Текст книги "У жены под кроватью"

Глава 19

Чем же занималась все это время Липочка? А вот чем. Она сварила манную кашу и, пользуясь отсутствием свекрови, поспешила с тарелкой на балкон.

– Эй, голодающие, – игриво позвала она Романа, перевесившись через перила и заглядывая во владения Глафиры. – Ужин пришел.

Но Романа на балконе не было. Он в это время разглядывал шерстяную спину Желтухина, смачно готовящегося к трапезе. Липочка, ничего об этом не зная, встревожилась, но не слишком. «Мало ли что, – подумала она. – Он такой любопытный, может не усидел на балконе и решил поглядеть, что есть в комнате».

Когда же она явилась с кашей вторично и Романа снова не нашла, тут ей стало не по себе. Она даже вообразить не могла, что он в это самое время благополучно поглощает кашу Глафиры, сваренную на жирных сливочках.

Не обнаружив Романа и в третий раз, (он отсиживался в Глашином туалете) Липочка запаниковала. Она металась по гостиной, ругая себя за то, что не узнала номер его мобильного. Как бы неплохо было б сейчас позвонить и узнать куда он делся…

Да и куда он мог деться из Глашиной квартиры? Если бы подруга его нашла, она сразу дала бы знать. Нет, здесь что-то не то.

И вдруг Липочку осенило: а может как раз то! Именно ТО! То самое, что обычно распутная Глашка проделывает с мужиками. Уж всем известно, что у Глашки с мужиками самый короткий разговор: «Здрасте и в койку!»

Липочка вспыхнула, сердечко заныло, душа заболела, а спрашивается, с чего? С чего вдруг разволновалась? Ну окрутит Глашка Романа. Мужик-то чужой. Что ж в этом плохого? Ей-то, Липочке, что за беда? Она же любит Ивана Желтухина, мужа своего. Действительно любит, да еще как!

А вот, поди ж ты, взяло за живое. «Точно, – решила она, – Глашка случайно на балкон заглянула, а там он. Бесстыжая и давай ему глазки строить. Надо бежать! Надо им помешать!»

Но, не дождавшись свекрови, Липочка никуда бежать не могла. Будет страшный скандал если та явится к закрытой двери.

Несложно представить как бедняжка истомилась за тот короткий срок, пока Глаша и Марьванна ловили нечистую силу. Ей бы не томиться, а заглянуть на свой балкон: вмиг нашла бы Романа. Он, бедняга, там прятался уже не от Глаши, а от Липочкиной свекрови, которую никак в Марьванне не признал.

Но Липочка об этом не подозревала. Она томилась. Ох как томилась! Уж каких только мыслей ей в голову не приходило… Не пришло только одной: почему она Романа ревнует?

А мысль интересная. Будь я мужчиной, обязательно воскликнула бы: «Вот и пойми этих женщин! Что они, что собака на сене: и сама не „гам“ и другим „не дам“!» Но я, слава богу, не мужчина, а потому прекрасно понимаю почему волнуется Липочка. И вы уже поняли, думаю.

Так вот, наконец появилась свекровь. Полная бабьей мудрости, она «докладать» невестке не стала, что ходила перемывать ее косточки к ее же подружке. Умиротворенная водочкой, Марьванна молчком прошла в спальню, прилегла на кровать и (к радости бедной невестки) такой храп изобразила, какому до сих пор не научился ее сын-Ваня – мельчает народ, мельчает.

Пользуясь удачным моментом, Липочка незамедлительно проследовала к Глафире и одним разом ввергла в панику и подругу, и собственного мужа. Она с таким грозным видом ворвалась в покои Пончиковых, что Глаша ненароком струхнула. На самом деле струхнула, хотя всю жизнь в таких случаях испуганной больше прикидывалась.

Когда же Липочка закричала: «Где он? Где он?» – колени Глафиры подогнулись, и со страху бедняга едва не «вломила» их общего Ваню. За малым под кровать не указала, но в последний момент спохватилась – вот она, тренировка, неизбежно переходящая в мастерство! Спохватилась и последовала своему старому правилу никогда и ни в чем не сознаваться.

– Кто – он? – спросила Глафира и посмотрела в глаза подруги так чисто и ясно, что Липочка усомнилась, а усомнившись, смутилась и пролепетала:

– Я пошутила. Просто так зашла, повидаться.

Однако, Глаша ей не поверила и, удивившись: «Кого это Липка у меня искала?» – повела атаку. Предусмотрительно затолкав подругу в кухню (подальше от Ваниных ушей), она прошипела:

– Как же ты мною мужа своего соблазнять собиралась, если бегаешь тут с проверками даже тогда, когда он в честной командировке?

Липочка растерялась и брякнула:

– Я не мужа…

– А кого?! Кого еще ты тут можешь найти? – грозно вопросила Глафира и ведь не покривила душой, потому что кроме Вани никого никогда домой не водила.

Переполненная праведным гневом, она схватила подругу за руку и потащила ее по комнатам, приговаривая:

– Вот! Вот! Убедись! Удостоверься, что нет никого у меня!

И Липочка удостоверилась. Действительно, нет. Никого. Но где же Роман? Куда он делся? Уже, пристыженная, вернувшись домой, она спохватилась, что не заглянула под Глашину кровать! Но не идти же обратно… Под гулкие храпы свекрови Липочка рисовала себе картины одна другой страшней. В усмерть соблазненный Роман валяется под Глашкиной кроватью (ему не привыкать), а она, как последняя дура, мечется по квартире подруги с криками: «Где он? Где он?»

– Какой ужас! – вздрагивала она от собственного воображения. – Хватит! Не надо больше об этом думать! Ну их, пусть что хотят, то и делают…

Но, вопреки своему желанию, Липочка думала. Все думала и думала. И чем больше она думала, тем меньше любила Глафиру и тем нестерпимее хотела увидеть Романа. Посмотреть в его бессовестные глаза и, быть может, залепить ему парочку пощечин! Да-да! Залепить! Хорошенько залепить, так, чтобы ладонь сумасшедшим огнем горела! Зачем? Почему? С чего, вдруг? С чего?

Это мужские вопросы. Липочка по-женски чувствовала: залепить она вправе! Смоляной смерч фантазий ее поглотил всецело, заслоняя реальность, и Липочка уже не слышала простых звуков жизни: ни богатырского храпа свекрови, ни капающей из крана воды, ни скрежета на балконе и… ни чьих-то осторожных шагов. Мир исчез, остались только ее мысли, черные мысли. Наконец она не выдержала и с криком:

– Нет, я больше не могу! – помчалась к Глафире.

Но не добежала: в прихожей ее за руку поймал… Роман. Поймал и удивленно спросил:

– Куда вы?

– Надо мне, надо! – вырываясь, вскрикнула Липочка.

И сразу поняла, что уже не надо: он-то здесь.

– Вы здесь? – прошептала она и прикусила язык. Глупый язык едва не взболтнул: «Вы здесь, а не под кроватью у Глафиры?»

– Да, я здесь, – подтвердил Роман то, что было очевидно. – Но куда вы собрались?

– Я собралась… Я собралась…

Липочка растерялась. Говорить правду совсем не хотелось, а умная ложь, как назло, не шла в голову. Любая женщина знает, что надо делать в столь затруднительные минуты: лучшая защита, это нападение. И Липочка напала.

– Где вы были? – забыв про свекровь, закричала она. – Я, как дура, носилась с кашей! Туда-сюда, туда-сюда! А вас и след простыл!

– Я был на балконе, – ответил Роман.

– Ха-ха! На каком?

Он разозлился:

– То на том, то на этом. Знаете ли, я, конечно, еще далеко не старик, но уже и не мальчик, чтобы через перегородки скакать. Ладно, скакал, пока с обыском нагрянула только Глафира, но когда и вы присоединились к ней, мне стало обидно. Вам-то зачем в ее квартире обыск понадобился?

Липочка отвечать не собиралась. У нее у самой хватало вопросов.

– Вы хотите сказать, что Глаша вас не нашла? – заранее не веря ни одному его слову, спросила она.

– Надеюсь, что нет, – ответил Роман, чувствуя ее недоверие и медленно вскипая.

– Тогда где же вы были, когда я вам кашу приносила?

– Наверное, я в это время Глашину кашу ел, – чистосердечно признался Роман, чем окончательно убедил Липочку в том, что он лжец.

Поверить в то, что помешанная на стройности своей фигуры Глафира тайком от всех трескает манную кашу, Липочка не могла. Кому же тогда она ее варила? Пончикову? Но Пончиков только пьет, он давно уже не закусывает.

Когда же Роман сообщил, что съел две порции каши – вторую как раз тогда, когда с обыском нагрянула Липочка – тут уж стало ясно: он не лжет. Ему Глафира кашу и варила! А кому же еще?

– И вы будете утверждать, что между вами ничего не было? – сделала стойку она.

Роман опешил:

– В каком смысле?

– В самом прямом! Признавайтесь, вы спали с ней? Спали?

Сообразив в чем его подозревают, Роман испытал противоречивые чувства: здесь были и протест, и удивление и вопрос… В любом случае ему не хотелось, чтобы Липочка плохо про него думала. Он начал оправдываться и запутался вконец. Проще было бы сказать все как есть: Желтухин не в командировке, а у Глаши, ему она кашу и варила. Но как раз этого Роман сказать и не мог, не хотел он расстраивать Липочку. Пришлось отпираться. С непривычки он делал это неумело. Она наседала, он пасовал…

Шум поднялся ужасный; как же тут не проснуться свекрови? Так и случилось, в конце концов Марьванна выросла на пороге прихожей и грозно рявкнула:

– Молча-ать!

Липочка и Роман дернулись, как львы от хлыста дрессировщика, и застыли. «Все пропало!» – читалось в ее глазах. «Вы этого хотели?» – в злорадном отчаянии вопрошали его глаза.

А Марьванна, не тратя времени даром, чинно повела свой допрос:

– Кто таков этот хлыщ и с чем к нам пожаловал?

Пока Роман беспомощно хлопал глазами, Липочка быстро нашлась и почтительной скороговоркой доложила:

– Это, матушка, Рома, Глашин дружок. Пончиков внезапно домой вернулся, а Рома – к нам на балкон. Я гоню его обратно к Глафире, а он не идет.

Вот когда наступил момент истины – момент проверки на прочность симпатий Марьванны к Глафире. А они оказались на диво прочны: Марьванна, эта поборница нравственности и чистоты, простила Глафире блуд. И не только простила, но и взялась его покрывать.

– Да ты шо, девка, сдурела, – закричала она на невестку. – Куды-й ты парня-то гонишь? Прямо в лапы к ревнивцу! К бесноватому алкашу!

На самом деле безобиднее Пончикова трудно человека сыскать, но Липочка об этом не думала. Она растерялась.

– А что же мне, мама, Рому к себе что ли взять? – с недоумением спросила она у свекрови.

Та ее пристыдила:

– А почему бы и нет, коль ты Глаше подруга? Конечно возьмем. Нехай посидить тут, подождет, пока разберется Глафира с супружником. С нас, небось, не убудет.

– А если мой Ваня внезапно вернется? С ним это частенько бывает. Что я ему скажу?

– С Ваней я объяснюся, – отрезала Марьванна и ласково обратилась к Роману: – Пойдем, малец, медком тебя угощу. Свеженьким, вчерась откаченным. В этом году уродился медок.

Пока «свекруха» сердобольно накармливала Романа медком (к мужчинам у нее был большой пиетет), Липочка помчалась к Глафире.

– Глаша! Спасай! – с порога закричала она, в который раз загоняя под кровать мученика-Желтухина.

– Тише ты, тише, – замахала на нее руками Глафира и с прежней предусмотрительностью потащила подругу в кухню.

Там на столе стояла тарелка (уже третья), полная манной каши. Липочка остолбенела:

– Глаша, для кого это?

– Для меня, – не моргнув глазом, соврала Глафира.

– Зачем?

– У меня гастрит приключился. Доктора прописали.

– Ах вот оно что! – прозрела Липочка. – Да это и видно, бледненькая ты какая-то.

«Любой тут побледнеет, – в душе облилась слезами Глафира, – мыслимое ли дело: третий раз под кровать наш Ваня ныряет. Сегодня не дом у меня, а двор проходной».

– С чем пожаловала? – безрадостно спросила она у подруги.

Та (терять нечего) не таясь, ей все изложила.

– Так вот кто слопал мою кашу! – смекнула Глафира.

– Да, он и слопал, – подтвердила Липочка.

И Глафира сделала тот самый вывод, который Марьванна, в свою очередь, озвучить не решилась.

– Выходит, это не черти здесь топотали, – воскликнула она.

– Нет не черти, – вздохнула Липочка.

В тот же миг Глафира, мгновенно усложнив и расширив свои планы, переполнилась нетерпением.

– Зови своего Романа сюда! – закричала она, имея очень грешные мысли. – Сейчас же зови! Пусть идет!

– Как? Через дверь? – растерялась Липочка.

– Зачем через дверь? Как обычно – через балкон!

Таким образом, под давлением обстоятельств Роман вынужден был снова отправиться на Глашин балкон. Теперь уже легально: как ее полюбовник. Роль эта была ему ненавистна, но, чтобы не создавать своей покровительнице проблем, он смирился и храбро отправился штурмовать балконную перегородку. Марьванна (теперь и его подруга) не осталась стоять в стороне, а живо ему помогала и словом и делом.

– Выше, выше ножонку свою подымай. Ай, милок, – галдела она, хватая Романа за ноги и всячески ему мешая. – А теперь ниже-ниже ее заводи.

От усердия ее он несколько раз чуть не сверзся с третьего этажа. С большим риском для жизни занося ногу по совету Марьванны то ниже, то выше, он ругался в душе самыми нехорошими словами, снаружи сохраняя благонравие, столь милое старушке. В итоге он так ей полюбился, что, чуждая громогласных оценок, она в конце концов заявила:

– Повезло Глашке. Непаскудный Ромка мужик.

Оценка, по десятибальной шкале равная двадцати баллам.

Глафира, а она стояла на своем балконе и принимала Романа, радостно заржала и воскликнула:

– О, да!

– Бог даст, все у вас сладится! – пожелала Марьванна «любовникам», когда Роман наконец достиг заветной цели.

«Боже упаси!» – испугалась Липочка, пряча от свекрови потемневшие глаза. Та же, словно что-то учуяв, окатила невестку проницательным взглядом и гаркнула:

– Ну вот, дело сделано, а теперь спать!

Время и в самом деле было позднее. Женщины легли: свекровь – на кровати в спальне, невестка – на диване в гостиной. Под дивный храп Марьванны, Липочка тревожно гадала: совратит Глаша Романа или не совратит?

«Вот посмотрим сейчас какой он верный, – ревниво думала она. – Посмотрим, дотянется ли он до моего Вани (вернейшего из вернейших) или в подметки не годится ему». С этой мыслью она и заснула, а, проснувшись, с радостью увидела, что собирается уж свекровь.

– Мама, куда вы? – воскликнула Липочка, не смея поверить своему счастью.

– На кудыкину гору, а еще проще – домой.

– Так рано?

– Хватит. Уже нагостилась. Продуктов вам навезла, погуляла, пора и честь знать.

– А как же Ваня? Не дождетесь его?

Марьванна с усмешкой взглянула на невестку и лукаво ответила:

– Он в своих командировках месяцами живет. Я что же, оглашенная, его ждать? Провожай меня, провожай, пока я не передумала.

Старушка без завтрака, прихватив пустые чемоданы, понеслась домой. Так спешила, – Липочка еле за ней поспевала. На вокзале простились по-родственному. Марьванна невестку расцеловала в обе щеки и сердечно ей пожелала:

– Ну, живите с моим Ваней дружно, ладно. Во всем покоряйся ему и так много, как Глашка, смотри, не позволяй ты себе.

– Мама, как можно? – обиделась Липочка.

– Можно! Можно! – строго одернула ее свекровь. – Мое дело наставить, а дальше вы сами знаете. Кто стариков сейчас слушает…

Она махнула рукой, на том и расстались: свекровь укатила в деревню, а Липочка побрела драить офис.

Глава 20

Уже почти добравшись до офиса, Липочка вдруг поняла, что не завтракала и зверский аппетит нагуляла. Она решила зайти в кафе, что в трех шагах от фирмы Сан Саныча. Однако, несмотря на голод, удовольствия от завтрака Липочка получать не могла: мешали мысли. Из головы не шел вчерашний инцидент с Романом. Старательно скрывая от себя ревность, Липочка отчаянно ревновала, но рядила эту дурную эмоцию в благонравные одежды.

«Зря я струхнула и рассказала все Глашке, – думала она, с машинальной тщательностью пережевывая ветчину. – Свекруха все равно не раскрыла бы мой обман, ведь она так к Глаше и не зашла, а утром сразу домой отправилась. Роман вполне мог остаться у нас, а теперь он у этой распутной Глафиры. Ее хлебом не корми, дай испортить хорошего человека. Но с другой стороны, я не знала, что свекруха уедет. Она вполне могла отправиться к Глаше и рассказать про Романа…»

Липочка со вздохом сделала глоток кофе и огляделась. В кафе было немноголюдно: лишь она, парочка влюбленных тинеджеров в уголке да троица головорезов за соседним столиком. Головорезы вели себя нагло: что-то оживленно обсуждали, далеко не шептали и матерились безбожно. Голоса их гремели на весь зал, но Липочка не обращала на головорезов внимания и в смысл их беседы не вникала. Она думала о Романе.

Однако когда они вдруг перешли на шепот, Липочка, как настоящая женщина, невольно прислушалась. Видимо, голосовые связки головорезов не были созданы для шепота, потому что до ушей Липочки беспрепятственно долетела фраза:

– Короче, звони Лехе, сюда его вызывай!

Судя по всему, головорез, которому слова эти предназначались, Лехе звонить не спешил.

– А дальше что? – спросил он.

– Ну ты тормоз. Дальше встретим его за углом, повяжем, к шефу доставим и расколем.

– Расколете, как же. Тогда вы Леху не знаете.

– Ну, знаем не знаем, а против паяльника еще никто не устоял. Заговорит, куда денется. У шефа и мертвый заболтает, а ему конкретно знать надо, что там затевает Сан Саныч со своими пацанами. Короче, давай, звони.

Липочка обмерла. «Вот это да! Вот это я попала! Надо бежать! Нет, Леха все же везучий», – заключила она, мгновенно забывая и о завтраке и о Романе.

А за соседним столиком «тема на месте не стояла»: все больше разгорался спор. Тот, который, похоже, близко знал Леху, сопротивлялся и не хотел звонить. Свой отказ он разумно аргументировал:

– Я Леху вызову, а после этого его повяжут и конкретно – паяльник в задницу. Он что, дурак, не поймет кто его сдал?

– Сто пудов – поймет, да тебе-то что за забота? – прозвучало ему в ответ. – Во ты пень! Кто ж его живьем отпустит?

Услышав это, Липочка быстренько вытерла салфеткой губы, поднялась из-за стола и чинно проследовала к выходу. Чинно – лишь до дверей, а как из кафе вышла, так припустила со всех ног.

Леха, по обычаю, караулил у входа. Заметив Липочку, он удивился:

– Ну ты, Ада, даешь! Ха! Ласты ломая, спешит на работу! Да за те гроши, что тебе платят, я бы…

Договорить он не успел: Липочка подскочила к нему, схватила за руку и, утаскивая в холл офиса, прошипела:

– Дурак ты.

Это было так неожиданно, что Леха растерялся: тупо глядел на Липочку и молчал. Она же пояснила:

– Стоишь тут и не подозреваешь, что сейчас тебе будут звонить.

И действительно, в этот же миг раздался звонок.

– О! А ты откуда знаешь? – удивился Леха, извлекая из кармана мобильный.

Пока он разговаривал, Липочка стояла рядом и дергала его за рукав, пытаясь привлечь к себе внимание. Она жестами и знаками сообщала, что ему грозит опасность, но Леха ее не понял. Закончив разговор, он рассердился:

– Ну, чумовая баба, че пристала?

– Сейчас же говори, тебя вызывают? – потребовала ответа Липочка.

Он остолбенел:

– Вызывают…

– И ты пойдешь?

– Ну, пойду, – скребя в затылке, кивнул Леха и поразился: – А ты откуда знаешь?

– Не ходи! Не ходи! – закричала Липочка. – Тебя хотят заманить и пытать!

Он заржал:

– Ну ты совсем, девка, охренела. Это же Кольт звонил, кентяра мой закадычный.

Липочка в отчаянии выпалила:

– Да сидит он сейчас в кафе за углом с какими-то бугаями и рядится тебя им сдать.

– Не может быть!

– Я их разговор подслушала!

– Да-аа?

Леха еще раз поскреб в затылке, глянул на дверь кабинета Сан Саныча и приказал:

– Ты вот что, Ада, иди-ка сегодня домой.

– А как же уборка? – растерялась она.

– Завтра. Сегодня здесь жарко будет.

Он подтолкнул ее к выходу и гаркнул:

– Атас!

Все двери мгновенно распахнулись; в холл высыпали пацаны Сан Саныча.

«Все в порядке», – подумала Липочка и довольная поспешила к Роману.

* * *

А что же Роман? Что поделывал он прошлой ночью?

А вот что. Заполучив в свое распоряжение не только мужа, но и мнимого любовника подруги, Глафира обрадовалась и для начала решила показать себя с самой лучшей стороны.

– Ты голоден? – сразу спросила она.

Спросила, надо заметить, для вида, как подобает хорошей хозяйке и очень удивилась, получив ответ:

– Да.

– Тогда иди на кухню, там всякой еды полно, – поморщилась Глафира и, с опаской покосившись в сторону спальни, добавила: – Только не топай, у меня гости.

Как раз этого она могла и не говорить: Роман уже неплохо и сам разобрался что происходит в ее квартире. Пока Глафира заговаривала зубы Желтухину, Роман отправился в кухню и… съел его манную кашу. Съел из чистой мстительности, без всякого аппетита. А время на месте не стояло: дело шло к ночи. Просидев под кроватью несколько часов кряду, Желтухин нешуточно проголодался. В конце концов ему надоело слушать трели Глафиры, он осмелился бунтовать.

– Хватит! Соловья баснями не кормят! Каши давай! – потребовал Желтухин.

– Сейчас, голубок! – ответствовала Глафира.

Порхнув в кухню, она удостоверилась, что путь свободен и повела любовника «на кормеж». Увидев пустую тарелку, (кстати, уже третью) Желтухин закричал:

– Оба-на! Опять что ли стрескал? И снова я?

На этот раз Глафира смутилась:

– Ну почему, Ваня, ты. Теперь уже я.

Она заглянула в кастрюлю и с удивлением обнаружила: самое большее, что там осталось, так это одна порция.

– Что ты привязался к этой каше? – рассердилась Глафира. – Еды полно, а он заладил: каши да каши.

Не слушая ее, Желтухин саморучно наполнил тарелку, выбрал ложку побольше и с ворчаньем присел к столу. Но приступить к трапезе не успел: в самый ответственный момент по «доброй» традиции из прихожей донесся звонок. Весьма настойчивый.

– Черт возьми! – прорычал Желтухин и, не разбираясь уже кто явился, сразу понесся к себе под кровать.

А пришел… Пончиков, муж Глафиры.

Нет-нет, он не вернулся из командировки, он никуда и не уезжал. Глаша жаждала повторить «подвиг» Липочки и потому обманула Желтухина. Иначе, как загонишь его под кровать?

В общем, Пончиков вернулся домой. И пришел он в том самом состоянии, в котором и жил все последние дни – лет эдак… Короче, давно. А на этот раз все обстояло даже хуже, гораздо хуже: он неудачно упал прямо в грязь, о чем свидетельствовали буквально все детали его одежды.

– Тьфу ты, свинья! – возмутилась Глафира и, спасая свой Евроремонт, потащила супруга в ванную.

Там под холодной водой Пончиков мгновенно протрезвел (не слишком, слегка, только слегка) и испытал мучительнейшее чувство вины, о чем тут же слюняво сообщил жене, взбесившейся по непонятной причине.

– Ты где так, скотина, нажрался? – вдруг пожелала знать Глафира.

И Пончиков понес, такое понес… Андроны едут, иначе и не скажешь, чушь, форменная чепуха. Однако Глафира наблюдать как едут андроны у мужа не пожелала и, вопреки обычаю, оскорбилась. Все заверения в любви она злостно не принимала и вела себя в буквальном смысле холодно: сколько Пончиков ни просил, так кран горячей воды и не открыла, ледяной поливала беднягу. При этом, поджав губы, она демонстрировала высшей степени недовольство, что перенести муж никак не мог. Он так складно врал (как ему казалось), что пора бы уже и поверить, а, поверив, простить. В конце концов, утомившись объясняться с молчаливой Глафирой, он (на свою голову) вопросил:

– Глашка, ты че такая надутая?

И тут Глафиру прорвало.

– Ха! – закричала она, мгновенно переходя от психологического давления к физическому. – Че я такая надутая?! Брехло! Каждый день меня надуваешь и еще спрашиваешь?! Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!

Дальнейшее столь очевидно и заурядно, что нет смысла и продолжать.

Тем временем Роман, пока Глафира препиралась в ванной с мужем, сгонял в кухню и, давясь, слопал последнюю порцию Желтухинской манной каши. Слопал, разумеется, из чистой мести, мол будет знать!

После этого он залег на свой матрас и с чувством облегчения приснул, ни о чем не беспокоясь: ведь Глафира заверила, что здесь его не потревожит никто. Заверила и не солгала, хоть в мыслях и обратное держала. Но так уж вышло, что ей действительно было не до Романа, а ведь тайно она, чертовка, мечтала его совратить.

И совратила бы, думаю, но ночь случилась чрезвычайно дурная – бедняжка Глафира уж не рада была и сама, что затеялась с авантюрой. Обычно в любви Глафире везло, а тут обозлились на нее сразу все Купидоны. Поначалу все согласно ее плану шло. Отмыв Пончикова, она, не тратя времени зря, в кровать его уложила и рядом легла сама. Легла и, сразу отвернувшись, заявила, упреждая законные супружеские домогания:

– Я устала, как собака.

– А я, как кобель, – бодро сообщил Пончиков, ни о чем таком крамольном и не помышлявший.

Желтухин – невольный свидетель семейной исповеди – мысленно хихикнул у себя под кроватью. Со всей самокритичностью он констатировал, что имеет гораздо больше прав на такой диалог, поскольку действительно в конце дня устает тем самым образом, о каком наивно помянул Пончиков. Чего нельзя, кстати, сказать о самом Пончикове, который в смысле кобелирования полнейший профан – иными словами, сама чистота и святость.

Подобные мысли навели Желтухина на очень неприятные раздумья о нравственности. Бедняга начал гадать есть ли нравственность эта в природе или она всего лишь плод фантазии его классной руководительницы, Аллы Сергеевны Коровиной, поскольку в открытую о нравственности говорила только она. Гадать он начал как-то неожиданно, потому что раньше вопросами не задавался и всю жизнь был склонен думать, что нравственность – действительно плод фантазии старой девы Коровиной. Так сказать, болезнь ее, измученного половым воздержанием, ума.

Исходя из этого Желтухин до сей поры пользовался девизом: «Живи, как тебе удобно, плюй на других столько, сколько тебе позволят и не забивай мозги бесполезной нравственностью». И неплохо жил.

А тут, аскетично лежа под кроватью и глядя на цинизм распутной Глафиры, Желтухин представил себя Пончиковым и вдруг возжелал нравственности. И сразу уперся в проблему есть ли она, нравственность?

Окинув мысленным взором поступки друзей и знакомых, можно было бы сделать вывод, что если и есть, то самую малость. Следовательно, нравственность не в природе человека. Но тогда откуда берется совесть? И зачем она человека грызет?

Вопросы совести были особенно близки Желтухину, поскольку вставали они перед ним ежечасно, чтобы ни делал он. Вот и сейчас, лежа под кроватью, он подумал, что много в жизни творит зла, вспомнил о подло обманутой Липочке и закручинился. Так закручинился, что захотел вернуться из командировки немедленно и загладить вину.

Это случилось как раз в тот миг, когда Пончиков громко захрапел, а Глафира собралась лезть под кровать к Желтухину. Трепеща и испытывая слабый страх разоблачения, она жаждала навестить любовника, погрузиться в его жаркие объятия и так далее и тому подобное. Чем она хуже Липки?

Можно представить ее досаду, когда, выползший на середину спальни Желтухин вдруг заявил:

– Глаша, я домой. Верни мои вещи.

– С ума ты сошел, – прошипела Глафира. – Как я при муже вещи тебе верну? Сейчас же вернись под кровать.

– Но Пончиков спит, – не сдавался Желтухин. – Я вполне могу выйти без всяких помех.

– Нет, он не спит, – возразила Глафира и так яростно ущипнула мужа, что тот закричал раньше, чем успел проснуться:

– А-ааааа!

Криком этим Желтухина мгновенно задуло обратно, под Глашину кровать.

– Вот видишь, – прошипела Глафира, когда бедолага-Пончиков вновь захрапел. – Этот припадочный спит тревожно. Не могу я тебя отпустить.

– А что же мне делать? – пригорюнился Желтухин.

– Лежать под кроватью до самого утра.

– До утра?! – ужаснулся Желтухин. – Нет, я лучше в трусах проскользну.

– А как же Липка?

– Скажу ей, что меня опять ограбили.

– Что ж, иди, – разрешила Глафира и вновь ущипнула Пончикова.

На этот раз бедняга не просто взвыл, он сорвался с кровати и с криком «Клопы! Клопы!» забегал по комнате. Желтухин, разумеется, никуда не пошел. Он остался на своем прежнем месте, а Глафира, торжествуя, обратилась к мужу:

– Откуда у нас клопы, чудовище?

– Не знаю, – ответил Пончиков, – но меня кто-то жрет.

– Не выдумывай, – рассердилась Глафира, – ложись лучше спать.

И Пончиков лег. И почти мгновенно захрапел. А вот Желтухину не спалось. Он снова выполз из-под кровати, что пагубно сказалось на исщипанном боку Пончикова. Разъяренная Глафира на этот раз так безбожно впилась ногтями в супруга, что тот зашелся нечеловеческим криком. У Желтухина даже по коже продрал мороз. С ужасом он подумал: «Вот, горемыка, допился. Белка что ли накрыла его? Э-хе-хе, не жилец Пончиков, не жилец». Иван Семенович и не подозревал о жестоком участии Глафиры.

Но ее можно понять. Женщина тоже была в отчаянии. Она-то мечтала сочетать приятное с полезным: приятное – секс (много секса), полезное – рога подруге путем совращения ее мужа и любовника. Любовник, т. е. Роман, был для Глафиры особенно лакомым, но как тут к нему подберешься, когда невозможно сладит даже с Желтухиным. Он все время рвется домой к своей Липочке, черти ее раздери.

В общем, трудно осудить Глафиру. Учитывая ее богатые замыслы, Глафиру даже можно понять, чего нельзя сказать о Желтухине. Вот кого понять никак не могу: что он заладил: «Домой да домой!»? Занимайся тем, чем велено, раз добровольно пришел.

Но Желтухин упорно ничем не хотел заниматься, а потому ночь для Глафиры была безвозвратно потеряна. Она страдала, бедняжка, но еще сильней страдал Пончиков, который неоднократно был призван криком своим загонять под кровать мятежного Желтухина. Глафира была упряма, а потому троица эта встретила утро тем самым, чем занималась всю ночь: Иван Семенович рвался домой, Пончиков его не пускал, потому что Глаша безбожно его щипала.

Ночь была адская. Сумасшедшая ночь.

Именно благодаря этому чудесно выспался Роман – у Глафиры времени для него так и не нашлось. Впервые за последние дни Романа никто не беспокоил, он даже видел сны, а, проснувшись, спокойно проследовал в ванную. Глафира в то время в спальне скандалила с Пончиковым. Желтухин, прислушиваясь к скандалу и к ломоте во всех членах, по-прежнему лежал под кроватью и проклинал свою похотливость.

В ванной (под громкую ругань супругов) Роман умылся, причесался и, наткнувшись на бритвенный станок, даже побрился. Вполне довольный собой, он отправился в кухню, где вскипятил в чайнике воду и выпил чашечку растворимого кофе. После этого он вернулся на балкон, мурлыча под нос задорную песенку и внутренне констатируя, что жить у Глафиры совсем не опасно и даже приятно. В большой квартире и места больше и затеряться легче.

С этой мыслью Роман и перелез на балкон Желтухиных. Перелез, побродил по пустым комнатам… Липочки дома не было, Марьванны – тоже. И Романа, грубо говоря, потянуло в стойло. Да, у Глафиры спокойней, но ему почему-то захотелось к Липочке. Он решил вернуть свой матрас под кровать Желтухиных, каких бы хлопот ему это ни стоило. Полный благих намерений он ступил на балкон Пончиковых и… тут же был настигнут вездесущей Глафирой.

– Ты где был? – грудью тесня Романа к перилам, жарко выдохнула она.

От такого напора он растерялся и промямлил:

– Я ходил…

Но Глафира его не слушала.

– Никуда не ходи, – приказала она. – Мужа я на работу вытолкала, сейчас гостя выпровожу и за тебя примусь.