Текст книги "Варварское нашествие на Европу. Германский натиск"

Сказанного выше достаточно, чтобы убедиться, что среди последствий столкновения германцев и римлян перемены и эволюция преобладали над разрушениями. Раннее средневековье не сводится к замещению поверженной римской цивилизации торжествующей германской. Ни одно варварское королевство, – кроме, быть может, государства вандалов, – не знало диктатуры некоего Herrenvolk (господствующего народа) над массами, полностью лишенными всех прав. Повсюду имел место компромисс, более или менее законченный синтез различных элементов и создание новой цивилизации, отличавшейся от цивилизаций поздней Античности и независимой Германии. Ее можно ставить ниже классической цивилизации, но никто не вправе отрицать ее самобытности, провозглашая ее простым «декадансом», продлившимся некоторое время, или придатком к истории германских культур.

Наиболее ярко этот феномен проявляется в двух государствах, которые одни смогли просуществовать достаточно долго – меровингской Галлии и вестготской Испании. Остготы не смогли довершить синтез с римским миром, подготовленный Теодорихом, а государство лангобардов начало свою историю слишком поздно, чтобы напрямую принять наследство поздней Римской империи. Посмотрим, как протекал этот процесс, на примере археологических и ономастических материалов, связанных с Галлией.

Яркий пример дает нам изучение захоронений. Между концом римской эпохи – скажем, началом V в. – и триумфом Меровингов – скажем, серединой VI в. – облик могил изменяется радикальным образом. Вместо небольших и достаточно бессистемных кладбищ, сочетающих ингумацию с кремацией и едва поддающихся обнаружению, мы видим эффектную форму огромных «упорядоченных кладбищ» (Reihengraber), которые быстро вводятся в практику и безраздельно господствуют вплоть до каролингской эпохи. Немногие изменения археологического облика являют себя взору историка более очевидным образом.

«Упорядоченные кладбища»[172]172
  Прекрасно охарактеризованные в Werner. Zur Entstehung [N311].


[Закрыть] демонстрируют следующие особенности: а) могилы, образующие рвы, гробы из плоских камней или, позднее, монолитные трапециевидные саркофаги; б) достаточно частое присутствие погребальных приношений, нередко помещенных в сосуды; в) тела погребены полностью одетыми, женщины – с украшениями, мужчины – с оружием (по крайней мере, вначале); г) ориентация с востока (ноги) на запад (голова). Чаще всего внешние знаки отсутствуют (существует несколько деревянных столбов или дощатых рам; каменные стелы, очень редкие, встречаются главным образом у слоев, сохраняющих глубокий отпечаток римской цивилизации). До VII в. эти кладбища обычно расположены в открытом поле, без непосредственной связи с местом отправления культа и в удалении от деревень. Количество захоронений вырастает от нескольких дюжин до нескольких тысяч. Когда речь идет о захоронениях в саркофагах – каменные ящики обходились недешево, – часты случаи повторного использования. Естественно, эту картину расцвечивают бросающиеся в глаза местные оттенки, зависящие от доступных материалов (гробы из плоских камней преобладают в Рейнской области, монолитные ящики – в районах, богатых известняком, гипсовые корыта – в парижском регионе), но они не отменяют впечатления единой цивилизации.

Этот новый археологический облик нельзя объяснить только фактом сокрушительного вторжения франков. Никто не дерзнул бы теперь заявлять, что все эти кладбища принадлежат исключительно завоевателям. Они относятся ко всему обществу, которое уже не является ни германским, ни римским, а скорее меровингским. С точки зрения происхождения в этом типе захоронений, по сути, нет ничего германского: германцы не практиковали его до переправы через Рейн. Одна из его самых характерных черт – каменные саркофаги – выглядит римской: свободные германцы не обрабатывали камень и употребляли исключительно деревянные гробы, тогда как у римлян каменные гробы в отдельных местах были в ходу всегда, а при Поздней Римской империи использовались снова и снова. Другая – хотя и с меньшей уверенностью – кажется германской: это обычай погребения мужчин вместе с оружием. Он засвидетельствован Тацитом у независимых германцев, и для периода до V в. мы располагаем несколькими его археологическими примерами, по правде говоря малочисленными, за Рейном (но некоторые галлы, восстававшие против римского влияния, также практиковали его с эпохи Хальштатта). Наконец, последнее слагаемое, ориентация лицом на восток, по-видимому, порождено, хотя это и отрицается,[173]173
  Особенно Salin. Civilisation mérovingienne [N 308]. T. II. P. 189–192.


[Закрыть] атмосферой, навеянной восточными религиями и христианством.

Все вместе эти элементы могли встретиться, дав жизнь некоему синтезу, только где-то к западу от Рейна, на древней территории Империи. Следуя за И. Вернером, мы обычно предполагаем, что это случилось на севере Галлии в эпоху, когда германские переселенцы и наемники на службе у Рима проживали среди масс, остававшихся римскими, но обнищавших и страдавших рецидивами кельтского самосознания. Некоторые кладбища IV в. в Намюруа, Артуа, Пикардии, Шампани, Верхней Нормандии и Орлеане, по-видимому, как раз и отражают искомый переход, так как уже демонстрируют упорядоченность кладбищ и погребальную утварь смешанного характера. После создания государства Меровингов этот тип кладбищ распространился по всему северу Галлии (кроме Арморики) и – без использования саркофагов – по франкским протекторатам за Рейном (Алеманния, Тюрингия), и даже по некоторым регионам, избежавшим контроля франков, вроде Вестфалии; кроме того, он переправился в южную Англию. Так, между Луарой и Эльбой родилась новая форма, независимая от лингвистических и политических границ. Завоевание повинно в этом только в той мере, в какой оно привело в соприкосновение сначала разнородные элементы, необходимые для этого синтеза, а затем различные регионы этого географического пространства.

Понятно, что следует отказаться от использования «упорядоченных кладбищ» в качестве признака германского населения. Можно ли опираться на какие-то указания второстепенного значения? Вероятно, нужно приписывать настоящим германцам (франкам, но также, может быть, и саксам) редкие захоронения с кремацией, встречающиеся на «упорядоченных кладбищах». Речь идет о противном христианству ритуале, очень быстро отвергнутом, который, должно быть, практиковался только новоприбывшими; однако эта ниточка очень скоро обрывается: 4 могилы в южной Голландии, 5 в Рейнской области, 3 в Бельгии и 4 во Франции! Захоронения с оружием не настолько убедительны, по крайней мере, после 500 г. (раньше этой даты их, пожалуй, не наберется и дюжины): ношение оружия является скорее признаком нестабильности и богатства, чем принадлежности к германцам; кроме того, это в немалой степени было вопросом моды. Из меровингской Галлии обычай ингумации с оружием, как и использование «упорядоченных кладбищ», распространяется по всей Германии.

Только что установленное в связи с могилами можно показать и в отношении украшений и керамики, но отведя при этом чуть большую роль местным традициям Галлии.

В III в. в галло-римском прикладном искусстве произошел возврат к кельтскому прошлому: «пламенеющий» декор некоторых бронзовых предметов, использование материалов ярких цветов, стилизация человеческих и животных изображений. В то же время в декоративном отношении некоторые элементы одеяния, вроде фибулы, закреплявшей плащ на плече, или поясной пряжки, по всей Империи претерпели значительную эволюцию, вовсе несоразмерно своему утилитарному значению.[174]174
  См., например, Heurgon. Trésor de Tunus [N 432].


[Закрыть] Вновь проявилось все то, что ослабило греко-римский классицизм. Варвары принесли из евразийской степи дополнительные элементы (о которых мы вновь вспомним на стр. 251), однако эта тенденция наметилась еще до их вторжений.[175]175
  Мы заимствуем часть этих наблюдений у R. Lantier // Journal des Savants, 1962. P. 98–99. Ср. также R. Mac Mullen. The Celtic Renaissance // Historia, XIV, 1965. P. 93–104.


[Закрыть]

К тому же в меровингскую эпоху признание получила новая керамика, сильно уступавшая продукции Западной Империи; она отличалась черной, серой или беловатой, достаточно грубой массой, круговой декор состоял из крестов или шевронов, расположенных в гнездах обтекаемой формы. Отчасти ее истоки, безусловно, обнаруживаются в традициях независимой Германии, но начиная с эпохи Ла Тена примитивные гончарные изделия Галлии никогда полностью не отказывались от этого кругового узора, пережившего явное возрождение в больших цехах Аргонна после IV в.

В ономастической области период после завоеваний характеризуется двумя фактами – почти полным обновлением антропонимики и менее глубокими, но все же впечатляющими изменениями в топонимии.

Антропонимическая система Западной Империи, основанная на tria nomina (трех именах) римского гражданина, умерла задолго до потрясения, вызванного завоеваниями. Если не считать нескольких аристократических родов, то в IV в. уже существовало только cognomina (имя), и каждый человек обычно носил их по два или три; почти все они были одной прозрачной этимологии и образовывались от латинской или греческой основы с помощью немногочисленных суффиксов, в основном – ius (например, Leontius (Леонтий), Ausonius (Авзоний), Gregorius (Григорий)). После очень короткой паузы – менее века – на смену этой системе приходит другая, в которой индивид носит лишь одно имя, обычно составленное, в подражание королевским именам, из двух соединенных германских основ, между которыми не всегда прослеживается достаточно ясная связь (например, Dagobertus (Дагоберт) «блеск + день»; Sigibertus (Сигиберт) «блеск + победа»; Theudericus (Теодерих) «король + народ»; Hariulfus (Гариульф) «волк + армия»; Arnulfus (Арнульф) «волк + орел» и т. д.). Фамильных имен не существует, но родовые связи часто выражаются путем передачи от родителей к детям одного из элементов их имени (например, Chlodovechus (Хлодвиг) и его сын Chlodomeris (Хлодомер)). Эти имена, обыкновенно длинные (по крайней мере, из четырех слогов), в обиходе часто заменяются краткими, ласкательными формами (например, Dado (Дадо) от Audoenus (Авдоин)). Эта система оставалась основой нашей антропонимики вплоть до введения фамилий (между XII и XIV вв.); она до сих пор служит объяснением большинства наших патронимов и некоторого количества имен. Не меньшим успехом она пользовалась в Северной Италии и Испании (но не в Африке).

Распространение новой антропонимики объясняется модой, престижем двора, может быть, своеобразной лояльностью по отношению к новому режиму. Впрочем, появившиеся в IV в. германские имена совершенно не воспринимались как неслыханное новшество. Их структура напоминала древние галльские имена.[176]176
  Часто устанавливается соответствие самих основ: например, герм, – reïks для имен на – rix.


[Закрыть] И главное, давно прошли времена, когда германцы, вторгнувшись в Империю, отказывались от своей национальной ономастики (как батав Цивилис в I в.); попадались даже консулы, именовавшиеся Рихомер или Меробавд!

Обновление топонимики было менее масштабным. Оно не коснулось практически ни одного города (кроме Страсбурга) и пощадило большинство vici (сельских поселений). Однако оно поглотило изрядную долю названий сельских поместий, а главное, проторило новые пути для будущих образований. Вероятно, половину названий коммун Северной Франции было бы невозможно объяснить без обращения к эре Меровингов. Значительное количество названий средневековых земель и административных округов, даже в романской зоне, имеет германское происхождение или принадлежит к германскому типу.

Пережитки латинских названий на территории, сделавшейся германской, как и появление смешанных наименований в областях, оставшихся романскими, могут просветить нас относительно истоков новой цивилизации. Несмотря на уничтожение правящего класса, на правом берегу Рейна сохранилось немало названий, характерных для античной домениальной системы. Самые типичные, произведенные от имени владельца с помощью суффикса – асит, во множестве уцелели в долинах Мозеля, Рейна, Роэра и Эрфта (например, Juliacum, фр. Juliers, нем. Jülich; Tiberiacum, нем. Zieverich; Matriniacum, нем. Metternich), но почти исчезли в нидерландских районах, безусловно, по причине заблаговременной эвакуации. Но есть нечто более важное, чем эти пережитки. Соприкоснувшись с этими названиями fundi и villae, германцы видоизменили свои собственные ономастические привычки. В античных источниках, относящихся к Германии, названия деревень, образованные от антропонима и эквивалента villa (-heim, – dorf, – hofu т. д.), полностью отсутствовали; начиная с VII в. они безраздельно царят как к востоку, так и к западу от Рейна. Предполагается, что с V–VI вв. франки вырабатывали этот ономастический тип в контакте с галло-римлянами, а затем передали его другим германцам.[177]177
  Adolf Bach. Zur Frankonisierung des deutschen Orstna-menschatzes // Rheinische Vierteljahrsblutter, XIX, 1954. S. 30–44.


[Закрыть] К тому же один из этих суффиксов, ставший неотъемлемой частью немецкого топонимического лексикона, – weiter, происходит от латинского villare. Названия на – ing, – ingen, несмотря на свою чисто германскую структуру, также могут представлять собой кальки с имен на – асит, заменой которым они часто служили.[178]178
  Таким образом, следует отказаться от тезиса, введенного в моду книгой W. Arnold. Ansiedlungen und Wandergungen deutscher Stamme. 1875, которая, например, связывает названия на – ingen с аламаннами, а на – heim – с франками. В действительности речь идет о типах, общих для нескольких народов и перемешанных в одном и том же регионе. С помощью этих окончаний можно различить хронологические пласты, а не этническую структуру.


[Закрыть]

Определенно, названия именно этого типа, в романской форме, заполонили Северную Галлию между VI и X вв. При жизни первых поколений продолжалось формирование топонимов на – асит на основе германских личных имен (например, Athanacum от Атанариха; Ramanacum от Храмна). На короткое время завоевал популярность тип на – iacas (например, Ландресье, Landriciacas, от Ландериха). Но этот мотив быстро утратил продуктивность. Его поглотила волна названий на – ville и – court, достигшая высшей точки в VII – VIII вв. и до настоящего времени не вполне иссякшая. Их первая часть почти всегда была германской просто потому, что германской в эту эпоху была вся антропонимика. Их синтаксис колеблется между римским порядком на периферии раннего королевства (ville и court в начале слова, например, Villemomble, Courgains) и германским, который и возобладал (-ville и – court* конце).

Таким образом, поверх лингвистической границы установилась своеобразная общность топонимов, охватывавшая как древнюю свободную Германию, так и сердце галльской Romania. Она не имела непосредственных корней ни в одной традиции – ни германской (которой она тем не менее многим обязана – повсюду личными именами, лежащими в основе этих топонимов, и почти повсеместно синтаксической структурой), ни галло-римской (по-видимому, ставшей источником первого импульса). Бесспорно то, что горнилом, в котором была выкована эта общность, стало меровингское государство (вместе с протекторатами). Внутри этой политической структуры осуществился творческий синтез, по значению превосходивший феномены вторжения и завоевания, которые привели лишь к смещению линий лингвистической демаркации.

На последнее соображение по поводу этой новой цивилизации наводят лингвистические взаимодействия. Галло-римляне, не принявшие франкского языка, тем не менее почерпнули из него важные элементы своего словарного запаса. Всякое перечисление рискованно, коль скоро речь часто идет о вышедших из употребления терминах, относящихся к давно исчезнувшим институтам или образам жизни, или о словах, вытесненных в диалектное употребление. Но этот вклад был значительным – порядка, по крайней мере, пятисот слов.[179]179
  Лучшие, хотя и недостаточно критические, перечни можно найти в кн.: Gamillscheg. Romaniagermanica [N316].


[Закрыть] При жизни первых поколений после завоевания разрушение системы образования, с одной стороны, и стремительная фонетическая эволюция вульгарной латыни – с другой, определенно привели этот язык в состояние повышенной восприимчивости. По-видимому, эти ворота снова захлопнулись еще до наступления каролингской эпохи. Однако, несмотря на истекшие столетия, сегодняшний французский язык был бы непостижим без учета лепты, внесенной франками.

Естественно, заимствования охватывали весь лексикон, относящийся к новым институтам (sènèchal (сенешаль), maréchal (маршал), èchanson (кравчий), chambellan (камергер), antrustion (королевский дружинник), aubain,[180]180
  Право государя получать имущество чужеземца, не натурализовавшегося в стране. – Примеч. ред.


[Закрыть] rachimbourg (рахимбург),[181]181
  Свободные франки, знатоки права, которые произносили приговоры в суде. – Примеч. ред.


[Закрыть] èchevin (эшевены),[182]182
  Сначала присяжный в суде, позже – представитель муниципальной власти. – Примеч. ред.


[Закрыть] maimbourg,[183]183
  Право королевского покровительства над вдовами, сиротами, монахами и клириками. – Примеч. ред.


[Закрыть] plêge (гарант, гарантия), essoine[184]184
  Уважительная причина, по которой человек не являлся в суд или на ордалию. – Примеч. ред.


[Закрыть] (поджидать), ordalie (ордалия), alleu (аллод), fiеf (фьеф), trêve (перемирие), arriere-ban(ополчение) и пр.) и войне (garder (охранять), guetter (подстерегать), gonfanon (стяг), fourreau (ножны), dard (дротик), flèche (стрела), blason (герб), ètrier (стремя) и т. д.). Однако имеется немало терминов, более значимых с точки зрения степени оказанного влияния: названия частей тела (hanche, échine, flanc, quenotte[185]185
  Бедро, позвоночник, бок, молочный зуб (фр.) – Примеч. перев.


[Закрыть]), цветов (blanc, brun, bleu, gris, blafard[186]186
  Белый, коричневый, голубой, серый, тусклый (фр.) – Примеч. перев.


[Закрыть]), сторон света (но они по-настоящему вошли в обиход только после прибытия в Нормандию скандинавского подкрепления), планет и растительных форм (hêtre, troène, roseau, houblon, haie[187]187
  Бук, бирючина, тростник, хмель, живая изгородь (фр.) – Примеч. перев.


[Закрыть]), наконец, сельскохозяйственные термины (blè, gerbe, bouc, fourrage[188]188
  Зерновой хлеб, сноп, козел, фураж (фр.) – Примеч. перев.


[Закрыть] и пр.).

В этой области франки много дали, но мало взяли. Это не значит, что в германских языках отсутствуют латинские заимствования, но большая часть из них восходит ко времени до меровингской эпохи и объясняется контактами с солдатами и гражданским населением вдоль линии limes.

Эти лексикографические соображения рискуют похоронить под собой важный факт: латынь и франкский язык находились не на одном и том же уровне. Латынь была языком письменным, сильным своей литературной, эпиграфической и религиозной традицией, а франкский был только лишь разговорным языком (на этом диалекте не существует практически ни одного рунического текста), лишенным особого престижа (в отличие от готского) и религиозной поддержки. Франкская аристократия Галлии осознавала это положение и даже не пыталась писать на франкском или дать ему литературу. В письменной форме встречаются только краткие юридические формулы. Короли, еще до Хлодвига, писали на латыни на самые личные темы, и именно на этом языке Хильперик силился показать свою ученость. Мысль о том, чтобы поднять язык завоевателей до уровня языка подданных, родилась только при Каролингах.

В различных регионах прежней Римской империи влияние германцев сказывалось крайне неравномерно. Почти незаметное в Африке и на островах Средиземного моря, слабо выраженное на юге Испании и в римской зоне, во всех остальных местах оно было очень сильным.[189]189
  Ситуация в Британии рассматривалась на стр. 126; о римских Балканах речь пойдет в томе II настоящей работы.


[Закрыть]

От вандалов в Тунисе и Восточном Алжире не осталось практически ничего. Ни единого слова из их языка, ни единого личного имени, ни единого топонима. Очень небольшое количество надписей, в основном погребальных, спасло от забвения нескольких персонажей, но у нас нет ни архивного документа, ни закона, выпущенного вандалами. Могилы и украшения находят неслыханно редко. Без сомнения, в этом забвении отчасти повинно исламское завоевание: мусульмане-завоеватели более, чем кто-либо, ответственны за уничтожение из наследия прошлого всего того, что легко стереть с лица земли. Однако они не воевали с археологическими остатками, которыми богата Северная Африка как римского, так и византийского периода. Получается, что вандалы после себя практически ничего не оставили.

На Сицилии и, в меньшей степени, на Корсике и Сардинии ислам также многое уничтожил. Но мимолетные посещения готов и вандалов там ничего после себя не оставили.

Чтобы оценить влияние готов и свевов на Иберийском полуострове, следует выделить два этапа, причем поворотным моментом служит обращение в ортодоксальную веру короля Реккареда (587 г.). До него германцы не привнесли в испано-римское общество ничего существенного; только после него их влияние неотъемлемым образом сказалось на испанской исторической традиции.

В течение первого периода присутствие готов и свевов было главным образом военным. Живя достаточно компактными сообществами, одни на атлантическом побережье вокруг Браги, а другие к северу от Месеты в современных campos goticos (готских лагерях), на остальной части полуострова они были представлены лишь несколькими солдатами и чиновниками. Будучи отделены от испано-римских масс своим арианством, запретом смешанных браков и, разумеется, самобытным правом, они ограничились тем, что стали управлять в собственных интересах этой страной, которая, кажется, не слишком-то ими интересовалась. Возможно, вестготы обладали собственной интеллектуальной культурой (хотя нам ничего неизвестно о судьбах языка Вульфилы в Испании), но они определенно вели самобытный образ жизни, о чем свидетельствуют могилы, золотые изделия и оригинальные костюмы; однако испано-римлянам они не передали ничего. Целая группа последних, на юге и юго-востоке, после 554 г. сумела ускользнуть из-под готского владычества на период жизни двух поколений, но ничем не отличалась от других испано-римлян к моменту, когда было воссоздано иберийское единство. Большинство институтов, которые впоследствии подчеркивали самобытность Толедского королевства среди государств, наследовавших Западной империи, в то время еще не обрели свою форму.

После 587 г. готы выходят на передний план. Но из-за их перехода в ортодоксальную веру к ним тут же стали относиться лучше. При Реккареде и Сисебуте у испано-римских слоев ощущаются «сознание и воля к творческому синтезу», которые скоро увенчались долговечными достижениями – интеллектуальным ренессансом эпохи Исидора Севильского, разработкой правовых кодексов в VII в., созданием центрального института в королевстве – таких оригинальных собраний, как толедские соборы, наконец, рождением новой доктрины о королевской власти, основанной на обряде миропомазания.[190]190
  Мы вкратце излагаем несколько хорошо продуманных страниц]. Fontaine // Settimane…, IX, 1961. P. 217–221.


[Закрыть] Если бы готская Испания была задушена до 587 г., то после нее не осталось бы практически никакого наследия; будучи повержена в 711 г., она завещала Европе несколько фундаментальных представлений, которые легли в основу средневековой цивилизации. Без всякого сомнения, в этом синтезе римско-византийские элементы значительно преобладали над германским: символично, что уже Леовигильд отказался от готского костюма в пользу византийского императорского облачения. А в художественной области иберийское влияние, главным образом на севере, сыграло большую роль, чем варварское. Однако Хинохоса и Санчес-Альборноц показали значение германских элементов в институциональном развитии – это gardingi (гардинги), составлявшие королевский comitatus (окружение), saiones (сайоны), обеспечивавшие выполнение приказов государя, наконец, традиции частного права.[191]191
  Этот пункт спорен


[Закрыть] Вплоть до XI в. Испания периода реконкисты жила воспоминаниями, оставленными ортодоксальным Толедским королевством, и благоговейно собирала осколки германского наследия. Если в испано-португальский лексикон и топонимику вошло очень мало германских слов (несомненно, менее 40), то новая антропонимика вызвала на полуострове такое же увлечение, как и в Галлии: в средневековой Испании безраздельно господствовали германские имена с примесью некоторых иберо-баскских элементов.

Культурный синтез, осуществленный в Толедском королевстве, был более важным, чем достигнутое в государстве Меровингов. Однако в результате изоляции готской Испании в последний век ее истории, а затем катастрофы 711 г. его непосредственное значение оказалось приниженным. Эти две параллельные попытки практически не соприкасались друг с другом. Даже на полуострове далеко не все последовали примеру, поданному Толедо. Если присоединение бывших владений свевов было стремительным, то Страна Басков замкнулась в полной самоизоляции, из которой ее не удалось вывести никаким военным давлением. Бетика же, как будто предвидя свою особую судьбу в преддверии исламского завоевания, всегда была более восприимчива к восточному влиянию, чем к германскому.

***

В Италии выделяется не одна, а три различные фазы германского влияния: период набегов V в., варварских командиров в армии Рима и Одоакра; период остготов; и наконец, лангобардов. Их влияние то усиливалось, то исчезало, а промежуточный этап византийского господства в VI в. еще больше усложнил проблему, так как армия Велизария была столь же варварской, как и у его противников.

После первого из этих этапов не осталось ничего долговечного, если не считать развалин. Набеги начала V в. нанесли серьезный урон сельским районам Центральной и Северной Италии и способствовали постоянно возникающему здесь бандитизму. Однако многие города уцелели, а большинство других после более или менее долгой реконструкции, как, например, Милан после вторжения Аттилы, вновь обрели свой прежний облик. Сильнее всех пострадал Рим. Герулы, скиры и туркилинги, вместе составлявшие народ, которым правил Одоакр, были немногочисленны, и их поселения вокруг Равенны, Вероны и Милана, скорее всего, бросались в глаза не больше, чем поселения варваров, служивших Риму до 476 г. События 489–493 гг. полностью их уничтожили.

Приход остготов имел совершенно иное значение. Прежде всего речь идет не о государственном перевороте изнутри, как это было в 476 г., а о завоевании. Северо-Восточная Италия достаточно серьезно пострадала от него,[192]192
  Некоторые города были разрушены, например Julium Carnicum (Зуглио, к северу от Удине).


[Закрыть] и иммиграция была значительной. Затем личность Теодориха придала событиям новое направление: он хотел быть одновременно образцовым главой римско-готского государства и моральным лидером германцев Запада. Из всех попыток римско-варварского синтеза его собственная определенно была наиболее осознанной. Ее слабость заключалась в том, что она слишком зависела от единственного человека, а кроме того, и это главное, не располагала достаточным временем – что не помешало ей оставить после себя ценное наследие во всех областях.

Самых примечательных результатов Теодорих добился именно в интеллектуальной сфере: он одновременно покровительствовал развитию латинской культуры, лояльной по отношению к новому положению вещей, и зарождению первой интеллектуальной культуры у варваров. Готский язык Вульфилы был использован несколькими авторами в основном в религиозных целях.[193]193
  Сохранились фрагменты толкования на Евангелие от святого Иоанна, Skeireins, несколько записок на полях и две хартии. Практически все, что мы знаем о готском языке, происходит из итальянских рукописей (часто палимпсестов), но язык Вульфилы служил также готам Египта и, безусловно, Аквитании и Испании. Этот язык быстро исчез, а его документы преследовались как арианские.


[Закрыть] Другие готы пользовались латынью: таинственные «философы» Атанарит, Хильдебальд и Маркомир, упоминаемые «Равеннским космографом», а позднее национальный историк Иордан, который писал уже после победы Юстиниана, но был воспитан в русле культуры, сформировавшейся при Теодорихе. Разумеется, эти труды были не слишком оригинальными: слово Skeireins, вероятно, представляет собой перевод с греческого, Иордан сжато пересказывает произведение Кассиодору. Тем не менее эти усилия достойны упоминания, тем более что они проистекают из желания заинтересовать римлян прошлым готов (Абладий, о котором нам ничего не известно, кроме имени, и сам Кассиодор написали по истории готов (Getica)).

В политическом плане арианство готов и их меньшинство с неизбежностью приводило к сегрегации. В рамках административной системы Поздней Римской империи, сохранившейся в целости у римлян, готы помещались на северо-восточной границе, вокруг Равенны, в долине По и Тоскане, под управлением comités Gothorum (комитов готов), непосредственно подчиненных королю. В городах у готов были отдельные кварталы вокруг арианских церквей. Без сомнения, готы сохраняли собственное право – от которого до нас не дошло никаких следов – подобно тому, как римляне сохраняли свое, в рамках, обозначенных королевскими указами. Готы пользовались исключительным правом занимать определенные командные посты, в основном военные. Однако Теодорих предложил как римлянам, так и готам общий политический идеал, нашедший выражение в клеймах на черепице («В правление господина нашего и славного римлянина Теодориха…»),[194]194
  Herbert Bloch. Ein datierter Ziegelstempel Theoderichs des Grossen // Mitteilungen des deutschen archaeologischen Instituts, Rom. Abt., LXVI, 1959. S. 196–203.


[Закрыть] монументальных надписях, например, на Аппиевой дороге («…король Теодорих… хранитель свободы и защитник имени римлян…»)[195]195
  Fiebiger-Schmidt. Inschriftensammlung… [N 3], N 193.


[Закрыть] и письмах к Кассиодору, где «он ставит себе в заслугу то, что является королем-философом, согласно учению Платона».[196]196
  Courcelle. Les lettres grecques [N 85]. P. 258–259.


[Закрыть] Это был настоящий греко-римский идеал на том уровне, до которого он намеревался в скором будущем поднять готов – что, разумеется, было утопией.

В материальной сфере вклад готов оставался небольшим. Сомнительно, чтобы готам хватило времени превратиться в аграрное население. Два клада, состоящие из золотых изделий, из Десаны (Пьемонт) и Реджо Эмилии, а также некоторые украшения говорят об участии готов в крупных течениях «варварского» искусства. Однако в важных постройках Теодориха в Равенне и Риме германское влияние полностью отсутствует.

Лингвистический след готов ничтожен, и его трудно отделить от наследия лангобардов. Он сводится к нескольким топонимам, в которых присутствует частица Gothi и, конечно, части названий Ломбардии на – engo. Вошедшие в итальянский язык готские слова в основном, кажется, принадлежат к сфере бытовой жизни, и очень немногие – к административной, юридической и военной областям, где вклад лангобардов превзошел все предыдущие.

Деятельность Теодориха включает очевидную долю театральности, captatio henevolentiae (погони за доброжелательным отношением), обращенной к правящим классам. Однако представляется, что в этом он мог быть искренен. Он продолжал дело готских вождей V в., Гайны, Трибигильда и Фравитты, попробовавших найти себе место в римской системе на Востоке. Нарбоннское заявление Атаульфа (ср. стр. 229) свидетельствуют о сходном идеале. Эти продолжительные усилия готов, конечно, объясняются зачатками культуры, оставшимися после трудов Вульфилы, и амбициями этого варварского народа, вознамерившегося сравняться с Римом.

Опыт Теодориха выходил за рамки Италии. Значительно раньше Меровингов и в течение меньшего времени, обладая совершенно иной широтой взглядов, он оказал влияние на всех германцев Запада. Здесь мы не рассматриваем его дипломатических начинаний, призванных обуздать экспансию франков, защитить вестготов и бургундов, усмирить вандалов. Он заставил независимую Германию прислушиваться к своему голосу, приняв под свое покровительство немало второстепенных народов: он усыновил царька паннонских герулов, Родульфа, платил жалованье банде Мундона, полукровки гепидо-гуннского происхождения, стоявшего лагерем в Мезии, радушно встретил остатки аламаннов из Реции после их поражения от Хлодвига, покровительствовал баварам, варнам с низовий Рейна и, если верить Иордану, даже норвежцам. Конечно, если бы он смог продолжить эту деятельность, все эти народы получили бы доступ к римской цивилизации в ее самой чистой, итальянской форме, тогда как впоследствии через франков они приобщились лишь к очень сильно модифицированному наследию.

Этой политикой объясняется тот успех, не имеющий равных среди варварских королей, которым позднее пользовался Теодорих у эпических поэтов, даже Карл Великий в 801 г. повелел перенести из Равенны в Ахен его конную статую.[197]197
  У этого морального успеха имелся также экономический аспект. Теодорих сумел использовать возможности, которые открывал перед ним важный маршрут Аквилея – Паннония – балтийское побережье. Солдаты и добыча, прибывавшие из Италии, породили золотой век на островах Балтики. Возможно, этот же самый успех имел также художественную и техническую стороны. Полагают, что готская Италия сыграла заметную роль в формировании скандинавского орнаментального стиля VI в.


[Закрыть]

Лангобарды первоначально рассматривали Италию скорее в качестве трофея, чем основания для государства, о котором они не имели даже представления. Первое поколение, жившее под их властью, расплачивалось по почти целиком отрицательному балансу. Немногие периоды были настолько беспросветны, как, например, полвека, отделяющие высадку Велизария в 536 г. от избрания Отари в 584 г. По его окончании спасать было уже нечего.