Текст книги "Три девушки в голубом"

Часть вторая

Картина вторая

Квартира Иры в Москве. У телефона – Мария Филипповна, мать Иры.

Мария Филипповна. Але. Это я опять. Это ты? Что же ты? Что же ты мне так долго не звонишь? А? Хорошо. Я тебе перезвоню вечером. (Торопливо.) Приходи на мои похороны. Все. Перезвоню. (Кладет трубку. Думает. Набирает номер.) Але! Я туда попала? Пригласите, пожалуйста, Кондрашкову. А когда она будет? А Еловских нет? А кого-нибудь из старых работников? Это говорит Шиллинг. А это кто говорит? Я вас первый раз слышу. Я вас не застала. Вернее, вы меня. Извините, что звоню. Мы незнакомы. Простите. Да нет, что вы! (Кладет трубку. Некоторое время сидит, сохраняя на губах улыбку. Опять набирает номер. Деловито начинает.) Слушай, не бросай трубку! Я действительно собралась уходить в больницу. Не бросай трубку. Ты в курсе, моих никого нет. Ирочка сняла дачу за двести сорок рублей, сто рублей взяла у меня, первый взнос. Теперь уж отдавать ей будет некому. Слушай, я все-таки решилась лечь. Адрес пока не знаю, как узнаю, тут же сообщу. Уж полгода не решалась, теперь кидаюсь в пропасть. Зарежут так зарежут. Ей даже выгодно, ей останется двухкомнатная квартира, она водить сюда будет… И сто рублей не надо будет отдавать. Не бросай трубку! Выслушай меня! Я все-таки решилась лечь. Ирочке нужна моя помощь, а какой из меня помощник? Павлик все время болеет, она его простужает, не докармливает. Надо докармливать ребенка, а она – нет. Я надорвалась с ними. Направление уже на руках. Ну ладно, я тебе еще из больницы перезвоню, если меня сразу не уволокут на операционный стол. И я тогда не позвоню. Если не звоню – знай, я на столе. Но постараюсь перезвонить перед операцией. Ну конечно, других готовят, кровь берут. А меня будут резать срочно. Сколько можно, я полгода тяну. Я на дачу не ездила, Ирочка не желает, не знаю, как ей даже сообщить. Телеграмму. Да, но я не знаю адреса больницы… Из больницы как пошлешь? Она иногда приезжает мыть ребенка, раз в неделю, но уже их нет две недели. Не знаю, может, умерли. Я ей здесь оставляю записочку, чтобы она звонила тебе. Но если Павлик болеет и она там болеет, тогда она еще может и неделю не приехать, ребенок у нее там весь закиснет. А она не купает. Она воды боится как огня с детства. Я попала в положение, ничего себе. Если Павлик заболел, она не приедет меня хоронить, вот это будет номер!

Открывается входная дверь, входит Ира, ведет Павлика, у которого голова в платке, поверх платка шерстяная шапочка. Ира проводит Павлика мимо Марьи Филипповны, та поворачивается к ним лицом и говорит очень отчетливо.

В общем, ты в курсе дела, приглашаю тебя на похороны. Может, ты одна будешь идти за гробом. Михаила не води, он не любит таких вещей. Меня похоронишь в темном английском костюме, висит в шкафу под марлечкой. С медалью. Туфли синие в папиросной бумаге в коробке под ним же. Блузка и все остальное лежит в коробке из-под сапог, большая розовая под туфлями. Нет, Ирочка ничего этого не знает, знать не хочет и не слушает совсем. Ну, я еще перед смертью позвоню. Деньги у меня отложены на похороны и на поминки на сберкнижке, я завещание заверю в больнице же, перед операцией. На твое имя! Имей в виду! Ну погоди, успеешь к врачу, насидишься в очереди. Я позавчера четыре часа просидела, давление мне померили, конечно повышенное. Не надо. Миша твой подождет. Сейчас лето, ну и что он одет, не запарится, не в шубе у тебя. Ну посади его! Не прерывай! Я хочу лежать на Ваганькове, там, где мама. Могила там на имя Чанцовой-Шиллинг, участок сто восемьдесят третий. Так? Ты записываешь? Запиши. Ну посади ты его на стул. Ну сходи за карандашом, я пока с ним поговорю. Миша! Дай мне его. Миша! Как ты себя чувствуешь? Не слышит. Миша! Вдень слуховой аппарат! У него аппарат, таких в Москве четыре штуки. Миша! Она догадалась, вдела ему в ухо. Але, это я, Мария! Куда же это вы собрались в такую поздноту, вы опоздаете, прием до трех, да четыре часа сидеть! Он уже ничего не соображает. Склероз. Миша, это Маша Шиллинг! Ну? Он не при здравом смысле. Не помнит. Ты к какому врачу идешь? К урологу его ведут. Заговорил. Это его живо волнует. Ты живой старик! Але! Ты живой еще! Сейчас я его рассмешу. Миша! Да, да. Миша, приходи ко мне, у меня есть водка! Не слышит опять. Слабослышащий. Але, это я. Это ты? Принесла карандаш, запиши, участок сто восемьдесят третий. Шиллинг Александра Никитична, Шиллинг Филипп Николаевич. Все. Вы к скольким идете? Ну, еще есть время. Значит, я оформляю завещание в твою пользу, а ты меня похоронишь. Нет, ты меня! (Шутливо.) Нет, ты меня! (Весело.) Я к вам вечерком забегу. Чаем напоишь? Я сегодня туда уже не пойду, завтра пойду. Один день выиграю. Полгода ждала…

Ира. Мама!

Мария Филипповна. Полгода ждала, а уж один день…

Ира. Мама, Павлик болен.

Мария Филипповна. Ну, расскажи о себе. Ты-то как справляешься…

Ира. Мама!

Мария Филипповна. Не кричи, я не глухая. Это Ира внезапно приехала. Нет, ты что! Она же сейчас уедет, как всегда. Не бросай трубку. (Ире.) Ты знаешь, что мать умирает медленной смертью? Это я ей. Ну ладно. Я забегу, если это можно так назвать. Ира будет на тебя ориентироваться. (Ире.) Это Нина Никифоровна звонит, интересуется, беспокойна. (В трубку.) Я ей говорю, что чужие люди обо мне больше, чем она, звонят. А собственная дочь… Слушай, я все никак не доберусь до главного. Как Леня? Господи. Ну, бегите, бегите, если это можно так назвать. (Кладет трубку.) Поползли.

Ира. Мама, я Павлика больного привезла.

Мария Филипповна. А ты учитываешь, что я больна? Ты учитываешь? Почему ты уже две недели не приезжаешь? В моем положении две недели слишком большой срок для жизни.

Ира. Побудь пока с ним, я сбегаю в аптеку. В булочную.

Мария Филипповна. Я ухожу в больницу, у меня направление.

Ира. Что это ты встрепенулась сейчас.

Мария Филипповна. Когда-то надо.

Ира. Ну подожди немного. Я же связана по рукам и ногам!

Мария Филипповна. Я как чувствовала. Две недели ты его не привозила купать. Ребенок весь пятнами покрыт. Если со мной что-то случится, ты об этом узнаешь по взломанной двери.

Ира. Брось, ты здоровый человек.

Мария Филипповна. А это? (Роется в сумке.) А направление? Сколько в тебе зла!

Ира. Это же на исследование.

Мария Филипповна. А ты знаешь, что у меня ищут?

Ира. Хорошо. Ну подожди пятнадцать минут, я схожу в булочную.

Мария Филипповна. Врачи уйдут!

Ира. Из больницы не уйдут! Ты в какую больницу ложишься?

Мария Филипповна. Зачем тебе знать.

Ира. Мама, ну не будь эгоисткой. Вот я привезла. Молоко козье в банке… Яйца. Суп в банке ему и тебе. Котлеты в кастрюлечке. Покорми его, уложи, он устал.

Мария Филипповна. Ты довела ребенка! Худой какой… Колготки рваные… Павлик, ты кого больше любишь, маму или бабу? Отвык совсем, отучили. Я тебе сейчас книжечку любимую почитаю… «Мэри Поппинс»… Ты привезла мою книжку «Мэри Поппинс»?

Ира. Я ее дала на время… Почитать.

Мария Филипповна. Это же не твоя книжка.

Ира. Это моя, я ее купила в городе Каменец вместе с книгой «Сто лет одиночества».

Мария Филипповна. А где же тогда «Сто лет одиночества»? Я ее давно тоже не вижу. Все раздает, еще при моей жизни! Ты слабый человек! Ты всем веришь, у всех идешь на поводу! Ты не будешь знать, где что, где твои книги, где могила твоей матери.

Ира. Ну хорошо. Что мне, Павлика с собой тащить в аптеку? Он же один не останется, будет плакать. Ладно, я его покормлю сама и уложу, он поспит, а потом уже сходим в аптеку и в булочную.

Мария Филипповна. Обнаглела совсем. (Вытирает слезы.) Я тут сижу, волнуюсь, а она даже не позвонила, ни как Павлик, ни как я. Погоди еще, будешь горько сожалеть! Я в конце концов умру-таки!

Ира. Все мы когда-нибудь умрем.

Мария Филипповна. Когда ты отдашь мне сто рублей?

Ира. Осенью, я же сказала.

Мария Филипповна. Пойди попроси у отца ребенка, он вас обязан материально поддерживать.

Ира. Он и так платит.

Мария Филипповна. Ну, тогда у этого попроси… С которым ты гуляешь.

Ира. Господи. (Плачет.)

Голос ребенка. Обнаглела совсем.

Мария Филипповна. Вот-вот, учи его. Науськивай на бабку! Усь, усь!

Ира. Павлик, мы сейчас поедим, вымоемся, поспим… Потом уедем. Будем с тобой ходить на речку и в лес. Грибы пойдем собирать.

Мария Филипповна. Мама все тратит на своих мужиков. А матери кусок конфеты не привезет.

Ира. У меня нет денег.

Мария Филипповна. А у меня нет ста рублей! А мне хорониться надо! На что?!

Ира. У тебя же на книжке есть.

Мария Филипповна. Это еще на другое.

Ира. Тебя тетя Нина обслужит.

Мария Филипповна. Да не тебе же завещать. Ты все на мужиков и на подруг истратишь, на выпивон.

Ира. Вот и хорошо. (Выходит в комнату Павлика.)

Мария Филипповна (звонит) Кондрашкову, будьте добры. А, я, очевидно, не поняла, сегодня не будет. А это опять вы! Это опять пенсионерка Шиллинг. Будьте добры, передайте завтра Кондрашковой, что тревога отменяется, я собиралась искать своих детей, они у меня потерялись. Они куда-то забрались на дачу, где нет телефона. Теперь передайте Кондрашковой, что у Шиллинг все в ажуре. Я прямо смеюсь от счастья. (Вытирает слезы.) Ну, передадите? Завтра меня уже не будет… Так что я не смогу перезвонить… Ну, будьте здоровы и благополучны. Бегу в аптеку для них, малыш прихворнул. Счастья вам и долгих лет жизни. Я так рада! Нашлись, нашлись! Они, оказывается, болели и не подавали весточек!

Входит Ира.

Они – это единственное, что у меня в жизни есть. Вы добрый человек, жалко, что мы с вами незнакомы.

Я бы вас познакомила с моей дочерью, она без пяти минут кандидат наук…

Ира. Мама!

Мария Филипповна. Она меня зовет. Иду, иду! (Кладет трубку.) Что ты орешь? Пожалуйста, иди, разгуляйся, отпускаю. Иди в свою… аптечку! Я его покормлю и уложу, мое солнышечко! Иди, развлекайся. Тебе тут звонил… где-то я записала, потом найду… Михайлов, что ли?

Ира. Никольский?

Мария Филипповна. Нет, вроде Михайлов.

Ира. Такого нет. Ты бы записывала, мама.

Мария Филипповна. Всех твоих записывать… Мало кто звонит, я думаю, я так запомню, а забываю. Представляешь, я плачу целыми ночами, мне все время кажется, что Павлика нет…

Ира. Еще чего.

Мария Филипповна. А он вот он! Детонька моя!

Ира. Еще я привезла сосисок, положила в холодильник. В пакете гречневая каша.

Мария Филипповна. А ты, ты почему не поешь с нами? Поешь! Ты бледная!

Ира. Я побежала. У нас на даче что творится, разгром. У соседей крыши нет…

Мария Филипповна. Сломалась?

Ира. Прохудилась. А тут дожди…

Мария Филипповна. Дожди… Я не выхожу почти. Вы мне все время снитесь.

Ира. Ну, я их к себе позвала жить, а тут Павлик больной, тридцать девять до сорока! Представляешь? Ну, они люди стеснительные…

Мария Филипповна. На тебе вечно все ездят. Ты их позвала к себе жить, а меня нет, меня бы лучше пригласила. Мать здесь одна…

Ира. Да, чтобы мы и летом слушали твои речи.

Мария Филипповна. А ты сама не кричи, псих!

Голос ребенка. Что такое «псих», мама?

Мария Филипповна (кричит). Псих, и все. Она псих.

Голос ребенка. Псих!

Ира. Ладно, мы не будем обедать, мы уезжаем, все.

Мария Филипповна. Вот именно что псих. Для матери ей жалко тарелку супа. Ну беги, беги, гуляй. Что я, не вижу, что тебе надо? Сейчас мы поедим, поспим, почитаем, я снова при исполнении своих обязанностей, снова запряглась… «Мэри Поппинс» куда дела? Весь дом раздала, мальчику нечего почитать. Да как тебя назвать после этого?

Ира быстро уходит.

У бабушки пузико болит, ноет… Ноет… То ли грыжа… То ли что.

Картина третья

Веранда Иры. Пусто. Гремит ключ в замке. Входит Фёдоровна, включает свет. За ней осторожно, с узлами и раскладушками, входят все дачники – Светлана, Татьяна, мальчики, в конце, в дверном проеме, как в раме, величественно встает Леокадия с зонтиком. Все выглядят очень помятыми. Мальчики тут же убегают.

Фёдоровна. Ну вот, на мой риск, я вам открываю, пока переночуете, там дальше будет видно, а то друг у друга на головах… Я тоже одну ночку отдохну. Она приедет не раньше завтрева к вечеру, она рано не соберется ехать. И Павлик еще кашляет, может, она его к врачу сводит, собиралась сводить. Это еще один день. Сутки прочь.

Светлана. Мы как беженцы.

Татьяна. Черт его знает, как партизаны.

Фёдоровна. Ну, в то помещение-то будете заходить? Тут заперто.

Светлана. Не знаю… Может быть.

Фёдоровна. Ключа у меня нет.

Светлана. Тогда не надо. Вскрывать не будем. Ребята лягут на тахте… Мне на дежурство… Ты где?

Татьяна. Нет, мы с Антошей ляжем на раскладушках… А то Макся номера вытворяет… Щиплет Антошу. Пусть один теперь спит.

Светлана. Ты что, ни одной ночи не спишь? Все караулишь? Надо спать. А то ты на людей кидаешься уже.

Татьяна. Антоша кричит.

Светлана. Оставь! Раньше вообще детей запирали на целый день одних. Мать на работу, а я целый день с кошкой. И выросла.

Татьяна. И ничего хорошего не вынесла.

Светлана. Я же говорю, ты на людей бросаешься.

Между тем они разбирают вещи. Посадили Леокадию.

Фёдоровна. Вы пока поживите, а когда Ирочка приедет, я отправлюсь в Москву панихиду заказывать по маме. Скоро годовщина. Заночую у брата на Дорогомиловской, а вы у меня. День да ночь уже прибыль. Брат хотел приехать, поставить туалет, теперь опоздал. Вон какой домина стоит!

Светлана. А по-моему, Ира долго не приедет. Я чувствую. Здесь ему было не развернуться. Он и так и так.

Фёдоровна. Какой он ей туалет построил! За одно это можно положиться на человека.

Татьяна хихикает.

А она на него все волком смотрит. У нее в Москве свой мальчик, хороший человек, кандидат. Она мне сказывала.

Татьяна. А зато у нас теперь сортир.

Фёдоровна. За красивые глаза.

Светлана. У нее красивые? Если ее в бане помыть, может, и будут красивые.

Татьяна. Большие такие, как буркалы.

Светлана. Ты заметила, она никогда не смеется?

Фёдоровна. А над чем ей смеяться?

Светлана. А в кино?

Татьяна. Она не смеется, у нее зуба нет. У меня когда зуб сломался, тоже поневоле не смеялась. В крайнем случае рукавом закрывалась. (Показывает.)

Светлана. А нам над чем смеяться? А мы смеемся.

Фёдоровна. Он мужчина видный. Где-то плотника нашел! Я вот за нашим Володей-плотником полгода ходила. (Она говорит «по́лгода», с ударением на первом слоге.) Ему все некогда, он все меня за вином посылал да отнекивался. Полгода ходила, чтобы он мне столбы для забора обтесал да врыл. Тридцать пять столбов по пяти рублей, это с вином будет двести! А Вадим приехал, носки у него, вижу, протоптались, купила ему две пары. Она ему ничего не купит, подсылает к матери щеголять дырами. Я его увижу, прямо плачу. Он роется: где его велосипед. Да почему ржавый. А как не быть ржавому, он под домом уже пять лет лежит! Я прямо плачу, ухожу от него. Такой требовательный, все требует. А он ведущий конструктор. А она инспектор, что ли. Чумазая, как уголек. У них вся родня такая. Жуковые. (Она произносит «Жуковые», с ударением на «ы».) А они «Жигули» покупают, ездить на свой дачный участок, халупу построили. Они ко мне не ездят, потому что Вадим на ней за две недели женился. У него была хорошая девушка, три года с ней гулял, так нет, женился на этой. Казанская, спрашиваю, – нет, рязанская. Вадим и так считает, что дом его, и вытягивает из меня все. А страховка? А ремонт? Покраска? А содержание жизни? А я им не скажу, что туалет у меня теперь есть. А они сами догадаются. Вадим увидит туалет, накажет дешевле чем за триста двадцать… нет, за триста пятьдесят не сдавать. Ульи к себе пущу. Отдыхающих на койки. Э-э, милые…

Светлана. Да, туалет за три дня организовал. Это же надо, мужчина!

Татьяна. Да ну, шибздик, наверное.

Светлана. А! А ко мне ходит соседка Шура, придет и говорит: «Светланочка, познакомь с каким-нибудь мужиком, мне все равно». С больными ее познакомь. У нее муж и сын трех лет погибли в такси, а она жива.

Татьяна. Правда, познакомь! А то у меня Валера вон давно от водки чуть не атрофировался. А на что мне его трофеи!

Светлана. Слушай, что это твой Антон все перед Максимом хвастается: через каждое слово все «папка» да «папка». Папа придет да папа сделает. Намекни ему, все-таки уже большой, поймет, Максиму же больно.

Татьяна (потягивается). Эх, что-то наш папка давно, правда, не приезжал, Антон соскучился! Надо нам съездить домой, побаниться…

Фёдоровна (подняв палец). О, слышите? Эта опять котов к себе привела. Всю ночь по чердаку топали.

Татьяна. А я думаю, кто это вверх дном все переворачивает.

Фёдоровна. К ней ходят, к Эльке. Уже забыла она своего котеночка-то. Из клубники по семь котов выглядывает. Не люблю я… Не люблю я ни женский пол, ни мужской, ни кошачий таких людей-кобелей.

Картина четвертая

Кухня в доме Николая Ивановича. Ира в халате, Николай Иванович в махровом халате сидят за столом.

Николай Иванович. Вот, ешь. Хочешь ананасы в их собственном соку? Что еще. Кофе «Нестле» в гранулах растворимый. В доме ничего нет. Ах я! Давай я тебе бутерброд с икоркой намажу? (Мажет.)

Ира. Павлик давно икры не ел.

Николай Иванович. Я дам с собой банку. Портвейну хочешь? Я наливаю. Португальский. Чай настоящий, жасминовый. Есть ароматизированный розой. Ну ты подумай, в доме продуктов нет. Даже яиц нет. Хорошо, что ты хлеб догадалась захватить.

Ира. А я пошла как будто в булочную. Ну, зашла в булочную. Я тебе из автомата звонила.

Николай Иванович. Как ты себя чувствуешь? А? Как голова?

Ира. Я уже забыла, что у меня есть голова.

Николай Иванович, довольный, хохочет.

Это ее халат?

Николай Иванович кивает.

Там в ванной ее шапочка купальная.

Николай Иванович. У нее их три.

Ира. Духи… Я подушилась. Маникюрный набор. Все чистенькое, сияет.

Николай Иванович. Давай еще бутерброд. Или два. Пей. Это моя теща все вылизывает. «Я, Николай, буду на даче всю неделю, а уж в пятницу, извините, наеду в город». Предупреждает. Ей тоже неохота нарываться.

Ира. Поняла.

Николай Иванович. Вот в тот вечер, когда мы с тобой гуляли до трех часов, ты сказала мне: «Возьми меня под той елочкой». Я никогда не забуду эти твои слова. Я твоя собака. Ав, ав! Теще нечего было убирать в эту пятницу. Я каждый день, как ненормальный, мчался на дачу. Разве что пыль смахнула. Она, по-моему, что-то заподозрила. Или что здесь очередная баба за собой убрала, или что у меня есть кто-то в Романовке. Ав! Ну погладь меня!

Ира. Сколько времени?

Николай Иванович. Всего три только. Через пять часов я вылетаю в очередную командировку, будет мне там что вспомнить. (Потягивается.) На неделю.

Ира. Я бегу домой.

Николай Иванович. Что ты! Сейчас мы покушаем и пойдем еще отдохнем! Что ты!

Ира. Ты с ума сошел? Я и так с восьми вечера убежала из дому. Но мама уже привыкла. Я раньше убегала вообще на три дня… на четыре… Лет в пятнадцать. Она сейчас, наверно, цепочку накинула, чтобы знать, во сколько я приду. Завтра обзвонит всех своих подруг и сообщит о моих похождениях. Они меня очень любят.

Николай Иванович. Нет, моя теща терпимая. Все терпит. С тех пор как я от них уходил – а было такое! – она у меня вне подозрений. Ничего не подозревает. Я же на них теперь не женат. Я уходил, пробовал начать новую жизнь с одной женщиной… Даже построил двухкомнатный кооператив. Но ко мне приходит моя Алена, моя дочка, и говорит: «Папа, мы без тебя не можем жить». Она у меня на первом плане. Ей пятнадцать лет. Со временем там будет квартира дочери. Все пригодилось. Показать тебе ее фотографию?

Ира. Не надо.

Николай Иванович. Так вон же она висит! Ты на нее смотришь! (Довольный, хохочет.) У меня везде она висит.

Ира. Мама начала выводить меня на чистую воду с пятнадцати лет.

Николай Иванович. Ты, видно, была хороша! Алене моей сейчас пятнадцать лет. Грудочки, попочка! Повезет тому мужику…

Ира. Как раз в это время я начала убегать из дому. По вокзалам ночевала, на междугородной, только чтобы домой не ходить. Как она меня всячески оскорбляла!

Николай Иванович. Бедная! Пойдем, моя девочка, я тебя пожалею… Ты у меня переночуешь. Как же, ай-ай-ай, на вокзале! Не знал я тебя тогда. А у меня, правда, квартира была одна комната да Аленка маленькая. Не до того было. Ну, пойдем.

Ира. На вокзалах ночью иногда и сесть негде. Зимой холодно. Все сидят, замерзают. Как это люди в такой холод сидят. Да еще дети сидят, спят. Бледные такие дети. Как их жалко, детей! Всех бы взрослых этих убила.

Николай Иванович. Приставали к тебе, я чувствую.

Ира. А?

Николай Иванович. Старички-то привязывались?

Ира. А потом я пришла домой утром и говорю: «Вот теперь радуйся, я женщина». А она жарила картошку. Говорит: «А я давно это знала». И заплакала.

Николай Иванович. А кто он был? Расскажи поподробней. Вообще, как это происходило.

Ира. А… я его не помню. Это я просто так, назло матери. Проснулась на каком-то матрасе, встала и ушла.

Николай Иванович. Бедная! Пей все! Пей до дна! Нет, до дна… Вот теперь хорошо.

Ира. Мать моя от злости заплакала прямо в картошку, а я стояла и смеялась.

Николай Иванович. Что-то я никогда не видел, как ты смеешься. Улыбнись!

Ира. Не хочется.

Николай Иванович. Расскажи о своих впечатлениях.

Ира. Сказала же, не помню. Отстань.

Николай Иванович. Нет! Не так! Я твоя собака! Ррррр! Укушу! Однажды я тоже вот, как ты, запил в порту Находка. У одной женщины старой, у Любки. У меня в портмоне было двадцать пять рублей, это я точно помню. А она была старая такая. Наутро встаю: Любка, где моя четвертная? А она говорит: иди, пока цел. А мне так плохо было. Я шел по улице, плакал, дошел до телефона-автомата, вызвал себе «скорую помощь». Приехала милиция. Я когда милиционеру предъявил свой партийный билет со взносами, больше ничего не было, он буквально не поверил своим глазам. У меня тогда три книги вышло… Вроде брошюр. Обобщение передового опыта, все такое. Он просто за голову схватился. Мы, говорит, вас двадцать суток ищем. Семья ваша розыск объявила.

Ира. Я поехала. Хватит, ладно. Развлеклась. Дома Павлик, мать больная потащится открывать… Она больная, причем отказывается ложиться на обследование.

Николай Иванович. Нет, я тебя так не отпускаю. Во-первых, ты устала. Мы пойдем поспим. И мама твоя уснет, не выдержит. Утро вечера мудренее, я тебя и так подниму в семь часов, подкину, а потом на аэродром. Все в один заход. Надо экономить время, его не так много осталось!

Ира. Слушай, ты приедешь, давай пойдем с нами в лес за грибами!

Николай Иванович. Это у меня теща специалистка, а я не большой любитель, мне грибы нельзя.

Ира. А мы любим с Павликом. Рано утром, кругом роса… Туман. Часа в четыре. Красиво.

Николай Иванович. Слушай, ну как тебе ваш новый туалет? Подошло? Терпимо? Апробировала уже?

Ира. Ну, все просто обалдели.

Николай Иванович (довольный, хохочет; озабоченно). Я специально замок туда велел врезать. Замок простой, типа щеколды, чтобы Павлик не опростоволосился. Ключ не давай никому.

Ира. А мы вообще не запираем.

Николай Иванович. А вот это зря. Изгадят! В Германии знаешь какие туалеты? Все сияет! Можно сесть и сидеть! Висит вышитая сумка для газет.

Ира. Там Фёдоровна распоряжается, она уже в Зеленоград ездила, себе сиденье купила.

Николай Иванович. Нет, ты тоже в вопросе замка займи принципиальную, я считаю, позицию! Жалко ведь! Они-то тебя не пускали!

Ира. Да у них развалюха такая, ступить нельзя, страшно.

Николай Иванович (сильно взволновался). Запомни, это мой подарок персонально для тебя!

Ира. Каждый день вспоминаю, и не раз!

Николай Иванович. Да, чтобы не забыть. Какие еще бытовые проблемы? В частной жизни?

Ира. Вроде никаких. Камеру ты им отдал с покрышкой. Уборную мне построил. Все! А! Слушай, ты не мог бы им помочь крышу покрыть, а то дом у них рушится.

Николай Иванович. Это не обещаю. (Весело.) Вот когда это будет твое! А общее я им буду покрывать? Они же захватят себе, и опять ты окажешься ни при чем. Так-то! Вот когда они все это разрушат окончательно… Ты у них купишь за половину цены. Это я тебе помогу с документами. Дача в таком шикарном месте.

Ира. Это надо еще, чтобы бабушка Вера умерла. А ей всего семьдесят четыре года.

Николай Иванович. Ничего, умрет ваша бабушка Вера. И то будет, что нас не будет, как говорил мой папаша, и в отношении него это сбылось. И в отношении матери. И я остался один.

Ира. Ладно, я поехала. Ты неожиданно оказался хороший мужик. (Целует ему руку.)

Николай Иванович. Ну-ну. Ну-ну.

Ира. Будь здоров. А я поехала. Ты куда уезжаешь?

Николай Иванович (быстро). В командировку.

Ира. Не смею задерживать.

Николай Иванович (хватает Иру за руку). Ну, Иронька, ну, ангеленок! Останься еще минут на двести! Я за тобой буду скучать! Бабочка ночная! По вокзалам, моя бедная! Пятнадцать лет, как Алена! Я теперь буду тебя звать «ночная бабочка». Ну останься! А я тебя довезу в семь утра.

Ира. Нет, довези меня сейчас. У меня денег нет на такси! Как ты думаешь.

Николай Иванович. Я тебя довезу! И подам тебе звуковой сигнал! И опоздаю на самолет! И еще один день жизни мы проведем с тобой. Моя ночная бабочка-птица. Я тебе позвоню с аэродрома, ты приедешь, я оплачиваю такси, мы поедем с тобой в сауну, потом в ресторан за город. Хочешь?

Ира. Не-ет. Мне завтра надо стирать, мама не стирает. Надо в магазин. Продукты на неделю. Мама будет утром кричать, эх!

Николай Иванович. Нет, у меня теща… Я от них не завишу. У меня паспорт с разводом. Ты чуешь это?

Ира. Ну отвези меня сейчас.

Николай Иванович. Мы же до-го-во-ри-лись, Ирочка! В семь ноль-ноль! А теперь давай спать! Ты устала? Ты устала?

Ира. Хорошо, что у тебя есть машина.

Николай Иванович (очень серьезно). Менять надо машину. Менять! Ты это понимаешь? И-ра!

Ира. Пойми об этом!

Николай Иванович. В каком смысле?

Ира. У меня был один приятель. Подчеркиваю – был. Мы встречались с ним раз в неделю по пятницам. У меня у него был установленный день недели. Я звонила, он говорил: как обычно. Или говорил: извини, сегодня нет. Созвонимся на будущей неделе. То есть опять-таки я ему должна позвонить. Он имел одно преимущество, очень удобно жил, рядом с метро. Но каждый раз я опаздывала на метро. А мне на такси не заработать! Сначала я стеснялась у него попросить, потом плюнула. А что делать? Попросила. И все само собой установилось, моя цена равна цене такси. Я – такси! Но вскоре это как-то увяло. То ли у него таких денег не было, то ли мне надоело проявлять инициативу. Я сегодня, глупость какая, все время думала: от него на такси пять рублей!

Николай Иванович. А от него больше было? Я ревную.

Ира. Всё. Поехала.

Николай Иванович. Я бы тебе дал пять рублей даже не подумав, я бы тебя проводил, усадил на такси, проводил бы на такси и уехал на нем же! Так надо поступать. Я всегда такой, всегда, никто из женщин не жалуется.

Ира. Моя подруга говорила: ей муж ноги целует.

Николай Иванович. Немедленно дай ногу.

Ира. Еще чего. Ты не муж.

Николай Иванович. Жена моя! Женушка! Ты меня любишь?

Ира. Я Павлика люблю.

Николай Иванович. Это ваше право, женщин.

Ира. Любить ребенка – для женщины самое главное. Ребенок для женщины – это всё. И семья, и любовь. Всё тут.

Николай Иванович. Твоего Павлика будет любить его девочка со временем. А ты должна любить мужчину! Мужчина – вот должно быть твое хобби! Ты – ночная бабочка-птица!

Ира. Ну поехали. Мне уже пора, мне надо хоть немного поспать. Мама утром совсем не дает выспаться, посылает Павлика: похлопай маму по головке, чтобы она много не спала! Он меня один раз и ударил ложкой по голове…

Николай Иванович. Так давай лучше здесь поспим! И я тебя завезу по дороге!

Ира. Я пойду пешком.

Николай Иванович. Конечно, тебе пора кончать с этим положением. На такси всегда должно хватать. Если пока нет своего транспорта. Надо глядеть шире и выше! Дальше своего носа! Слушай, давай я тобой займусь. Давай-ка я заберу тебя к нам в систему. Со знанием языков, это будут надбавки. Нинка моя, уж на что референт, и то уже два раза ездила в Чехословакию.

Ира. С вами?

Николай Иванович. Ты что, взялась меня ревновать? На это у меня есть уже моя незаконная жена. Не ревнуй, птица моя. Я и так тебя люблю. У меня же тоже в жизни должна быть радость.

Ира. Голова болит.

Николай Иванович. Вылечим, вылечим, вылечим! Сейчас вылечим! Поднимайся, мама, ну!

Ира. Ладно, я поеду. Давай пять рублей.

Николай Иванович. Шесть! Дам шесть! Не расставайся! Радость моя единственная! Поверишь, у меня в жизни что происходит. Выкручиваюсь, как та ворона на колу. Жена мне лапшу на уши вешает уже года три. Алена курит, на даче уже девки местные ее караулили избить, она кому-то там приглянулась, мы еле пресекли. Того гляди… (Задумывается.)

Ира. Голова раскалывается.

Николай Иванович. Моя ночная бабочка-птица! У тебя должны быть бриллианты, машина, кооператив без матери, ты только посмотри на себя, на кого ты похожа! Ты же королева красоты! Ты должна сменить все то, что на тебе, и все то, что под этим. У тебя золото должно быть, платина! (С восторгом.) Ох и стервы такие бабы! (Смеется, крутит головой.)

Ира. Я не отпускаю тебя в командировку. Я вообще не отпускаю тебя…

Уходят вместе.

Голос ребенка. Мама, звездочки как мелькают. То крошечные, то большие. Мама, давай я тебе расскажу сказочку. В больницу прилетела луна, лечить зубик. Он сломался, и он качается, и ей вставили зубик. Она влетела в окно и сказала мне на ушко что-то такое. Она говорит, что в небе птицы летают красивые – воробьи, вороны, дятелы, грачи. И она говорит, что она очень быстро летает, быстрее птиц. А хвост у нее такой маленький. И она очень быстро бегает, летает и бегает. И немножечко она ползает. И она может ножницы брать, у нее руки есть, только она их опустила.