Текст книги "Нравственные письма к Луцилию. С комментариями и иллюстрациями"

(1) Кесарь Калигула подарил жизнь Помпею Пенну, если можно так сказать про того, кто только не отнимает; и затем, после освобождения, когда тот благодарил его, протянул для поцелуя левую ногу. Те, которые оправдывают этот поступок и утверждают, что он был сделан не по высокомерию, говорят, что Гай имел желание показать позлащенный, или, вернее, золотой, башмак, изукрашенный жемчугом. Итак, продолжают они, что же, в самом деле, унизительного, если бывший консул, не находя для поцелуя более чистого места на всем теле, поцеловал золото и жемчуг?

Гай Юлий Цезарь Август Германик, также известный под прозвищем Калигула (31 августа 12 г. – 24 января 41 г.) – римский император с 18 марта 37 г. Он был убит ближайшими сподвижниками в результате дворцового переворота. Современникам запомнился как жестокий и сластолюбивый тиран-безумец.

(2) Человек, рожденный на то, чтобы обычаи свободного государства заменить персидским деспотизмом, не придавал значения тому, что престарелый сенатор, несмотря на свои заслуги, на виду сенаторов умолял его, повергшись таким образом, как повергались побежденные неприятели пред своими врагами: он ниже колен нашел нечто такое, чем мог попирать достоинство свободного человека. Не значит ли это попирать государство – и притом (как заметит иной, ибо и это может относиться к делу) попирать левой ногой? Еще было бы небольшим проявлением постыдной и наглой надменности со стороны императора – в легкой обуви слушать уголовный процесс бывшего консула, если бы он не поднес своей подошвы к лицу сенатора.

Точно не известно, о каком Помпее из рода Пеннов упоминает Сенека. Видимо, речь о Помпее, обладавшем огромным богатством, которого Гай Калигула решил обречь на голодную смерть. Сенека видит в этом императоре деспота, разрушающего разумное устройство государства. Подарив жизнь Помпею Пенну, Калигула унизил его, протянув для поцелуя левый башмак. Таким образом, то, что было совершено под видом благодеяния, преследовало противоположную цель – причинить вред человеку и нарушить традиции свободного Рима. Эту мысль Сенека подчеркивает упоминанием о неуважении императора к суду, куда он явился вопреки обычаям в легкой обуви, которую граждане Вечного города использовали лишь дома.

(1) Какое бессмысленнейшее зло – гордость большим богатством! Как приятно ничего от тебя (гордец) не получать! Как ты умеешь обращать всякое благодеяние в обиду. Тебе доставляет удовольствие всякое излишество! Все обращается к твоему позору! Чем выше ты превозносишься, тем ты ничтожнее, и только показываешь, что тебе не дано разуметь те блага, которыми ты столько гордишься. Все, что ты даешь, ты сам же разрушаешь.

(2) Поэтому хотелось бы спросить: что внушает тебе такую гордость? что искажает твое лицо и внешний вид до такой степени, что ты, можно подумать, скорее предпочитаешь носить маску, чем иметь свой естественный вид? Благодеяние приятно в том случае, когда оно оказывается с любезным и, по крайней мере, спокойным и кротким видом; если же его оказал человек высший меня, то в том случае, когда он не возносился предо мною, но был по возможности благосклонным, снизошел до равенства и устранил от своего благодеяния всякую торжественность, если он выбрал удобное время, стараясь о том, чтобы помощь явилась скорее в удобный, чем в затруднительный момент.

(3) Словом, убедить надменных людей, чтобы они не уничтожали своих благодеяний своею гордостью, – это значит показать им, что их благодеяния не оказываются на самом деле большими потому только, что даны с большим шумом, – и что даже сами они не могут от этого выиграть, и что надменная важность есть важность пустая и притом подвергает ненависти то, что надобно любить.

Сенека говорит о том, как неприятно получать благодеяния от того, кто гордится своим достатком. Это может показаться странным, ведь и сам он имел большое состояние. Однако для стоика богатство или бедность не являются целью, это лишь благоприятные или неблагоприятные условия жизни. Зажиточному человеку не стоит стремиться к нищете, но он должен стараться быть внутренне свободным от своих денег. Это позволит ему сохранить невозмутимость, даже если он все потеряет. Если кто-то оказывает благодеяния, надменно упиваясь своим имуществом и могуществом, то он уже не свободен. Это ставит под сомнение его стремление совершать такого рода поступки.

Сенека пишет, что не стоит идти на поводу страстей просителя и следует отказать, если дары могут причинить ему вред. Здесь важно, что философ апеллирует к «здравому суждению». Стоики понимали страсть как неразумное сжатие души, противодействовать которому следует мудростью и рассудительностью. Это связано с тем, что античные люди рассматривали волю как функцию разума, и поэтому, если человек чего-то просит во вред себе, нужно следовать здравому суждению в отношении к просьбе.

(1) Некоторые предметы могут принести вред тем, которые их выпрашивают. Не дать, но отказать в них – вот что будет благодеянием в таких случаях. Поэтому будем обращать внимание скорее на пользу, которую подарок может принести просителю, чем на желание этого последнего. Ибо часто мы желаем вредного и при этом даже не можем понять, насколько вредного, так как возбуждение препятствует здравому суждению. Но как скоро страсть утихла, как скоро успокоился пылкий порыв души, благодаря которому она избегала всяких советов, мы проклинаем пагубных виновников зловредных даров.

(2) Подобно тому как больным мы не даем холодной воды, находящимся в печали и раздраженным против самих себя – железа и влюбленным не даем ничего такого, что разгоряченная страсть стремится употребить во вред себе, – так точно будем упорно отказывать людям, настойчиво и униженно, а иногда даже жалобно просящим, – во всем том, что может принести им вред. Надобно обращать внимание не только на начало, но и на исход своих благодеяний и давать то, что доставляет удовольствие не только в самый момент получения, но и после него. Много таких, которые могут сказать:

(3) «Знаю, что это ему не в пользу, но что же делать? Он просит, а я не в состоянии противиться его мольбам. Пусть смотрит и жалуется на себя, а не на меня». Это ложь: напротив, он будет жаловаться на тебя, и притом заслуженно; а когда придет в здравый ум, когда прекратится припадок, воспламенивший его душу, не возненавидит ли он того, кто оказал ему помощь к его же вреду и опасности?

(4) Уступать мольбам тех, кто просит себе на погибель, – пагубная доброта. Спасение людей даже против их желания и воли будет настолько же благороднейшим подвигом, насколько заслуживающим отвращение потворством и позором давать просящим то, что для них вредно. Станем делать такие благодеяния, которые при употреблении будут возбуждать все более и более удовольствия и никогда не обратятся к вреду. Я не дам денег, если знаю, что они предназначаются для уплаты развратной женщине, чтобы не оказаться сообщником позорного действия или намерения. Если буду в состоянии, то отговорю; в противном же случае не стану, по крайней мере, оказывать помощи пороку.

(5) Если гнев заведет его куда не должно или воспламененное честолюбие отклонит от безопасного пути, – я не позволю просить у меня помощи на какое-нибудь злое дело, – не допущу того, чтобы он когда-нибудь сказал (про меня): «Своей любовью он погубил меня». Часто не бывает никакого различия между дарами друзей и кознями врагов. Последние желают нам всякого зла; к тому же самому побуждает и настраивает и первых их несвоевременное снисхождение. А что может быть ужаснее хотя и весьма часто встречающегося явления, именно: совершенного отсутствия различия между ненавистью и благодеянием.

Особого внимания заслуживает утверждение о том, что достойнейшим подвигом является спасение людей даже против их собственного желания. Когда Сенека писал об этом, христианство только начинало распространяться, открывая иное понимание спасения. Ведь Адам по своей свободной воле совершил поступок, который привел к грехопадению, поэтому спасение человека невозможно против его воли. Стоики считали, что воля – это функция разума, а христиане рассматривали ее как самостоятельное начало. Раз человек может по своей воле действовать вопреки разуму, то помочь ему можно лишь в том случае, если он изменит направленность своей воли. В настоящее время такое понимание перешло в светскую культуру. Однако Сенека как стоик усматривал начало воли в разумной природе человека, причастной мировому разуму. Поэтому если он помогает человеку против его воли, то в действительности он противодействует невежеству человека, ограничивающему его волю. Если же человек осознает себя, то признает правоту того, кто не потакал его страстям, а поступил рассудительно согласно разумной природе.

(1) Никогда не станем давать того, что может обратиться к нашему бесчестию. Так как главное свойство дружбы состоит в том, чтобы уравнивать с собою друга, то следует заботиться вместе о нем и о себе. Я дам нуждающемуся, но так, чтобы не нуждаться самому; я прибегну на помощь к человеку, подвергающемуся опасности, но так, чтобы самому не погибнуть, – исключая того случая, когда мне придет желание принести себя в жертву за великого человека или великое дело.

(2) Я не сделаю такого благодеяния, искать которого было бы для меня позором; не преувеличу малого, но и не потерплю того, чтобы великое было принято за малое. В самом деле, если лишается права на благодарность тот, кто высчитывает поданное им, то, с другой стороны, кто объявляет, сколько дает, тот этим самым только придает более цены своему дару, а не попрекает им. Каждому должно обращать внимание на свои способности и силы, дабы не делать больше или меньше того, сколько для него возможно.

(3) Следует принимать в соображение лицо, которому даем, ибо одно (благодеяние) бывает ничтожно в сравнении с тем, что должно исходить от людей высокопоставленных, а другое – слишком велико для того, кто принимает. Посему сопоставляй личность того и другого и соображай с ними то, что станешь давать: не будет ли оно обременительно или слишком ничтожно для дающего и, с другой стороны, не отнесется ли с презрением или даже не откажется ли от принятия тот, кто думает принять.

Данное рассуждение Сенеки также показывает отличие стоической морали от христианской. В христианстве решение раздать все имущество является подвигом, безусловно достойным, хотя и исключительным поступком, на который не каждый способен. Сенека не одобрил бы такое действие, ибо оно нарушает разумный порядок в обществе. Бедность и самоотдача вовсе не достоинство, а лишь неблагоприятное условие для нормальной жизни. Конечно, стоик должен быть выше богатства или нищеты, но специально создавать ситуацию, когда невозможна достойная жизнь, неразумно. Поэтому, оказывая благодеяние, человек должен руководствоваться целесообразностью, не допуская такого ущерба себе, который воспрепятствовал бы его нормальному, разумно организованному существованию.

(1) Александр Великий, человек сумасбродный и не замышлявший ничего такого, что не казалось бы грандиозным, предложил кому-то в подарок город. Когда тот, кому было сделано это предложение, – соразмерив с ним самого себя, – испугался зависти к такому дару и говорил, что ему неприлично такое богатство, Александр отвечал: «Я ищу не того, что прилично тебе принять, но того, что мне прилично дать». Речь эта, по-видимому, великодушная и достойная царя, на самом деле – в высшей степени безрассудна, потому что ничего само по себе не бывает для кого-либо неприличным. Важно то, что именно дается, кому, когда, по какому поводу, где и прочее, без чего (это) действие не будет иметь разумного основания.

(2) Надменнейшее животное! Если тому было неприлично это получить, то и тебе неприлично – давать! Следует принимать в соображение степени лиц и достоинств, и коль скоро всюду свойством добродетели бывает умеренность, то одинаковая погрешность допускается как в том случае, когда эта мера преступается, так и в том, когда ее не выполняют. Положим, для тебя такое поведение возможно и судьба настолько превознесла тебя, что дары твои – города, но насколько великодушнее было их не брать, чем расточать? Есть, впрочем, некто, кому еще менее прилично принимать в лоно свое города.

Делая благодеяние, не следует идти на поводу не только получателя, но и дарителя. Эту мысль философ иллюстрирует исторической ссылкой на то, как Александр Македонский посчитал ниже своего достоинства подарить что-то меньшее, чем город. Добродетельность же заключается в том, что, совершая благодеяние, мы руководствуемся не самомнением и не слепыми страстями просителя, а своей природой, причастной, согласно учению стоиков, мировому разуму.

Если человек объясняет свои действия не разумной природой, а внешними обстоятельствами, то он с легкостью оправдает любые поступки, в том числе и отказ в помощи. Именно это показывает Сенека, ссылаясь на ухищрения, к которым прибегнул царь Антигон, когда циник попросил у него деньги. Антигон I Одноглазый был полководцем Александра Македонского, впоследствии стал правителем Сирии (306–301 гг. до н. э.). Циник (или киник в греческом произношении) – сторонник или представитель школы киников, одной из наиболее значительных сократических философских школ. Ее родоначальником считается ученик Сократа Антисфен, а наиболее известным представителем – Диоген Синопский. Основной принцип киников – жить согласно природе, как собака. От названия этого животного на греческом языке и произошло название школы. Киники отвергали богатства и другие блага цивилизации, довольствуясь тем, что свойственно всем живым существам.

(1) Один циник попросил у Антигона талант, Антигон отвечал, что талант больше того, сколько следует просить цинику. Получив отказ, последний попросил динарий. Антигон ответил, что это меньше того, сколько прилично дать царю. Подобная уловка в высшей степени неблагородна. Антигон нашел средство не давать ни того ни другого: по поводу динария он принял в соображение царское достоинство, по поводу таланта – звание циника, – тогда как мог дать и динарий как цинику, и талант как царь. Если бы даже и было что-либо более того, сколько можно принять цинику, то ничего нет до такой степени ничтожного, что бы позорно было дать для человеколюбивого царя.

(2) Если ты спрашиваешь моего мнения, то я соглашаюсь (в данном случае) с Антигоном: нетерпимая вещь, когда просят денег, презирая их. Ты заявил ненависть к деньгам, ты открыто высказал это; ты надел эту личину – так и носи ее. Весьма дурно – искать денег, похваляясь бедностью. Таким образом, каждому следует обращать столько же внимания на свою собственную личность, сколько и на личность того, кому хочешь помочь.

(3) Я желаю воспользоваться сравнением, которое заимствовано нашим Хрисиппом от игры в мяч. Мяч падает, без сомнения, благодаря промаху того, кто его бросает, или того, кто ловит. Он тогда сохраняет свое верное направление, когда вращается в руках таких игроков, из которых и тот и другой ловко его бросает и подхватывает, – необходимо, чтобы хороший игрок иначе бросал мяч к противнику, когда тот стоит вблизи, чем в том случае, когда последний находится далеко. Точно такое же условие наблюдается и в благодеяниях. Если оно не сообразуется с тем и другим лицом, т. е. и с дающим, и с принимающим, то в таком случае исходит от одного и достигает другого не так, как должно.

(4) Когда приходится иметь дело с человеком испытанным и наученным опытом, то мы станем бросать мяч смелее, потому что, куда бы он ни направился, его отобьет искусная и ловкая рука. Если же приходится иметь дело с новичком и человеком неловким, то бросаем мяч не так смело и сильно: такому противнику мы станем возвращать его медленнее, осторожно направляя (мяч) в самую его руку. То же самое нужно делать и относительно благодеяний. Некоторым надобно давать наставления, учить их и удовлетворяться тем, когда с их стороны заметно старание, смелость и охота.

(5) Во многих мы поселяем неблагодарность и поддерживаем ее существование, как будто наши благодеяния бывают велики только в том случае, когда за них нельзя отблагодарить. Подобным образом коварные игроки имеют обыкновение проводить своего соперника, конечно, в ущерб самой игре, которая может продолжаться только при взаимном согласии.

(6) Есть много людей с таким дурным характером, что лучше желают потерять сделанное ими (благодеяние), чем показаться получающими обратно; это гордецы и люди, желающие, чтобы им оставались должны. Насколько лучше, насколько человечнее поступать таким образом, чтобы и на долю того лица, которое нам обязано, оставалось участие (в благодеянии); (насколько лучше и человечнее) способствовать тому, чтобы оно получило возможность воздать нам благодарность; (насколько лучше и человечнее) все принимать благосклонно и к приносящему благодарность относиться таким образом, как будто он возвращает долг, и быть любезным, чтобы даже то лицо, которое нами одолжено, почувствовало желание уплатить свой долг.

(7) Оказывать дурной прием свойственно ростовщику, когда он сурово вымогает (свою ссуду) или медлит получкой, (нарочно) затрудняя ее и подыскивая предлог к отсрочке; благодеяние же, насколько следует принимать, когда его возвращают, настолько же не следует вымогать силой. Всех лучше тот, кто, легко дав, никогда не вымогал и радовался, когда ему возвращали; кто, благодушно забывая, что дал, получал обратно с таким расположением, как будто ему самому (давали дар) делали благодеяние.

Приводя пример с игрой в мяч, вслед за Хрисиппом Сенека приходит к важной философской мысли: благодеяние – это акт не односторонний, а совместный, ориентированный не на мнения и страсти каждого из участников, а на разумную природу, которую они призваны раскрыть в повседневной жизни.

Поскольку благодеяние – всегда совместное действие, Сенека видит необходимость обсудить не только то, как следует его оказывать, но и как нужно его принимать.

(1) Иные не только дают, но и принимают благодеяние с гордостью, – чего не следует допускать. Нам, таким образом, следует перейти к другой части (нашего сочинения) с целью рассуждать о том, как люди должны вести себя при получении благодеяний. Какова бы ни была обязанность в отношениях одного лица к другому, она одинаково много требует от обоих. Рассмотрев, каковым надлежит быть отцу, ты узнаешь, что не меньше остается труда рассмотреть, каковым надлежит быть сыну. Одна часть дома относится к мужу, но не меньшая и к жене.

(2) Эти (обязанности) предъявляют (одинаковые) требования к обеим сторонам и требуют (выполнения) одинакового (для них) правила, что, по словам Гекатона, нелегко. Ибо все благородное и даже то, что приближается к благородному, относится к разряду с трудом достижимого, так как надлежит, чтобы оно не только выполнялось, но выполнялось согласно с разумом, под руководством которого нам следует проходить всю жизнь; по его совету должно быть совершаемо и великое и малое, и оказывать благодеяния поэтому должно таким образом, как он внушит нам. Разум же прежде всего внушает нам, что не следует принимать благодеяний ото всех. От кого же принимать? Говоря коротко, от тех, кому мы сами желали бы их оказать.

(3) Ибо еще с большей разборчивостью надобно выбирать человека, которому можно было бы одолжиться, чем того, кому – дать, потому что, не говоря уже о многих других неудобствах (а их много), великое мученье – быть обязанным, кому не желаешь. Напротив, весьма приятно получить благодеяние от того, кого можно любить даже после обиды (с его стороны), благодаря чему дружба, приятная и в других случаях, по праву становится и заслуженной. Человеку же скромному и честному в высшей степени бывает тяжело, когда приходится любить лицо, для него неприятное.

(4) Считаю необходимым напомнить, что я (в данном случае) говорю не о мудрецах, которым бывает приятно все то, чего требует долг, которые владеют своею душой, которые сами себе предписывают закон какой хотят, и какой предпишут, тот и выполняют; я говорю о людях несовершенных, которые желают поступать благородно, но которым страсти их с трудом повинуются. Итак, надобно выбирать – от кого можно (принять) благодеяние.

(5) И притом – в благодеяниях – кредитора следует выбирать с большей тщательностью, чем в деньгах. Ибо в последнем случае надобно возвратить лишь столько, сколько принято, а как скоро я возвратил, – то уже рассчитался и свободен (от долга). Для уплаты в первом случае требуется более. Даже воздав благодарность, мы тем не менее остаемся обязаны своему благодетелю, потому что по возвращении долга нам следует начинать (уплату) снова. И дружба требует – не иметь дела с человеком недостойным. В том именно и заключается священнейшее право благодеяний, из которого проистекает дружба.

(6) «Не всегда, говорят, можно сказать: не хочу; иногда надобно бывает принимать благодеяние против воли. Положим, (благодеяние) оказывает тиран – жестокий и гневный, который может счесть за оскорбление презрительное отношение к своему дару. Можно ли не принимать? На одну доску поставь как разбойника и пирата, так и царя, имеющего душу разбойника и пирата. Что же надобно делать? Ведь такой человек почти не достоин того, чтобы ему быть обязанным!»

(7) Когда я говорю, что надобно выбирать человека, которому можно быть обязанным, то при этом исключаю насилие и страх: как скоро присоединяются эти последние, – возможность выбора уничтожается. Если ты обладаешь свободой, если выбор находится в твоей власти, то сам решишь, чего ты желаешь и чего – нет. Когда же необходимость уничтожает свободу, то знай, что ты не принимаешь (по доброй воле), но повинуешься. Никто не принимает на себя никаких обязательств, как скоро принимает то, от чего ему нельзя было отказаться. Если хочешь знать, желаю ли я (принять твое благодеяние), то сделай так, чтобы мне можно было не желать. «Однако, – скажут, – он дал тебе жизнь!»

(8) Неважно, что дается, если дается не по взаимному желанию (дающего и принимающего). Если ты спас меня, то это еще не значит, что по этому самому ты мой спаситель. Яд иногда служит лекарством, но посему еще не причисляется к веществам здоровым. Иное хотя и приносит пользу, но не налагает обязательства.

Сенека утверждает, что необходимо быть разборчивым и принимать благодеяние не от всех, а от того, от кого сами бы пожелали его получить. Ведь оно представляет собой совместное действие, которое в равной степени распределяет обязанности между его участниками. Поскольку правильно совершить благодеяние в соответствии с разумной природой важнее, чем что-нибудь получить от него, не следует принимать его от недостойного человека, даже если это сулит выгоды.