Текст книги "Сновидения Ехо (сборник)"

– Он не изводит, – возразил Базилио. – Мне никогда в жизни не было так интересно!

Ну, с учетом того, что нашему чудищу еще и суток не исполнилось, вполне может быть.

– Ладно, – объявил я. – Базилио – слава! Возможно, даже вечная. А теперь небольшой перерыв на светскую жизнь. Базилио, это сэр Нумминорих Кута. Нумминорих, это Базилио. Ни на секунду не сомневаюсь, что вы оба видите друг друга как наяву. Правда, я уже могу наниматься церемониймейстером к Его Величеству? А, и самое главное! Вы все профукали совершенно офигительный ветер с рыбьей головой и пляску в облаках. Так случается со всеми плохими детьми, которые прогуливают школу. В смысле, службу. Сами виноваты.

– Это как – ветер с рыбьей головой? – изумился Трикки Лай.

– Невообразимо и неописуемо, – честно ответил я.

– А в облаках-то кто плясал? – нахмурился Мелифаро.

– Когда я смогу ответить на этот вопрос, стану самым счастливым человеком в Мире, – сказал я. – По крайней мере, сейчас мне так кажется. Нумминорих вам расскажет, он тоже все видел. Ему вообще-то надо работать, но думаю, большой беды не будет, если он задержится тут еще на четверть часа. И заодно объяснит вам, какой помощи мы сейчас ждем от всех присутствующих и отсутствующих. А еще больше – от милосердной судьбы; впрочем, по моему опыту, на эту даму надежды мало.

– Спасибо, – обрадовался Нумминорих.

– Да не за что. Вводить людей в курс дела – тяжкий труд. Считай, что я просто свалил его на тебя. Развлекайтесь дальше, а я пошел бесцельно бродить по городу, сверкая безумными очами. Потому что именно в этом заключается теперь моя работа.

– Смотри не надорвись, бедняжечка, – ласково сказал Мелифаро.

– Постараюсь, – невозмутимо ответствовал я. – Но твердо обещать не могу.

И уже на пороге хлопнул себя по лбу, вспомнив о главном.

– Только не вздумайте тащить Базилио на прогулку. Мне даже лицензию на его пребывание в доме еще не выдали. О разрешении на выход в город пока даже думать боюсь. Оно у нас, конечно, обязательно будет. Но, к сожалению, не прямо сейчас. И даже не послезавтра, это я нам всем гарантирую. Не грусти, Базилио, нагуляешься еще. Но пока придется потерпеть.

– Ничего страшного, – сказал Базилио. – Я уже понял, что мой облик кажется большинству людей неприятным и даже пугающим. И в связи с этим пока не уверен, что мне так уж хочется на улицу. Сожалею только, что из-за меня вам приходится хлопотать.

Ну просто ангел.

– Ничего, – утешил его я. – Хлопоты – не самое страшное, что может случиться с человеком.

– Шурф дорвался до бумажек? – понимающе спросила Меламори. – И хочет посвятить весь остаток твоей жизни их правильному заполнению? Страшный он все-таки человек.

– О да, – подтвердил я. – Совершенно ужасный.

– Совершенно ужасный ты человек, – сказал я Шурфу несколько часов спустя, когда пришло время «писать заявление по всей форме». В смысле, ужинать. – Знаешь, о чем мы не подумали? О твоей репутации. Меламори теперь всю жизнь будет считать тебя бесчеловечным монстром. И, подозреваю, не она одна. Если уж ты даже мне пустяковое разрешение на содержание безобидного чудища без бюрократических пыток не выдаешь – представляешь, какой вырисовывается образ?

– Вот и прекрасно. Именно этого я и добиваюсь. Не то чтобы мне потребовалось рассориться персонально с леди Меламори; впрочем, по моему опыту, несколько дней спустя ей надоест сердиться на человека, убить которого в порыве справедливого негодования довольно затруднительно, и она сама как-нибудь придумает мне подходящее оправдание. Но вообще репутация бесчеловечного монстра мне бы сейчас совсем не помешала! По моим наблюдениям, чем хуже думают о тебе люди, тем реже они вынуждают тебя подтверждать их опасения делом. В этом смысле, моя скверная репутация – залог спокойствия Соединенного Королевства. И моего личного заодно. Но зарабатывать ее по-настоящему неприглядными поступками я, разумеется, не могу. Ты со своей одушевленной иллюзией, по правде сказать, очень меня выручил. Все знают, что ты не только живая легенда и великий герой, по слухам, не то спасший Мир от невесть чего, не то, напротив, чуть было не погубивший его окончательно, но и мой друг. И если весь город, включая придворных Его Величества, будет судачить о том, как я заставил тебя побегать из-за пустяковой, в сущности, бумаги, число желающих сесть мне на голову несколько сократится. Или хотя бы перестанет стремительно возрастать. Что тоже неплохо.

– Да, идея отличная. Но боюсь, когда горожане наконец увидят Базилио, они поймут, что ты просто милосердно пытался спасти их задницы, – усмехнулся я.

– Он правда настолько ужасен?

– Кошки и леди Меламори считают, что прекрасней Базилио нет существа в этом Мире. А на мой вкус, хуже и выдумать трудно. Представь: голова индюка с круглыми глазищами, рыбья туша в чешуе, лисий хвост. И человеческие ноги, чтобы мало не показалось. Ну, правда, длинные и стройные. Но это совершенно не спасает ситуацию в целом. Что, кстати, обидно, потому что более деликатного существа я в жизни не встречал. И с головой там все в порядке. Нынче днем я застукал в своей гостиной Мелифаро, который пытал нашу иллюзию какими-то задачками для вундеркиндов. И представь себе, Базилио щелкает их, как орехи. Ума не приложу, как он будет жить дальше. Добросердечным умникам и в человеческой шкуре среди людей обычно несладко, а каково среди нас чудовищу, от которого все шарахаются?

– Иногда выглядеть чудовищем – это как раз спасение, – заметил Шурф. – Ладно, завтра же приду на него посмотреть. Около полудня не слишком рано?

– Не слишком, наверное. Хотя какое время теперь считать полуднем – отдельный смешной вопрос… Слушай, а ведь если так и дальше пойдет, скоро станет принято договариваться: «Встретимся сразу после четвертого заката». Вчера их было девять, а сегодня – целых одиннадцать, если я ничего не пропустил.

– Поскольку эти закаты случаются не в какое-то определенное время, а когда придется, новым дополнительным ориентиром во времени они вряд ли сделаются. Ну и в любом случае все это, как я понимаю, ненадолго. На годы не растянется.

– На годы не растянется, – повторил я. – И вряд ли это будет моя заслуга. Вообще не представляю, как договариваться с человеком, которому нравится плясать на облаках, пока по улице несется созданный им ветер с рыбьей головой…

– Ветер с рыбьей головой? Это как? – изумился Шурф.

– Невозможно пересказать, – вздохнул я. – Как, собственно, всякий сон. Обычное дело: для самого важного в языке нет слов, а все остальное звучит как нелепица. Ну, может быть, тебе повезет, и наш гениальный сновидец любезно повторит этот трюк прямо под твоими окнами. А рыба-ветер, пролетевшая мимо нас, по свидетельству Нумминориха, утопилась в Хуроне. Ну или, напротив, обрела там дом и теперь счастливо живет под корягой, кто ее знает. На самом деле неважно. Важно, что я примерно представляю, как сейчас себя чувствует создатель всех этих чудес. Он может все, переделывает реальность по своему вкусу, командует ветрами и закатами, развлекается на полную катушку, скачет по небесам, срывает аплодисменты и наверняка беспокоится лишь о том, как бы расширить свою аудиторию. Глупо же ограничиваться одним-единственным городом, когда ты практически сам Господь Бог, взбалмошный и добродушный. И наверняка амбициозный, как и положено большому художнику. Ты, кстати, не знаешь, как обстоят дела с закатами в других городах Соединенного Королевства? А в соседних странах? И на дальних материках? Жаль, мне раньше не пришло в голову разузнать. Хотя понятия не имею, какая польза от подобного знания. Но бескорыстное любопытство пока никто не отменял.

– Совершенно верно. Я задался тем же вопросом еще вчера. И согласно собранным мною сведениям, удивительные природные явления, которым мы стали свидетелями, пока можно наблюдать только в Ехо. Но это как раз понятно. Человеку крайне редко снится весь Мир сразу. Как правило, внимание сновидца способно вместить сравнительно небольшой фрагмент зримого пространства. Если исключения и встречаются, то не как следствие счастливой случайности, а в результате долгой целенаправленной работы.

– Вот совершенно не удивлюсь, если все, что сейчас творится в Ехо, и есть следствие такой работы. Творческий итог долгой жизни, посвященной сладким снам. Прощальная гастроль.

– Вряд ли. Серьезные мастера сновидений обычно иначе развлекаются, да и масштабы у них другие. Во всей этой избыточной красоте слишком много простодушного восторга, свойственного скорее новичкам. Но если ты угадал, тем лучше. Тогда и спасать никого не надо. Мастер сам разберется, какие ему видеть сны, что делать со своей жизнью и когда умирать. А больше никого его дела не касаются.

– Меня касаются, – твердо сказал я. – Мастер он там или нет, а я видел, как он скачет по облакам. И все остальное: оранжевое небо, ночную радугу, дурацкий ветерок с рыбьей башкой… И знаешь что? Я по-прежнему не особенно в него верю. Если завтра выяснится, что всю эту красоту устроил Джуффин, чтобы меня развлечь и заодно чему-нибудь этакому хитроумному научить, я первым заору: «Так и знал!» Но все равно плевать. Что бы я обо всем этом ни думал, а допустить его гибели уже не могу. Очень странное, знаешь, чувство – как будто мне надо спасать собственную жизнь. Хотя это, конечно, совершенно не так. В смысле, я вовсе не вообразил, будто помру в один день и час с этим неизвестным художником…

– Художником?

– Ты бы на моем месте сказал «поэтом». Неважно. Важно, что я собираюсь бороться за его жизнь как за свою. Потому что она и есть моя – в каком-то смысле бесконечно далеком от здравого… Нет, не могу объяснить.

Шурф посмотрел на меня очень внимательно. Не то как на редкую книжку, не то как на очередную одушевленную иллюзию, не то просто как на полного идиота. Но спросил, как совершенно нормального человека:

– Я могу тебе чем-то помочь?

– Наверняка, – сказал я. – Только не знаю, чем именно. Сам придумай.

– Ладно, – невозмутимо кивнул он. – Тогда рассказывай, как ты собираешься искать этого своего «художника». Не может быть, что за все это время вообще ни одной идеи. Я тебя знаю.

– Пока только одна. Даже не столько идея, сколько надежда, что он будет крутиться в толпе, собравшейся поглазеть на очередное удивительное зрелище. И другая надежда: что наш художник пахнет как все остальные сновидцы – чем-то чужим. И что Нумминорих каким-то чудом окажется в нужном месте в нужное время и его унюхает. И не спугнет, и позовет меня. А я сумею убедить этого гения проснуться. Ну или заставить – понятия не имею как! Посмотрим по обстоятельствам. Как видишь, все очень зыбко. Зато Джуффин почему-то доволен. Иногда я начинаю думать, что у него действительно нет никаких своих идей. Хотя звучит, конечно, почти кощунственно…

– Ну, с Джуффином ты сам разбирайся. Я уже давно зарекся думать, будто способен догадаться, что творится у него в голове. А вот что касается этого мастера закатов. Ты, как я понимаю, сделал ставку на его желание увидеть реакцию публики. Это вовсе не лишено смысла…

– Да, не лишено. Я даже подтверждение тут же получил, – мрачно сказал я. – Он действительно пришел поглядеть, как нам понравился ветер с рыбьей головой. Только любовался эффектом с неба. Попрыгал по облакам, потом помахал нам на прощание и исчез. Таким образом, запланированный мной разговор по душам не состоялся по техническим причинам.

– У меня есть другая идея, – сказал Шурф. – Не стану утверждать, будто она непременно сработает. Но я успел неплохо изучить людей. В частности, многих ныне живущих поэтов. С некоторыми до сих пор дружен – насколько это вообще возможно в моем положении. И знаешь, что я заметил? Как бы высокомерен и самодостаточен ни был поэт, сколь бы искренне ни считал себя лучшим из лучших или даже единственным стоящим, он горячо интересуется чужими стихами. Самые первые чтения в «Трехрогой луне» начались чуть ли не сразу после войны. И я знаю нескольких поэтов, которые с тех пор не пропустили вообще ни одной встречи. Да и остальные не приходят только по очень уважительной причине – болезнь или отъезд. И потом жадно расспрашивают знакомых: «Как все прошло? Кто что читал? И как их принимали?» Понимаешь, к чему я веду?

– Пока не очень, – неуверенно сказал я. – То есть про поэтов-то ясно. Но что из этого следует?

– Что логично было бы не бегать по пятам за чудесами этого «художника» в надежде найти его где-нибудь поблизости, а устроить… Скажем так, аналог поэтических чтений. Нечто такое, что он не захочет пропустить. Что-нибудь в его вкусе. И как минимум столь же эффектное. Чтобы он увидел, восхитился и сам стал бы гоняться за тобой по всему городу – с родной душой даже во сне всякий захочет поговорить. Собственно, во сне тем более. Понятия не имею, что это могло бы быть. Но уверен, что придумать можно.

– Ого, – растерянно сказал я. И повторил: – Ого!

Был совершенно сокрушен необъятностью открывшейся мне задачи. Но и восхищен четкостью ее формулировки. Впервые за эти дни мне стало ясно, что нужно делать. А что оно пока кажется невозможным – не беда. Мне почти все сперва кажется невозможным, не привыкать.

– Я подумаю, – наконец сказал я. – И ты подумай, пожалуйста. Не факт, что получится, но… Слушай, как же мне нравится твоя идея! Знаешь, есть такая поговорка: «Не догоню, так согреюсь».

– Никогда не слышал. Но она прекрасно описывает суть и смысл магии. Именно так мы все и живем.

Домой я решил идти пешком. Плевать, что Темным Путем быстрее, зато на ходу мне лучше думается. Возможно, мой мыслительный процесс протекает в пятках, а голова нужна исключительно для приличия. Чтобы хоть что-то было как у нормальных людей.

«Например, светящиеся деревья, – думал я, ускоряя шаг. – Или нет, фигня какая-то. И не факт, что деревья захотят в этом участвовать, а без их согласия нехорошо… А может быть, пусть облака плывут не в небе, а над самой землей? Чтобы мы ходили, буквально касаясь их макушками. Или даже по пояс. Хотя, они же вроде бы только с виду пушистые, а на самом деле мокрые. Ай, какая разница, у нас-то будет просто иллюзия. Интересно, такое можно устроить наяву?.. О, или нет! Можно же небо сделать зеркальным. Это, пожалуй, покруче, чем просто цветное. Нет, стоп, от кого-то я уже о таком слышал. Или просто видел во сне? Ладно, какая разница, лишь бы этому гению понравилось… А еще круче, если бы весь город вдруг запылал как гигантский костер. Невероятная была бы красотища! Но за такие художества мне голову откусят и правильно сделают, все-таки огонь – не цветной ветерок и не дополнительный закат. Пока люди поймут, что он – просто иллюзия, полгорода сляжет с сердечными приступами, сам бы на их месте слег…»

Примерно на этом месте меня прервал Нумминорих. Вернее, его зов.

«На Площади Побед Гурига Седьмого ТАКОЕ ТВОРИТСЯ!» – выпалил он.

Когда голоса в твоей голове срываются на крик, Безмолвная речь становится непростым процессом. Поэтому я не стал расспрашивать, а ответил: «Сейчас», и шагнул прямехонько на площадь. Искусство Темного Пути прекрасно еще и тем, что позволяет до минимума сокращать Безмолвные разговоры.

Впрочем, тогда я об этом не думал. И вообще ни о чем. Не до того стало. На площади действительно творилось нечто неописуемое, было из-за чего так орать. Про себя я потом окрестил это зрелище «фонтаном ветров» – исключительно отдавая дань дурацкой потребности хоть как-нибудь все называть. На самом деле происходящее было почти целиком по ту сторону слов. Как, впрочем, и положено всякому качественному сновидению.

Из-под земли в самом центре площади вырывались ветры. Точнее, воздушные потоки. Некоторые по традиции были цветными, некоторые просто густыми, как туман. Один из ветров был похож на рулон узорчатой ткани – если только возможно вообразить рулон, находящийся в непрестанном движении и одновременно остающийся на месте. Еще один состоял из ярких светящихся точек, другой казался песчаным вихрем, третий – горизонтальным дождем. А самое невероятное, что все они при этом оставались ветрами и дули изо всех сил, раскачивая деревья и фонари на столбах. Зато были милосердны к собравшимся на площади зевакам – никого не сбивали с ног, а проносились над нашими головами, срывая тюрбаны и капюшоны с самых долговязых. Я выше среднего роста, но мой тюрбан все-таки уцелел, а вот Шурфу, окажись он здесь, пожалуй, не поздоровилось бы, если бы вовремя не пригнулся.

Вспомнив о нем, я послал ему зов, потому что нет на свете дел, ради которых можно пропускать подобные зрелища. Но он не отозвался. Словно и не было в Мире такого человека. Будь мы знакомы не так хорошо, я бы, пожалуй, переполошился, решив, что друг мой внезапно отправился в мир иной. Впрочем, скорее всего Шурф действительно туда отправился, но не в мрачном переносном, а в веселом буквальном смысле. Чтобы наконец-то как следует выспаться, не жертвуя ни делами, ни удовольствиями. Послушался меня, молодец.

Но как же не вовремя. Такое зрелище пропустить!

«Макс, ты уже здесь?» – снова раздался в моей многострадальной голове голос Нумминориха.

К счастью, он больше не орал, скорее говорил шепотом, насколько это вообще возможно, когда переходишь на Безмолвную речь.

«Здесь. Рехнуться можно, что творится, – откликнулся я. – А ты остальных уже позвал? Или мне?..»

«Это потом, – перебил меня Нумминорих. – Послушай. Я сейчас стою рядом с человеком, который совершенно точно из спящих. Очень сильно пахнет чем-то чужим. И у него пышные темные волосы, как у того, кто скакал по небу. И он плачет, поэтому я не решаюсь с ним заговорить. Не знаю, что можно сказать. Лучше ты, ладно? Приходи сюда. Мы там, где Меламорин любимый трактир с мороженым. Совсем недалеко от него».

То есть на другой стороне площади. Мне часто везет по большому счету и почти никогда в мелочах. Пришлось пробиваться через довольно плотную толпу. Столько народу в одном месте я не видел даже во время ежегодных карнавалов. Похоже, к этому моменту на Площади Побед Гурига Седьмого собралась уже добрая половина жителей Старого Города – те, кому недалеко добираться. И народу все прибывало.

Вот когда я пожалел, что больше не ношу Мантию Смерти. Столько лет мечтал от нее избавиться, потому что совсем не люблю, когда от меня шарахаются люди. А те, чьи нервы покрепче, просто делают такое специальное непроницаемое лицо, идеально подходящее для официальных переговоров с опасными маньяками и представителями власти. И поди пробейся к ним со своими дурацкими уверениями, что ты нормальный живой человек. Терпеть этого не могу.

Даже досадно, что за все годы, что я ходил в Мантии Смерти, мне ни разу не пришлось прокладывать себе путь через толпу горожан, не то чтобы невежливых, просто настолько увлеченных зрелищем, что перестали обращать внимание на все прочие раздражители вроде деликатного шепота: «Разрешите пройти», – и неназойливые движения локтей и колен, подтверждающие намерение протиснуться во что бы то ни стало. В прежние времена вокруг меня сразу образовалось бы пустота, и я бы наконец оценил убедительную силу своего наряда. А теперь пришлось полагаться исключительно на собственную пронырливость.

Что Темным Путем можно быстро пройти не только на другой край Мира, но на и столь незначительное расстояние, я, каюсь, сообразил уже гораздо позже. Поэтому потерял кучу времени. И когда наконец добрался до Нумминориха, никаких патлатых незнакомцев рядом с ним уже не было.

– Исчез, – коротко доложил тот. – Не ушел, а именно исчез. Буквально только что. По-моему, он заметил, что я за ним наблюдаю, хотя я старательно смотрел в сторону – ну, не совсем же я дурак.

– А почему ты думаешь, что заметил?

– Потому что он сам ко мне подошел. И сказал мне на ухо очень странную фразу: «Когда я был дитя и бог». А потом сразу исчез. Можешь не говорить, что надо попробовать пойти по следу, в смысле, по запаху. Я и сам так подумал, только никакого следа нет. Остался слабый запах в том месте, где он стоял. И все. Наверное, я просто перестал ему сниться. Да?

– Наверное, так, – кивнул я. И повторил: «Когда я был дитя и бог», в надежде, что произнесенная вслух эта фраза сразу станет понятной.

Но нет, не стала.

– Кажется, где-то я это уже слышал, – неуверенно сказал я. – Но где, от кого, при каких обстоятельствах? Глухо. Вот ведь дырявая башка!

Сновидец исчез, зато его фонтан ветров еще долго украшал собой площадь, и все срочно вызванные нами друзья успели вдоволь им налюбоваться. Леди Хенну, жену Нумминориха я привел из Нового Города Темным Путем, чтобы не теряла кучу времени на дорогу, остальные добрались сами. Даже Шурф как ни в чем не бывало объявился примерно четверть часа спустя, словно никуда не исчезал, и тут же завел свою песню о счастливой судьбе столичных поэтов – дескать, таких мощных источников вдохновения не было у их предшественников даже в древности, когда Мир, если верить сохранившимся документальным свидетельствам, изменял свой облик куда чаще, чем нынче. И все в таком роде. Я особо не прислушивался, потому что меня наконец-то осенило. Видимо, просто по ассоциации, иных объяснений у меня нет.

– Да это же Хименес! – вслух сказал я. – Когда я был дитя и бог, Могер был не селеньем скромным, а белым чудом вне времен[7]7
  Хуан Рамон Хименес – испанский поэт. Стихотворение «Когда я был дитя и бог» цитируется в переводе Н. Горской. Целиком оно выглядит так:
Когда я был дитя и бог, Могер был не селеньем скромным,а белым чудом – вне времен – сияющим,огромным…Все на своих местах – вода, земля и небосклон,церквушка – дивный храм, домишки –светлые хоромы,и я, сквозь виноград, с веселым псом несусь тропой укромной,и мы, как ветер, невесомы, беспечны, словно громы,и детства мир от мира горизонтом отделен.Прошли года, и после горестной разлуки первой вернулся я в мой сказочный Могер и не узнал Могера.Кругом – ни храмов, ни хором; в кладбищенской тоске безмерной,в уединенье полном – средь лачуг – застыла тишина.И я уже не бог, я муравьишка, жалкий смертный;все пусто, лишь рассыльная Кончита,солнцем сожжена,по знойной улице бредет, вся в черном и лицом черна,а вслед за ней… ребенок-бог с божественной собакой верной;в себя ребенок погружен, витает в облаках –волшебных сферах,собака – так важна! – и в нужности своей убеждена.А время… за ребенком-божеством умчалось время…Кому из нас дано изведать чудо повторенья?!О, если бы не знать, вовек не знать,не знать старенья,и снова стать зарей, и оставаться божеством –вне всех времен – и умереть в Могере сказочном моем!

[Закрыть]…

– Что? Какой Могер? Кто такой Хименес? – неслаженным хором накинулись на меня друзья – те, кто стоял поближе и расслышал, что я бормочу.

– Неважно, – вздохнул я. – На самом деле совершенно неважно.

Хотя важнее этого открытия не было для меня ничего.

Пестрые ветры угомонились уже за полночь – не внезапно исчезли, а постепенно иссякли, так что в последние несколько минут «фонтан ветров» походил на маленький лесной родник, и слабое дуновение можно было ощутить только у самой земли, встав на четвереньки, словно собираешься напиться. Я и правда так поступил, просто не смог удержаться от искушения вдохнуть разноцветный воздух; думал, буду от него пьян до утра или всю жизнь, это уж как повезет, но обошлось. Я вообще ничего особенного не почувствовал. Зато укрепил свою репутацию самого храброго идиота в Мире, в любой момент готового сунуть голову в пекло, чтобы проверить, не жарят ли там случайно сладкие пирожки.

Люди, ставшие свидетелями этого невероятного зрелища – не меня на четвереньках, конечно, а фонтана разноцветных ветров, – слонялись потом по Старому Городу до самого рассвета, не в силах просто пойти домой и остаться там наедине с новым, навсегда изменившимся собой; трактирщики, по сведениям Кофы, заработали за эту ночь втрое больше, чем в самые многолюдные праздники.

Мы и сами, уж на что вроде бы привычные ко всему из ряда вон выходящему, тоже совсем не спешили расходиться по домам. Только железный сэр Шурф сразу откланялся, сославшись на неотложные дела, а Кофа покинул нас еще раньше, как только убедился, что бьющие из-под земли ветры – очередная иллюзия, красивая, безопасная и бесполезная, а значит, не входящая в сферу его профессиональных забот. Сразу видно, кто у нас взрослые бывалые колдуны, а кто восторженная молодежь.

Однако в рядах восторженной молодежи я оставался недолго. Будь моя воля, шлялся бы по Ехо до самого утра, очень уж давно, оказывается, не делал этого в большой компании друзей, которая теоретически как бы провожает друг друга домой, а на деле сворачивает в каждый второй трактир и застревает там у барной стойки – не столько ради возможности пропустить очередную рюмку, сколько чтобы еще раз обменяться восторженными взглядами, мечтательными улыбками и невнятными репликами: «Дааа… Это было – дааа…»

Но мое открытие оказалось сильнее меня. И теперь оно рвалось наружу. То есть к человеку, с которым я должен был его обсудить.

– Фантастическая красота нынче творилась на площади, – сказал Джуффин. – Но тебе, похоже, досталось еще кое-что сверх программы?

– Строго говоря, не мне, а Нумминориху. Он довольно долго стоял совсем рядом с нашим давешним прыгуном по облакам. А я как идиот пробирался к ним через толпу с другого края площади. Темным Путем пройти не сообразил, голову мне бы за это оторвать, согласен. Но пока новая вырастет, я буду не в форме, а это вряд ли поможет делу.

– Да ее и отрывать особо не за что, – отмахнулся Джуффин. – Ты просто еще не освоился с этой возможностью. На превращение нового умения в привычное действие всегда требуется время. А что рассказывает Нумминорих? Он уверен, что это был тот же человек, что и днем?

– Как он может быть уверен? Прическа такая же, это точно. И пах этот красавец, как положено спящему. Вот и все аргументы в пользу нашей версии. С другой стороны, когда все так шатко и зыбко, два совпадения гораздо лучше, чем ничего. Плюс еще один необычный момент: Нумминорих говорит, этот человек плакал.

– И что? Почему это кажется тебе необычным?

– Ты же сам видел эти бьющие из-под земли разноцветные ветры. Скажи на милость, где там повод для слез? Стоять, распахнув рот, бессмысленно улыбаться до ушей, обниматься от полноты чувств с незнакомцами, пускать по кругу прихваченную с собой бутылку вина – вот нормальная человеческая реакция. Люди, по чьим головам я пробирался через площадь, примерно так себя и вели. Плакать, мне кажется, мог только художник. В смысле, автор этого восхитительного безобразия. Я бы, может, сам зарыдал, если бы такое сотворил и своими глазами увидел, как оно работает. В смысле, как воздействует на людей.

– Учти, из этого правила довольно много исключений, – заметил Джуффин. – У меня есть знакомый, отставной генерал Гвардии Его Величества, прошедший все тяготы Смутных Времен, который всегда плачет в опере, причем совершенно вне зависимости от ее сюжета. Так уж на него воздействует эффект соединения инструментальной музыки и голосов. А одна из охранниц нашего речного порта счастливо рыдает всякий раз, когда к причалу подходит очередная укумбийская шикка. И вовсе не потому, что у леди был возлюбленный пират, погибший в какой-нибудь жаркой битве за полторы дюжины рулонов чангайского шелка. Просто сердце ее рвется на части при взгляде на совершенство корабельных форм. Скажу тебе по секрету, даже мой дворецкий вполне может украдкой пустить слезу, наблюдая за гонками амобилеров. То ли от умиления, то ли просто печалясь по тем временам, когда он сам лихо носился по полю для соревнований, рискуя свернуть себе шею на всяком крутом повороте. Кто его знает. Все люди разные, сэр Макс, и реакция даже на самые простые вещи бывает совершенно непредсказуемая.

– Вот как!

Я попытался представить плачущего Кимпу. Но ничего не вышло. Воображение отбивалось от меня руками и ногами, пронзительно вереща, что не позволит так зверски себя эксплуатировать. И его можно было понять.

– Тем не менее я согласен считать слезы третьим совпадением, – неожиданно заключил Джуффин. – Ты совершенно прав, пока все так шатко и зыбко, имеет смысл сперва хвататься за любую опору и только потом разбираться, что она собой представляет. Вот когда встанем на ноги потверже, сможем позволить себе быть придирчивей.

– И это еще не все! – торжествующе сказал я. – Перед тем как исчезнуть, этот тип шепнул Нумминориху: «Когда я был дитя и бог». Тебе эта фраза ни о чем не говорит? Правильно, и не должна. Это просто цитата. И я знаю, откуда он ее выдрал.

– Хочешь сказать?..

– Именно. Рядом с Нумминорихом стоял мой земляк. Его спящее тело лежит сейчас в мире, который я успел очень неплохо изучить. И стихотворение это помню – не целиком, фрагментами. Но это как раз совершенно неважно. И знаешь, что я тебе скажу? Мне кажется, там, у себя дома, он – старик.

– Из чего такой вывод?

– Из текста, конечно. Стихотворение написано от лица старика, скорбящего о временах, которых не вернуть. И об утраченной детской способности ощущать себя бессмертным, а мир – полным чудес. Понимаешь, если уж он стал цитировать эти стихи первому попавшемуся незнакомцу, значит, они все время крутятся в голове. Причем во сне. Наверное, очень много для него значат. Не знаю. Но пока мы только громоздим одно смутное предположение на другое, чем моя версия хуже прочих?

– Ничем, – согласился Джуффин. И ухмыльнулся: – Надо же! Меньше всего я ожидал, что ты станешь рассуждать о поэзии. Я, конечно, говорил, что мне очень не хватает сэра Шурфа. Но имел в виду вовсе не его удивительную способность незаметно свести любой разговор к лекции по литературе. И даже не неподражаемое умение носить свои убийственные перчатки так элегантно, словно они не вышли из моды полторы тысячи лет назад. А великий дар составлять годовые отчеты такой немыслимой красоты, что придворные бюрократы, собравшись в узком кругу, цитировали их друг другу, как древние поэмы. Вот чему тебе следовало бы у него учиться, а не всякой милой ерунде вроде литературоведческих исследований и прогулок Темным Путем! Впрочем, ладно. Я и сам понимаю, что хочу невозможного. Забудь.

Но я все равно скис.

– Думаешь, я говорю ерунду?

– Нет, что ты. Напротив. Довольно логичная вырисовывается у нас теперь картина. Какое отношение она имеет к реальности – иной вопрос. Время покажет. Но если доверять моему чутью, сейчас мы с тобой стоим на ногах куда крепче, чем нынче утром. Я и не надеялся. Только знаешь что? Если даже ты прав и этот человек действительно глубокий старик, вряд ли мы можем позволить себе расслабиться. Будить его надо все равно. Жизнь не становится менее ценной только оттого, что она коротка.

– Такая постановка вопроса мне и в голову не приходила. Жизнь человека, которому однажды приснилось, что он устроил всю эту красоту, – драгоценность. Я бы вообще с удовольствием сделал его бессмертным, да не умею. А ты?

Джуффин укоризненно покачал головой.

– Конечно нет. Я неплохо умею лечить болезни, а еще лучше – ранения, особенно нанесенные колдовством. И могу продлить почти любую жизнь – при условии, что ко мне более-менее вовремя обратились. Но бессмертие каждый добывает себе сам. В таком деле захочешь – не поможешь.

– Ну да, – вздохнул я. – Конечно, дурацкий был вопрос. Просто такой уж нынче выдался день. И такой вечер. И такая ночь пришла теперь им на смену, что я состою практически из одного сердца. А оно у меня гораздо глупее, чем голова. Хотя, казалось бы, куда еще.

– Ну что ты, – мягко возразил Джуффин. – Совершенству предела нет.

– Хумморих Лохматый, входивший в число первых мудрецов-покровителей Королевской Высокой Школы, утверждал обратное, – неожиданно вмешался Куруш, до сих пор спокойно дремавший на спинке кресла. – Он даже вывел математическую формулу, позволяющую вычислить предел всякого конкретного совершенства. Но к сожалению, я не могу вам ее процитировать, поскольку формула была утеряна задолго до того, как я вылупился из яйца.