Текст книги "Было: Не было. Хроники среднего возраста"

Город-сад

Мой друг, с которым у нас одно на двоих алма-атинское мехпоселовское детство и мешок замшелых воспоминаний – уже больше пятнадцати лет как петербуржец. Рафинированное такое быдло, которое мочится только в парадных и никогда в подъездах, неприятный человек.

Но дружим уже 24 года, куда деваться. Поздно привередничать. Так вот, в родной город он наезжает нечасто, раз или два в год, и каждый раз, первым делом, поднимается повыше в горы. Рассматривает смог, лежащий жирной шапкой на наших головах, цокает языком и говорит, что раньше такого не было.

А я не знаю, что ему сказать – я уже и не помню, как было раньше, когда деревья не пахли продуктами сгорания бензина. Делаю вид, что мне всё равно, и вообще мы уже привыкли. Только выправка строже стала. Но при этом сам каждый раз думаю, что мы алматинцы – крайне странный народ.

Судите сами, на юге у нас снежные чистые и практически неосвоенные горы, на севере – бескрайняя степь с её бесконечными ветрами, приносящими чистый воздух и разнотравьем, сводящим с ума.

А мы ютимся все вместе огромным двухмиллионным кагалом на маленьком кусочке земли, покрытом продуктами жизнедеятельности уже на три метра вглубь. И переставляем свои уродливые домишки, как ребёнок кубики, стремясь втиснуть в маленькое пространство что-нибудь ещё более стеклянное и невыносимо отвратительное.

И гадим под себя, и срубаем всё, что не может сопротивляться, и плюем против ветра. Да и ветра здесь уже никакого нет, потому что отгородились мы от него бетонными заборами, высветили его прожекторами и выгнали из города.

Без ветра не стало ни зимы, ни лета. Теперь есть только два определения для погоды – смог и давление. Остальное не важно. Снег, дождь, солнце – это не обязательно и редко. А смог и давление – это всегда.

И не нравится нам здесь, и дороги не чищены, и арыки забиты, и торговых центров уже сильно больше, чем денег, а мы сидим тут, ждем чего-то. От мыслей о чистом воздухе у нас отрыжка, от воспоминаний о яблоневых садах – икота.

В детстве читал фантастические книги про людей будущего. Там всегда говорили, что в будущем люди станут умнее, лучше, человечней, понятливей. Поймут, как всё устроено, и обретут гармонию. То есть, если был город-сад, то сделают из него город-парк.

А оно не так всё. В будущем всё также, только ничего не жалко. Особенно не жалко прошлого – никому. Да и будущего-то нет, есть только вот это настоящее, когда тебе надо срочно выбросить накопившуюся во рту желчь, и ты харкаешь прямо перед собой. А через два шага ты уже далек от того прошлого, где ты нагадил, и осуждаешь тех, кто это делает сейчас и мешает тебе. А ещё через некоторое время снова повторишь цикл, потому что в первый раз прокатило.

Как мы не понимали ничего, так и не понимаем. Учитель вышел из класса, поэтому некому нас одернуть и сделать внушение. Большая перемена. А Алма-Ата наша, побитая колёсами и замызганная равнодушием – она уже не город-сад. Она город-сад камней. Тех самых, которые время собирать.

Время

С годами ощущение времени меняется в сторону полного непонимания. Когда-то я четко знал, что 18 лет – это много, это вся моя жизнь, это граница моей взрослости и появления каких-то там прав.

Сейчас это какой-то невнятный срок, который может быть и большим, и маленьким. 18 лет назад был 2000 год, которого я ждал долго и с надеждой, и фантазировал, каким я буду в этом году. Новый век я встречал легкомысленным студентом, перед которым были открыты все пути, и который нисколько не сомневался в том, что всё будет хорошо. Я тогда вообще всё знал про жизнь, не нуждался в знаках судьбы и костылях, и умел ровно столько, сколько мне хотелось уметь.

А сейчас раз – а 18 лет нового века уже прошло. И я всё ещё человек из прошлого века, который родился в Советском Союзе. Для моих не очень маленьких детей это нечто былинное, где-то между Тридевятым царством и Римской империей. Как я им объясню? Я сам мало чего понимаю в том, что происходит в мире, и ещё меньше могу поручиться за свою собственную жизнь. Ищу какие-то иллюзорные вехи, которые определяют мой путь, борюсь за себя, и всё время чего-то не догоняю.

И сдается мне, еще через 18 лет я не буду сильно отличаться от себя сегодняшнего. Не потому что я достиг какой-то там высоты, а потому что ну что такое 18 лет? Уже месяцы не замечаешь – раз и января нет. Вроде был, а вроде и не было.

Я общаюсь с людьми, которых знаю по 10—20 лет, и это нормально, не удивляет. Не помню по именам половину однокурсников, и вообще никак не страдаю от этого. Время перестало что-то определять. Ну, движется, ну, происходит что-то. Никаких сроков, за которыми всё изменится, больше нет. Есть только сейчас и много-много вчера. А завтра не имеет значения, просто потому что ничего с ним не ясно с этим завтра.

Мне бы в марте в отпуск съездить – это самый долгосрочный план. А дальше не знаю. Дальше вырулим как-нибудь. Или не вырулим. Тоже, в общем, не принципиально. Мне в этом году 37 будет. Ну и что? Всё равно измерить этими цифрами ничего не получается. Много или мало? Я не знаю, мне хватает. Я знаю много такого, чего знать никогда не хотелось, а этого вот не знаю.

И нет, это не пессимизм, мне нормально, я даже доволен своей жизнью. Но вот чем измерять это всё? Не деньгами же. И не выборами. А главное – спешить не хочется совсем. Уже успел.

Новости авиации

Когда я учился в 6 классе, меня сильно увлекала авиация. Клеил модельки самолетов, читал, и очень страдал от желания что-то сказать об этом миру. И тогда откуда-то взялась идея – сделать газету с громким названием «Новости авиации». Для одноклассников. Моим одноклассникам же страшно нужны новости этой самой авиации.

Я брал большой лист бумаги, что-то перерисовывал, вклеивал вырезки из журналов, звал на помощь друзей, которые умели рисовать, сам придумывал статьи. Получалась довольно странная ерунда, которую я отдавал отцу, чтобы он размножал её на ксероксе. Потом я продавал это в школе за копейки – удивительно, но кому-то было интересно. Покупали. Я был страшно горд.

Основы маркетинга в голове уже были, поэтому в каждом выпуске я делал розыгрыш. Нужно было правильно ответить на вопрос и получить приз. Призовой фонд состоял из вкладышей, марок, картинок. Интернета ещё не было, так что угадывали далеко не все. Да и читателей было человек пять.

Так я сделал несколько выпусков, пока не наскучило – и мне, и читателям. Но на этой почве я подружился с несколькими одноклассниками с таким же бульоном в голове. В том числе с самым близким теперь другом, который самолетами болеет, в отличие от меня, всю жизнь.

На заработанные деньги наобум подписался на какой-то жуткий «Вестник авиации», в котором не понимал вообще ни слова. Серьезное такое было издание, с формулами и научными статьями. Я-то думал, что буду оттуда брать статьи для газеты, а тут такое. Очень все веселились по этому поводу.

Так что, в доинтернетные времена тоже бывало интересно и весело. Забавно это всё листать теперь.

Когда у нас в школе начался предмет «Основы государства и права», я толкал одноклассникам ксерокопии Конституции – это было дешевле, чем покупать в магазинах. Отец на работе делал копии, а я продавал.

С тех пор я ничего в жизни и не продал, если подумать. Как-то не нашёл себя в этом. А желание что-то сказать миру – оно навсегда осталось со мной.

Тренер

В пятом классе в нашу школу пришел усталый помятый мужик и представился тренером по велоспорту. Он набирал команду будущих чемпионов, и приглашал всех желающих приходить на занятия. Пацаны заинтересовано зашушукались, а я отсиделся в сторонке. Спорт никогда не вызывал у меня восторга. Отсиделся бы и забыл.

Но в понедельник в полвосьмого утра в мою дверь позвонил одноклассник Толян Б., и бескомпромиссно потребовал, чтобы я немедленно собирался на тренировку. Я не нашёл причин, чтобы отказаться. Так я попал на велоспорт.

На дворе стояла поздняя осень и середина девяностых. На тренировку я надевал двое трико, чтобы не замерзнуть, и всё равно было холодно. Никаких велосипедов мы не видели – бегали в роще Баума, тягали блины от штанги в зале, взвешивались, обмеривались, ездили на медкомиссии и играли в футбол по колено в снегу. В восемь утра, два раза в неделю.

После тренировки мы с пацанами шли к оврагу и собирали там пустые пивные банки – тогда у всех была коллекция таких. Собирали и торопились домой – нужно было в школу ко второй смене.

Тренер был, как я сейчас понимаю, сильно пьющим и печальным человеком. Он ездил на старом списанном РАФике с символикой «Скорой помощи». В морозные утра автомобиль не заводился, и мы шли к тренеру домой – потолкать.

Теоретически в этой машине удобно было перевозить велосипеды, но это весной. А зимой мы бежали толпой по роще, а за нами медленно ехал тренер на микроавтобусе, подгоняя нас добрыми пожеланиями в мегафон. Кто уставал – садился в машину и покрывался позором и насмешками товарищей.

Почему это происходило именно так, с машиной – об этом мы не задумывались, нам было весело. А тренер высмеивал отстающих со свойственным всем выпускникам физкультурных институтов специфичным чувством юмора.

Однажды у нас были соревнования. Где-то на другом конце города. С таким успехом они могли проходить на Луне – для мехпоселовского пацана всё, что располагалось выше Гоголя, казалось страшными неизученными далями. Кажется, я в этом районе и не был до этого ни разу.

Тренер собрал нас накануне и сказал, что с радостью отвез бы нас на своей машине, но ось треснула, поэтому он поедет на ней только с парой старших ребят, а мы поедем автобусом. Шестьдесят четвёртым, как сейчас помню. И ехать нам от дома остановок сто, не меньше. Мы погрузились в подъехавший красный кряхтящий ЛиАЗ и стали ехать, глядя на поля за окном. Никто точно не знал, где выходить, но заветные слова «Автостанция «Арман» помогли. Через несколько суток, по ощущениям, мы прибыли на место соревнований.

Соревнования были по бегу. На нас повесили номера и стали отпускать со старта по одному через каждую минуту, как на Олимпиаде, бегом по заледенелой дороге. Дорога была извилистой, и движущегося впереди бегуна было практически не видно. Задних тоже не особенно, кроме тех, кто тебя обгонял и скрывался в сыром тумане.

Я просто бежал вперёд, ни с кем не соревнуясь и не заботясь о результатах. И мне нравилось именно так – в соответствии со своим ритмом и пониманием, никому ничего не доказывая. Я впервые бежал не от себя, а к себе. Ценное и редкое ощущение. Я запомнил.

Мы ничего не выиграли. Поехали назад в таком же медленном автобусе те же сто остановок. У каждого из нас с собой были бутерброды – у кого с колбасой, у кого с сыром, а у меня с домашним салом.

Мы менялись бутербродами, потому что вкуснее всего есть чужое – такое, какого у тебя дома не бывает. Например, мягкий ноздреватый домашний хлеб с большим колесиком вареной колбасы на нём. И в колбасе, тут и там, белые пятна жира. Такой колбасы мои родители не покупали. Мы ели и смеялись, и чувствовали себя победителями. Ну или хотя бы не проигравшими. Такой спорт я любил.

Велосипедистом я так и не стал. Весной тренер пригнал тонкие высокие спортивные велики. Я представил себя в седле этого сооружения и сбежал. Не моё это. Вот бегать по снегу от РАФика мне нравилось, а водить высокую машину с шелковыми шинами и рогатым рулём – нет.

Так что у Винокурова не появился лишний конкурент. И хорошо. Я готовить люблю и писать.

Маме

…А погоды, мама, сейчас стоят такие, что если идти по улице и слушать в наушниках блюз, то возникает устойчивая иллюзия, что жизнь прекрасна. Захватывает дух от низкого уханья контрабаса, и палочки бьют прямо по бортику твоего рабочего дня, и понимание рождается где-то в медной среднечастотке саксофона и усталом хрипе труб.

Кажется, что счастье – это всего лишь умение открыть нужные краны, не забыв при этом закрыть старые, ненужные. Чтобы в системе сохранялось давление, такое необходимое для обогрева души. И, конечно, обратка – её надо удалять из себя, надо.

Я наливаю в залапанный стакан последние тёплые капли этого пряного октября и заполняю свою остывшую систему. И мне правильно, мама. Искренне. Как в тот день, когда вы с отцом подарили мне выжигатель, которого я уже и не ждал. Тогда я держал в руках красную коробку и думал, что всё очень правильно выходит у родителей. Самому бы так научиться.

Это всё блюз, мама. Но как же тепло сегодня…

Старые закоулки

Я всю жизнь живу в одном месте, в одном доме. Было три года, которые я прожил с родителями в другом районе, но потом снова вернулся в свою старую квартиру. Работаю тоже недалеко – полчаса пешком. Район у меня не престижный, состоящий из старых «хрущоб» и частного сектора. Но мне он родной.

Часто я брожу по окрестностям, гуляю. Есть такие закоулки, которые запомнились мне разными картинками из детства – то в казаки-разбойники с пацанами играли, то на великах катались, то с дедом машину в гараж отвозили.

Эти закоулки, они вроде бы все здесь рядом, но чуть-чуть в стороне от моих обычных путей. Так получилось, что я уже много лет уже не бывал в этих закоулках. Они остались в моей памяти такими, какими их видел семилетний пацан жарким летним днём. Загадочные, манящие удивительные. Вроде бы ничего удивительного в них нет, и лишь память моя способна окрасить эти места в цвета детства.

Не знаю, почему я вчера вспомнил об этом. Но вспомнил. И возвращаясь домой с работы, взял, да и свернул с обычного пути. Нашел этот самый поворот, где был дедовский деревянный гараж. А там уже построили какой-то дом.

Всё вроде такое же, а уже не такое. Нет соседского гаража, где ставил свои «Жигули» товарищ деда, имени которого я уже не помню. И того гаража, что сбоку – где взрослые пацаны все время ковырялись с громко трещащим мотоциклом «Иж».

Не осталось и высокой травы за гаражом, в которой я любил лазить. И уж точно не живет в жёлтом доме рядом мой детсадовский одногруппник Вовка Строчкин. Я и имя-то его вспомнил в первый раз за десять лет. Да он, кажется, там и не жил, а только к бабушке приезжал. Кто теперь вспомнит?

Деревянные сараи, стоявшие неподалеку, сгорели уже давно – я это отлично помню. Но остались маленькие, то ли гаражи, то ли кладовки, за которыми я прятался когда-то от «разбойников». Такие они родные, облупленные, старые и невозможно настоящие. И находятся всего-то в пяти минутах от моего дома. А я не видел их так давно.

Впрочем, зачем мне было их видеть? Я и вчера не посмел войти в этот маленький мирок старого двора – лишь потоптался на пороге, огляделся и, осознав всю нелепость себя здесь, ушел. Ушёл со смешанным чувством тоски и теплоты в груди. И что-то такое почти понял, почти осознал, почти почувствовал. Но сразу забыл. Потому что дела, семья, заботы, работа. И солнце уже греет как-то не так.

Метро

Я люблю метро. Особенно вечернее, пустое, с парой скучающих человек на платформе, с сонно мерцающими часами над чёрным жерлом тоннеля, с особенной атмосферой ожидания неизведанного. Тоннели подобны волшебным пещерам, где может встретиться кто угодно.

Метро еще с детства ассоциируется с чем-то маняще-удивительным. Ещё и жизнь подкидывает ассоциации. Я помню пустой вагон с Беговой до Севастопольской в Москве. Бесконечное количество станций, холодная октябрьская ночь за дверями павильона, хлопающие на ветру двери старой гостиницы. Тогда я впервые увидел московское метро пустым. Старое, облупленное, уставшее.

Помню сонную поездку от Московской до Проспекта Просвещения в Питере. Очень долго. Потом ещё нужно было полчаса идти пешком, подняться на двадцать какой-то высокий этаж и тихо войти в маленькую квартирку, проскользнуть мимо сопящих детей и устроится с кальяном на балконе, курить белую ночь.

Помню дребезжащее парижское метро с миллионом маленьких станций, помню пропахшее креозотом шумное римское, маленький паровозик из двух вагонов в Лионе, яркую солнечную подземку в Турине, смешные названия старых станций в Минске.

Метро для меня как символ движения к чему-то новому, непонятному и удивительному. Оно едет по кругу, но, если повезет, то сойдешь на нужной тебе станции. Особенно вечером, когда народу мало.

Мой Иссык-куль

Я скучаю по озеру Иссык-Куль из моего детства. Не по нынешним модным отелям и резортам, а по советским домам отдыха с неспешным течением жизни, пением птиц и бесконечными пляжами без всяких заборов.

Чтобы солнечным утром после завтрака забегать в прохладную, спирающую дыхание воду и видеть дно сквозь её хрустальную прозрачность.

Чтобы в самое жаркое обеденное время бродить по заросшим аллеям мимо обветшалых корпусов с большими стеклянными верандами, представляя, какими они были в пору своего расцвета. А потом забрести на заброшенную танцплощадку среди густого кустарника и разглядывать бетонные плиты, истоптанные тысячами ног, а ныне окаймленные зелёной порослью.

Хочется прятаться от полуденного зноя в увитых виноградом беседках, или спать в номере до наступления вечерней прохлады.

Хочется, чтобы жаркие изнуряющие дни сменялись прохладными пасмурными, когда можно отдохнуть от солнца и воды, просто погулять, выискивая под деревьями вылезшие за один день грибы.

А вечером, конечно же, нужно пойти погулять на территорию соседнего пансионата – посмотреть, как они там отдыхают. И по дороге непременно встретить отдыхающих из того пансионата, идущих на нашу территорию.

Можно поиграть в бильярд или настольный теннис в здании рядом со столовой или сходить в обшарпанный кинозал – посмотреть старый наивный французский фильм. А иногда вечером случатся выступления заезжих гипнотизёров, заставляющих спящих людей хлопать в ладоши и смеяться. С таких представлений непременно нужно выходить с видом пресыщенной столичной штучки, небрежно посмеиваясь над простотой здешних развлечений.

Когда стемнеет, нужно неспешно пойти на пляж, где далеко в море уходит длинный-длинный пирс.

Пирс нужно пройти до самого конца, мимо фонарей с вьющейся возле них кучей мошкары, мимо целующихся в ночи парочек, мимо сосредоточенно купающихся пожилых тётушек. Оттуда, с самого конца, будет прекрасный вид на побережье, блистающее огоньками, будет слышна разная музыка, доносящихся с каждой зоны отдыха, и конечно звёзды – невозможно яркие и многочисленные звезды, которые видны только на Иссык-Куле.

И если долго-долго там стоять, слушая шелест волн внизу, то можно увидеть падающую звезду. Потому что август и время звездопада. Желание даже не надо успевать загадывать – оно всегда в твоей голове. Потому что без желаний жить скучно.

После всего этого так сладко спится в своей-не своей скрипящей постели.

А утром, очень рано, отец разбудит тебя, и вы пойдете на рыбалку – тут неподалеку. На улице будет свежо и чисто, вода будет ужасно холодной на ощупь. Ты будешь сидеть на берегу, смотреть на стоящего с удочкой отца, на баночку с червями, и тебе будет звонко-звонко, светло-светло. Даже если вы совсем ничего не поймаете. Потому что отец будет рассказывать тебе какие-то забавные истории, отвечать на твои глупые вопросы, а ноги в воде, когда ты туда все-таки зайдёшь, будут нежно покусывать многочисленные мальки.

В воскресенье обязательно нужно ехать в поселок Бостери на ярмарку. Ходить по рядам с копчёным и солёным салом, кружащим голову своими ароматами, с солёными грибами всех мастей и расцветок в больших эмалированных вёдрах, с золотистой копчёной и серебристой вяленой рыбой, с большими оранжевыми абрикосами, с янтарным мёдом.

Нюхать и пробовать, пробовать и нюхать, не зная, что же выбрать. Пышные продавщицы будут звонко смеяться, предлагая свой товар, и ты будешь чувствовать, что лето происходит здесь и сейчас.

Отдыхать нужно долго – дней десять. Чтобы загар плотно покрыл твою спину, а в голове уже роились мысли о том, что ты сделаешь в первую очередь, когда приедешь домой – кому позвонишь и куда пойдешь. Чтобы ты немного начал скучать по подаренным тебе на день рождения книгам и по школьным товарищам.

Уезжая, перед самым приездом автобуса, нужно обязательно пойти и попрощаться с Иссык-Кулем. Пообещать ему, что в следующем году непременно вернёшься. Потому что иначе и быть не может. Это же Иссык-Куль.

А я вот не сдержал слово – не был там уже несколько лет. Он скучает, наверное, мой Иссык-Куль.

Сбылось

Я вернулся с Иссык-Куля. Замотался в работе и не написал, что уеду туда.

Отдохнул я замечательно. Конечно, всё изменилось. Дурацкая граница с очередями и агрессией окружающих, как памятник бестолковой независимости. Разрушенная дорога, находящаяся в стадии расширения, и остов строящегося огромного ипподрома, как свидетельство наивных амбиций. Бесконечная торговля всем и везде, как примета времени.

Нет больше моей любимой аллеи Раппопорта, не ловится на удочку рыба, на пляже люди запивают кальян водкой.

Но Иссык-Куль – он всё такой же. Голубой, прозрачный, бесконечный. Дневная жара сменяется вечерним ознобом, воздух всё также можно есть ложкой, на коже все такой же шелушащийся загар.

Немножко постарел отец, слегка строже стала сестра, и нет больше с нами мамы. Но зато мы были все вместе, и с нами были наши чудесные бесконечно умилительные дети – два моих балбеса и кривляка-племяшка. Они ели жареную рыбу за подарки, бесконечно лезли обниматься, ныряли с моих рук в воду и проживали свое настоящее искристое детство, закапываясь в песок и требуя сладкую вату.

А я глотал тёплый ветер, плавал до буйков и так спал, как не спал уже, наверное, года два.

Были ранние подъемы, когда так жалко будить сопящих мальчишек, и столовские тефтели, которые доедаешь обязательно до конца. Были прогулки на ярмарку в Бостери, солёные грибы, копчёное сало, ароматная рыба, кислый напиток максым, балагурящий с продавцами отец, дурацкие сувениры. Были игра в Уно по вечерам, медовые соты вместо жвачки, запах крема от загара и парочки, сидящие на берегу в вечерней тишине.

Наверное, я всегда буду любить Иссык-Куль с его холодной водой, наивным сервисом и концентрированным ощущением моего самого счастливого детства. И никакого интернета, потому что не ловит, пароль не подходит и неохота, если честно. Тебя захлестывают воспоминания, ты словно приезжаешь в свой старый дом, где по-прежнему скрипит входная дверь и так вкусно пахнет свежим хлебом.

Поездка получилась очень эмоциональной, искренней, теплой. И так тяжело было уезжать одному, оставлять всех своих, обрывать сладостное ощущение летних каникул. Но работа, суета, погоня за копейкой и скорый день рождения, встающий айсбергом над горизонтом бытия. Мне уже без двух недель 35, но я ещё могу на четыре дня стать мальчишкой, который рвётся на пляж в любую погоду и ныряет в любимый Иссык-Куль обязательно с головой.

Спасибо, что это есть в моей жизни. Спасибо моим родным, что всколыхнули в моей заплесневелой душе эти давно забытые ощущения. Я вас очень люблю. Доотдыхайте там за меня как следует!