Текст книги "Нравственные письма к Луцилию. С комментариями и иллюстрациями"

Хотя благодеяние совершается ради него самого, это не исключает возможность получения пользы. Стоик не ставит целью отказ от выгоды, его цель – не быть привязанным к ней. Сенека подтверждает свою мысль обращением к природе. Она одаривает человека, но это не влияет на ее самоценный характер. Например, Солнце хотя и приносит пользу людям, однако побуждает их восхищаться собой просто так, ибо его движение по небосводу самоценно. Так и человек должен быть благодарным не по причине полученной выгоды, а исходя из внутреннего чувства долга. В благодарности важно намерение, которое хотя и не исключает ответную пользу или получение дополнительной пользы, но само таковой никак не обусловлено.

(1) Мы поставили себе целью жить сообразно с природой вещей и следовать примеру богов. А какую цель преследуют боги во всех своих делах, кроме самого содержания этих дел? Разве только ты, быть может, полагаешь, что они получают плод своих трудов от дыма приносимых в жертву внутренностей и благоухания фимиама?

(2) Посмотри, какие труды они ежедневно предпринимают, сколько раздают даров, каким множеством плодов исполняют землю, какими благоприятными ветрами, несущимися во все страны, они волнуют моря, каким множеством внезапно выпадающих дождей умягчают почву, восстановляют пересыхающие жилы источников и обновляют их содержанием, наливаемым сокровенными путями.

Все это они делают безвозмездно, безо всякой для себя выгоды.

(3) Это же самое должен наблюдать и наш разум, если не уклоняется от своего идеала, дабы не идти к добродетели в качестве наемника. Да устыдится какое-либо благотворение быть продажным: мы имеем бескорыстных богов!

Сенека критикует представление о том, что боги совершают благодеяния ради выгоды, получаемой от обрядов в их честь. Боги творят благодеяния безвозмездно, и люди должны им в этом подражать.

(1) «Если, – говорит (эпикуреец), – ты подражаешь богам, то оказывай благодеяния и неблагодарным, ибо и над преступными восходит солнце, и пиратам открыты моря».

Здесь ставят вопрос: захочет ли добрый человек благотворить неблагодарному, зная, что он неблагодарен?

Дозволь мне несколько перебить эту речь, дабы нам не быть захваченными (врасплох) коварным вопросом.

(2) Согласно положению стоиков, прими два разряда неблагодарных: один неблагодарен потому, что безрассуден, а безрассудный – дурной человек, но дурной человек не свободен ни от какого порока, следовательно, он и неблагодарен. Так, мы всех называем дурными, невоздержными, алчными, расточительными, лукавыми не потому, что все эти пороки в каждом человеке в отдельности велики и явны, но потому, что они могут быть таковыми и существуют, хотя и скрыты.

Другого рода неблагодарный, называемый так толпой, есть тот, кто от природы бывает склонен и расположен к этому пороку.

(3) Неблагодарному первого рода, который не чужд этой вины настолько же, насколько он не чужд никакой, добрый человек будет оказывать благодеяние, ибо если станет отталкивать таких людей, то у него не будет возможности никому делать добро.

Неблагодарному же (второго рода), который скрывает сделанное ему добро и склонен к этому (пороку) душой, он не станет делать благодеяния точно так же, как не станет доверять денег расточителю или поручать на сохранение вещь тому, кто уже многим отказал (в возвращении ему вверенного).

Вопрос об оказании благодеяний неблагодарным был направлен на то, чтобы вызвать сомнение в стоическом принципе «быть добродетельным ради самой добродетели». Впрочем, Сенека избегает ловушки и апеллирует к рассудительности. Человеку необходимо дать шанс приобщиться к добру, если такая возможность есть, а если ее нет, то нет смысла и пытаться что-то сделать.

Здесь философ развивает мысль предыдущей главы. Ссылками на исторические примеры он показывает: все пороки присущи всем людям, но не все они одинаково проявляются в человеке. Кто-то в большей степени корыстен, кто-то сладострастен, а кто-то неблагодарен. Оказывая благодеяния, мы терпим недостатки человека. Отказывать же в этом стоит лишь тому, кто сам стремится к неблагодарности.

(1) «Да ведь и боги, – говорит (эпикуреец), – многое даруют неблагодарным».

(Так), но все эти дары они приуготовили для людей добрых, – дурные же принимают участие (в пользовании ими) потому, что не могут быть выделены. Ибо лучше ведь помогать и злым ради добрых, чем лишать помощи добрых ради злых. Таким образом, боги изыскали все то, что ты (нам) приводишь: день, солнце, течение зимы и лета, средние умеренные времена года: весну и осень, дожди, пользование источниками и постоянные течения ветров для всех людей вообще; они не могли исключить из пользования этими дарами отдельных лиц.

(2) Царь дает почести достойным, но публичные дары – и недостойным. Общественный (зерновой) хлеб получают и вор, и клятвопреступник, и прелюбодей, и без различия нравов, имя каждого, кто бы он ни был, бывает вырезано (на доске). И все другое, что дается человеку как гражданину, а не как лицу добродетельному, одинаково несут к себе и добрые, и злые.

(3) Так и Бог иные блага Свои даровал всему роду человеческому для общего употребления: от пользования ими не исключается никто. Ибо не могло ведь и быть того, чтобы ветер был благоприятен людям добрым и противен злым. Общедоступным благом было: открыть торговые морские сношения и распространить владычество человеческого рода. Нельзя было определить закона выпадения дождей таким образом, чтобы они не орошали полей, принадлежащих злым и бесчестным людям.

Некоторые (блага) полагаются среди (всех для общего пользования).

(4) Так, города созидаются как для добрых, так и для злых. Памятники ума издание сделало общедоступными, так что они могут доходить и до людей недостойных. Медицина оказывает помощь и преступникам. Никто не уничтожил составления полезных лекарств для того, чтобы ими не врачевались люди недостойные.

(5) Требуй цензуры и оценки (достоинства) лиц в раздаче тех благ, которые даруются каждому человеку в отдельности как того достойному, а не тех, которые безразлично допускают к себе всю толпу. Ибо много значит: не исключаешь ты кого-либо или выбираешь. Правосудие оказывается и вору; спокойствием пользуются и убийцы; своего требуют обратно даже и те, кто похитил чужое. Убийц и людей, которые дома пускают в дело меч, стена защищает от врага: покровительством законов пользуются и те, которые весьма часто относительно их погрешали. Иные (блага) не могли (бы) доставаться никому (из прочих), если бы не раздавались всем вообще.

(6) Таким образом, нечего рассуждать о том, к чему мы бываем приглашены наряду со всеми, – но того, что мне должно представлять (в дар) кому-нибудь по своему собственному усмотрению, я не стану дарить лицу, заведомо для меня неблагодарному.

Стремясь найти противоречие в позиции стоиков, эпикурейцы указывали, что раз их оппоненты стремятся подражать богам, делающим благодеяния всем и бескорыстно, то они должны поступать так и в отношении недостойных людей. Сенека отвечает просто. Да, действительно, есть особый род благодеяний, которые по своему характеру должны быть общедоступны. Например, медицинская помощь. На нее имеют право и достойные, и недостойные люди. Но это не отменяет того простого факта, что оказывать благодеяние заведомо неблагодарному человеку порой становится бессмысленным.

Сенека поясняет в этих главах уже высказанную мысль о том, кому и при каких условиях имеет смысл делать благодеяние, а кому нет.

В этих главах философ избавляет богов от нареканий в том, что они даровали царствование недостойным людям. Как считает Сенека, это право было дано их родителям, а уже потом их дети и последователи плохо распорядились его плодами. Помимо этого боги могут покровительствовать людям ради их предков или ради их потомков.

(1) Итак, иногда я буду давать нечто и человеку неблагодарному, но не ради него самого. «А если, – говорит (эпикуреец), – ты не знаешь, благодарен он или неблагодарен, то будешь дожидаться, пока узнаешь, или не станешь упускать времени оказать благодеяние? Ждать долго, ибо, как говорит Платон, трудно знать человеческие мысли; не ждать безрассудно».

(2) На это мы ему ответим, что никогда не надеемся на достовернейшее восприятие вещей, так как познание истины относится к числу трудностей, но идем тем путем, которым ведет нас подобие истины. Этим путем идет всякое дело. Так мы сеем, так плаваем по морю, так женимся, так воспитываем детей. Поелику исход всего этого неизвестен, то мы приступаем к тому, относительно чего, по нашему убеждению, следует питать хорошие надежды. Ибо кто обещает сеятелю всход, мореплавателю – пристань, мужу – целомудренную жену, отцу – почтительных детей? Мы следуем путем, по которому ведет нас разум, а не истина.

(3) Выжидай, дабы не делать ничего, кроме того, что обещает хороший исход, и ничего не предпринимать, не открыв истины, и, по прекращении всякого движения, жизнь остановится. Так как вероятное, а не истинное побуждает меня к тому или другому делу, то я и стану оказывать благодеяние такому человеку, относительно которого будет вероятным, что он окажется благодарен.

Здесь Сенека говорит о том, что нужно следовать разуму, а не формальным правилам. Да, благодеяние не имеет смысла оказывать неблагодарным, но это не является правилом. Если мы не можем знать, действительно ли человек укоренился в пороке неблагодарности и надеемся увидеть в нем лучшее, то целесообразно попытаться сделать для него что-то хорошее.

(1) «Много, – говорит эпикуреец, – будет случаться такого, благодаря чему и худой сойдет за хорошего и хороший не понравится вместо худого, ибо обманчивы бывают те внешние признаки вещей, которым мы доверяем». Кто это отрицает? Но я не нахожу ничего иного, чем бы стал руководиться в своем суждении. Мне надобно следовать истине по этим следам; более верных у меня нет. Буду стараться как можно тщательнее их обсуждать и не стану скоро с ними соглашаться.

(2) Ведь таким же образом и в битве может случиться, что моя рука, обманутая каким-либо образом, направит копье в свое же войско, а врага пощажу, как своего, но это редко будет случаться и не по моей вине: мое намерение поражать врага и защищать согражданина. Если я буду знать, что (лицо, которому желаю сделать благодеяние) неблагодарно, то не окажу благодеяния.

«Но (положим) этот человек прокрался, обманул». Здесь нет никакой вины (благотворителя), потому что он дал как бы благодарному.

(3) «А если, – говорит (эпикуреец), – ты обещаешь сделать благодеяние и после того узнаешь, что это лицо неблагодарно, то сделаешь или нет? если делаешь это, то сознательно погрешаешь, потому что даешь, кому не должен давать; если отказываешь, и в этом случае погрешаешь, потому что не даешь тому, кому обещал. В этом месте оказывается несостоятельным ваше постоянство и гордое обещание, что мудрец никогда не станет раскаиваться в своем поступке, никогда не станет исправлять того, что сделал, и переменять своего намерения».

(4) Мудрец не изменяет своего намерения, когда остается все, что было в тот момент, когда он предпринимал его. Вследствие этого никогда не находит на него раскаяние, потому что ничего не могло быть в то время сделано лучше того, что было сделано: «Я ничего не устроил лучше того, что устроено». Впрочем, мудрец ко всему будет приступать с ограничением (такого рода): «Если ничего не случится, что может помешать (предприятию)». Поэтому мы утверждаем, что у него все идет благополучно и ничего не совершается вопреки его ожиданию, потому что он заранее предполагает в душе возможность чего-нибудь такого, что может помешать достижению цели.

(5) Только людям безрассудным свойственно обещать себе счастье: мудрец представляет ту и другую сторону его. Он знает, сколько представляется возможности ошибок, как непрочно (все) человеческое и как много может явиться препятствий его предприятиям. Он с готовностью следует неверной и обманчивой участи и с определенными намерениями следует к неопределенным результатам. А та условность, без которой он не предпринимает никакого намерения и ни к чему не приступает, и здесь предохраняет его.

Эпикурейцы указывали стоикам на то, что можно заблуждаться в отношении оценки человека, принимая хорошего за дурного и наоборот. Как же тогда можно руководствоваться разумом в поступках, если нельзя правильно понять то, с чем сталкиваемся? Однако такое возражение вряд ли способно смутить стоика, изначально убежденного в том, что в мире царит слепая непредсказуемая судьба и лишь благодаря разуму можно возвыситься над ней, невозмутимо принимая все ее перипетии. Сенека признает: мы порой ошибаемся в оценках и поступках, так как жизнь содержит много неопределенного и неизвестного. В этой ситуации следует просто твердо следовать внутреннему намерению, которое определяется нашей природой. И если выяснится, что мы ошибаемся, что рано или поздно происходит неизбежно, то далее нужно просто действовать с учетом знания об этой ошибке.

(1) Я обещал оказать благодеяние, если не приключится чего-либо такого, почему мне нельзя будет его оказать. В самом деле, что, если отечество мне прикажет отдать ему то, что я обещал этому человеку? Если будет издан закон, чтобы никто не делал того, что я обещал сделать для своего друга? Я обещал выдать за тебя дочь, а ты после оказался человеком пришлым: мне нельзя допустить брака с чужестранцем. Меня защищает то самое обстоятельство, которое препятствует (делать это).

(2) Только тогда я обману доверие, только тогда выслушаю обвинение в непостоянстве, когда не выполню своего обещания, несмотря на то что все будет оставаться в том же положении, в каком было в то время, когда обещал. В противном случае все, что изменяется, предоставляет свободу предпринимать новое решение и освобождает от данного слова.

Я обещал защиту на суде, но впоследствии оказалось, что этим процессом предъявляется судебный иск к моему отцу.

Я обещал отправиться вместе за границу, но приходит известие, что путь опасен вследствие грабежей. Я имел намерение прийти для личного присутствия по делу, но (меня) удерживает болезнь сына, разрешение от бремени жены.

(3) Чтобы ты сохранил доверие обещающего, все должно оставаться в том же положении, в каком было в то время, когда я обещал. А что может быть важнее той перемены, когда я открыл в тебе дурного и неблагодарного человека? Что я давал как достойному, в том откажу недостойному, и притом еще, обманутый, буду иметь повод гневаться.

Сенека отвечает, как быть, если не удается без потерь выполнить обещанное в силу изменившихся обстоятельств: совершая поступок, нужно учитывать их. Эпикурейцы могли усмотреть в этом отказ от идеала стоика, свободного в своих действиях от внешних факторов, но это не так. В понимании стоика поступок воплощает в повседневной жизни внутреннее стремление к добродетели. Поэтому, совершая поступок, человек учитывает обстоятельства повседневной жизни. При этом его внутреннее намерение поступить добродетельно остается неизменным и не зависит от этих обстоятельств.

Развивая мысль, философ пишет, что безрассуден тот, кто остается верен безрассудно данным обещаниям. Порой лучше извиниться, чем выполнять их формально.

(1) У Филиппа, царя Македонского, был один воин, храбрый в деле. Испытав во многих походах пользу от его услуг, царь немедленно одаривал его за храбрость чем-нибудь из военной добычи и частыми наградами возбуждал пыл в этом человеке, обладавшем продажной душой. Раз этот последний, потерпев кораблекрушение, был выброшен во владения одного македонянина. Тот прибежал, как только было получено известие об этом, возвратил его к жизни, перенес в свою виллу, уступил свое ложе, укрепил его, расслабленного и полуживого, тридцать дней лечил на свои средства, восстановил его здоровье и снабдил деньгами на дорогу. Тот ушел со словами: «Я отблагодарю тебя; только бы мне увидать своего государя».

Филипп II Македонский (около 382 до н. э. – 335 до н. э.) – царь Македонии с 359 г. до н. э. Отец Александра Македонского. В 359–336 гг. до н. э. завоевал Фессалию, часть Иллирии, Эпир, Фракию. К 338 г. до н. э. установил гегемонию своего государства над Грецией.

(2) По возвращении он рассказал Филиппу о своем кораблекрушении, но умолчал об оказанной ему помощи и в то же время упросил его подарить себе имение одного человека. А этот человек и был именно тот самый гостеприимный хозяин, который принял и вылечил его. Но цари много даров, в особенности во время войны, раздают с закрытыми глазами. Недостаточно одного справедливого человека (для противодействия) стольким вооруженным страстям.

«Никто не может в одно и то же время быть и хорошим человеком, и хорошим полководцем. Каким образом насытятся столько тысяч ненасытных людей? Что они будут иметь, если каждый будет владеть только своим?»

(3) Так говорил сам себе Филипп, когда давал приказание ввести этого человека во владение тем имением, которого он просил. Но изгнанный из своего владения не снес обиды безмолвно, как сносит крестьянин, довольный тем, что и сам не был отдан в подарок; он написал Филиппу краткое и благородное письмо. Получив это письмо, тот до такой степени воспламенился гневом, что немедленно дал приказание Павсанию возвратить имение его прежнему владельцу, а бесчестному воину, неблагодарному гостю, алчному человеку, спасенному от кораблекрушения, приказал начертать на челе письмена, свидетельствующие о том, что он человек неблагодарный.

Павсаний – телохранитель, любовник и впоследствии убийца Филиппа II Македонского.

(4) Правда, кто выгнал своего гостеприимного хозяина в виде обнаженного и потерпевшего кораблекрушение человека, выгнал на тот берег, где ранее лежал сам, тот был достоин не только того, чтобы на нем были написаны, но даже вырезаны эти слова. Но мы станем смотреть, какую степень наказания надобно было сохранить: главным образом, надобно было отнять то, чем он овладел при помощи величайшего преступления. На кого, в самом деле, подействовало бы наказание человека, совершившего такое преступление, вследствие коего никто не стал бы оказывать сострадания несчастным?

Исторический пример, который привел Сенека, показывает, что иногда следует не только отказаться от данного обещания, но и вернуть подаренное, если того требует справедливость.

(1) Станет ли дарить тебе Филипп ради того только, что обещал, хотя и не должен (этого делать), хотя знает, что причинит обиду и даже преступление, что одним этим поступком запрет морские берега потерпевшим кораблекрушение? Уклоняться от заблуждения, когда оно осознано и осуждено, – не легкомыслие; надобно благородно сознаваться: «Я думал иначе; меня обманули». Только надменной глупости свойственно такого рода упорство: «Что я раз сказал – пусть будет твердо и решено, каково бы оно ни было».

(2) Нет стыда с переменой положения дела переменять и намерение. Ведь если бы Филипп оставил этого человека владельцем тех берегов, которыми тот овладел благодаря кораблекрушению, то разве тем самым не воспрепятствовал бы всем несчастным пользоваться водой и огнем?

«Лучше бы, – говорит (Филипп), – тебе в пределах моего царства носить на своем бесстыдном лице эти письмена начертанными на самих очах. Свидетельствуй этим, какая священная вещь – трапеза гостеприимства. Предлагай на лице своем для прочтения декрет, предохраняющий от того, чтобы принятие несчастных под кров не становилось уголовным преступлением. Это постановление, таким образом, будет иметь более твердости, чем если бы я вырезал его на камне».

Сенека еще раз подтверждает требование руководствоваться разумом, а не формально данными обещаниями.

(1) «Но почему же, – возражает эпикуреец, – когда ваш Зенон обещал кому-то взаймы пятьсот динариев и узнал, что тот мало этого достоин, то остался твердым в своем намерении ссудить его, потому что обещал, хотя друзья и убеждали не давать?»

(2) Прежде всего, кредит находится в одних условиях, а благодеяние в других. За деньги, хотя бы они и неудачно были поверены, полагается судебное взыскание; я могу в известный день вызвать должника в суд, и если (его имущество) пойдет с аукциона, то я получу свою часть; благодеяние же пропадает все целиком и немедленно. Кроме того, это свойственно дурному человеку, а то – дурному отцу семейства. Да и Зенон, далее, не остался бы при своем намерении ссудить в долг, если бы сумма была больше. А пятьсот динариев – такая вещь, о которой обыкновенно говорят: «Пусть истратит в болезни». Из-за такой суммы не стоило изменять своего обещания.

(3) Я пойду на обед, потому что это обещал, хотя и будет холодно; однако не пойду, если будет снег. Я встану для присутствия при обручении, потому что обещал, хотя не переварил (пищи), но не встану, если у меня будет лихорадка. Я пойду для заключения контракта, как скоро это обещал, но не пойду, если велишь мне заключать контракт относительно чего-нибудь неверного, если свяжешь обязательством с казной.

Без слов, говорю, подразумевается такое условие: «Если буду в состоянии, если буду должен (так поступить), если это будет находиться в таком (именно) положении. Сделай так, чтобы то положение (в каком я нахожусь), когда (у меня) требуют, было таким же, каким оно было во время моего обещания, и неисполнение его (с моей стороны) будет легкомыслием». Если же привзошло что-нибудь новое, то чему удивляешься, как скоро, вместе с переменой состояния обещающего, переменилось и (его) намерение?

(4) Предоставь мне все находящимся в таком же положении (в каком оно находилось прежде), и я остаюсь тем же. Мы даем обещание явиться в суд, однако (иногда) оставляем его без исполнения; тем не менее не всех нерадивых подвергают судебному взысканию: превозмогающая сила извиняет (отсутствие).

Философ парирует замечание относительно того, что сам Зенон, основатель стоической школы, когда-то кому-то дал деньги взаймы. По мнению Сенеки, требования к поступку не стоит доводить до крайностей и формализма. В данном случае он ответил с позиции здравого смысла, как обычный человек, но именно здравомыслие в понимании стоиков – одна из главных добродетелей, наряду с разумением, мужеством и справедливостью.