Текст книги "Было: Не было. Хроники среднего возраста"

Было: Не было
Хроники среднего возраста
Максим Александрович Гринкевич

Редактор Михаил Комаристый

Арт-менеджер Наргиз Исмаилова

© Максим Александрович Гринкевич, 2024

ISBN 978-5-4493-1656-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

БЫЛО

Врать или не врать

Это было классе в седьмом или около того. Мы с несколькими товарищами остались после уроков дежурными по классу. В наши обязанности входило расставить стулья на парты, выровнять сами парты и вымыть пол. Ещё доску протереть, конечно.

Наш кабинет находился на втором этаже школы, в самом углу. Как сейчас помню, кабинет №27 – «Русский язык и литература». Для того, чтобы набрать и вылить воду, необходимо было пройти через всю школу и спуститься на первый этаж в мужской туалет. Идти минут пять, но с полным ведром воды эта задача совсем не радовала наши 13-летние организмы.

Набирать-то мы, конечно, набирали, куда деваться, а вот тащиться выливать грязную после помывки полов воду никому не хотелось. Поэтому был придуман очень тупой, но казавшийся нам гениальным план. Мы просто открывали окно и выливали воду из ведра на улицу, где под окнами росли большие березы.

Делалось это неоднократно, так что даже обсуждений никаких не было. Деревьям же хорошо, полив. А что стены школы забрызгиваем и мелкий мусор туда же с водой попадает – это детали, о которых мы не думали.

Разумеется, прежде, чем сделать своё мокрое дело, мы оглядывали окрестности, чтобы на улице не было никого из преподавательского состава. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Именно в тот день, аккурат в это время из школы выходила наша монументальная классная руководительница Лидия Трофимовна. Мы об этом узнали, когда она вихрем влетела в наш кабинет и начала на нас орать, попутно задавая каверзные вопросы. Мы вяло пытались оправдаться, тогда она выстроила нас в ряд и стала поочередно спрашивать, кто это всё придумал и реализовал. Любимая учительская забава, все проходили.

В общем, воду в этот раз выливал даже не я. Но когда допрос дошел до меня, то я начал неловко пытаться выгородить товарища. Получалось плохо. Учительница сказала, что врать я не умею, на лице у меня всё написано, и пытаться даже не надо.

Эти слова я запомнил на всю жизнь, потому что она была права. После этого случая я предпочитал быть наказанным, но не говорить неправду. Я всегда избегал вранья, потому что понимал, что никого обмануть не смогу. А выглядеть глупо никому не нравится, даже мне.

Только в книжках Аркадия Гайдара быть честным хорошо и почетно, в жизни же это доставляет много трудностей. Например, спрашивает тебя девушка: «А ты же до меня с кем-то уже целовался?». И ты честно отвечаешь: «Нет, ни с кем, и не умею даже». И слышишь грохот, с которым падает интерес к твоей персоне.

Ты, например, вообще не можешь изменить своей женщине, это тухлый номер. Причём ты не можешь ни потенциальной любовнице наврать, что у тебя никого нет, ни свою женщину обмануть.

Ты не можешь продвинуться по карьерной лестнице, потому что в тот момент, когда тебя спрашивают, что ты думаешь о проделанной работе, ты отвечаешь честно: «Могло быть и лучше».

Ты не можешь сделать вид, что человек тебе нравится больше, чем это есть на самом деле. И люди тебя за это не любят.

Ты не можешь плеснуть долю популизма в свои посты и стать ультрапопулярным блогером. Когда ты что-то прохлопал – ты честно об этом сообщаешь, разочаровывая всех. Когда у тебя что-то не получается, ты не умеешь сделать хорошую мину при плохой игре. Такой дурачок, который сам себя топит.

Вы даже не представляете, как сложно было в подростковом возрасте отпроситься у родителей на ночь. Помогало только то, что никто всё равно не верил, что я стану пить, курить и портить девок. Даже мои родители в это не верили. Так что я говорил как есть – «тут все пьяные, мы ржём и домой неохота, утром приду трезвым и один». Так и случалось. Но отпускали не всегда. Потому что родители есть родители.

Или вот когда тебя спрашивают: «Чего ты такой грустный?», ты начинаешь объяснять причину. А ведь никого всерьёз не интересует, что там у тебя случилось. И ты знаешь, что им не важно. Но соврать, что все отлично, не получается. Не поверят.

Понятно, что с такими данными я ни разу в жизни ничего не продал. В лучшем случае у меня покупают мои статьи, потому что сразу видят, какие они есть. Приукрасить никак не получается. А самое страшное – это когда тебя просят сделать презентацию, рассказать, как ты прекрасен. Господи, это же адовы муки, потому что я-то про себя всё знаю, и хорошего там не так много, как плохого. Здесь надо красиво врать, но красиво не получается.

По чесноку, единственное, на что ты можешь рассчитывать, если не умеешь врать – это на уважительное отношение со стороны друзей-мужчин, с которыми ты не имеешь никаких финансовых дел. Во всех остальных случаях ты в проигрыше. Но, конечно, некоторая доля самоудовлетворения присутствует – они все нечестным путём уже миллионеры, а я нищий, зато всё сам. Как у Башлачёва: «Пущай он, гад, подавится Иудиными корками! Чужой жратвы не надобно. Пусть нет – зато своя!»

Словом, врать я уже никогда не научусь. Это очевидно всем, кто со мной знаком. Права была Лидия Трофимовна. Себя не переделаешь.

И в этой книге я врать не буду даже пытаться. Всё, что здесь написано – правда. Даже то, чего никогда не происходило.

Внутри шкафа

Когда на улице буря и балконные окна закрыты, то у меня дует из балконного шкафа. Хлопает дверцами, шумит, звенит чем-то, волнуется.

Тогда я понимаю, что даже у шкафа есть свой внутренний мир, где по бескрайним полям скачут вольные кони, ветер нагибает к земле ковыль и облака бесшумно стремятся к горизонту. Есть наполнение и смысл. И красота, и воля. А не только старые грязные кастрюли и коробка от мясорубки, как кажется многим.

Бабушки

Я родился и вырос, а также прожил первую половину жизни, на окраине города в забытом Богом районе с уютным названием Мехпоселок. Есть там большой четырехэтажный дом с кафе «Тушпара» и гнетущим запахом тлена, веющим из подвала, один такой на всю округу. Это мой.

Дом построили где-то в конце 60-х и был он ведомственным: принадлежал Министерству автомобильных дорог, а точнее – заводу дорожных знаков. И сам бывший директор этого завода, который постройкой нашего дома руководил – жил с нами на одном этаже и был мне названным дедом. И его вдова живет там до сих пор, веселит моего отца. Осколок советской министерской щедрости, тонущий в болоте капиталистической реальности.

Разумеется, что квартиры в этом доме тогда выдавали, в первую очередь, ветеранам и заслуженным людям завода. Во всяком случае, такова легенда.

Ветераны и заслуженные жили, старели, взрослые дети от них разъезжались, а сами они понемногу умирали. К концу 90-х большинство дедов, которых я знал в детстве, отправились на тот свет, а в доме остались жить их жёны. Все же знают, что у нас в стране модно выходить за мужчин постарше, хотя мужики успешно умирают в шестьдесят лет, а женщины прекрасно доживают до восьмидесяти. Этим рачительные женщины «обеспечивают» себе 20—30 лет захватывающей одинокой жизни на пенсии. Потому что даже дети их не всегда так долго живут, как эти бабки. Считайте, всю мою сознательную жизнь эти женщины уже были на пенсии. А мне не так мало лет.

В общем, в моем доме была и сейчас ещё есть высокая концентрация старушек, которые, к тому же, все знают меня с рождения. Прожив бок о бок более сорока лет, эти милые бабушки накопили друг к другу большое количество претензий, вопросов и невысказанных замечаний. Понятно, что последние лет пятнадцать, когда они достигли возраста, в котором сходить в соседний подъезд также сложно, как слетать на другую планету, они виделись редко. Но когда-то, я подозреваю, они активно общались. Были времена, когда они сидели стайкой на двух лавочках напротив моего подъезда и перемывали всем кости. Потом кто-то эти лавочки сломал к чёртовой матери. Даже не знаю почему.

Однажды, когда я ещё жил в этом доме со своей семьёй, кому-то из соседей в голову пришла гениальная идея – отметить День рождения дома. Я уже не помню, как там это подсчитали, но выходило, что дому исполнилась круглая дата, и надо бы устроить во дворе фестиваль с файер-шоу и частушками. Стали мозговать – кто чего может сделать. И вышло, что я должен делать для всех плов в большом казане на детской площадке. До сих пор не понимаю, как я мог на такое подписаться.

Признаюсь, было страшно. Это своеобразное чувство, когда ты всю жизнь живешь с людьми по соседству, знаком с ними, вы друг про друга что-то знаете, но, по сути, никогда толком не разговаривали. А тут пловом их накорми. Предчувствуя неладное, я удалился со своим костром в самый угол площадки, под сень хилого карагача, стал жарить мясо и тихо наблюдать.

Из всех четырех подъездов медленно выплывали согбенные силуэты и устремлялись на запах дыма. Мест за длинным столом было много. Готов поспорить, некоторые из этих людей не сидели за одним столом с 1975 года. И вот они все, нехотя, но собирались. Шумовка в моих руках подрагивала, на лбу выступала испарина, смеркалось.

Самыми тяжелыми были первые полчаса, пока ещё не успели поддать, но всем хотелось наконец выговориться. Кто кого затопил, кто кому не то сказал, и чей сын выбил окно много лет назад. В своих претензиях они даже дошли до вдовы бывшего директора завода и спросили её: «А на хрена вы выбрали такое дурацкое место для нашего дома? Получше места не было?». Вдова послала их подальше, но разговор продолжила.

Я молчал, я трусливо прятался за тонкий карагач и остервенело переворачивал тлеющие дрова железным прутом. Где-то неподалеку прогуливался дух Сталина под ручку с Берией, я это чувствовал вспотевшей спиной. Из шкафов вынимались такие скелеты, о которых я даже и не подозревал, вспоминались ушедшие и переехавшие, назывались давно покрытые пеплом забвения фамилии.

А потом алкоголь и сытная еда всё-таки сделали свое дело. Мне сообщили, что я молодец и всегда был молодец, и мама у меня была молодец, и бабушка была хорошей женщиной, хоть и умерла. И вообще мы все соседи, должны дружить, и что там этот Назарбаев себе думает, совсем обнаглел.

Под вечер пришли с работы более молодые соседи, бабульки разошлись, загремела музыка и начались танцы. А я отправился мыть свой большой казан. Только одна из старушек поймала меня за пуговицу и тихонько сказала: «Ты наши разговоры не слушай, мы уже старые, наше время прошло. У вас там своё уже на уме». И ушла домой. Я даже не успел ничего ответить.

Проспект Абылай-хана

Я многое знаю о жизни и о любви. Знаю изнанку высоких чувств и цену редких моментов счастья. Знаю, куда катится телега и сколько ещё плыть кораблю.

Но это не потому, что я такой мудрый, много читал и даже полностью смотрел «Трудно быть Богом» Алексея Германа. Хотя, ладно, и поэтому тоже. Но, в основном, всё-таки потому, что живу рядом с проспектом Абылай-хана.

А что такое проспект Абылай-хана в городе Алматы? Это бывший проспект Коммунистический, до этого – проспект Сталина. Ещё раньше это была улица Вокзальная. А до того – улица Старокладбищенская.

Но это я слишком далеко в историю ушёл. Улица Вокзальная – вот то, что нужно. Всегда она такой была и остаётся. Приходят поезда, люди с чемоданами восторженно разглядывают памятник Абылай-хану, плывет простуженная разноголосица таксистов. Постоянная суета, все ищут ЦУМ, в троллейбусах пахнем самсой, гудят в шесть утра поезда. Отсюда, если вы не знали, все приезжие начинают покорять Алматы. Который слезам не верит, зато отлично верит банкнотам и банковским картам. Здесь самое начало.

А ещё по этой улице Вокзальной снизу доверху стоят тётечки с ключами и сдают квартиры. По часам. Не для того, чтобы там ночевать, как вы могли бы подумать. А для того, чтобы мальчикам и девочкам было где любить друг друга, как пелось в известной песне Майка Науменко.

Я сверяюсь по этим тётечкам – насколько я ещё в форме, презентабельно выгляжу и способен, по их мнению, на плотские подвиги. Вечерами я гуляю с девушкой по улице, и нам наперебой предлагают квартиру. Значит, мы ещё производим впечатление молодых, влюбленных и желающих. Спина моя выпрямляется, живот втягивается, рука тянется к женской талии. Шутим. Каждый раз одинаково шутим и смеёмся. Приятно.

В моём возрасте секс – это уже больше искусство, чем спорт, поэтому мы квартиру не берём.

Но вокруг ещё много таких, кто желает уложиться в один час. Вот парочка. Он – немножко небритый, слегка прогнутый в коленях и мужественно-подбородочный. Она – тоненькая, обтянутая подчеркивающей талию одеждой и манящая. Губы, волосы, глаза с поволокой. Хоть сейчас. Оба молоды. Подходят к нашим тётечкам.

Она смотрит в сторону, держа дистанцию, и молчит. Он тихо договаривается о цене. В воздухе искрит электричество. Он кладёт в карман ключ и уверенно направляется к цели, она берёт его под руку и невольно покачивает своим женским естеством, вгоняя в пот окружающих мужиков. В его рюкзаке позвякивает что-то стеклянное.

Смотрю им вслед и немного завидую. Не тому даже, что у них сейчас будет, а потому, что у них есть вот это всё – ватные ножки, прерывистое дыхание, принужденно громкий смех, потные ладошки. И ветер путается в её волосах, словно бы понимая, что дальше порога его не пустят. Это праздник на двоих. И они в этот момент такие живые, искренние. Предвкушение.

Чаще за ключами подъезжают на машинах. Приоткрытое окно, рука, сжимающая деньги, лёгкое движение в салоне. Тётеньки с предложениями набегают сразу стайкой, водитель немного смущается, девушка на пассажирском сиденье прячется за бронёй солнцезащитных очков. Здесь уже наблюдать незачем. Умчались и только тонкий флёр духов рассеялся в придорожной пыли. И мы никогда не узнаем – было ли им в действительности так хорошо, как мы себе это представляли.

Так вот и живу в самом эпицентре любви, на переднем крае квартирного вопроса.

Весной у тётечек с ключами работы много. Они не всегда чувствуют пикантность момента, не всегда умеют проявить необходимый такт. Поэтому, если приглашаете девушку на свидание, то к нам на Абылай-хана приходите не сразу. Сначала дождитесь подходящего момента. У нас тут оплата почасовая, жеманиться некогда. И, конечно, предохраняйтесь. Берегите себя от разочарований и всяческих неприятностей. Кстати, у меня четырёхкомнатная. Договоримся, если что.

Про чиновников

Моё голозадое детство прошло в славном районе под названием Мехпоселок. Никакого поселка там сто лет как не было, а был четырехэтажный ведомственный дом. Сильно до моего рождения он был построен заводом дорожных знаков.

Директором завода был наш сосед по лестничной площадке. Конечно, когда я его знал, он уже был ветераном и пенсионером, а до того он был директором и принимал решение построить дом для себя, в том числе, в этом странном месте, рядом с рощей Баума.

Не знаю, как это место выглядело изначально. Скорее всего, там был частный сектор, ковыль и лягушки. Ещё много лет стоял неподалеку ничейный частный дом. Мы с ребятами лазили туда рассматривать предметы давно прервавшегося быта. Но вот приглянулось чем-то именно это место. Построили наш четырехподъездный дом с большим двором, провели индивидуальную трубу с отоплением, качельки вкопали. Вокруг стояли хрущёвки с титанами, чтобы вы понимали. Так что у нас был дом вполне себе элитный, сейсмозащищенный.

Через некоторое время аккурат во дворе дома решили построить детский сад «Дюймовочка». Опять же, я ещё не успел родиться тогда, и свидетелем не был, но старожилы говорили, что под детский сад забрали изрядную часть двора. Дескать, для ваших же детей. Вроде места навалом вокруг, а надо было именно так.

Построили огромный детский сад. Я таких больших, наверное, и не видел в Алма-Ате. Двухэтажное затейливое здание, прачечная, кухня, группы, десяток участков с двух сторон, бассейн, огород. Я ходил в этот сад какое-то время, поэтому знаю. Масштабный был проект и работал много лет. И мы лазили туда через забор и гуляли там, пока сторожа не запретили. Кто-то даже умудрялся там с девками целоваться. Но это я вперёд забежал.

Когда я ходил в этот сад, то у моей группы был участок прямо напротив моего подъезда. Ну, потому, что я вообще победитель по жизни. До сих пор помню, как я стоял во время прогулок возле сетчатого забора и смотрел на выходящих соседей. И даже бабушку свою иногда видел. Тот ещё идиотизм. Детки в клетке.

Потом детский сад закрыли на ремонт, я ушел в другой, потом опять открыли, но я пошёл в школу.

В школьные времена у нас была какая-то дворовая тусовка, где я был одним из самых младших, и на летних каникулах мы слонялись по двору. А двор был уже совсем обычный – электробудка, парковка, на которой мы играли в футбол, пара деревьев, песочница и качели. Остальную часть двора занимал забор детского сада.

Но был еще у другого конца дома прилегающий к детскому саду участок земли. Когда-то на нём располагались газгольдеры, но потом дом перевели на природный газ, и кусок земли площадью в сто квадратных метров оказался пустым и неприкаянным. Там колосилась крапива и строили любовь кузнечики.

И вот, значит, слоняемся мы, прыгаем с забора на скорость, строим шалаши из конопли. От скуки померили уже длину дома в шагах, наигрались в Монополию. И тут кому-то из нас приходит мысль: а давайте напишем в акимат письмо, чтобы на этом участке земли нам сделали детскую площадку.

Надо заметить, что на дворе стояли 90-е годы, и, в принципе, можно было написать в акимат, что ты уже умер – едва ли кто-то бы отреагировал. Но мы же дети, советские ещё дети, а значит, верим в силу государственного управления. Тем более, были среди нас пацаны постарше, которых мы всегда слушали.

Стали писать письмо. Писали всей толпой, ничем не ограничивая свою фантазию: пусть нам поставят тренажеры, турники, теннисный стол, навес, песочницу, новые качели, кустов насадят. Проекты такие придумывались, что Нью-Васюки просто нервно курят в коридоре. В умах уже разворачивались настолько фантастически картины, что нынешним детям и не понять. Было прямо весело. Тем более, взрослые нас поддерживали: а то как же, старушки всегда любили что-нибудь затребовать у власти.

Письмо мы написали и даже отправили. В ответ через месяц приехала машина и огородила наш участок маленьким заборчиком высотой в полметра. В середину без всяких затей насыпали гору песка, воткнули ржавую горку и уехали. Это всё. И хотя это было ничем не похоже на наши желания, мы всё равно считали это своей победой.

Сколько мы ковырялись в этом песке и ходили, как воздушные акробаты, по этому заборчику – не пересказать. Это был наш штаб и наша собственность. Здесь надо ещё написать, что на этой горке я и лишился невинности, но нет. Только ударился пару раз.

Потом времена изменились опять. Детский сад продали частной школе, потом сделали из неё призывной пункт областного военкомата. Построили глухой каменный забор, отжали нашу площадку и огородились железными воротами.

Правда, жители возмутились, и удалось отобрать у военкомата территорию как раз моего детсадовского участка, где я гулял – напротив моего подъезда. Там сделали детскую площадку со скамейками и горками. Военные оказались сговорчивей, чем воспитатели. Так что моим детям тоже удалось вырасти на этой детской площадке.

Но, в целом, двор мой сейчас выглядит точно также, как в моем детстве. Разве что парковка теперь действительно парковка, а я там больше не живу. А вот отношения с государственными органами как-то с тех пор и не складываются. Ничего не могу с этим поделать.

Добрые люди

Иногда я встречаю по-настоящему добрых людей. Искренних, светлых, таких, которые всегда рады тебя видеть. Откуда я знаю, что это искренне? Чувствую, наверное. Бывает так, что даже не сомневаешься – это настоящее.

Бывает и другое – когда человек тебе улыбается, а ты ощущаешь на дне его улыбки такую мутную черную водицу, понимаешь, что там внутри всё иначе. Это чаще.

А вот по-настоящему добрых мало. Очень сложно быть добрым в нашем мире. Особенно с людьми. Я видел немало тех, кто делает хорошие, важные добрые дела, но в личном общении продолжается оставаться холодным и нервным. Потому что доброму человеку легко сделать больно, он открыт, а злого фиг обидишь, он первый тебя обидит.

Но, с другой стороны, когда ты чувствуешь, что человек добр к тебе, ты и не хочешь его обижать. Искренняя доброта обезоруживает, ты улыбаешься в ответ и не знаешь, что сказать. Это настолько потрясающе, что во всем твоём огромном оружейном арсенале не находится ни одного подходящего слова.

А хуже всего таким, знаете, средним. Они не добрые и не злые. Как в одной песне пелось «я добрый, но добра не сделал никому». Вот нас таких большинство – мы не можем ни нападать с чистой совестью, ни отбивать атаки лучами искреннего тепла. Делаешь что-то хорошее, так обязательно скажешь гадость. Делаешь что-то плохое, так застыдишься в итоге. Ни вашим, ни нашим.

И вот что интересно – я никогда по-настоящему не дружил с добрыми людьми. Думал, что дружил, а на самом деле только находился рядом. Я не знаю, как они дружат, что они делают для своих друзей. Потому что даже когда ты просто приятель, тебе достается сильно больше тепла, чем от некоторых друзей. А что же происходит, когда ты друг? Не приходилось этого ощутить.

Я добрых людей люблю издалека, любуюсь, стараясь не запачкать своей грязью. И радуюсь, что они есть. Они меня тоже.