Текст книги "Нравственные письма к Луцилию. С комментариями и иллюстрациями"

(1) В этом месте следует воздать должное Эпикуру, который постоянно жалуется на то, что мы неблагодарны в отношении к прошедшему, что мы блага, какие бы ни получили, не приводим (себе на память) и не поставляем в числе удовольствий, между тем как нет более прочного удовольствия, как то, которое уже не может быть отнято.

Эпикур (342/341 до н. э. – 271/270 до н. э.) – древнегреческий мыслитель, основатель эпикуреизма в Афинах («Сад Эпикура»), одной из наиболее значительных философских школ эпохи эллинизма. Он развивал учение Демокрита об атомах и пустоте, а задачу философии видел в избавлении человека от страхов и страданий, связанных с погоней за излишними удовольствиями, ибо все, что нам нужно, мы уже имеем в каждом моменте своей жизни.

(2) Настоящие блага еще не все в безопасности: их может уничтожить какой-нибудь случай, – будущее же сомнительно и неизвестно, а что прошло, то отложено в безопасное место. Итак, каким образом может быть благодарным за благодеяние кто-либо такой, у кого вся жизнь пронеслась в созерцании (лишь) настоящего и будущего? Благодарным делает память, а всякий, кто слишком много уделяет надежде, очень мало дает памяти.

Сенека предлагает учиться у Эпикура такому отношению к жизни, когда каждый ее момент становится ценным независимо от течения времени.

Этическое учение Эпикура основывалось на гедонизме, согласно которому высшим благом является удовольствие. Многие его последователи примитивно истолковывали эту позицию, понимая ее как оправдание тяги к ничем не ограниченным наслаждениям. В силу этого само слово «гедонист» стало употребляться с уничижительным оттенком, обозначая человека, сосредоточенного лишь на своих удовольствиях. В действительности Эпикур имел в виду другое: нужно уметь принимать жизнь такой, какая она есть, потому что, как бы она ни была трудна, в каждом ее миге можно найти удовлетворение, оправдывающее все ее трудности. Но чтобы этого достичь, нужно уметь получать удовольствие от самого малого, необходимого для жизни. Даже страдающий, смертельно больной человек имеет возможность найти удовольствие, если не стремится к разнообразию в удовольствиях. Эпикур доказал это на собственном примере, мучаясь от камней в почках. Чувствуя приближение смерти, он принял горячую ванну, наслаждаясь неразбавленным вином. Если получать радость можно даже перед кончиной, то тем более такое возможно в любой другой момент. Мудрец окидывает мысленным взором прошлое и будущее и понимает: то удовольствие, которое он получает здесь и сейчас, лишь повторяется на всем протяжении его бытия. А значит – несущественно, будет ли оно длинным или коротким, важен только его конкретный момент. Этот миг нужно ценить независимо от его длительности. Именно такое отношение Эпикура к времени Сенека противопоставляет позиции тех, кто сетует на жизнь по причине скоротечности ее радостей.

(1) Подобно тому, мой Либералий, как некоторые предметы, раз будучи восприняты, удерживаются (в памяти), а другие, чтоб их знать, недостаточно раз изучить, потому что знание о них пропадает, как скоро не продолжает поддерживаться, – я говорю о геометрии, астрономии и других науках, утонченность которых делает их усвоение скоропреходящим, – так и важность некоторых благодеяний не дозволяет им исчезать из памяти, а некоторые не менее важные (благодеяния), но весьма значительные по числу и различные по времени ускользают (от нашего воспоминания), потому что, как я сказал, мы не исследуем их тотчас же (вслед за получением) и не признаемся охотно в том, чем мы каждому обязаны.

(2) Прислушайся к речам просителей! Нет никого, кто бы не говорил, что память (об оказанном ему благодеянии) будет жить в его душе вечно; нет никого, кто бы не признавал себя преданным и всепокорным, кто бы не искал более сильного слова для выражения своей благодарности, – если бы только было такое слово, – чтобы ее возвысить. Спустя немного времени те же самые люди стыдятся своих прежних слов как унизительных и мало достойных свободного человека; потом доходят до того, до чего, по моему мнению, может доходить только самый дурной и самый неблагодарный человек, – до забвения. Ибо кто предался забвению, тот до такой степени неблагодарен, что (в сравнении с ним) можно назвать благодарным того, кому приходит на мысль (оказанное ему) благодеяние.

Благодеяния могут быть разнообразны, и не все человек удерживает в памяти. В данном случае Сенека ссылается на печальное наблюдение: порой для выражения благодарности люди находят самые сильные слова, а через некоторое время начинают стыдиться их или вовсе предают доброе дело забвению.

(1) Спрашивается, следует ли оставлять без наказания этот порок, до такой степени ненавистный, и следует ли прилагать и в государственном быту тот закон, который практикуется в школах, в силу которого с неблагодарного назначается взыскание, которое для всех представляется справедливым? Почему же не так, если даже города спрашивают с городов то, что для них дали, и если сделанное для предков спрашивается с потомков?

(2) Наши предки, люди, бесспорно, великие, взыскивали только с неприятелей: они великодушно оказывали благодеяния и великодушно теряли их. Исключая персидского народа, ни в каком другом не допускалось делать взыскания с неблагодарного. И это важный аргумент в пользу того, что не следовало допускать такого взыскания, потому что со всем тем, что направлено против злодеяний, мы вообще согласны. За человекоубийство, составление ядов, отцеубийство и религиозные святотатства в различных местах назначаются различные наказания, но всюду существует какое бы то ни было наказание. А этот чаще всего встречающийся порок нигде не подвергается наказанию, хотя всюду и порицается. Мы не прощаем его, но так как трудно бывает оценить неизвестный предмет, то мы и наказываем (его) только ненавистью, оставляя в числе того, что отсылаем на суд богов.

С одной стороны, неблагодарность за благодеяние – это тяжкий порок, вызывающий всеобщее порицание, но с другой стороны, никакого юридического наказания за него не предусмотрено. Это связано с тем, что благодеяние – это такое совместное действие, которое определяется не внешними правилами, а внутренним состоянием души.

(1) Я нахожу много оснований, в силу которых эта вина (неблагодарность) не должна подвергаться преследованию закона. И прежде всего (этого не должно быть) потому, что лучшая часть благодеяния пропадает, если допускать (за него) судебные взыскания, как будто за определенную сумму денег или наем и отдачу внаем. В благодеянии же то и есть самое характерное, что мы даем, даже будучи готовы потерять, – что все предоставляем на волю принимающих (благодеяния). Если я жалуюсь, если обращаюсь к судье, то благодеяние перестает быть таковым, но становится кредитом.

(2) Потом, хотя весьма благородное дело – воздавать благодарность, но оно перестает быть благородным, как скоро становится необходимым. Ведь никто не станет тогда относиться к человеку благодарному с похвалой больше той, с какой относится к тому, кто возвращает залог или отдает долг, не доводя дела до суда.

(3) Таким образом, мы портим два предмета, лучше которых ничего нет в жизни человеческой: благодарного человека и благодеяние. Ибо что великого в том, когда человек не дарит благодеяния, но ссужает его? Или когда возвращает не потому, что желает этого, а потому, что это необходимо? Нет славы быть благодарным, если небезопасно быть неблагодарным.

(4) Прибавь сюда теперь и то, что для применения одного этого закона (о неблагодарных) едва ли будет достаточно всех судебных мест. Найдется ли кто-нибудь, кто не станет вести судебного дела по этому предмету? Найдется ли кто-нибудь, с кем не станут вести (такого) судебного дела? Все возвышают цену своего; все преувеличивают даже самое незначительное, что сделали для других.

(5) Кроме того, (только то) делается предметом судебного разбирательства, что может быть обсуждено (на основании разума и законов) и не позволит судье бесконечного произвола. Поэтому лучшее, по-видимому, условие судебного процесса, когда обращаются к судье как к посреднику, потому что первого (т. е. судью) связывает формула и полагает известные границы, которых он не должен переступать, а свободная, никакими узами не связанная совесть последнего (т. е. посредника) может и отнять что-нибудь, и прибавить, и управлять своим собственным мнением не как предписывает закон и право, но как побуждают человеколюбие и сострадательность. Дело против неблагодарного не может связать судью, но поставит его в самую свободную сферу деятельности. Ибо что такое благодеяние? – это не для всякого ясно; затем, как велика его ценность? – в решении этого вопроса

(6) Важно то, насколько благосклонно отнесется к нему (благодеянию) судья. Что такое неблагодарный? – этого не объясняет ни один закон. Часто и тот, кто возвратил полученное, бывает неблагодарен, и кто не возвратил – благодарен.

(7) Относительно некоторых дел даже неопытный судья может постановить решение: (это именно бывает в том случае) когда должно решить, имел ли место такой-то случай или нет, тогда спор решается на основании представленных документов. Когда же между спорящими сторонами дело решается на основании юридических соображений, тогда следует принимать во внимание различные предположения разума. А когда спор идет о том, относительно чего может постановить решение только одна мудрость, тогда нельзя взять в судьи для такого дела кого-нибудь из массы выборных, имена которых попадают на белую доску только благодаря их имущественному цензу и состоянию, которое дает право на принадлежность к сословию всадников.

Судья не может вынести вердикт о благодеяниях по очевидной причине. Ведь они оказываются не в обмен на вознаграждения, а по внутреннему расположению души, и всякая попытка юридически обязать воздать благодарность за такое действо лишает его смысла. Но есть еще и вторая причина: судья оценивает внешние вещи согласно законам, однако относительно благодарности за благодеяние «может постановить решение только одна мудрость». Здесь Сенека предвосхищает представление немецкого философа XVIII века И. Канта о рассудке, который судит об эмпирических вещах, т. е. вещах внешнего мира, и разуме, который выносит суждения о том, что лежит за пределами этого мира.

(1) Итак, не предмет этот (неблагодарность) сам по себе оказался малоудобным для того, чтобы быть предложенным на рассмотрение судьи, но никого не нашлось, кто бы мог быть достаточно способным судьею для такого дела. Ты не станешь удивляться этому, если рассудишь, какие трудности встретит всякий, кому пришлось бы выступить против подсудимого подобного рода.

(2) Представь себе, что кто-нибудь подарил значительную сумму денег; но он богат; он не может потерпеть от этого убытка. Подарил и другой; но этот, быть может, уступил все свое наследственное имение. Сумма – одна и та же; благодеяние же не одно и то же. Прибавь теперь и то: этот человек уплатил деньги за должника, приговоренного (к описи имущества), но вынес эти деньги из своего дома, а тот дал такую же сумму, но сам взял взаем или выпросил, и обязаться ему стоило большого труда. Сочтешь ли ты достойными одного и того же места и того, для кого было легко быть щедрым в благодеянии, и того, который сам взял в долг, чтобы дать?

(3) Иное бывает важно благодаря времени, а не сумме. Благодеянием бывает подаренная земельная собственность, плодородность которой может облегчить добывание пропитания; благодеянием бывает и один хлеб, данный во время голода. Благодеянием будет – подарить области, чрез которые протекают многочисленные и судоходные реки; благодеянием будет и указать источник тем, кто томим жаждой и едва переводит дыхание от сухости в горле. Кто сравнит все это одно с другим? Кто взвесит? Трудно составить мнение, имеющее целью постигнуть не вещь, а самую сущность вещи. Пусть это будет одно и то же, но, будучи дано иным образом, будет стоить не одно и то же.

(4) Один оказал мне благодеяние, но неохотно, дал с сетованием, посмотрел на меня необыкновенно гордо; дал так поздно, что сделал бы для меня более, если бы вскоре отказал. Каким образом судья может войти в оценку всего этого, как скоро и речь, и колебание, и выражение лица может уничтожить чувство благодарности за услугу?

Причина, по которой никто не может стать судьей в отношении неблагодарности, в том, что невозможно учесть бесконечное количество факторов, относящихся к благодеянию и ответному воздаянию. Специфика юридических отношений следующая: при оценке ситуации мы отвлекаемся от всех личных, ситуативных и прочих факторов, которые не оговорены законом. Но если мы поступаем подобным образом, оценивая благодеяние, то просто не увидим его смысл.

(1) Почему некоторые благодеяния называются так, ибо составляют предмет чрезмерного желания, а другие, хотя и более важные, но менее блестящие, не носят этого обычного названия?

(2) Ты называешь благодеянием дать право гражданства среди могущественного народа, ввести в число сорока (рядов) и защитить обвиненного в уголовном преступлении? А если посоветовать что-либо полезное, удержать от преступления, отнять меч у человека, готового умертвить себя, ободрить при помощи надлежащих (энергичных) средств скорбящего и возвратить благоразумную любовь к жизни человеку, желающему следовать за теми, кого он любил? А сидеть при больном и, когда его жизнь и спасение зависят от каждой минуты, выбирать удобное время для принятия (им) пищи, уврачевать вином открытые раны и привести к умирающему врача?

(3) Кто все это оценит? Кто прикажет измерять одни благодеяния другими, им не подобными? Человек этот подарил тебе дом, а я предупредил тебя от падения на тебя твоего собственного дома. Он подарил тебе родовое поместье, а я подал доску человеку, потерпевшему кораблекрушение. Он сражался за тебя и получил раны, а я молчанием даровал тебе жизнь. Когда благодеяния иначе даются и иначе возвращаются, сравнивать их трудно.

Благодеяния разнообразны и различны по природе. Невозможно выстроить единую шакалу их оценки с какой-либо внешней позиции, хотя мудрость позволяет их различать.

(1) Кроме того, не назначается дня для возвращения благодеяния, как для (возвращения) данных взаймы денег. Поэтому кто еще не возвратил, тот может возвратить. И скажи, по истечении какого времени должен быть уличен неблагодарный?

(2) Важнейшие благодеяния не подлежат наблюдению: часто они скрываются в молчаливой совести лишь двоих людей. Станем ли мы приводить это для доказательства того, что не должно делать благодеяний без свидетеля?

(3) Потом, какое мы определим наказание за неблагодарность: одно ли всем, тогда как благодеяния различны, или – неодинаковое, и притом большее или меньшее, смотря по благодеянию каждого? Пусть оценка будет производиться на деньги, а если некоторые благодеяния равняются жизни и даже больше жизни? Когда дело касается таких благодеяний, то какое мы назначим наказание? Меньше благодеяния – несправедливо; равное и притом уголовное? Но что может быть бесчеловечнее, как скоро исход благодеяния будет кровавым?

Неблагодарность нельзя правильно оценить с позиции внешнего наблюдения, для соответствующего суждения нужна мудрость. Эта позиция логично вытекает из стоического учения о судьбе, ведь ее смысл невозможно правильно понять с позиции постороннего наблюдателя, хотя все и происходит разумно, ибо управляемо мировым логосом.

(1) Говорят: «Родителям даны некоторые преимущества. Подобно тому как их положение считается исключением из общего порядка, так следует думать то же самое и относительно иных благодеяний». Мы сделали священным положение родителей потому, что полезно воспитывать детей: надлежало побудить к этому труду тех, которые имели намерение подвергнуться неизвестной участи (т. е. родителей). Им нельзя было сказать того, что говорится оказывающим благодеяния: «Выбирай, кому даешь; сам жалуйся на себя, если ошибся; помогай достойному». В деле воспитания детей ничего не предоставляется на выбор воспитателей: все дело обета. Итак, чтобы с более спокойным духом (родители) приступали к своему жребию, им надобно было дать некоторую власть.

(2) Потом, родители поставлены в другие условия: они оказывают и желают оказывать благодеяния тем, кому уже оказали, и нечего опасаться, чтобы они лгали, говоря, что оказали (благодеяния). В других случаях надобно бывает исследовать не только то, приняли ли благодеяния обратно, но и то, сделали ли их. Заслуги же родителей явны; так как полезно, чтобы над юношеством было управление, то мы и приставляем к ним (разумеется, в лице родителей) домашних начальников, дабы они сдерживали их под своим надзором.

(3) Далее, у всех родителей было одно благодеяние, поэтому оценить его можно было сразу; прочие же благодеяния бывают различны, не сходны, отстоят друг от друга на бесконечное расстояние: поэтому их нельзя было подвести под одно правило, так что было бы справедливее все их оставить, чем все сравнять.

В Древнем Риме отец семейства обладал правом распоряжаться жизнью ребенка до его совершеннолетия, например правом продать его в рабство, но при этом он был ответственным за правонарушения своих чад. Сенека выделяет выполнение родительских обязанностей в особый род благодеяния, от которого нельзя отказаться. Потому права родителей и благодарность им тоже должны быть особого рода.

(1) Иное дорого стоит для дающих, а иное важно бывает для получающих, но ничего не стоит для дающих. Иное дается друзьям, а иное незнакомым. Хотя дается одно и то же, но важнее, если дается такому человеку, с которым ты начинаешь знакомство своим благодеянием. Один подал помощь, другой – украшение, третий – утешение.

(2) Ты найдешь человека, который полагает, что нет ничего приятнее, ничего важнее, как иметь такое лицо, в котором он мог бы найти успокоение своему горю. Потом, ты встретишь такого человека, который более желает, чтобы заботились об его достоинстве, чем о безопасности, и такого, который считает себя более обязанным тому, благодаря которому он стал находиться в большей безопасности, чем тому, благодаря которому он стал пользоваться большим почетом. Затем, все эти благодеяния будут иметь более или менее значение, смотря по тому, каков будет судья, или по тому, к тем или другим (из них) он будет склонен душой.

(3) Кроме того, кредитора я выбираю себе сам, благодеяние же получаю от того, от кого не желал бы получить, а иногда получаю, даже сам не зная о том. Что же ты станешь делать? Назовешь ли ты неблагодарным того, кому навязано благодеяние без ведома с его стороны и кто не принял бы его, если бы знал об этом; не назовешь ли неблагодарным того, кто не возвратил полученного каким бы то ни было образом?

(4) Вот кто-нибудь сделал для меня благодеяние, но он же после того причинил мне обиду. Обязан ли я ради одного дара терпеть все обиды, или выйдет точно то же, как будто я отблагодарил его, потому что он сам уничтожил свое благодеяние последующей обидой? И затем, каким образом ты оценишь то, что полученное благодеяние больше нанесенного оскорбления? Мне было бы недостаточно целого дня, если бы я попытался проследить все трудности.

Сенека хочет сказать, что благодеяния и обиды воспринимаются всегда индивидуально, и невозможно учесть все факторы, влияющие на их оценку.

(1) Говорят: «Не взыскивая оказанных нами благодеяний и не наказывая лиц, получивших их и не сознающихся в этом, мы делаем людей менее расположенными оказывать благодеяния». Но то же самое ты встретишь и в противоположном случае: люди станут менее расположены принимать благодеяния, как скоро приметят опасность быть привлеченными к судебному процессу и видеть свою невинность в опаснейшем положении.

(2) Затем, чрез это и мы сами станем менее расположены делать благодеяния, потому что никто не дает охотно тем, кто этого не хочет, но всякий, кого влечет к благотворительности (природная) доброта и самая привлекательность дела, еще охотнее станет давать тем, кто ни в чем не желает одолжаться иначе, как только по своей воле, так как умаляется слава выполнения того долга, в отношении к которому приняты тщательные меры предосторожности.

Благодеяние совершается по собственной воле, поэтому трудно принудить оказывать его.