Текст книги "Другая река"

Интерлюдия
ПОЛЦАРСТВА ЗА ЛЮБОВЬ…

Мэд, человек. Лето 1693 года

Солнечный луч нехотя соскользнул с подоконника на уголок ковра, спугнутый протяжным звоном колоколов на Золотой звоннице Тартоннэ. Все существование жителей эрмидэйской столицы, от рождения до смерти, было привязано к этим звукам. Колокола возвещали о наступлении рассвета и заката, полудня и полуночи, призывали к молитве, били тревожный набат, когда приближались враги. Колокола были таким же символом Эрмидэйских островов, как и знаменитые гавани, священные рощи тысячелетних нарани и алмазный жезл островных герцогов. Правоверный эрмидэец к третьему звону должен был быть уже полностью одет, побрит и преклонить колени для утренней молитвы, но то правоверный, а не Мэд Малаган, который как ни в чем не бывало валялся в кровати, чуждый положенным угрызениям совести. Он лежал, жмурился от удовольствия: во-первых, вчерашние немалые возлияния никак не сказались на здоровье, а во-вторых, девушка, крепко спавшая рядом, была прекрасна. Имени ее Мэд припомнить не смог, как ни старался, но округлая крепкая попка, которую не прикрывало одеяло, оказалась выше всяких похвал. Мордашка тоже не подкачала. Все-таки не перевелись еще на островах настоящие красотки, не всех барышень попы успели укутать с ног до головы в глухие покрывала и задурить головы уверениями в греховности плотских утех. Во всяком случае, по довольной улыбке, блуждавшей по полным губкам спящей красавицы, видно, что ночные радости пришлись ей по вкусу. Более всего Мэд переживал, что в Тартоннэ ему придется вести монашеский образ жизни, отказывая себе в самом насущном – в дамском обществе. За шестнадцать лет местные нравы могли измениться лишь в сторону торжества добродетели.

Садясь в Инисфаре на купеческую онирему, Мэд собирался сойти в Тиройе, но что-то заставило его подбросить монетку, загадав на невыразительный профиль какого-то из маргарских монархов. Серебро легло на палубу руной вниз, предрешив будущее, а затем благополучно перекочевало в кошелек капитана в оплату за проезд до Тартоннэ. Не то чтобы кто-то сильно стосковался по родине' или, упаси светлые боги, решил вернуться в лоно семьи, нет и еще раз нет, но иногда даже самый здравомыслящий человек совершает безрассудные поступки, а Мэд Малаган никогда не относил себя к таковым.

По дороге от гаваней к самой дорогой гостинице Мэд насчитал больше двух десятков храмов один другого роскошней, что неудивительно, если учесть, что церковь Вечного Круга зародилась именно на Эрмидэе, а вот то, что святилищ Старых и Новых богов почти не осталось, Малаган счел нехорошим признаком. Еще немного – и острова превратятся во второй Оньгъен.

По этому поводу он, собственно, и напился, благо плохого вина на Эрмидэях сроду не водилось, а от восхитительной кассии еще никто по утрам не умирал. Одна мысль не давала покоя Мэду Малагану. Зачем он здесь и что теперь делать? Потому что никакой определенной цели в Тартоннэ у него не имелось даже приблизительно.

Мэд не стал дожидаться, пока после четвертых колоколов явится слуга, чтобы прибрать в комнате, а заодно и убедиться, что постоялец жив, потому как в такое время нормальный человек спать уже не может в принципе. Он неторопливо оделся, долго скреб щеки, заросшие совершенно свинской щетиной, привел в порядок волосы, ограничившись простеньким орочьим хвостом на макушке. Это в Маргаре Мэд не упускал возможности довести до сведения всех и каждого посредством традиционной прически из множества тончайших косичек, что он есть сын своего народа. На всякий случай, если вдруг кто в том усомнился, глядя на его выдающийся эрмидэйский нос и эрмидэйскую же кожу с неповторимым медным оттенком. На улицах Тартоннэ Мэд Малаган не имел ни малейшего шанса выделиться, кроме как ярким маргарским платьем, орочьими татуировками на руках и прочими заморскими штучками.

Как ни жаль было будить красотку, оставлять ее наедине со своими вещами Малаган не планировал. Девица не слишком опечалилась, с благодарностью приняла положенную награду с дополнением в виде шелковых чулок немодного в Инисфаре синего цвета, которыми здесь, на островах, могла похвастаться не каждая благородная девушка. Прижимая сокровище к пышной груди, девушка выпорхнула за дверь, сияя, как новенькая золотая монета. Теперь Мэд мог быть уверен, что веселые барышни Тартоннэ не оставят его скромную персону без внимания.

Он шел по улице Манжоли и не узнавал родного города, в котором родился и вырос. Где многочисленные лавки, лавочки и лавчонки, в которых шестнадцать лет назад можно было купить любую чепуху из любой части обитаемого мира? Где цветочные гирлянды на окнах? Где канатные плясуны, танцовщицы и акробаты? Где священные глиняные кошки Турайф? Где, наконец, закутанные в оранжевые плащи жрецы и жрицы Сайлориан? И кто, скажите на милость, заставил высоких и от природы стройных эрмидэйских девушек носить эти уродливые широкие платья, закрывающие их от подбородка до кончиков пальцев на ногах и руках? И самое поразительное, что за все время Мэд не встретил ни единой вывески с алой руной «трохс», чей хитрый завиток указывал на предлагаемые услуги мага. Никакого следа хотя бы гадальщиков, продавцов амулетов или целителей.

Квартал, который во времена Мэдовой юности населяли волшебники, тоже перестал существовать. Вернее, дома продолжали стоять на том же самом месте, но жили в них совершенно другие люди. В нишах возле парадной двери теперь вместо символических фигурок стояли разнообразные Круги Вечной Жизни. И ничего более.

Ноги сами по себе принесли Мэда к уютному одноэтажному особнячку с решетками на окнах в виде кованых цветов и бабочек. В нише, где раньше спала медная змея на яшмовом яблоке, стоял уродливый деревянный Круг, даже колокольчик над входом, похожий на лепесток нарани, новые хозяева сменили на уменьшенную копию одного из златозвонных.

– Что вам здесь надобно, молодой человек? – раздраженно спросила молодая женщина в темном платье, вышедшая на порог и наткнувшаяся на замершего в растерянности Малагана.

На взгляд Мэда, лет ей было поменьше, чем ему самому, не больше двадцати пяти, но говорила она с отчетливыми старушечьими интонациями.

– Простите, монна, – ослепительно улыбнулся Мэд. – Здесь когда-то жил мой друг. Его звали Тайшейр.

– Мы живем в этом доме почти десять лет, и ни о каком Тайшейре я не слышала. Разве что он был одним из тех богомерзких колдунов, которых его светлость выгнал вон, – фыркнула девушка, осеняя себя на всякий случай круговым движением.

– Шестнадцать лет назад все было иначе, монна, – примирительно сказал Мэд. – Так вы не знаете, куда мог съехать мой друг?

– Не знаю и знать не хочу. Но на Эрмидэях вы его не найдете.

Новая хозяйка подозрительно прищурилась, отыскивая в чертах Мэда порочные следы богомерзкого чародейства, и, не найдя искомого, нырнула обратно в прохладную тишину дома, очень невежливо захлопнув дверь прямо перед носом Малагана. Что-то подобное Мэд предвидел, но в глубине души надеялся, что худшие его прогнозы не сбудутся так скоро. Благодаря вдовствующей герцогине церковь Вечного Круга на островах обретала власть и силу, как обычно начав с изгнания магов как самых опасных своих конкурентов в борьбе за умы и души людей. На нелюдей ее претензии не распространялись, но только потому, что те никогда постоянно не жили на Эрмидэях. Даже вездесущие орки. Нет, конечно, в гавани заходили тангарские суда, куда же без них, но испокон веков острова принадлежали исключительно людям, чем, с одной стороны, можно было гордиться, а с другой… можно и не гордиться. Тайшейр полагал, что Тартоннэ ничуть не стал бы менее прекрасен, если бы здесь, как в Дарже, Саффе или Инисфаре, жили иные расы, взаимно обогащая народы культурой и знаниями. Но кто станет слушать колдуна, когда вокруг на все лады твердят о исключительности и неповторимости.

Тут сложно спорить, эрмидэ на самом деле совершенно необычный народ, не похожий ни на кого – ни на южан, ни на северян. Русоволосые, светлоглазые островитяне в глубокой древности мнили себя родичами птиц из-за резких, немного птичьих черт лиц. Некоторые особо отважные умники всерьез утверждали, что эрмидэ есть прямые потомки прошлого человечества, которое мстительные боги разделили на четыре расы. Правда, весомых доводов своей правоты они никогда не приводили, да и проверить сию весьма спорную истину вряд ли представлялось возможным. На деле же островитянам в большинстве своем было совершенно наплевать, откуда заявились сюда их предки, главное, что острова были их домом. Домом обжитым, обустроенным и уютным для своих обитателей.

Мэд побродил еще немного по кварталу, надеясь отыскать хоть какие-нибудь следы пребывания прежних хозяев. Но тщетно. Даже самая безобидная из всех живших здесь чародеек, милейшая старуха Асмиль, гадавшая на рунных табличках и никогда никому не нагадавшая неприятностей, покинула свой неприметный домик навсегда. Теперь в нем жило бедное семейство, сумевшее разорить вековой сад, посаженный еще дедом Асмиль. Там росли редчайшие деревья таило, отваром из их листьев они с Тайшейром пользовали от поноса всю детвору в этой части города. Вид засохших покореженных стволов окончательно испортил Мэду настроение. Мимо заброшенного храма Сайлориан, славившегося изяществом форм и яркими, нетускневшими красками росписей – с ним были связаны самые сладчайшие воспоминания ветреной юности, – он прошел совершенно спокойно. Даже брошенный волшебниками квартал, где каждый дом был как заросшая травой могила, не вывел его из себя, а вот засохшие деревья в ныне чужом саду добили окончательно. Настолько, что больше всего Мэду захотелось прямо отсюда пойти в порт и уплыть куда глаза глядят на первом подвернувшемся судне. Лишь бы не видеть и не знать, во что превратился Тартоннэ. Нужно было срочно вернуться в гостиницу и залить свое разочарование доброй кассией или даже чем-нибудь покрепче.

Однако неприятности и не думали заканчиваться, наоборот, они перешли в форму изощренного издевательства. От намерения напиться пришлось отказаться. Возле гостиницы царило необычное оживление, и по тому, какое количество солдат в гвардейской форме торчало возле входа, Мэд сразу обо всем догадался. По его непутевую душу явился его светлость Великий герцог Эрмидэйский Инвар. Вот уж кого Малагану видеть не хотелось, по крайней мере сразу по приезде. Он надеялся, что сия чаша минует его, но тщетны надежды, когда речь идет о высоком долге и родственных чувствах.

Мэд неодобрительно отметил, что дверь его комнаты нараспашку и там полно совершенно посторонних людей. И не то чтобы ему было что прятать, но он еще питал призрачную надежду на неприкосновенность своего временного жилья. Все-таки он родной брат его светлости, и не просто родной, но и старший. Телохранители, никогда в глаза Мэда не видавшие, сделали попытку его задержать на пороге, но Инвар сделал однозначный жест.

– Привет, Инвар. Что-то ты рановато, – расцвел улыбкой Мэд.

– Привет, Мэдрран, – сухо ответил герцог. – Ждите меня снаружи, – приказал он своим здоровенным охранникам, один внешний вид которых должен был повергать простолюдинов в трепет. Он и повергал. Таких здоровенных громил Мэду видеть еще не доводилось, даже в Ан-Ридже.

Инвар выглядел одновременно злым и встревоженным. Он хмурил брови, без конца теребил рукоять кинжала, висевшего у пояса, раздраженно кривил губы, всем своим видом выражая растущее недовольство.

– Зачем ты явился? – без обиняков спросил Инвар, усаживаясь в жалобно скрипнувшее кресло. Оно было рассчитано на человека менее могучего сложения.

– Как ты любезен, милый братец. А как же родственные чувства? А братская любовь? Похоже, ты не слишком скучал, – улыбнулся грустно Мэд. – Ничего, если я постою, ваша светлость?

Они были мало похожи меж собой. Даже родственниками их можно было считать с большой натяжкой. Прямо говоря, совсем непохожи. Худой невысокий Мэд и мощный холеный Инвар.

– Я задал тебе вопрос и жду прямого и честного ответа.

– Разве я не волен более вернуться на родину, братец? Я просто хочу отдохнуть, набраться сил, повидать родню. Мое право. Я ведь не в Высокий замок заявился. Кстати, я и не собираюсь там объявляться. Такой вот прямой и честный ответ тебя устраивает?

– Вполне, – резко бросил Инвар. – Когда ты собираешься уехать?

– Еще не знаю. Я только вчера вернулся, а ты уже жаждешь моего отъезда. Стыдись, брат, – с наигранной укоризной сказал Малаган, ехидно ухмыляясь. – Как поживает наша благородная мать? Сестры?

Мужественные и, бесспорно, красивые черты брата моментально окаменели.

– Если ты ждешь радостной встречи, то я тебя разочарую, – мрачно сказал он. – Очень сомнительно, чтобы мать захотела тебя видеть.

– Я не настаиваю, – развел руками Мэд. «Не очень-то и хотелось». – Если только Дарион сама не пожелает.

– Дарион живет на Кивирине, в поместье своего мужа.

Когда Мэд в последний раз видел сестру, она собиралась выйти замуж. Сияющие серые глаза, яркие губки, роскошные темно-русые косы – слава всех женщин, урожденных Келлан, Дарион отличалась от своих сестер самым существенным, а именно добрым нравом. Она единственная из родни Мэда иногда писала письма и вообще поддерживала отношения с братом-изгоем. Именно ее Мэд хотел бы видеть в первую очередь. Но, видно, не судьба.

– Она и дети здоровы? – спросил Малаган.

– Да, волею Всевышнего.

– А мама?

– Ее здоровье в руках бога, – сказал Инвар и отвел глаза. – Она настоятельно просила не говорить о ней с тобой. Вообще.

– Хорошо.

Мэд задумался. Значит, все безнадежно. Нет, он не обижался на мать, это было совершенно бесполезно, она была из тех женщин, что способны пройти босиком по горящим углям, доказывая свою правоту. Глупо, разменяв четвертый десяток и приближаясь к пятому, надеяться, что настанет день, когда его поймут и простят.

– Сегодня я был возле дома Тайшейра. Может быть, ты знаешь, куда он уехал?

– Я не интересовался, – неохотно ответил Инвар. – Вроде бы куда-то на север.

– На Ахеи?

– Нет, вряд ли. Скоро мы наведем и там порядок. В пределах моих владений нет места колдовству. Я, собственно, и тебя хочу предупредить, что делаю исключение. Все-таки ты мне брат и мы рождены от одних родителей. Я даю тебе времени до двадцатого дня гвадера.[3]3
  См. Приложение.


[Закрыть]

– А потом?

– А потом, Мэдрран, либо отрекайся от своей проклятой силы, либо убирайся с островов.

– Н-да, братец, за эти годы ты неплохо научился отдавать приказы недрогнувшим голосом. Остается надеяться, что и править ты научился самостоятельно, а не под диктовку нашей благородной матери.

Инвар вспыхнул гневным румянцем, но сдержался. «Демоны, – подумал Мэд, – а ведь когда-то мы ложились спать в одну кровать». Инвар родился на пять лет позже Мэдррана. Между ними был еще малыш Кей, но он умер во младенчестве. По всем законам именно Мэд должен был стать Великим герцогом, а Инвар – остаться всего лишь его младшим братом. Но злой бог судьбы Файлак распорядился иначе. Мэд родился волшебником. В восемь лет это стало очевидным фактом. Маг не мог стать герцогом, и отец лишил его права первородства, наследства и титула. Это была не прихоть, а насущная необходимость, закон практически всех держав обитаемого мира, и неважно, что в одних поклонялись Старым богам, а другие приняли новую веру. Властитель не мог быть волшебником, а чародей – королем.

Так случайно герцогом стал Инвар, в котором не было и крохи магии. Инвар был наслышан о способностях своего старшего брата, преувеличивая их до невозможных размеров, и потому культивировал в себе беспокойство о будущем своей власти. Его страхи поддерживали мать и сестры. Особенно мать. Леди Китиру чудовищно оскорбил выбор старшего сына, и она прекратила с ним всякое общение много лет назад.

– Я не позволю…

– Прости, Инвар. – Мэду не хотелось ссориться. – Простите, ваша светлость, я ни в коем разе не ставлю под сомнение законность ваших прав. Хочешь вина?

Не дождавшись разрешения, Мэд налил Инвару полный бокал благородной золотисто-розовой кассии, напитка дорогого и ценимого во всем обитаемом мире не меньше, чем драгоценное саффское вино. Он не забыл, что часть виноградников на самом южном из Эрмидэйских островов – Хоно – по-прежнему формально принадлежала ему. Скорее всего, Инвар тоже об этом помнил, и потому казалось ему, что нежная влага отдает полынной горечью.

– В прошлом году урожай был не слишком хорош, – пробурчал он, без всякой охоты делая маленький глоток.

– А мне нравится, – легко откликнулся Малаган. – Я, пожалуй, слишком одичал в степи, чтоб оставаться тонким ценителем кассииских оттенков.

– Нужно было там и оставаться.

– Какой ты грубый, Инвар, – покачал головой Мэд. – Грубый и глупый.

Герцог хмуро покосился на брата, но отвечать на оскорбление не стал. Ругаться с Мэдом было занятием неблагодарным и крайне утомительным. Препираться с ним можно было до бесконечности, а сравниться в язвительности и колкости с Мэдом Инвару никогда не удавалось.

– Если ты решишь убраться, то моя благодарность будет выражена в приличной сумме. Золотом. И чем быстрее это случится, тем больше будет эта сумма.

– Я подумаю над твоим предложением, – сказал Мэд.

– Подумай.

– Хотелось бы встретиться со старыми знакомыми. Надеюсь погостить у тетушки Эффис и Тиджера. А там поглядим, – заверил брата Мэд. – Может быть, стоит заглянуть к своим старым знакомым здесь, в Тартоннэ? Или они уже меня забыли? Кстати, ни у кого не намечается праздника?

– Леди Шиллиер с мужем празднуют завтра день рождения своей старшей дочери, – проворчал нехотя Инвар.

– Как, Шил еще не овдовела?

– Не надейся.

– У Шил, кажется, имелась младшая сестра, если я не ошибаюсь.

– Скоро она выйдет замуж за наследника владетеля Агнера.

– Прекрасно. Значит, мне тоже может перепасть кусочек свадебного пирога, – мечтательно пропел Мэд, подражая эльфийскому акценту Альса.

Инвар недовольно фыркнул, он успел отвыкнуть от выходок своего непутевого братца, вполне способного покуситься на целомудрие невесты. Такое случалось и раньше, когда Мэд ухитрялся обольстить невинную девицу чуть ли не накануне свадьбы, лишая жениха долгожданной награды. Второго такого распутника, как Мэдрран, в Тартоннэ не было и не будет. Среди отцов семейств, в которых имелись девицы на выданье, вот-вот должна была начаться тихая паника.

– Не переживай, – улыбнулся Мэд. – Я давно уже поумерил свои аппетиты. Пусть добрые горожане спят спокойно. Невинность здешних красавиц пребудет в полной безопасности.

Малаган налил себе еще вина, потом еще и еще, и сделал вид, что не заметил, как Инвар уходит. Кланяться он тоже не стал. В конце концов, старшим из них двоих был именно он. Опустошив кувшин и не ощутив никакого опьянения, он разозлился неведомо на кого. А надо было на себя – за то, что решил в очередной раз испытать судьбу.

Золотистые фонарики, развешанные на всех деревьях и кустах вокруг усадьбы Хайэссов, служили приглашением на праздник. Аллею от ворот к широко раскрытым дверям дома освещали десятки факелов. Не хватало только волшебных синих огней. Если память Малагану не изменяла, то раньше эти холодные огоньки Хайэссы покупали у Тайшейрова закадычного приятеля Кайрена. Сгинули волшебники, не стало и колдовского огня.

Мэд поправил маску и присоединился к толпе гостей. Кое-кого он узнал, в основном из старшего поколения, но большинство молодых дам и их кавалеров были ему незнакомы. Юные барышни, которых он помнил детьми, давно выросли, мальчики превратились в мужчин, да и он сам изменился слишком сильно, хотя… Мэд мог поклясться, что большая половина уже оповещена о его появлении и большинство взглядов из прорезей масок и полумасок устремлены на его скромную персону. Аристократы есть аристократы, в их обществе не существует такого понятия, как тайна. Все знают все и про всех. Так было всегда, и никакая церковь не в силах изменить нравы истинных эрмидэйцев, в чьих жилах течет вино пополам с горькой морской водой.

– Как вы находите наш скромный праздник? – спросила щедро расшитая жемчугом и кружевами черная шелковая полумаска, возникшая рядом. Настолько рядом, что Мэд немного смутился.

– Великолепно, монна. Восхищению моему нет и не может быть предела.

– Лучше или хуже, чем шестнадцать лет назад? – поинтересовалась полумаска, предлагая отпить из своего бокала.

Ну конечно, кто бы сомневался, его инкогнито с легкостью раскрыто. Если оно вообще имело место быть. Мэд вздохнул, смиряясь с неизбежным поражением.

– Если речь идет о виновнице того праздника, то никакие сравнения здесь неуместны. Вы стали совершенно неотразимы, Шиллиер.

Женщина улыбнулась, красиво изогнув полные, яркие, как спелые вишни, губы. Чуть приподняла маску и… в этот миг Мэдрран ит-Гирьен ис-Келлан понял, что пропал. Пропал навсегда, потому что не влюбиться в нее было невозможно, как невозможно перестать дышать, как невозможно остановить сердце.

– У вас всегда была хорошая память… Как же мне звать вас теперь, мой принц?

– Как и прежде, прекрасная монна. Просто Мэд. Когда-то вы обращались ко мне именно так, – твердо ответил Мэд.

– Ах вот как. Значит, просто Мэд. И ничего не изменилось? – многозначительно спросила она.

– Ничего, монна.

Мэд отпил еще глоток и по старой традиции обрел право поцеловать женщину в губы, которым он с удовольствием и воспользовался. К взаимному удовольствию, кстати сказать. От Шиллиер пахло точно так же, как в тот день, когда ей самой исполнялось пятнадцать: немного жасмина, немного нарани и совсем чуть-чуть аймолайского лотоса. Мэд едва справился с желанием скользнуть губами вниз по стройной гордой шее в уютную ямку рядом с ключицей. Кто бы мог представить, что бесцветный длинноногий птенчик превратится в удивительную гибкую и волнующую красавицу.

– Наши дамы изнывают от желания уделить вам внимание. Не заставляйте же их ждать, полуночный гость, – шепнула Шиллиер ему на ухо, специально касаясь кончика мочки губами. – Смелее, просто Мэд, смелее.

Смелости Малагану было не занимать, и не только с дамами, но то, с какой прытью набросились на него прелестницы-аристократки, оказалось для него неожиданностью. Приятной, разумеется. С другой стороны, ажиотаж среди женщин привлек внимание их мужей, и кое-кто, уже искоса поглядывая на нежданного гостя, начинал подумывать о возможной дуэли в случае чего. Чего именно, они себе прекрасно могли представить. За шестнадцать прошедших лет приключения Мэда успели обрасти невероятными подробностями и превратиться в легенды. Сколько там правды и сколько вымысла, не знал никто.

Окруженный со всех сторон пышными юбками, драгоценными кружевами, драгоценностями, запахом духов и помад, поимый дорогим вином и кормимый деликатесами, Мэд вдруг почувствовал себя прежним, тем самым юным повесой, для которого весь мир вращался вокруг женских прелестей и веселых попоек. Только тот Мэд давно умер, и пепел его развеялся над Великой степью, и Мэду нынешнему вся эта чувственная суета казалась лишь милой шалостью, очаровательной прогулкой в прошлое, трогательным воспоминанием юности. То, чему более никогда не повториться. Он являл собой саму любезность и благородство, заставляя дам восхищенно вздыхать, серебристо смеяться, смущенно опускать ресницы и сожалеть лишь о том, что высокое чело их разлюбезного кавалера не венчает корона герцогов. А ведь могла бы, могла…

В полночь Шиллиер с мужем, кстати, высоким и очень симпатичным представителем семейства Эспир, представили гостям свою дочь, именинницу и виновницу торжества. В день пятнадцатилетия девушка из аристократической семьи становилась не только полностью взрослой, но и чьей-то невестой. Замуж она выйдет года через два-три, за эти годы привыкнув и к будущему супругу, и к обязанностям хозяйки дома. Девочка в цветах дома Хайэсс – серебряное шитье поверх синего и серого бархата – беспокойно взирала на веселую толпу, но Мэд сильно сомневался, чтобы дочь Шиллиер переживала за свое будущее. Женщины Хайэсс славились своей красотой, плодовитостью и умом, прежде всего умом, а посему от женихов у них отбоя не было. Мэд присмотрелся повнимательнее и заметил мальчика из семьи Саваж, ровесника именинницы, на которого был устремлен взор девочки.

– Монна Хайэсс выбрала правильно, – одобрительно шепнула на ухо Малагану одна из его спутниц, кажется, младшая из племянниц лорда Хиссуна. – Они знакомы с детства и успели свыкнуться с мыслью о супружестве. Кто знает, может быть даже, они смогут еще и полюбить… Впрочем, это совершенно неважно. Так ведь, мой… Мэд?

– Полностью с вами согласен, монна Тар. Красивая пара.

Мальчик Саваж выглядел совершенно счастливым и даже немного влюбленным. Справедливости ради, эрмидэйские аристократы редко в матримональных планах шли против сердечных склонностей своих отпрысков. Они поступали проще, с младенчества воспитывая у детей понимание долга перед семьей. Маленькие мальчики и девочки прекрасно знали, что брак и любовь совсем не одно и то же. А кто знал это лучше всех? Конечно, Мэд. Глупо, как глупо, думал он. Вернуться туда, где тебе нет места, туда, где никто тебя не ждет, вернуться просто шутки ради и вдруг полюбить ту, о которой никогда не вспоминал. Какая чушь, какая банальность, право слово. Вот теперь гляди во все глаза на самую прекрасную женщину на свете, принадлежащую перед богами и людьми другому, на ее детей, на ее праздник, на ее жизнь и не забывай себе напоминать как можно чаще, что у тебя нет ни малейшего шанса, Мэд не-верящий-в-любовь. Вернее будет теперь сказать не-веривший-в-любовь.

Мэд не отрывал глаз от Шиллиер, пока она говорила положенные обычаем слова, утверждая свою дочь в праве женщины, и объявляла о помолвке. Она сняла полумаску и теперь лучилась счастьем, как весеннее солнце. Гости выразили свою радость ликованием и без задержки перешли к вручению подарков. Девочке в подобном случае дарят украшения, кроме браслетов, а мальчику – оружие, кроме самострелов. Горка драгоценностей на серебряном подносе росла прямо на глазах, и каждый следующий подарок был дороже предыдущего. Кольца, серьги, диадемы, кулоны и колье со временем составят приданое невесты, но отныне только муж имеет право дарить ей драгоценные украшения. Мудрый обычай, и всегда супругу можно сказать, что во-о-от это миленькое колечко преподнесла троюродная бабушка на пятнадцатилетие. В качестве подарка у Мэда были серебряные серьги, купленные еще в Инисфаре. На самом деле их выбрал Яримраэн, изрядно потрепав нервы ювелиру своей эльфьей придирчивостью. Предназначались они для одной неприступной красавицы, на которую Малаган положил глаз, хрупкое изысканное творение безвестного мастера должно было решить вопрос благосклонности. Но встреча так и не состоялась, потом красотка позабылась, а сережки остались и до сегодняшнего вечера благополучно болтались на дне дорожного мешка.

– Ах, мама, смотри, какая прелесть! – восторженно пискнула девочка, вертя в руках Мэдов подарок. – Настоящие заморские!

– Ваша красота достойна самого лучшего обрамления, монна, – с поклоном заверил Малаган.

– Говорят, вы много путешествовали, лорд… э… Мэд.

Этот чуть томный тон, полный смысла и значения взгляд… Мэд с одобрением глянул на Шиллиер, мол, девчушка несомненно делает успехи.

– Поверьте, я нигде не встречал более красивой и умной девушки, чем вы, монна Флай.

– Позвольте вам не поверить, – мило улыбнулась девочка и перевела дерзкий взгляд куда-то за спину Мэда. – Как я рада вас видеть, дядюшка!

Мэду не оставалось ничего иного, как отойти в сторонку, чтобы любимый дядюшка смог запечатлеть поцелуй на лбу именинницы и водрузить поверх кос целую диадему из отборных рубинов. Одно утешало, что этот подарок будет смотреться наиболее уместно, как раз когда Флай сравняется сорок.

– Не огорчайтесь, милорд, – тихо сказала Шиллиер. – Ваша наглая лесть произвела на Флай неизгладимое впечатление. Вы так старомодно сладкоречивы, что она немного растерялась.

– Что-то я не припоминаю, чтобы вы в свое время были до такой степени понятливы.

– Сейчас в моде намеки и символы. Под пристальным взором отцов Церкви мы стали более скрытны и сдержанны в своих чувствах.

– Наверное, я слишком стар для подобных тонкостей. И здорово отстал от моды.

– С вашими талантами?! – Шиллиер округлила аккуратно подведенные глаза. Ажурный веер вспорхнул в руках, как живая птица. – Попробуйте нагнать упущенное. Я больше чем уверена, вы сумеете превзойти самых искушенных из нас.

На следующий день он прислал ей букет из белых диких роз и нежно-голубых нигелл. Без записки и каких-либо объяснений. Символы так символы. Белый – искренность, сочетание белого и голубого – воспоминания детства, дикие розы – внезапное чувство, нигелла – довольна ли ты тихим семейным счастьем? Шиллиер ответила расписным шарфом с цветущими сливовыми ветками. Держись своего слова, тем самым говорила она. Несколько дней Мэд просидел в гостинице, взаперти, как брошенный пес. Пил кассию последнего урожая, пил и думал о женщине, которую по большому счету совершенно не знал. Где-то в глубоких слоях памяти витал образ девчушки с длинными русыми косами, на которую в свое время он не обратил никакого внимания. Да и как заметить смешливого нескладного подростка, когда вокруг полным-полно цветущих красавиц, готовых на все. Ну, почти на все. Хотел ли Мэд соблазнить чужую жену? Нет. Впервые в жизни – нет.

Он сидел у окна, глядя на море крыш и на настоящее море, и мысленно говорил с Шиллиер, которая незримой тенью сидела рядом, почти физически ощущая тепло ее плеча – и запах. Жасмин, нарани и капелька лотоса. Ему достанет только видеть ее иногда, обмениваться парой ничего не значащих слов, знать, что ее жизнь безмятежна. Ему так мало нужно для счастья. Как же он, дурак, раньше не понимал того же самого Ириена, готового пожертвовать ради любви всем, и жизнь оказывалась самой малой из возможных жертв. Другое дело, чем у самого Малагана не было ничего такого, что он мог бы пожертвовать, кроме собственной никчемной жизни. А нужна ли она Шиллиер, вот в чем вопрос. Скорее всего, нет. Она никому не нужна.

От полного душевного разлада его спас Тиджер. Он появился как всегда неожиданно, но удивительно вовремя, когда Мэд уже начинал обдумывать возможность свидания с Шиллиер. Кузен Тиджер, красавец, шалопай, ровесник, достойная пара и точная копия самого Малагана, старший сын тетки Эффис, самой экстравагантной дамы островов. Вырваться из его объятий еще никому не удавалось, а потому Мэд и пытаться не стал, принимая как должное и троекратные мужские поцелуи, и дружеский удар по печени.