Текст книги "Нравственные письма к Луцилию. С комментариями и иллюстрациями"

(1) «Далее, – говорят, – благодеяния будут менее значительны, но более верны, а что же худого сдерживать безрассудность в благодеяниях?» Ведь к тому же самому пришли те, которые не установили никакого закона для этого дела (т. е. для благотворительности), именно, чтобы мы осмотрительнее давали свои дары, осмотрительнее выбирали тех, кому предлагаем свои услуги. Более и более внимательно рассматривай, кому дать:

(2) не будет никакого судебного процесса, никакого иска. Ошибаешься, если полагаешь, что на помощь к тебе придет судья. Никакой закон не станет обеспечивать тебя: смотри единственно на честность получающего. Благодаря такому образу действия благодеяния удерживают свое достоинство и величие. Ты осквернишь их, если сделаешь из них предмет судебных тяжб.

(3) В высшей степени справедливо изречение, которое возвещает право всех народов: «Возврати, что ты должен». Но в благодеянии слово «возврати» всего позорнее. Что он возвратит тебе? Жизнь, которой обязан? достоинство?

(4) безопасность? здоровье? Все наиболее важное не может быть возвращено. «Или вместо этого, – скажут, – возврати что-нибудь такое, что было бы одинаковой ценности». Это и есть то, о чем я говорил: если мы станем назначать награду за благодеяние, то пропадет достоинство этого столь важного дела. Не надобно подстрекать душу к жадности, к тяжбам, к раздорам: она и сама по себе стремится к этому. Насколько возможно, будем препятствовать и устранять от взыскательного человека поводы к тяжбе.

Оказывать ли благодеяние – каждый решает самостоятельно, и только он сам ответственен за свой выбор. Никакие формальные правила или правовые гарантии тут недействительны.

(1) О, если бы мы могли убедить, чтобы данные взаем деньги получали только с желающих возвратить! О, если бы никакое условие не связывало покупателя с продавцом! Если бы условия и договоры не охранялись приложением печати! Лучше, когда бы их охраняли честность и дух, чтущий справедливость!

(2) Но необходимое люди предпочли наилучшему и более желают вынуждать доверие, чем (с уважением) взирать на него. Призываются с той и другой стороны свидетели. Один (кредитор) раздает в долг через посредство маклеров при подписи многих лиц: другой не удовлетворяется словесным договором, если не обязал ответчика, взяв с него расписку.

(3) О постыдное для человеческого рода проявление лжи и общественной испорченности! Нашим печатям доверяют более, чем душам! К чему приглашены эти почтенные лица? Для чего прилагаются печати? Конечно, для того, чтобы люди не отрекались от получения того, что получили. Считаешь ли ты этих мужей (т. е. свидетелей) неподкупными и защитниками истины? Но ведь им самим сию же минуту доверят денег не иным образом (как только при таких же условиях). Итак, не было ли бы благороднее потерять доверие к некоторым людям, чем бояться вероломства со стороны всех?

(4) Одного недостает корыстолюбию: чтобы и благодеяний не делать без поручителя. Духу благородному и возвышенному свойственно помогать и быть полезным. Кто делает благодеяния, тот подражает богам, а кто требует их обратно – ростовщикам. Зачем же, стараясь предохранить первых (т. е. благотворителей) судебным порядком (от неблагодарных), мы поставляем их (таким образом) в среду самых презренных людей (т. е. ростовщиков)?

В идеале было бы прекрасно, если бы мы могли оказывать благодеяния свободно и не нуждались в каких-либо гарантиях, но жизнь устроена иначе. В силу этого между людьми устанавливаются деловые отношения как между кредиторами или ростовщиками и их клиентами.

(1) «Многие, – говорят, – будут неблагодарными, если не допускать никакого действия против неблагодарных». Нет, скорее меньше (их будет), потому что с большим разбором станут делать благодеяния. Да потом нет никакой пользы, если для всех станет известным, как велико число неблагодарных, потому что многочисленность виновных в каком-либо пороке будет снимать позор с этого порока и порок перестает быть позором, как скоро является всеобщим.

(2) Разве какая-нибудь женщина станет краснеть от развода, после того как некоторые знатные и благородные женщины считают свои годы не по числу консулов, а по числу мужей, и разводятся, чтобы выйти замуж, а выходят замуж, чтобы развестись? Этого порока боялись, пока он редко встречался. А так как теперь не бывает ни одного судебного заседания без того, чтобы на нем не разбиралось дело о разводе, то и научились делать то самое, о чем часто слышали.

(3) Разве теперь еще сколько-нибудь стыдятся прелюбодеяния, когда дело дошло уже до того, что ни одна женщина не имеет мужа для чего-либо иного, как только для возбуждения любовника? Целомудрие теперь служит доказательством безобразия. Найдешь ли ты до такой степени жалкую и худородную женщину, что довольствовалась бы одной парой любовников; такую, что не разделила бы часы каждому (из них) поодиночке? (У нее) для всех не хватает и дня, если у одного она не побывала в носилках на прогулке, а у другого не осталась ночевать. Глупа и наивна та, которая не знает, что одно прелюбодеяние называется браком.

(4) Поелику уже исчез позор этих пороков, после того как они получили более широкое распространение, то неблагодарные сделаются более многочисленными и более алчными, если узнают о своей многочисленности (букв.: если бы они начали делать себе счет).

Сенека приводит в пример столь широкое распространение разводов, что их уже не только не стесняются, а, напротив, подчеркивают: «благородные женщины считают свои годы не по числу консулов, а по числу мужей». В Древнем Риме даты какого-нибудь события фиксировались в соединении с именами правивших в эти годы консулов. Сенека имеет в виду, что для некоторых благородных женщин стало удобнее обозначать события в увязке с именем мужа, за которым она в тот момент замужем. По мнению философа, каков бы ни был порок, но раз он распространен широко, то его не стыдятся и даже перестают считать таковым. Соответственно, когда порок неблагодарности становится частым явлением, то люди перестают ее стесняться, но вместе с тем прекращают давать для нее повод, не оказывая более благодеяний.

(1) Так что же? Неблагодарный останется безнаказан? Что же, безнаказан останется и нечестивый, и злодей, и корыстолюбец, и властолюбец? и жестокий? Но разве ты считаешь безнаказанным то, что ненавидимо; или ты считаешь какое-либо наказание тяжелее всеобщей ненависти?

(2) Наказанием для неблагодарного служит уже то, что он ни от кого не смеет получить благодеяния, что он никому не смеет оказать его, что на нем останавливаются взоры всех или, по крайней мере, ему кажется, что останавливаются, что он утратил понимание прекраснейшего и приятнейшего дела. Не называешь ли ты несчастным того, кто лишился остроты зрения, чьи уши заложило от болезни? Ужели же не назовешь жалким того, кто потерял смысл в благодеяниях?

(3) Такой человек боится богов, свидетелей всякой неблагодарности; его сжигает и угнетает сознание похищенного благодеяния; наконец, достаточно велико и то самое наказание, что он не сознает плода самого прекрасного, как я сказал, дела. Но для кого бывает приятно получить, тот и пользуется полученным с равным и постоянным наслаждением; он радуется, взирая на душу того, от кого получил, а не на полученный предмет. Благодарному человеку благодеяние всегда доставляет наслаждение, неблагодарному же – только однажды (т. е. при получении).

(4) Жизнь того и другого может быть сравнена таким образом: один печален и беспокоен, каким обыкновенно бывает человек, не сознающий того, что для него сделано, и лживый; у него нет должного почтения ни к родителям, ни к воспитателю, ни к наставникам. Другой бывает радостен и весел всегда, когда находит случай воздать благодарность; он черпает великую радость от этого чувства и не старается об уменьшении своего долга, но о том, как бы воздать с большею полнотой и щедростью не только родителям и друзьям, но и лицам более низкого положения. Ибо если он получит благодеяние и от слуги своего, то обращает внимание не на то, от кого, а что (именно) получил.

Сенека отвечает тем, кто видит несправедливость в безнаказанности неблагодарных. Согласно учению стоиков, добродетельный поступок сам по себе награда, превосходящая любые другие внешние воздаяния. Подобным образом неблагодарность уже представляет собой наказание, даже если со стороны других людей никакого возмездия за нее нет.

(1) Несмотря на то, некоторые, как, например, Гекатон, спрашивают: может ли раб сделать благодеяние для господина? Ибо находятся люди, которые делают такое различие: одно есть благодеяние, другое – долг, третье – служба. Благодеяние есть то, что дает чужой, а чужой – это тот, кто мог беспрепятственно от этого уклониться. Долг свойствен жене, сыну и тем лицам, которых побуждает и заставляет помогать необходимость. Служба есть дело раба, который, благодаря условиям своей жизни, поставлен в такое положение, что из всего, что он делает для своего господина, ничего не может поставить тому в счет.

(2) Впрочем, кто не допускает того, чтобы раб когда-либо делал для своего господина благодеяние, тот не понимает общечеловеческого права, ибо важно то, каков душою человек, оказывающий благодеяние, а не то, какого он положения. Ни от кого не заграждена добродетель, она для всех открыта, всех допускает, всех приглашает к себе: людей благородных, вольноотпущенников, рабов, царей и изгнанников; она не разбирает ни дома, ни имущественного ценза, а довольствуется человеком так, как он есть. Ибо что (в противном случае) было бы обеспечено от случайности, что великого мог бы ожидать от себя дух, если бы судьба могла изменять даже испытанную добродетель?

(3) Если раб не (может) делать благодеяния для господина, то никто не может делать благодеяния для своего царя и воин для своего полководца. Ибо что за различие в том, какой кто подлежит власти, как скоро он (только) подлежит высшей власти? Ведь если рабу препятствуют достигнуть имени человека, оказавшего услугу, неволя и страх крайней степени наказания, то ведь то же самое будет препятствовать (достигнуть этого) и тому, кто имеет царя, и тому, кто имеет полководца, потому что под различными именами существует над ними одинаковая власть. Но делают благодеяние и для царей своих, делают для полководцев, следовательно, могут делать и для господ.

(4) И раб может быть справедливым, может быть храбрым, может быть великодушным, следовательно, может делать и благодеяние, так как и это последнее свойственно добродетели. Рабы в такой мере могут оказывать благодеяние господам, что даже их самих (т. е. самую их жизнь) часто делают предметом своих благодеяний.

Античный человек закономерно сомневался в том, может ли раб оказывать благодеяние, ведь для этого нужно что-то иметь, а у него ничего нет. Но стоики открыли, что по своей природе человек причастен мировому логосу, а это богатство гораздо больше любого материального. Следовательно, неважно, какое положение занимает человек, раб он или император, он может раскрывать свою природу в добродетельных поступках. Сенека был и богатым, влиятельным человеком, был и изгнанником. Эпиктет был рабом, Марк Аврелий – императором, но они наряду с Сенекой являлись философами-стоиками и учили об одном. В этом проявился универсализм этого учения. Добродетель открыта всем, и поскольку благодеяние – добродетельный поступок, то его оказывать могут все, и господа, и рабы.

Эпиктет (ок. 50 – 138 н. э.) – древнегреческий философ-стоик; раб в Риме, потом вольноотпущенник, основавший в Никополе философскую школу.

Марк Аврелий Антонин (26 апреля 121 – 17 марта 180) – римский император (161–180) из династии Антонинов, представитель позднего стоицизма, последователь Эпиктета.

(1) Несомненно, что раб кому угодно может оказать благодеяние: почему же он не может оказать его и своему господину? «Потому, – говорят, – (он не может сделать этого), что не может быть кредитором своего господина, если даст ему денег. И в других случаях он каждодневно обязывает своего господина: следует за ним в путешествии, прислуживает в болезни и посвящает великие труды на служение ему. Однако все, что, будучи оказано кем-либо другим, носило бы имя благодеяния, есть служба, как скоро оказывается рабом. Так как благодеяние есть (лишь) то, что кто-либо дает, когда можно было бы и не давать, а раб не имеет возможности отказаться, то он (поэтому) и не оказывает благодеяния, а (только) повинуется, и не гордится, сделав то, чего не мог не сделать».

(2) Но даже признав и такое положение, я одержу верх и доведу раба до того, что он окажется свободен в отношении ко многому. Между прочим, скажи мне, если я укажу тебе какого-нибудь раба, который сражается за спасение своего господина, не заботясь о себе, и, весь израненный, проливает остатки крови из важнейших частей своего тела, причем все-таки старается продлить свою жизнь для того, чтобы его господин имел время убежать: будешь ли ты именно потому, что это раб, отрицать, что он сделал благодеяние?

(3) Если я укажу тебе кого-нибудь, кто, не соблазнившись никакими обещаниями тирана, дабы выдал тайны своего господина, не устрашившись никаких его угроз, не побежденный никакими его жестокостями, отвратил, насколько мог, подозрение допросчика и за верность пожертвовал жизнью; станешь ли ты отрицать, что он сделал благодеяние для своего господина, отрицать потому (только), что он раб?

(4) Смотри, как бы пример добродетели в рабах не был тем выше, чем реже он встречается, и тем более заслуживающим благодарности, что в то время, когда власть почти ненавидима и всякая необходимость тяжела, в одном этом человеке любовь к господину превозмогла обычную ненависть к рабству. Итак, благодеяние не перестает быть благодеянием благодаря тому, что оно совершено рабом; напротив, оно становится еще более важным благодаря тому, что даже рабство не в состоянии было отвратить от него.

Рабство препятствует оказанию благодеяния, как и многие другие вещи. Однако поскольку раб может совершать такие поступки вопреки своему положению, постольку мы видим, что истинная свобода поступать добродетельно не ограничена никакими внешними обстоятельствами.

(1) Заблуждается, кто полагает, что порабощение простирается на всего человека: лучшая часть его изъята. Тела принадлежат господам и присуждены им по закону, дух же независим. Он до такой степени свободен и подвижен, что даже та темница, в которую он заключен, не может воспрепятствовать ему руководиться своим влечением, совершать великие дела и следовать в бесконечное пространство за небесными телами.

(2) Тело, таким образом, есть то, что судьба предала во власть господина. Он его покупает и продает, а та, внутренняя, часть (человеческого существа) не может быть предметом обладания. Все, что исходит от нее, свободно: ведь и мы не всё можем приказывать рабам, и эти последние не во всем обязаны нам повиноваться. Так, они не станут исполнять приказаний, направленных против государства, не станут принимать участия ни в каком преступлении.

Тело человека принадлежит миру материальных вещей, то есть эмпирическому миру, который Сенека образно назвал темницей, заимствовав эту метафору у пифагорейцев. Однако разумная душа этому миру не принадлежит, и человек может выбирать: быть свободным, следуя своей природе, или стать рабом внешнего мира. За пределами последнего открывается логос – мировой разум, управляющий всем космосом. Все люди причастны логосу, и это определяет их разумную природу. Поступая в соответствии с ней, они реализуют свою внутреннюю свободу. Поэтому с позиции наблюдателя из внешнего мира человек несвободен, но с позиции самосознания, раскрывающего разумную природу, он причастен логосу. В силу этого рабство над ним не властно ни в буквальном значении этого слова, ни в метафорическом.

(1) Есть нечто такое, чего законы не предписывают и не запрещают, – это и составляет материал для благодеяний раба. Когда делают лишь то, что обычно требуется от рабов, то выполняют долг; когда же более чем для раба необходимо, то оказывают благодеяние. Что переходит в дружественное расположение, то перестает называться службой.

(2) Есть нечто такое, что господин обязан предоставлять рабу, как то: деньги на пищу и на одежду; никто не называл этого благодеянием. Но как скоро господин с расположением отнесся к рабу, дал ему воспитание, более достойное свободного человека, преподал искусства, которым обучаются благородные люди, – это благодеяние. То же самое, в свою очередь, бывает и со стороны раба. Все, превосходящее меру обязанностей сего последнего, все, что делается им не по приказанию, а по доброй воле, все это – благодеяние, если только может называться таким же именем, кем бы ни оказывалось.

Благодеяние – это то, что оказывается не по обязанности, а по доброй воле. В отношениях между людьми всегда остается место для такого действа, так как невозможно все регламентировать законами.

(1) Раб, как то любит (утверждать) Хрисипп, есть постоянный наемник. Подобно тому как этот последний оказывает благодеяние, когда делает более того, сколько подрядился, так и среди домашних (слуг) открывается благодеяние, когда раб из расположения к своему господину преступил предел, назначенный ему судьбою, дерзнул предпринять нечто более возвышенное, такое, что могло бы служить украшением даже для человека, рожденного и при более благоприятных условиях, когда он превзошел ожидания своего господина.

(2) Справедливым ли кажется тебе не воздавать благодарности людям, на которых мы гневаемся, если они сделали менее должного, как скоро с их стороны оказано более должного и обычного? Ты хочешь знать, в каком случае не бывает благодеяния? В том, когда можно спросить: «А что же, разве он мог не пожелать (оказать этого благодеяния)?» – «Но как скоро сделано то, чего можно было не желать, то (уже самое) желание заслуживает похвалы».

(3) Благодеяние и обида взаимно противоположны. Если можно получить от господина обиду, то можно оказать ему и благодеяние. Учрежден даже особый чиновник для разбирательства обид, нанесенных рабам господами, для обуздания жестокости и страстей, а также скупости в доставлении необходимых для жизни средств. Что же? Господин ли принимает благодеяние от раба?

(4) Нет, человек от человека. Далее, сделав, что было в его власти, раб оказал благодеяние господину, – твоя воля не принимать благодеяния от раба. Но кого судьба не заставляет (порою) нуждаться даже в самых ничтожных людях?

Сенека рассматривает благодеяние как противоположность обиды, хотя без обоснования эта мысль непонятна. Дело в том, что не всякая обида затрагивает человека внутренне, в то время как благодеяние всегда исходит изнутри (из души) и не обусловлено внешним, социальным положением. Именно это имеет в виду Сенека, когда утверждает: не раб оказывает благодеяние господину, а человек человеку, а то, что из них один оказался невольником, а другой господином, есть лишь превратность судьбы.

В этих главах философ приводит многочисленные примеры нерабского поведения невольников, когда они спасали своих хозяев. Иной раз им приходилось идти на изощренную хитрость, а иной – на самопожертвование. Это не оставляет сомнений в свободном характере их благодеяний, не имеющем ничего общего с подчиненным положением.

(1) Ужели после стольких примеров остается еще сомнительным, что и господин иногда может принимать благодеяние от раба? Почему же скорее лицо умаляет подвиг, чем подвиг облагораживает лицо? Одно и то же начало и происхождение у всех: никто не бывает благороднее другого, кроме того, кто обладает более правильными и более способными к усвоению прекрасных искусств духовными дарованиями.

(2) Люди, выставляющие в атриумах изображения предков и помещающие в передней части дома длинный ряд имен, принадлежащих членам своей фамилии, соединенных между собою многочисленными гирляндами венков, бывают более известными, чем благородными. У всех один родоначальник – мир: к нему сводится, по блестящим или невзрачным ступеням, первоначальное происхождение каждого человека. Да не обольщают тебя те, которые, перечисляя своих предков, вставляют богов всюду, где недостает знатного имени.

(3) Не презирай никого, хотя бы возле него и были только имена простых и мало облагодетельствованных Фортуной людей: будут ли то вольноотпущенники, рабы или иноземного происхождения люди. Бодро воспряньте духом и вознеситесь над всем, что считается презренным: впоследствии вас ожидает великая слава!

(4) Зачем гордость делает нас до такой степени надменными, что мы почитаем недостойным принимать благодеяния от рабов и смотрим на их жребий, забыв о заслугах? Ты называешь того или другого человека рабом, ты – служитель своих страстей и глотки, раб блудницы, нет, раб, принадлежащий сообща всем блудницам!

(5) Это ты называешь его рабом? Куда это, наконец, влекут тебя слуги, одетые в пенулу воинов и убранные, во всяком случае, не в обычные наряды? Куда, спрашиваю, они несут тебя? – к дверям какого-то привратника, в сады какого-то раба, не имеющего даже определенной обязанности. И ты, для которого составляет благодеяние приветствие чужого раба, отрицаешь, чтобы твой собственный раб мог оказать тебе благодеяние? Что за противоречие в душе твоей!

(6) Одновременно ты и презираешь и почитаешь рабов. Ты являешься повелителем в пределах своего дома и бессильным, приниженным вне его; тебя настолько же презирают, насколько ты сам презираешь других. Ибо никто не унижает своего духа более того, кто несправедливо его возносит; никто не склонен к попранию других более того, кто, принимая обиды, сам научился наносить их.

Положение человека в обществе зависит от судьбы. Над ее превратностями нужно уметь возвышаться и быть благодарным другому за благодеяние независимо от того, какое положение он занимает.