой точки ему лучше видно, кто или что преследует его. Он обшаривает взглядом землю у себя под ногами в поисках корешков и клубней. Земля рыхлая, очевидно, перекопанная билби[49]49
  Забавный зверёк с большими ушами и длинным двухцветным хвостом. Другие его научные названия – ушастый сумчатый барсук или кроличий бандикут. Сумчатое млекопитающее размером с кошку обитает только в Австралии, занесён в Красную книгу.


[Закрыть].

Деревья вытягивают кроны, наблюдая за тем, как он проходит мимо. Над ним на фоне сурового неба вырисовывается крутой утёс. Когда подтягивается, его крупные руки выдерживают вес всего тела. Каменистый склон осыпается под его ногами. Человек забрался уже так высоко, что может видеть спины орлов. Солнце безжалостно палит, воздух густой, но в кромешной тьме ночи человек успел выточить себе оружие. Он носит его с собой, опираясь на него во время пути, а когда приходит время отдыха, располагается с ним в тени. Но в основном под ослепительным светом солнца он опускает голову и продолжает карабкаться вверх.

А внизу Паркер с трудом удерживает голову прямо. Вот уже несколько недель ему приходится обходиться без горячей пищи, а участку – без защиты констебля. Но он должен продолжать, ведь здесь он – цивилизующая сила. Тех, кто осмеливается от него удрать, он отлично наловчился выманивать. В этих краях любой мерзавец должен либо подчиниться ему, либо поплатиться.

Вместе с проводником они устраивают возле ручья недолгий привал. Вода журчит тонкой струйкой, как моча. В стоячей воде нашел укрытие случайно забредший броненосец. Вдоль берега в ряд выстроились чахлые эвкалипты, но люди выбирают тень под ветвями старого засохшего баобаба. Лошади ржут и вздрагивают, мясистые мухи цепляются за их подрагивающие ресницы. Ствол дерева у основания такой широкий, что потребуется сотня шагов, чтобы обойти его кругом. Паркер даже пытаться не хочет, у него нет никакого желания плестись в тяжелых сапогах с налипшими комьями грязи, потому что нет уверенности, что его ноги выдержат обратный путь. А он из тех, кто любит определенность.

На его губах пузырятся волдыри, кожа стала очень красной, в носу стоит едкое зловоние его собственного тела. Обезумев от жажды, он приваливается к прохладе дерева.

– Мистер! – настойчиво шипит проводник.

Паркер пристегивает ружьё на ремень и подходит к проводнику, который стоит, задрав вверх голову. Утес зарос спинифексом, но из-за слепящего света больше ничего не видно. Солнце бьет прямо в глаза, приходится почти полностью зажмуриваться. Однако там наверху что-то перемещается, в этом у него теперь нет сомнений. Разглядев темную фигуру, он дёргается к ружью, ловко скинув ремень с плеча. С колотящимся сердцем он поводит плечами и прицеливается в силуэт. Фигура заслоняет собой заходящее солнце, и вокруг неё разливается яркий свет. Паркер прищуривается, медленно отводит палец на спусковом крючке назад, моргает, отгоняя кровавых мушек, как раз вовремя, чтобы увидеть, что фигура подняла в ответ копье.

Глава 39

Аксель был поражен, когда увидел, что Элиза вернулась к ожидавшему ее люггеру с телом отца на корме. Но ещё больше он изумился, когда понял, что мужчина все ещё дышит. Времени на объяснения было мало, пока они сначала поднимали его на борт, а потом торопливо оценивали его травмы. Они лихорадочно вливали ему в рот воду, пока он в панике с шумом глотал воздух ртом. Квилл на острове сторговался с Келли, выменяв йод, иглы, нитки, бинты, немного сухого антисептика и пузырёк опия.

Они не стали дожидаться утра, чтобы пуститься в обратный путь в Баннин. Как только убедились, что запаслись всем необходимым, подняли паруса и покинули Невермор. Воздух был влажным, луна медленно начала таять. Только после того, как судно встало на курс, Квилл погрузился в беспокойный сон, а Аксель осмотрел каждую рану на теле ее отца, Элиза позволила себе расслабиться. Дрожащими руками она взяла оловянную тарелку, перевернула ее и в свете фонаря уставилась на своё искаженное отражение. Кровь отца размазалась по щекам, впиталась в складки на шее. Она вытерла губы, почувствовав вкус железа, одернула юбки, испачканные алым, и прощупала места, где ветки разорвали кожу и ей.

– У него глубокие раны на ногах, сильно разодраны руки, – сказал Аксель, когда они перешёптывались, выйдя из каюты. – Нужно всё это дезинфицировать и наложить швы, но у него опасное обезвоживание. Это все ещё может угрожать жизни. – Он заглянул в приоткрытую дверь, а затем вновь посмотрел на Элизу. – Черт возьми, как он вообще оказался на тех деревьях? Что, во имя всего святого, он там делал?

Она покачала головой и уставилась на отца.

– Мы не узнаем, пока он достаточно не окрепнет, чтобы рассказать нам. Сейчас ему нужен покой. – Ее слова звучали спокойно, но сердце пылало.

* * *

В течение трёх последующих дней она не отходит от отца. Ест возле его постели, прикладывая влажную ткань ко лбу, чтобы сбить жар. Ждёт. Ждёт, когда к нему вернётся ясность сознания. Ждёт, когда он заговорит.

Когда наконец он открывает глаза, когда стонет и с искаженным от боли лицом пытается подняться, Элиза испытывает такое облегчение, что готова кричать. Все внутри неё оживает. Ее отец жив! Он жив!

Какое-то время они молча смотрят друг на друга, Элиза не знает, ругаться или плакать. Его лицо сильно осунулось, кожа высушена солнцем. Губы потрескавшиеся, в волдырях. Усы стали жесткими и длинными. Он кажется таким потерянным без своих очков! Она бросает взгляд на то, что от них осталось на сундуке возле кровати. Он делает шумный глоток.

– Как много тебе известно? – хрипло спрашивает он. В его голосе слышится что-то странное, чего она не может понять.

Элиза наблюдает за тем, как отец переворачивает ладони, изучая швы, наложенные Акселем. Плоть была зашита наскоро, но она не видит ни малейшего покраснения, которое, по словам Акселя, свидетельствовало бы о начавшейся инфекции.

Она ерзает на своём месте.

– Наверное, всё. Если Томас говорил правду.

Отец кивает; несмотря на слабость, он кажется… впечатлен?

– Значит, ты его нашла.

Что это, насмешка? По его лицу не скажешь, но в словах как будто что-то игривое. Это моментально приводит ее в ярость.

– Для вас все это – игра? Ещё одна безрассудная авантюра? Люди погибли.

Он слишком быстро дергает головой и от боли хватается за шею.

– Только не Томас. Пожалуйста. – В глазах у него безумие.

Она качает головой, чувствуя укол сожаления. Элиза рассматривает его руку, зашитую, как лоскутное одеяло.

– Нет, – говорит она уже мягче, – не Томас, а Уинтерс. Его тело выбросило на берег одного из больших островов Невермор.

Он опускает глаза, ссутулив плечи.

– Нам не следовало делать этого в шторм, – бормочет он. – Несчастная душа. Нам просто нужно было убраться с этого острова. Мы думали, что Томас заберёт нас. Мы ждали. – Он сжимает пальцами виски. Она задается вопросом, не тот ли это шторм, который едва не погубил Акселя.

– Еще Баларри, – шепчет она. Отец поднимает на неё глаза, сжимаясь от скорби. – Нет-нет, он не умер. Его посадили в тюрьму, – торопливо поправляет сама себя. – За твоё убийство. Он сбежал, что неудивительно. Последнее, что я слышала, – Паркер до сих пор гоняется за ним по лесу.

Отец мотает головой.

– Мы отправили его раньше, чтобы этого не случилось. Проклятый Паркер! – Его голос резок, черты лица заострились. Должно быть, ему все ещё очень больно. Она предлагает ему флакончик с опием, но он отказывается. Она придвигается ближе и кладёт руку ему на предплечье. Это гасит ее гнев. На смену ему приходят слёзы. Наклонившись, Элиза кладет голову на грудь отцу. Он вздрагивает от боли, но прижимает ее к себе. Она рыдает сильнее, слёзы ее наполнены печалью и страхом за мужчин, которые стали пешками в чужой игре. Но она также знает, что это и слёзы облегчения. Пусть даже из-за этого ее кольнуло чувством вины. В самые тяжелые минуты она была уверена, что больше никогда не увидит отца. Но вот он здесь. Здесь его запах, здесь его низкий хриплый голос. Здесь его очки и его кольцо и всё то, что она считала потерянным навсегда. Когда колодец слез иссяк, она поднимает голову и вытирает слёзы.

Потом он, как и Томас, рассказывает ей о письме шантажиста. Как они с Томасом поссорились, а потом все-таки придумали и согласовали план. Он объясняет, как под покровом темноты Уинтерс потихоньку забрал его со «Скворца». Они собирались отправиться на Розеллы, чтобы, как условились, дождаться там Томаса.

– Той ночью поднялся сильный ветер, сильнее, чем мы рассчитывали, – продолжает он. – День прошёл спокойно, без каких-либо проблем. На самом деле погода была до абсурдного благоприятна. Но луна принесла с собой завывающий северо-западный ветер. Вскоре нас отнесло с курса, как бы мы ни гребли, как бы ни пытались скорректировать наш путь. На два дня мы оказались в море без воды и еды, окружённые акулами. Я думал, смерти нам не миновать. Что нас погубит шторм или солнечный удар. Но на утро третьего дня мы не могли поверить своим глазам, когда перед нами вырос мангровый канал, а за ним – зелёный холм острова. Элиза, мы были уверены, что это мираж! – Он чуть ли не смеётся. – Мы поразились: небо над нами просто кишело птицами. Потом подошли ближе, и стало понятно, что в этом месте можно укрыться. По каналу добрались до острова и прочесали его. Он оказался необитаем, нам встретилась только смердящая колония олуш на восточном берегу. Мы соорудили шалаш, нашли небольшой ручей с пресной водой в глубине острова. Возле берега было достаточно еды, чтобы мы могли продержаться какое-то время. Нам оставалось только держаться и ждать Томаса. Конечно, мы рассчитывали, что обнаружив, что мы промахнулись мимо Розелл, он расширит ареал поисков. Но, – нахмурившись, продолжил он, – ты же знаешь своего брата! Он заядлый пессимист. Томас не такой, как ты, я или даже твоя мать. Должно быть, он дошёл до Розелл, нас не нашёл и решил, что мы утонули. О, бедный мальчик! Какую боль он, должно быть, пережил!

Элиза изумленно моргает, не в силах поверить, что отец так жалеет ее брата. Как может он печалиться и сочувствовать ему, если очевидно, что его собственный сын не верил в него и не собирался его искать? Почему не взорвался от ярости? Почему, в отличие от неё, даже мысли не допускает, что Томас с самого начала замышлял это?!

– Так что мы ждали, – продолжает он. – Спустя две недели стало ясно, что если ничего не предпримем, можем погибнуть на этом острове. Поэтому с каждым днем мы все дальше и дальше стали выходить на лодке и прочёсывать все острова в архипелаге. Мы искали хоть какие-то признаки поселения туземцев, надеялись, что мимо пройдёт какое-нибудь судно, всё, что могло бы нам помочь. Тогда-то мы и увидели дым.

Она вспоминает об очаге в ветхой хижине Келли. Элиза понимает, что, должно быть, тот дым они и видели.

– И вы отправились туда с гуано и компасом, чтобы попытаться обменяться?

Он недоверчиво моргает, глядя на неё, прежде чем расплывается в улыбке.

– Так всё и было. Да. Мы знали тогда, что на острове есть люди. Но не знали, как они примут нас. Но попытаться стоило, а это единственное, что у нас с собой было. Каким бы странным это ни казалось. – Он переводит взгляд в потолок, на почерневшие стропила. Как будто собирается с силами перед тем, что предстоит рассказать. – Когда мы вышли в море в тот день, небо было серым. Нас это не обрадовало, но ждать дольше мы не могли. Нам отчаянно хотелось выбраться с этого острова, особенно теперь, когда мы узнали, что там могут быть припасы, еда и даже судно, чтобы вернуться на материк. И мы налегли на вёсла. – Он жестикулирует ранеными руками. – Это было безрассудное решение, принятое помутившимся разумом. Не успели мы выйти в открытое море, как шторм обрушился на нас. Позади нас ещё виднелось устье канала, а впереди на некотором расстоянии – остров, на котором мы видели дым. Мы колебались, не повернуть ли назад. Но вскоре решать нам не пришлось. Поднялись волны. Элиза, я видел много штормов, но вот что я тебе скажу: в шлюпке, вдвоем, это выглядит совершенно иначе. – Она вспоминает об Акселе, упавшем в воду, о том, как была уверена, что его тоже унесет в открытое море. – Волны были выше домов. У нас не осталось ни единого шанса. – Она крепче сжимает ладонь отца. – Меня выбросило из шлюпки. Я так и не узнал, что случилось с беднягой Уинтерсом. Я просто плыл, и плыл, и плыл, казалось, много часов. Элиза, я был уверен, что утону. После всего того, что произошло, у меня не было сомнений, что я не выплыву. Я почти сдался. Почти позволил морю поглотить мое тело. Но в этот момент я подумал о тебе.

Она затаила дыхание.

– Я подумал о тебе и обо всем, через что ты прошла. Моя дочь. Бедная моя дочурка. Как ты можешь оставаться такой замечательной после всего, что тебе пришлось пережить. – Она сглатывает ком в горле. – Я подумал о том, как ты лишилась матери, а затем потеряла Неда, – продолжает он. – Случилась трагедия, а мы с Томасом просто отдалились. Оставили тебя одну. Мне тошно было от себя самого. Я знал, что должен вернуться на тот остров, что так или иначе должен вернуться к тебе.

Она не спрашивает, почему он с такой легкостью бросил ее в первый раз. Не сейчас. Пока нет.

– Каким-то образом благодаря милости Божьей я вернулся к тому каналу. Там штормило уже не так сильно, но я оказался в нем не один. – Она чувствует мороз, пробегающий по коже. Воспоминания о том, как лодку чуть не перевернули, ещё свежи. – Пока переплывал его, видел хвосты солти, только гребни, на поверхности. Я запаниковал. Понял, что должен поскорее оттуда выбраться, поэтому полез на берег, схватившись за первое попавшееся дерево, за которое смог зацепиться. Его острые корни разорвали мне кожу, ветки порезали руки и разодрали плоть. Помню, как посмотрел вниз и увидел, что кровь окрасила воду в красный цвет. Ради безопасности мне нужно было забраться как можно выше.

Она вспоминает шторм, обрушившийся на их люггер. Прошло пару дней, прежде чем они прибыли на остров Келли в архипелаге Невермор.

– Сколько ты пробыл там до того, как я тебя нашла?

– Кажется, три ночи. – Он пожимает плечами. – Крокодилы так и не ушли. Они ждали под тем деревом, покачиваясь в воде. Я не мог спуститься, чтобы добыть себе еды или пресной воды. Мне ничего не оставалось, только ждать. Когда появилась ты, словно ангел, спустившийся с небес, Господи, клянусь, я был уверен, что уже умер. Сомнений в этом не было.

– Но все обошлось, – натянуто улыбается она, хотя разум ее опустошён. Больше всего на свете сейчас ей хочется поддаться слабости и лечь, но она знает, что если не спросит сейчас, то никогда уже не спросит.

– Почему ты мне не рассказал?

Он поднимает взгляд на неё, пытается заглянуть ей в глаза.

– Почему не рассказал о том, что вы с Томасом задумали? Как мог позволить мне даже на время поверить, что ты мёртв?

Пока он молчит, собираясь с мыслями, она внимательно изучает его лицо.

– Потому что знал, что не должен тебе говорить, – наконец осторожно отвечает он.

Элиза хмурится.

– Просто поначалу казалось, что для тебя же будет лучше, чтобы ты не знала о наших планах. Незнание защитило бы тебя от себя самой, от всяких необдуманных поступков. – Она стискивает зубы. – Но ещё я был уверен, что если что-то пойдёт не так, ты найдёшь меня. – Он моргает, давая ей время осмыслить. – Я знал, что если случится какой-нибудь форс-мажор, если усилия пойдут насмарку, ты найдёшь меня и не остановишься ни перед чем. Я никогда ни в чем не был так уверен.

Она смотрит на него, как будто не может найти слов.

– Дневник был у тебя, я позаботился об этом. И вот ты здесь.

Она опускает взгляд на доски пола. Элиза вспоминает обо всех подсказках, которые подкидывал ей отец. Брелок-русалка, задание со стрекозой. Тайны, которые тянулись за ним, как хлебные крошки. И можно ли считать его дневник главным ключом к разгадке?

– Так ты не доверял Томасу? Подозревал, что он может не прийти за тобой?

– Нет-нет, я не об этом, – торопливо перебивает он, но Элиза видит дрожь сомнения, пробежавшую по его лицу. – Я совсем не то хотел сказать. – Он прочищает горло. – Я хотел дать тебе возможность сделать что-то такое, чтобы простить себя.

Она ерзает на месте.

– Ты меня спасла. Без сомнения, без тебя я бы погиб. Я бы умер на полпути к этому проклятому мангровому дереву. Но ты меня спасла. Больше не будет снедать чувство вины. Не будет сожалений, Элиза. Я больше не позволю тебе в чем-либо себя винить.

У него дрожат руки. Она растеряна, напугана. Ей нужно время, чтобы понять, что он пытается сказать. Она мысленно возвращается в тот жаркий день. Лодка на мелководье. Ребёнок в воде. Долгие годы ее страданий.

– Прости себя, Элиза. – Он тянется к ее руке. – Я хочу, чтобы ты избавилась от этой муки. Прошу тебя.

Она чувствует, как в груди зарождается гнев.

– Нет. – У неё кружится голова. – Я никогда не просила тебя делать ничего подобного. Я никогда не просила… – Она отдергивает руку.

Он качает головой, делая вид, что она неправильно поняла его.

– Я это знаю, просто я хотел сказать…

– Что ты будешь делать, если Паркер найдёт Баларри?

– Он будет водить их по кругу.

– Да не в этом дело! – Ее голос становится выше и резче. – Начнём с того, что его вообще бы там не было, если бы не твой нелепый план. – Она сбивается с мысли. Конечно, она понимает, что отец сделал все это, чтобы помочь своим детям. Но это повлекло за собой хаос. Нанесло вред другим людям.

– Только так я мог защитить Томаса и тебя. Мою семью. Я не мог иначе.

– А как же семья Уинтерса? – Или он для вас расходный материал?

Отец прячет лицо в ладонях.

– Этого не должно было случиться, конечно, нет. Я не хотел, чтобы все так вышло.

Она смотрит на его израненное тело, на лицо с печатью горя. У неё больше нет сил говорить, поэтому она наливает воду в кувшин и велит ему спать. Она приваливается к ней спиной и откидывает назад голову. Закрывает глаза тяжёлыми, ноющими веками. В темноте перед ней предстаёт бледная фигура: мальчишка, которого она так и не сумела спасти.

Глава 40

Баннин, два дня спустя

В Баннине отцу появляться нельзя. Они должны быть осторожны. Пока не выяснят, кто посылает письма, семье и другим людям грозит опасность. Поэтому Аксель согласился переправить его на люггере в Коссак. Там под присмотром Томаса он будет восстанавливать силы, пока Элиза не отправит сообщение, что путь открыт. Хотя она всеми силами пытается отогнать от себя назойливые мысли о том, что этого может не случиться никогда.

Тяжело дыша, она добирается до тюрьмы. Мрачные тучи низко висят над головой. Ей непонятно, откуда жара берет столько сил. Даже песчаные мухи пытаются спрятаться в тени.

С удивлением обнаружив, что тюрьма оставлена без охраны, она громко барабанит в дверь. Немного погодя, щурясь от яркого света, показывается тюремщик, что-то ворча вместо приветствия.

– Здесь сидит человек по имении Баларри? С «Белого скворца»? – торопливо выпаливает она, наблюдая за вереницей муравьев, топающих из дверного проема. От одной из камер доносится надсадный кашель. В другой кто-то тихонько подвывает, затем громко начинает горланить пьяную песню. – Паркер привёл человека? – переспрашивает она.

Тюремщик со свистом выпускает воздух сквозь зубы, засовывает руки в карманы.

– Я не видел Паркера уже несколько дней, – отвечает он, привалившись к косяку, а затем отлепляется, только чтобы раздавить муравьев. – Его жена отправила отряд на его поиски, это всё, что я знаю. Вернулись ни с чем, только с затёкшими задницами и солнечными ожогами. Как по мне, он свалил на одну из станций. Наверняка живет припеваючи и, держу пари, напивается до беспамятства.

Поразмышляв над этим, она не может представить, чтобы Паркер вот так отказался от своей должности, от власти, которая она ему даёт. Если до сих пор не вернулся, значит ли это, что он не нашёл Баларри? Значит ли это, что она может позволить себе хоть крошку надежды?

* * *

Покинув тюрьму, она направляется в город. Ее дрожащие пальцы обжигает бумага. Слов на ней почти не разобрать, но Элиза прижимает ее к груди как будто это что-то, что требуется защищать. Она достала эту бумагу из кармана отца, осторожно развернула и разложила сохнуть на палубе. Это было месиво из чернил и скукоженного вещества, в котором едва можно узнать бумагу. Но ей удалось высушить его на солнце и спасти небольшой кусочек с образцом почерка: характерные длинные, петляющие буквы среди чернильной мазни.

Она проходит по улицам города, провожаемая пристальными взглядами. Лица вокруг неё превратились в размытое пятно, из которого выделяются только отдельные детали: косой глаз, щербатая ухмылка. Взгляды отскакивают от неё, как камешки. Она сосредоточена исключительно на мальчике, с которым должна поговорить.

Как обычно, он стоит за стойкой. Ее приход знаменует громкая трель колокольчика. Наверху вентилятор медленно разгоняет застоявшийся воздух.

Светлые глаза мальчика-почтальона смотрят куда угодно, только не на неё. Она разглаживает юбки и улыбается. Плавно подходит к нему, делая всего пару шагов до стойки.

– Доброе утро. – Мягкость в собственном голосе удивляет ее. – Как вы… Как поживаете?

Мальчик настораживается. На веснушчатом горле кадык несколько раз двигается вверх-вниз.

– Спасибо, хорошо, мисс, – умудряется пролепетать он.

– Кажется, скоро похолодает. – Они оба оглядывают помещение, не обращая внимания на то, что даже стены вспотели.

Она немедленно приступает к своему расследованию, сохраняя вежливый тон, чтобы не привлекать внимание остальных клиентов.

– Не будете ли вы так любезны подсказать мне, почему я не получила письмо, которое мне послали пару недель назад? Важное письмо. Оно должно быть на мое имя – Элиза Брайтвелл. Со штемпелем из Коссака.

На обратном пути в Баннин она все продумала. Вспомнила свой неприятный разговор с Томасом. Как, увидев ее, он спросил, получила ли она его письмо. Она пропустила его вопрос мимо ушей и не спросила, о чем оно было. Возможно, он пытался рассказать о своём плане и о том, что ему так и не удалось найти отца. Невозможно поверить, что это ускользнуло от ее внимания.

Мальчик переминается с ноги на ногу. Просовывает два пальца под воротник.

– В ваших интересах рассказать мне правду, – говорит она, надеясь, что расплывчатая угроза прозвучала убедительно.

– Я прошу прощения, мисс. – У мальчика начинают лихорадочно бегать глаза. Он оглядывается, через плечо на комнату позади него, где почтмейстер застыл на полпути вверх по лестнице. – Я не думал, что делаю что-то плохое.

Ее сердитого взгляда достаточно, чтобы заставить его продолжить.

– Она сказала, что знает вас. Сказала, что отнесёт это вам. Предложила заплатить только для того, чтобы я никому не говорил, что отдал письмо ей.

– Кто это был? – Элиза потрясена.

– Одна женщина. Мисс, я не знаю ее имени. Обычная, ничего примечательного. Я решил, что она ваша родственница.

– Это была жена торговца жемчугом или жена рабочего?

– Мисс, жены торговцев нечасто сюда захаживают. Они присылают вместо себя слуг. Мне очень жаль, мисс. Правда. Я что угодно готов сделать. Только не докладывайте обо мне начальству. – Он снова смотрит на лестницу. – Мне очень нужна эта работа. Мне нужны деньги.

Она тут же достает клочок бумаги и кладет перед ним на стойку.

– Значит так, мне нужно, чтобы вы сказали мне, кто написал это письмо. Полагаю, вам знаком почерк большинства людей в этом городе. Тех, кто умеет читать и писать, наберется не так много.

Заметно смутившись, он наклоняется, чтобы осмотреть эти жалкие каракули.

– Мисс, оно сильно пострадало от воды. Я не уверен…

– Я понимаю, но немного слов сохранилось, посмотрите внимательно. Вот здесь и здесь. – Она тыкает в остатки чернил.

Мальчик проводит пальцами по бумажке, неохотно берет ее и подносит к свету.

– Водяного знака не осталось, я проверила. Его затерли.

– Вот тут вы ошибаетесь.

– Простите? – Его слова застают ее врасплох.

– Знак стёрли, но если присмотреться, можно увидеть, что верхние части букв остались, вот здесь. Они несколько искажены, но… – Он осторожно проводит пальцем по нижнему краю бумаги.

– Б.Р.А.Й.Т.В.Е.Л.Л.

Она бросает на него быстрый взгляд.

– Да. Элиза Брайтвелл. Это я.

– Нет. Я имею в виду, это бумага Брайтвеллов, вот. Видел этот знак много раз.

Такое чувство, что Элизу ударили. Помещение плывет перед глазами.

Быть такого не может! Не мог отец все это подстроить ради нее. Не мог зайти так далеко! Ее язык прилип к небу. Она медленно отлепляет его.

– Боюсь, это просто невозможно. Посмотрите ещё раз. Может, кто-то использует похожий водяной знак?

Мальчик хмурится. Он теребит пуговицы рубашки и неохотно снова подносит письмо к свету.

– Мисс, если вы подойдёте сюда, вы это увидите. – Он наклоняется вперёд, держа в руке бумагу, и заглядывает в глаза Элизе.

– Видите самые верхушки букв? Только обрывки. – Он берет промокашку и ручку и начинает медленно выводить на ней буквы.

– Вот так, – закончив, произносит он с довольным кивком.

«В.Э. Брайтвелл»

Она отдергивает руки, как будто ее обожгли.