Текст книги "Лунный свет и дочь охотника за жемчугом"

Глава 18

Следующим утром солнце нещадно палит с ослепительно чистого неба. Когда Элиза торопливо проходит мимо, оно отражается в воде, а стайка пеликанов приземляется с медленным протяжным шипением. Она опять боролась со сном. Разве может она отдыхать, когда отец по-прежнему неизвестно где? Элиза вспоминает ночные звуки. Непрерывное стрекотание цикад, тиканье гофрированного металла. Если она заснет, они непременно проникнут в ее сны. В Англии такого никогда не было, и она как будто позабыла безмолвное ничто тех ночей – когда их особняк просто ждал рассвета, неподвижный и терпеливый, чтобы увидеть, как подмигнёт солнце, и услышать, как птицы заведут свои трели.

Вопли торговца рыбой, раздающиеся где-то неподалёку, возвращают Элизу в настоящее. Она ищет Хардкасла и любую информацию о пропавшем с его судна. Люди вокруг неё спешат в город, снуют туда и обратно по своим привычным делам. Сейчас, когда все флотилии в сборе, улицы необыкновенно оживлены. Торговцы жемчугом, рыболовные инспекторы, экспедиторы и бесчисленные клерки. Сквозь туман от смазанных колёс и тёплого навоза мимо проносятся двуколки и подводы, нагружённые корзинами с жемчужными раковинами, сверкающими на солнце, как новые молочные зубы.

Их белизна щиплет Элизу и вызывает в памяти видение маленького бледного тела, мальчика со светлыми, цвета муки, волосами. Она отбрасывает это воспоминание и мчится сквозь толпу, высматривая мускулистого мастифа.

Все говорит за то, что Хардкасл причастен к исчезновению отца. Найдётся немало тех, кому на руку устранение успешного торговца жемчугом, но Хардкасл балансирует на грани финансового краха со своими насквозь прогнившими люггерами и измученными, избитыми ныряльщиками. Несомненно, шипчандлеры[29]29
  Торговцы, снабжающие судна всем необходимым.


[Закрыть] будут у него на хвосте. Если принять во внимание его огромные банковские кредиты, неудивительно, что он захочет вывести из игры такого сильного конкурента, как ее отец.

Она прочесывает улицы города, пока что-то странное в окне фотографической студии не привлекает ее внимание. Одна фотография выделяется среди остальных. Она выставлена в рамке рядом с другими портретами, где запечатлены семьи в накрахмаленных воскресных костюмах. Женщины с гладкими прическами и аккуратными бантами у горла, а мужчины в пиджаках с круглыми воротниками и с густыми подкрученными усами. Но на этой фотокарточке толпа людей, собравшихся поглазеть на то, как ребёнок взобрался на крокодила. Элиза вспоминает тот момент, вспышку фотографического аппарата, и наклоняется, чтобы рассмотреть снимок поближе. На заднем плане, как она и ожидала, можно различить две фигуры. Она и Аксель остановились для беседы, но только с этого ракурса заметно, как разительно отличаются они от окружающих. Элиза неосознанно вскидывает руку к волосам, отмечая, насколько неухоженными они смотрятся на фотографии. И в отличие от других женщин юбки Элизы не такие выглаженные и кожа ее предплечий загорелее и гораздо темнее. Ее охватывает стыд. Есть что-то такое, что выдает в Акселе не местного. Элиза не может точно определить, что именно. Возможно, дело в том, как он держится. Осанка не забияки и не наглого колониста. Нечто более свободное, раскованное, чем-то напоминающее виденное в детстве.

Внезапно над Элизой проносятся белые крылья. Она задирает голову, взглядом проследив за какаду, летящим над жителями города. Опустив глаза, девушка замечает невдалеке мужчину, при виде которого ее лёгкие резко втягивают горячий воздух. Хардкасл, трясясь от ярости, кричит на торговца, предлагающего что-то тёмное с чешуей. Мастиф рядом с хозяином щёлкает зубами, отгоняя мух. Элиза наблюдает, как с каждой секундой мужчина все больше багровеет и распаляется, нависая над несчастным торговцем, который съёживается, словно сложенная рубашка. К ним подлетает птица, хлопая крыльями над головой Хардкасла. Расталкивая людей, Элиза бросается вперёд, напрягая слух, чтобы различить крики какаду.

– Прощай, Альфред! Прощай, Альфред! – повисают в воздухе задушенные крики птицы.

Кипя от ярости, Хардкасл замахивается на какаду.

«Альфред», – думает Элиза. Может ли это быть именем пропавшего члена команды?

– Заткни свой поганый клюв, чертова ублюдочная птица! – сотрясается он всем своим массивным телом, обливаясь потом.

Из толпы неторопливо выходит боцман, сажает взбудораженную птицу обратно себе на плечо. Хардкасл, раскрасневшись, зло шипит, а его пёс с полной пастью рыбных костей пригибает голову. Вместе они растворяются в толпе.

Элиза устремляется за ними, но через мгновение кто-то оттаскивает ее назад. Рука, схватившая ее за запястье, холодная и липкая. Она узнала бы эти прокуренные пальцы где угодно. Подняв голову, она видит перед собой ухмыляющегося дядю.

– Вы застали меня врасплох, – произносит она, пытаясь изобразить улыбку.

– Извини, дорогая, мне показалось ты хотела убежать. – Виллем шлепает по комару на своей шее. Рядом с ним стоит Марта, всем своим видом давая понять, что ее время тратится впустую.

– Так за кем ты гналась? – спрашивает дядя, уставившись за ее плечо.

Элиза осторожно стряхивает его руку.

– Виллем, вам что-то нужно? – Он хмурится, и она тут же жалеет о сказанном.

– Простите. – Она косится на Марту. Если тетя и заметила ее вчера на тропинке, выдавать ее она не станет. – Я просто немного спешу.

Виллем наклоняется ближе, и Элиза чувствует в его дыхании запах спиртного. Ее дядя – прежде непьющий, как и его богобоязненная жена, – пристрастился к грогу после того, как лишился ноги. Хирург отпилил ему ногу, и хоть под этим обрубком из мяса и костей нет ничего, кроме деревяшки, дяде все ещё кажется, что у него там умирающая плоть. Так что изо дня в день он корчится от боли, представляя в мыслях конечность, которая давным-давно сгнила. Чтобы с этим жить, он пьёт и пьёт, и Элиза напоминает себе, что не всегда можно увидеть то, что делает тебе больно.

– Я надеялся, что ты подскажешь, где мне найти младшего капитана Томаса, – поясняет Виллем. – Мне нужно задать ему пару вопросов касательно бизнеса.

Пока он говорил, Элиза смотрела на него, широко распахнув глаза, уже жалея, что не была ещё резче.

– Учитывая обстоятельства, считаю необходимым поговорить о том, как обезопасить вас обоих и флотилию.

Она отшатывается так, будто ее укусили. Этот человек ее дядя. Брат ее отца, но он готов вот так просто забыть о том, что отец исчез? И не только забыть, но и извлечь из его исчезновения выгоду.

– Странно, что вы так интересуетесь флотилией, – зло фыркает Элиза, наблюдая, как Виллем растерянно дергает бровями. – Кто-то может задаться вопросом, с какой стати вы спрашиваете про флотилию, когда ваш брат только что пропал без вести…

Он качает головой, заметно обескураженный обвинением, но Элиза видит, как на лице его сменяются эмоции от удивления до злости и решимости. Он делает паузу, как будто раздумывая, стоит ли отвечать, но жена его опережает.

– Знаешь, мы могли бы подобные вопросы задать Томасу, – произносит Марта удивительно резко для женщины с такой степенной внешностью. – Как так совпало, что Томас покинул город сразу же после исчезновения вашего отца?

Виллем топает ногой по земле.

– Хватит, давайте не будем спорить. – Он вскидывает руки, чтобы остановить женщин. – Элиза, я порасспросил о вашем отце. Вокруг этих заливов есть лагеря – у Перси Седжвика в Болгин-крик, на мысе Босут, в заливе Бигль. Я даже сам сплавал на лодке к трепангерам в Каури-пойнт. Это было нелегко, доложу я тебе. Никто из них ничего не слышал о Чарльзе. Что же касается флотилии, я просто решил, что лучше разобраться с делами до того, пока все не зашло в тупик. Хочу убедиться, что о вас позаботятся. Не дай бог вы с Томасом останетесь ни с чем.

Она чувствует раскаяние.

– Брат рассказал тебе, что произошло на корабле? – перебивает Марта так неожиданно, что Элиза не успевает ответить дяде и извиниться перед ним. Вместо этого она задается вопросом, не эту ли тему обсуждал Круг? Что, если они встречались для того, чтобы состряпать обвинение против Томаса? – Его вызывали на допрос, как Билли?

Обе женщины замерли, скрестив взгляды как оружие.

– Это лишний раз говорит о том, как мало вы знаете о собственной семье, – шипит Элиза. – Томас уехал торговать в Коссак. Кто-то должен это делать, чтобы сохранить флотилию на плаву. Если вы тоже нацелены на это, то должны понимать. И по крайней мере он хоть что-то делает, чтобы спасти ситуацию. Мой брат не может позволить себе бездельничать и напиваться до беспамятства как некоторые в этом городе. – Выпалив это, Элиза разворачивается на каблуках, но путь ей преграждает велосипед с привязанной на заднем сиденье клеткой, полной взлохмаченных кур. Девушка переминается с ноги на ногу, ожидая, пока велосипед проедет мимо, а потом, тяжело дыша, устремляется вперёд.

Она осматривается в поисках Хардкасла и собаки, но среди однообразия толпы не видит ничего похожего. Это невозможно. Так ведь? Мог ли Томас утаить информацию? Может ли он знать больше, чем рассказал ей? Она вспоминает его осунувшееся лицо, его плечи, так сильно поникшие, как будто он хотел исчезнуть. Столько раз вспыльчивость брата мешала ему самому, что он, конечно, уже достаточно хорошо понимает, как выходить из ситуаций, которые грозят неприятностями. Она была свидетелем драк, забирала его, осоловевшего, из тюремной камеры, была рядом, когда он пытался избавиться от зависимости от опиума. Помнит, как он кричал по ночам про обезьян, змей и попугаев, про то, как они царапают ему лицо и кусают за руки. Она всегда прижимала влажное полотенце к его коже, когда он корчился и стонал в ломке. Но как-то раз, когда она его успокаивала, Томас так яростно вырывался, что угодил кулаком ей в нос. Тот удар повлёк за собой хлынувшую кровь и раздробленные кости. Одной рукой она прижимала руку к лицу, чтобы остановить тёплый поток, льющийся из неё, а другой гладила брата по мокрой голове.

Неужели Томас действительно не знает, что произошло той ночью на судне? Возможно, ей стоит самой отправиться в Коссак, найти его и потребовать, чтобы он рассказал ей все до мельчайших подробностей. Точно ли не было крови? Не вёл ли кто-нибудь себя странно? Почему ты уехал? Почему ты уехал? Почему ты уехал?

* * *

30 Ноября 1896 года

Вручить капитану Томасу Брайтвеллу – адрес неизвестен, Коссак.

Дорогой Томас!

Прости, что отвлекаю, пока ты в отъезде по делам. Надеюсь, твои переговоры увенчались успехом и тебе удалось заключить выгодную сделку.

По правде говоря, я не могу больше ждать. Есть вопросы, которые я просто обязана задать тебе. Перед твоим отъездом я была немного не в себе, и есть кое-что, что крайне важно для меня прояснить. Здесь в Баннин-Бей очень не хватает твоего присутствия.

Буду весьма признательна, если ты сообщить мне, когда я смогу встретить тебя дома. Уверена, тебе нужно закончить оставшиеся дела, но если в течение двух недель я не получу ответа, пожалуйста, ожидай ещё одно письмо.* * *Она останавливается, ещё раз обмакивая отцовское перо в чернила, и добавляет последнюю строчку.* * *В полутёмном доме я одна. Я с нетерпением жду твоего возвращения.

Твоя любящая сестра Элиза.

Глава 19

1887

В день, когда приплыли киты, на деревьях висели медузы. После сильного шторма небо было тусклым, но даже без солнечного света волны блестели, как рыбья чешуя.

Проснувшись, Элиза обнаружила, что постель родителей пуста, скомканные простыни валяются, а на хлопковом матрасе остались лишь глубокие вмятины от их тел.

Она влетела в комнату Томаса.

– Мы пойдём их искать, – сказал он, прямо в пижаме надев обувь и схватив с вешалки отцовскую шляпу.

Они потопали по дороге, а миссис Рисли крикнула им вслед:

– Эй, вы двое, с вами все хорошо? – Оглянувшись, они увидели, что она наполовину высунулась из окна.

На подходе к берегу они почувствовали, что что-то изменилось. Казалось, в воздухе было что-то странное. Они взобрались на самую высокую дюну и были ошеломлены открывшимся им зрелищем. По всему берегу у кромки воды лежали огромные чёрные выпуклые тела с жесткой растянутой кожей и упавшими на песок плавниками. В то утро на пляже их было не меньше тридцати. В небе над ними кружились чайки, а в воде, шлепая хвостами, ожидали пиршества акулы.

Между китами сновали две фигуры, зачерпывая на мелководье ведрами воду. Они спешили, снова и снова возвращаясь к китам. Мать подоткнула юбки, завязав их узлом на бёдрах, ее бледные ноги на сером фоне белели как спички. Никогда прежде Элиза не видела отца настолько сосредоточенным и сейчас почувствовала странный трепет, наблюдая за своими родителями. Ей захотелось уйти, оставить их наедине, как будто прервать их означало помешать чему-то общему и интимному. Томас не согласился. Он повернулся к Элизе, его шляпа сползла на одну бровь.

– Мы должны пойти помочь.

В течение нескольких часов с разъедаемой солью кожей они трудились, пытаясь спасти китов. Отец объяснил, что если один из китов заболевает, он выбрасывается на берег, а остальная семья следует за ним. Они просто не могут существовать без одного из своих членов.

Позже к ним присоединились люди из прибрежных лагерей. Они принесли с собой большие ведра и куски ткани. Если бы им удалось сохранить китов в живых до наступления прилива, животных можно было бы постепенно дотолкать обратно в море, только взяться всем вместе.

Томас применил к спасению военный подход. Он раздавал приказы направо и налево, распределяя людей по двое на каждого выбросившегося на мель кита. Люди быстро и беспрекословно слушались его приказов, хотя, по крайней мере внешне, он был всего лишь мальчишкой.

После полудня тучи сгустились. Вскоре начался прилив. Люди выстроились вдоль берега, ожидая, когда вода подойдёт достаточно близко, чтобы поднять китов. Волны наползали, лизали пальцы ног, жадно вздымались вокруг лодыжек. Отец пробежал по всей длине пляжа. Они наблюдали за тем, как он возвращался – его бег стал постепенно замедляться, а потом отец и вовсе пошёл пешком. Когда он подошёл к ним, лицо его было мрачнее тучи. Он покачал головой.

– Ни один из них? – спросила мать дрогнувшим голосом.

– Боюсь, что нет, милые мои.

Элиза почувствовала, как из груди рвётся рыдание. Она хотела продолжать бороться за жизнь китов, столкнуть их обратно в воду, посмотреть, смогут ли они плыть. Отец подошёл и положил руку ей на плечо.

– Элиза, мы пытались. Это главное. Мы пытались дать им шанс, это всё, что было в наших силах.

Начался дождь. Элиза посмотрела на Томаса. Его кулаки были сжаты, зубы стиснуты, а лицо выражало ярость.

Глава 20

1896

На дне давно не открывавшегося сундука в аккуратно зашитом полотняном мешочке Элиза находит спрятанное платье. Так, должно быть, мать пыталась уберечь свой лучший наряд от вездесущей плесени. Девушка прижимает прохладную жесткую ткань к щекам. Зарывается в неё носом и вдыхает, чувствуя слабый, едва уловимый цветочный аромат маминых духов.

Сегодня утром Септимус Стэнсон на плоскодонном пароходе вернулся в Баннин. Элиза представляет его облаченную в льняной костюм фигуру, прошествовавшую по шумным улицам города. Маленькие глаза с прищуром, рот, похожий на гильотину, рядом скромно семенит красивая юная жена. Мин, когда заходила в бунгало к Элизе, рассказала о приеме, который устраивает президент Ассоциации торговцев жемчугом. Она собиралась там поработать, поскольку женщин часто нанимали на подобные мероприятия. Они разносили напитки, дули на игральные кости, следили за тем, чтобы исполнялись любые желания мужчин в зале. Но Элизу как дочь торговца жемчугом приглашали на приём в качестве гостьи. Ее дядя Виллем и тетя Марта тоже собирались почтить его своим присутствием. И хоть Элиза могла назвать и несколько более неприятных случаев, это была настолько удачная возможность оказаться в одном месте с Хардкаслом и другими торговцами, что грех ею не воспользоваться. Откуда ещё лучше получить подробности, как не из первых уст?

* * *

Она идёт по улице, провожаемая взглядами, похожими на кинжалы. От женщины ее расы ожидают, что она будет передвигаться на дрожках. Но Элиза как всегда предпочитает идти пешком, и ее потрепанные ботинки выглядывают из-под зелёного шелкового подола платья матери. По правде говоря, больше всего она любит уходить далеко за пределы города, за миссионерский дом Маквея, и любоваться на залив с невысоких красных скал. Оттуда, с высоты, ей легче оценивать обстановку, подбирая людей, как шахматные фигуры на доске и переставляя их в более выгодные позиции.

Перед ней красивейшее бунгало из всех, что ей довелось повидать. Стальные тросы, защищающие здание от землетрясения, пересекают крышу и исчезают в цементе. Витиеватая белоснежная лепнина украшает просторную веранду, меблированную креслами, гамаками и устланную плетёными циновками из Сингапура. В честь праздника веранда увешана сотней бумажных фонариков, а доски так тщательно отполированы, что блестят, как только что выдутое стекло. Горячий воздух кишит кусачими насекомыми. Сады вокруг залиты светом, в котором заросли цветов гороха красуются рядом с бугенвиллеями и жасмином.

Элиза распахивает французские двери, и тишину вечернего воздуха наполняют голоса. У неё возникает желание сбежать, но вместо этого она поправляет воротничок платья и входит в комнату, заполненную людьми. Торговцы жемчугом в тропических костюмах выпускают вверх завитки дыма тонких сигар. Взмыленная прислуга суетится с серебряными подносами, нагруженными бокалами с джином и импортным шампанским. Атмосфера наполнена смехом и позвякиванием льда о полированное стекло. Большинство жён торговцев жемчугом – изнеженные натуры, которые терпеть не могут неблагоприятные погодные условия и потому с началом сезона дождей уже отправились на юг, в Перт. Но несколько женщин все еще здесь, в их числе Марта, Айрис Стэнсон и ещё несколько других из Круга. Исчезли шляпы с вуалью и обувь с высоким голенищем. Теперь на них нарядные платья пастельных тонов, а на шеях сверкают нитки жемчуга. Элиза опускает глаза на своё платье, разглаживая большим пальцем упрямую складку.

– Элиза, я едва не приняла вас за прислугу! – Женщина с напряженным лицом, проходя мимо, толкает ее плечом. – Вам не следует проводить так много времени на солнце. – Элиза узнаёт в этой женщине одну из старых знакомых матери, хотя не припомнит, чтобы мать когда-либо положительно отзывалась о ее характере. Она идёт под руку с мужчиной, который плывет по залу с томным видом хозяина жизни.

– Она всегда была немного дикой. – Элизе слышно, как бормочет женщина, удаляясь от неё. – Впрочем, как и ее мать.

Элиза бродит среди гостей вечеринки, где женщины беззаботно смеются, а мужчины оттягивают галстуки, которые повязывали им жены. Несколько человек увлечены игрой в покер или в ту-ап[30]30
  Традиционная австралийская игра. При помощи специальной дощечки нужно подбросить две монетки.


[Закрыть]. Позади них длинные столы с тяжелыми вышитыми скатертями заставлены хрустальными бокалами, майоликовой посудой и массивными серебряными столовыми приборами. На стене над ними развевается большой флаг Союза. Присмотревшись, Элиза отмечает, что края его покрыты плесенью.

В дальнем конце комнаты она замечает Мин в черном платье, обтягивающем лиф, и с длинными павлиньими перьями, вплетенными в волосы. Подруга мило улыбается, опираясь на плечо джентльмена, который так пьян, что едва держится на стуле. Мин поднимает голову, и их взгляды встречаются. Элиза незаметно кивает на дверь.

В гостиной тихо, горит всего одна лампа. На толстом турецком ковре стоит пара мягких кресел.

– Ну разве ты не сама элегантность? – улыбается Мин Элизе.

– Очень смешно. Думаю, мы обе знаем, что я выгляжу почти так же элегантно, как форель.

Стены увешаны фотографиями в рамках. Мужчины в охотничьих камзолах позируют на фоне оленей с остекленевшими глазами. Охотники в широкополых шляпах для сафари упираются ружьями в туши убитых слонов. Элиза наклоняется, чтобы рассмотреть розовые тигриные язычки, виднеющиеся сквозь длинные белые клыки. Она поворачивается к Мин, которая поправляет сползшее перо.

– Итак, каков план? – спрашивает Мин. Она кажется рассеянной. Элиза полагает, что ей нельзя слишком долго отрываться от работы, по крайней мере, пока такой мужчина, как Стэнсон, ей приказывает.

– Просто продолжай подливать Хардкаслу, – шепчет Элиза. – Постарайся споить ему как можно больше. Нам нужно, чтобы у него развязался язык, и он проболтался о члене своей команды.

Мин кивает и, помолчав, внимательно вглядывается в лицо своей подруги.

– Знаешь, у нас будет гораздо больше шансов на успех, если ты не будешь делать то, что подсказывают тебе твои инстинкты.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я очень тебя люблю, но ты можешь быть довольно… импульсивной. – Мин пересекает комнату и выглядывает за дверь проверить, не идёт ли кто. – Ты натура страстная – благослови Господь тебя за это – но часто действуешь необдуманно. Ты руководствуешься порывами сердца, тебе всегда нужно всех спасать, и иногда это может создавать определенный хаос.

– Просто у меня твердые убеждения. – Элизу задело замечание подруги. – И я не считаю, что мне нужно сдерживаться или вести себя как-то по-другому только потому, что я женщина.

– Элиза, все это прекрасно, но ты должна подумать о том, что позволит тебе добиться желаемого. – Придвигаясь ближе, Мин понижает голос. – Если ты серьезно намерена выяснить, что происходит, самая мудрая маскировка – это почтение. В Баннине это сработает лучше решительности, страсти или же хитрости. Если что и нравится мужчинам меньше опустевшего стакана джина, так это женщина, которая бросает вызов тому ничтожно малому, что находится в их черепных коробках, – продолжает увещевать ее Мин. – Эти торговцы жемчугом – придурки, опасные гордецы. Пойди против, надави на больную мозоль, и они или вовсе сдадутся, или набросятся словно змеи.

Элиза думает о Септимусе Стэнсоне, безусловно, самом влиятельном человеке залива. Она вспомнила, как один из молодых торговцев напился и начал приставать к его жене. Его жестоко изгнали из Ассоциации. Его флотилия разорилась, и он больше никогда не занимался ловлей жемчуга.

– В любом случает, сиди смирно, – приподняла Мин бровь, – и держи рот на замке. Они скоро начнут говорить.

Элиза обдумывает это. Кивает. Мин уходит, по пути бросая неодобрительный взгляд на картины на стене.

– И у них ещё хватает наглости называть нас песчаными вшами.

Ужин тянется бесконечно, каждое блюдо, которое ставят перед Элизой, больше походит на наказание. Ее посадили вместе с женщинами, в том числе старыми знакомыми матери, и дамами из Круга. Виллем увлечён разговором с торговцами жемчугом, Хардкасл занимает место во главе стола рядом со Стэнсоном. Они вдвоём переговариваются, тихо бормоча, и зажженные свечи отбрасывают угрожающе розовые отсветы на их лбы. Элиза отмечает, что Стэнсон достаёт из пачки сигарету и прикуривает. Затем подносит спичку к тонкой сигаре Хардкасла, а после осторожно трясёт спичкой.

Слова Мин засели в голове у Элизы. Она не может не думать о своей матери. Как та боролась за своё «место» женщины. Когда они только переехали в Баннин, она устраивала в своём бунгало званые ужины, чаепития, теннис и бридж. Шахматные турниры проходили в оживленной атмосфере, партии в покер велись ожесточённо. Днём мать преподавала латынь детям и женщинам, а вечером исполняла на своём пианино ирландские песни.

– Если хотите научиться постоять за себя в мужском обществе, вам нужно мыслить как игрок, – советовала мать гостям. – Просчитывайте следующий ход, никогда не теряйте бдительности и всегда, всегда прикрывайте спину. – Последняя фраза неизменно вызывала неловкие смешки среди жён. Они торопливо разглаживали на себе юбки и доставали белые шелковые перчатки. А после, вернувшись в свои бунгало, рассказывали мужьям о вопиющем отсутствии приличий. Вероятно, о ее матери шушукались: «Женщина, которая просто не знает своего места». Однако это никогда не мешало ей вести себя как ей заблагорассудится. Даже тетя Марта время от времени удивляла Элизу, когда вместе с Виллемом делилась с торговцами жемчугом планами относительно строительства верфи, обсуждала, как нанять для флотилии лучших водолазов, как приобрести у японских торговцев больше кораблей. Элизе всегда казалось странным, что Марта при всей своей простоте и грубоватости не считала зазорным говорить открыто о своих желаниях. Но в глубине души она завидовала прямоте ее тети, ее безразличию к тому, чего от неё ждут как от женщины.

Элиза сидит, уткнувшись взглядом в стол. Он ломится от блюд, на нем еды больше, чем она когда-либо видела за один раз. Блюда с лоснящейся свиной брюшиной, бараньими отбивными и гладкой, сияющей вишней. Блюда с картофелем, политым маслом и графины, под горлышко наполненные мадерой, что оставляет пятна на накрахмаленных дамасских скатертях. Консоме с трудом проглатывается, пока женщины продолжают болтать об узорах для вышивки. Жирная утка и сдобные булочки жгут желудок, как раскалённый уголь. Но Элиза находит в себе силы вежливо кивать и благодарить жён за их банальные слова об отце, поддерживает беседу о нарядах, а затем о лучших водолазах сезона. Время от времени она замечает, что Айрис Стэнсон наблюдает за тем, как она ест. Под ее взглядом Элиза чувствует себя неполноценной, остро осознавая своё старое платье и невычищенную из-под ногтей грязь. Когда женщина отворачивается, Элиза переводит взгляд на Хардкасла. Он облизывает губы и требует тройную порцию. Мин старательно следит за тем, чтобы его стакан всегда был наполнен до краев. Когда с основной трапезой покончено, с помпой подают десерт – огромное пирожное с бисквитными палочками. Из-за жары толстые ломтики клубники сползают с верхушки.

«Как они смогли раздобыть сливки?» – недоумевает Элиза.

Когда съедено и это, Хардкасл отодвигает стул со скрипом, будто режут кволла[31]31
  Сумчатая куница.


[Закрыть].

– Джентльмены, – обводит взглядом присутствующих. – Прошу на веранду.

Он суёт очередную сигару в рот, затем хмурится и переворачивает ее другой стороной. Несколько мужчин выходят наружу, остальные возвращаются на свои шезлонги, скорее соблазнившись алкоголем и женщинами, чем липкими простынями собственных постелей. Элиза хватает стакан с подноса и быстро подносит ко рту. Напиток холодный и крепкий, от него перехватывает горло. Оглядевшись по сторонам – ничего хорошего, если за ней кто-нибудь наблюдает, – она пересекает комнату и выскальзывает в полутемный коридор. Неслышной поступью минует длинную комнату, огороженную тонкой стальной сеткой с железными ставнями от пола до потолка. Элиза замирает, чтобы убедиться, что за ней никто не следит, и выскальзывает через заднюю дверь в тень затянутой противомоскитной сеткой веранды.

Воздух напоен ароматом эвкалипта. Затаив дыхание, Элиза прячется в темноте за столбом. Из своего укрытия ей видно лишь неясные очертания мужчин, единственный источник света – кончики их сигар, светящихся как светлячки. Ей удается опознать по бакенбардам и обвислым усам Фрэнкса, чья слава любителя укладывать женщин в постель простирается далеко за пределы Баннина. Рядом с ним – Мастерсон, длинноногий и жилистый мужчина. Свой совершенно сухой бизнес он ведет с веранды бунгало. Однако его подневольные люди рискуют жизнями ради процветания его флотилии. Хардкасла она не видит, но слышит, как он говорит, останавливаясь между фразами, чтобы сделать длинную затяжку. Элиза нервничает, в ушах так сильно шумит, что все звучит в минорном ключе. Что, если она не сможет расшифровать слова, когда их услышит? Торговцы жемчугом уже порядком набрались и время от времени срываются на хрипы. Она раздумывает, не броситься ли прямиком к ним. Потребовать от Хардкасла, чтобы он рассказал всё, что ему известно. Но вынуждена ждать. Мин права. Не стоит устраивать сцен. Что, если он расскажет о пропавшем члене команды? Ей необходимо подождать и посмотреть, не всплывет ли имя Альфреда, подтвердив ее подозрения.

Звезды движутся, как оседающий пепел, пока мужчины обсуждают обычные заезженные темы: кто из торговцев жемчугом набирает обороты после провального сезона; какая девушка в борделе покладистее всех. Но заслышав упоминание о «Скворце», Элиза вся превращается в слух.

– Вот бедолага, – бормочет Фрэнкс. – Его выбросили за борт его же люди. Кто-то, кто собирается заполучить часть его флотилии, точно вам говорю. Этот Брайтвелл и так очень вспыльчив, я уже был свидетелем их размолвок. Добавьте сюда пристрастие к опиуму, и вы получите весьма неуравновешенную личность.

– Да, это дьявольское зелье! – восклицает один из мужчин. – Человек готов пойти на что угодно ради него. Вот куда ухнули все мои деньги.

– Во время ссоры на корабле что-то пошло не так! – гаркнул Мастерсон и шумно отхлебнул из своего стакана. – Наверное, его прирезал какой-нибудь малаец, и все молчат. Не хотят оказаться в тюрьме, как старый абориген.

Элиза напрягает слух, шум океана поглощает окончания их слов.

– Нет никаких доказательств, что это сделал старик Билли.

Мужчины прыскают со смеху.

– Смейтесь – не смейтесь, но я прав, – настаивает Фрэнкс.

– И когда это останавливало Паркера? – спрашивает Мастерсон. – Он и раньше сажал в каталажку туземцев только за то, что они говорили на своём чертовом языке. К тому же ты знаешь, что у них с Брайтвеллом старые счёты. Посадить аборигена под замок, и дело закрыто. Брайтвелла не найдут. А Паркер готов на все, чтобы уничтожить Чарльза Брайтвелла.

Элиза вспоминает о газетной вырезке в кабинете отца: доказательство безнаказанного преступления Паркера. Она чувствует жжение в груди. Руки становятся скользкими от пота.

– Хардкасл, что вы об этом думаете? – Пока длится долгая пауза, Элиза не смеет даже вздохнуть.

– Нам не стоит тратить время и переживать за то, что случилось с этим проклятым Брайтвеллом, – наконец, отвечает Хардкасл.

– Почему нет, черт побери? – восклицает Мастерсон. – Любого из нас может убить собственная команда. Разве вы не слышали о Цуцуи? Его повар подсыпал ему в блюдо толченый бамбук[32]32
  Побеги бамбука содержат природный токсин – цианогенный гликозид. Этот токсин преобразуется в цианид водорода и может вызвать пищевые отравления. Симптомы отравления цианидом водорода следующим образом: сужение горла, тошнота, рвота, головная боль. Иногда наступает смерть.


[Закрыть]. Ужасная смерть. Медленная. – Кто-то из них чихнул. – А что насчёт Брюля? Его в итоге нашли с ножом в животе. Убийца отрезал ему язык. И пальцы. Они были отрублены. Их засунули ему в глотку так глубоко, что нашли один у него в желудке.

Из дома слышится шум продолжающейся вечеринки. Элиза различает скрип сдвигаемых столов. Должно быть, начинаются танцы. Торговцы жемчугом продолжают беседу, понизив голоса.

– Что за бред. Чарльза Брайтвелла не убивала его ублюдочная команда. – В голосе Хардкасла слышится насмешка. – Ни один из них на это не способен. У них духу на это не хватит. – Раздаётся очередной звон наполняемых и быстро осушаемых стаканов. – Если бы после захода солнца вы зашли к нему в сарай, вы бы увидели, почему этот мерзавец в последнее время молчал. Что он позволяет делать за закрытыми дверями своим водолазам. Он с виду только весь такой белый и пушистый, а на самом деле прогнил насквозь. Гряяяязные делишки там творятся. Отвратительные. Хуже, чем животные. – Она слышит, как он причмокивает, затягиваясь сигарой.