Текст книги "Игра Лазаря"

В кухне нашлась вода, и даже заварной чайник был наполовину полон. «Впрочем, – размышлял Лазарь, разливая по кружкам холодный зеленый чай, – для Яники он сейчас наполовину пуст».

– Попей, ты плохо выглядишь. – Он подтолкнул к ней чашку. – Не самый сладкий комплимент, зато правда.

Она молча отодвинула от себя чашку, и Лазарю пришло в голову, что кульминация Игры уже не за горами. Сейчас Ведущий как никогда близок к цели. Цели, к которой ведет множество указателей, но у которой всегда одна дорога. И совершено неважно, что Яника при этом сделает, – решит выпрыгнуть из окна или выбросит оттуда кого-то другого. Семь бед – один ответ.

Надо было срочно занять ее мозг чем-то еще, кроме переваривания собственного горя.

– Представляю, как тебе паршиво. – Лазарь отпил немного чая. – Как будто шел-шел по улице – и вдруг ступил в хорошую кучу дерьма.

– Это не одно и то же, – не поднимая глаз, возразила Яника.

– Только в буквальном смысле. Когда вступаешь в дерьмо на улице, ты не вдаешься в причину проблемы и не думаешь о последствиях. Не делаешь выводов, прогнозов, не сожалеешь и не раскаиваешься. Ты просто ругнешься матом, как распоследний сапожник, и приступишь сразу к главному – соскабливать дерьмо с подметки.

Яника не поднимала глаз, и Лазарю на миг показалось, что даже не слушала, но он продолжил:

– Когда дерьмо случается в жизни, ты задаешься множеством вопросов, которых никогда не задал бы себе, вляпавшись в кучу на улице. И только потом начинаешь действовать. Знаешь, в чем разница между двумя этими ситуациями?

Яника сняла пальцами прилипшие к щекам мокрые пряди и наконец-то удостоила Лазаря взглядом:

– В чем?

– Когда наступаешь в дерьмо на улице, ты точно знаешь – оно чье угодно, но только не твое собственное. Эта уверенность снимает все вопросы, рожденные в мучительном самокопании, терзаниях совести и прочем. – Лазарь придвинул чашку обратно к Янике. – С дерьмом на дороге жизни все по-другому. Оно всегда может оказаться твоим собственным.

Немного подумав, Яника просунула пальцы в керамическую петельку на кружке.

– Обычно я не матерюсь как сапожник.

– Это фигура речи. Понятия не имею, как матерятся сапожницы.

Девушка поднесла кружку к губам, отпила, поморщилась:

– А еще терпеть не могу старый зеленый чай.

– Ты либо звонишь мне из инсона, либо бросил их средь бела дня, – послышался из мобильника голос Сенсора.

– Бросил средь бела дня.

– Слив?

– Пока нет. Но будет, если в самое ближайшее время мне на голову не упадет яблоко. Оставил ее одну в квартире, а сам пошел по другим этажам искать что-нибудь съестное. За мной она не пойдет, потому что еле шевелится, так что я решил вернуться и поиграть тут немного в Коломбо. Раз уж у вас не получается.

– Погоди-погоди… одну?

– Этой ночью нас бросил Джуда – тот белобрысый на папиной тачке. Думаю, очень скоро наш рыжий лемминг геройски покончит с собой.

– Классика, – деловито заметил Сенсор, проигнорировав подколку про тачку, – сам он унаследовал свою «шестерку» от отца, когда тот пересел на иномарку.

– Чем больше в мире самоубийц, тем их меньше.

– Похоже, у Ведущего скоро появится тепленький свежеиспеченный неофит?

– Либо так, либо холодненький труп. В любом из этих агрегатных состояний она нас не устраивает.

Из телефона послышалось шебуршение, а следом сигнал клаксона, заглушенный витиеватыми ругательствами Сенса, адресованными кому-то, несомненно, их заслуживающему.

– Разворачивай машину и мчи сюда, – распорядился Лазарь. – Следить за девчонкой дальше не имеет смысла. Почему Дарения не с тобой?

– Со мной, – замялся Сенсор, – почему не со мной?

– Это я тебя спрашиваю – почему? Так материться при ней ты бы не стал.

Сенсор едва слышно чертыхнулся в сторону.

– Она решила вернуться, и я ее высадил. Сказала, хочет с тобой посидеть. Это же ты у нас любитель на «Хаммерах» покататься.

– Ясно. Сестер милосердия в последнее время мне хватает. Ладно, общий сбор у нас через полчаса. Отбой.

Дара задерживалась. Сенсор, Айма и Марсен собрались на диване в гостиной. Мальчишка с самого утра мучился похмельем и пропустил школьные занятия. Никто не мешал ему прогуливать и не отчитывал за вчерашнее, с самого утра ему и слова поперек не сказали, не считая бесконечных «пьянчужка», с которых начиналось отныне любое обращение в его сторону. Поначалу парень выглядел озадаченным, но потом привык к новому прозвищу и перестал обращать внимание. Всяко лучше, чем порка.

Все трое молча наблюдали за тем, как Лазарь расхаживает взад-вперед по комнате, по-профессорски сложив руки за спиной. Минуту назад он окончил подробный пересказ всего, что произошло в инсоне за минувшие три дня. На заляпанном деревянном мольберте позади него был установлен лист формата А3.

– Собрался рисовать коллективный портрет? – подшутил Сенс.

– Овощной натюрморт, – откликнулся Лазарь. – Ты – баклажан.

Марс захрюкал от смеха.

Лазарь остановился и вопросительно посмотрел на Айму, точно впервые ее заметил:

– Кстати, а что в натюрморте забыла смертоносная Куноити? Чтобы набиться ко мне в клан, все равно придется сдавать экзамен на столе… или на полу?

– Это общая гостиная, – напомнила Айма. – Так что, пока ты ее не приватизировал, могу находиться здесь когда и сколько пожелаю. А если в довесок дают бесплатную клоунаду, то почему не посмотреть?

– Уделала, – согласился Лазарь.

На лице Аймы расплылась самодовольная улыбка. Лазарь знал, как усладить ее эго, и умело этим пользовался, когда возникала необходимость.

– Схема! – торжественно объявил он. – Известные и неизвестные. Итак, что нам не ясно?

Он поднял с подставки маркер и вертикальной линией разделил лист надвое. Левая половина получила название «неизвестные», правая – «известные».

– Таблетки, – сказал с дивана Сенсор.

– Таблетки – это такой лекарственный порошок, спрессованный в шайбочки. Назовем проблему как-нибудь емче.

В левой половине листа появилось слово «проблема».

– Дальше?

Марс первым уловил смысл:

– Причина!

– И пьянчужка получает очко! – В тот же столбец Лазарь вписал слово «причина».

Услышав неприятное прозвище, парень напустил на себя беззаботный вид – видать, решил терпеть до конца.

– Следствие, – выдавила Айма с постным выражением на лице.

– И что бы мы без тебя делали! – Под «следствием» Лазарь вывел маленький знак копирайта, подписанный именем Аймы. – Переходим к неизвестным. И, чтобы чуть-чуть ускорить процесс, я начну, а вы поправите, если что забуду. Итак…

В правой части листа появились три загадочные буквы «БМП».

– Боевая машина пехоты? – выгнул брови Сенсор.

– Большой Мировой Писец. – Лазарь соединил линией «БМП» со «следствием» и пририсовал к обоим концам стрелки. – Кому непонятно, просите разъяснить Айму.

– А я думал, БМП был сначала, а следствие – это уже в конце, – недоуменно сказал Марс.

– Нет, пьянчужка. То, о чем ты сейчас говоришь, – это цель, которую преследует Ведущий игры, – объяснила Айма. – Она, собственно, у него одна и нам известна. И когда… то есть, если он достигнет ее, будет уже неважно, в какой форме она перед нами предстанет. Потому что будет поздно.

– Спасибо, Айменевтика, – кивнул Лазарь.

Следом за «БМП» он записал: «сосед из 14», «укус», «лагерь».

Первое соединилось стрелкой с «причиной» из левой колонки, второе – с «проблемой».

Сенсор долго смотрел на надписи.

– А почему не наоборот? – спросил он, наконец.

– Потому, Сенс, что у причин не бывает проблем, как не бывает теорем к доказательствам и вопросов на ответы. Ответ не без намека, раз уж ты спросил.

– Я имею в виду…

– Я знаю, что ты имеешь в виду. И говорю еще раз – нет. «Сосед из 14» – необязательно человек. Это может быть все что угодно – внутренние комплексы, страшная тайна, неизвестная хворь.

Сенсор оглядел друзей.

– Почему неизвестная? – спросил он, призывая их к поддержке. – Мы же вроде выяснили, что у нее шизофрения.

Лазарь промолчал. Выяснить-то выяснили, это верно. Но почему-то с того момента, как он впервые увидел Янику, услышал ее голос, его одолевали сомнения. Девчонка больна чем-то другим. Непохожа она на шизу. Не может она быть шизой…

«Потому что тогда это будет означать, что девчонке уже не помочь, – подсказал внутренний голос. – А тебе хочется ей помочь. Тебе просто необходимо ей помочь!»

– Проекция знает соседа? – осведомилась Айма.

– Заверяет, что нет.

– Ей можно верить?

– Никому нельзя верить. Проекциям шизиков – особенно.

«Но ты уже однажды поверил! – рассмеялся внутренний правдолюб. – Проглотил и не поморщился!»

Марсен выбросил над головой руку, но быстро сообразил, что не на уроке, и тут же опустил обратно.

– А лагерь тогда что? – спросил он.

– Лагерь, – Лазарь провел стрелку к пустому месту в левом столбце, – это самое интересное. Оставим на потом. Что-нибудь еще?

Брови Аймы сложились страдальческим домиком:

– Сегодня ее бросил парень, этот Джуда… Моральный урод и предатель.

– Не очень существенно, – обронил Лазарь, – но для полноты картины отразим в нашей схеме.

В правой колонке появилось слово «Ниссан» и соединилось двухсторонней стрелкой со словом «исповедь», вписанным Лазарем в левую.

– Думаю, до тех пор, пока Катя верила, что у нее есть молодой человек, в ее инсоне Джуда всегда оставался рядом с Яникой. Вход в лагерь плюс моя посильная помощь – и вот уже она сидит в машине молодого человека и изливает душу на неизвестную нам пока тему. А сегодня утром Яника обнаруживает, что ее Ромео вовсе не собирался пить вместе с ней яд, а вместо этого доблестно самоудалился через окно. Думаю, наяву он даже не удосужился увидеться с Катей и ограничился телефонным звонком.

– Урод и предатель, – повторила Айма.

– А как же отчим? – неожиданно вспомнил Сенсор. – Яника говорила, отчим спас ее, когда соседская тварь ворвалась в квартиру и чуть всех не порешила.

– Как выяснилось, спас не до конца. – Лазарь погрузился в себя. – И ведь никто не говорил, что тварь, укусившая Янику, и та, что чуть не убила меня, – одно и то же существо. Молодец, Сенс!

– Надо бы его на доску, – приосанился Сенс.

От «отчима» ответвилась в никуда точно такая же стрелка, как и от «лагеря».

– А теперь финт ушами!

Лазарь зачеркнул заголовки таблицы, а под ними записал новые: «неизвестные» поменялось на «явь», а «известные» – на «инсон». Лазарь отступил на пару шагов от мольберта, любуясь результатом своих трудов.

– Вроде бы все. Два пробела – немного больше, чем я рассчитывал, но сжатые сроки и условия постоянного пребывания в инсоне лично меня оправдывают. Меня, но не вас.

– Ну, началось… – Айма закинула ногу за ногу. – Давай начинай обвинять всех, кто не похож на твое отражение в зеркале.

Марсен мстительно закивал в знак поддержки. Мелкий подхалим даже не догадывался, что сейчас этим никого не проймет.

Лазарь поднял глаза на старинные каретные часы на каминной полке. Уже час, как Яника в инсоне одна.

– Виноватых начнем искать, когда будет в чем обвинять, – сказал он. – Сейчас от вас требуется помочь мне вписать в пробелы что-нибудь умное. Очень скоро придется вернуться в этот гребаный Сайлент-Хилл[3]3
  Сайлент-Хилл – вымышленный заброшенный город-призрак, населенный потусторонними силами.


[Закрыть], и вернуться надо с чем-то. Найдем – у девчонки появится шанс, а нет – тогда и будем косить под Матвея и искать виноватых.

– Пообещаешь извиниться, – потребовал за спиной голос Дары.

Лазарь обернулся. Девушка прислонилась к одной из колонн, отделявших гостиную от прихожей. Заостренное личико в окружении пышной шевелюры источало смесь нетерпения и злорадного триумфа.

– Обещания вперед дают только дети и идиоты. Причем вторые происходят из тех, кто застрял в первых.

– Для взрослого тебе бы не мешало знать, что душ следует принимать чуть чаще одного раза в неделю, – парировала Дара и подошла к мольберту.

– А ты как женщина, знающая толк в настоящих мужчинах, должна понимать, что «могуч, вонюч и волосат» – это не про вас о нас.

Дара забрала из рук Лазаря маркер, оцарапав взглядом, полным хладнокровного презрения.

– Я только что смотрела инсон, – сказала она, сдергивая с маркера колпачок. – Заглянула в это их передвижное шапито, и угадайте, кого там встретила?

– Своего бывшего шапитмейстера? – предположил Лазарь.

– Того светленького мальчика, что вечно таскался с вами. Я видела его, когда заглядывала проведать Лазаря вчера вечером. Мне повезло, потому что в этот самый момент он разговорился с мужчиной, который показался мне смутно знакомым…

– Знакомых в инсоне встретить нельзя, – возразил Лазарь, – только похожих.

– Я подслушала разговор. – Дара ткнула острием маркера в наконечник стрелки, берущей свое начало из слова «лагерь». – И поняла из него… – вертикальной дугой она соединила наконечник со стрелкой, выходящей из слова «отчим», – что он и правда похож – на Николая Валуева! Наверное, поэтому он у них там начальник охраны. А это, почитай, начальник всего лагеря.

Какое-то время Лазарь тупо таращился на мольберт, как если бы Дара изобразила на листе краткое и красивое доказательство теоремы Ферма, а не кривую линию. Потом старинные часы на каминной полке снова напомнили ему о Янике.

– Неплохо, – сухо похвалил он. – Вот бы еще объяснила смысл своей закорючки. А то мы просто как бойцы СОБРа: знаем, что нужно делать, но понятия не имеем, почему это делаем. А если мы не в курсе, то как объяснить Янике… – Тут он осекся и умолк, разглядев, наконец, лица друзей. – Я извиняюсь, ладно? Извиняюсь и прошу прощения. Сам бы я не допер.

– Проснись. – Лазарь покачал Янику за плечо. Она лежала на софе в гостиной лицом к стене, совсем без движения. – Эй, подъем.

Девушка неожиданно перекинулась на спину, и Лазарь невольно содрогнулся. Глаза ее были широко распахнуты, как у покойницы, не успевшей перед смертью смежить веки.

– Я не сплю, – сказала она, и Лазарь увидел, что ее зрачки медленно двигаются. – Мне было так больно, Лазарь, что я не смогла заснуть.

Лазарь перевернул вверх дном всю квартиру в поисках ножей и фляги, но так ничего и не нашел. Судя по всему, Джуда предусмотрительно забыл оставить хоть что-то.

– Пойми, нам надо вернуться в лагерь. – Лазарь с мясом выдергивал выдвижные ящики на кухне. – Там тебе помогут.

– Откуда ты знаешь, тебя ведь там не было, – упорствовала Яника из гостиной. – Ты не можешь знать.

– А ты не можешь знать, чего не могу знать я, потому что мы с тобой едва знакомы.

– Нет, – категорически отказалась она. – И не подумаю. Даже пытаться не стану – все равно не пустят. Заразным туда вход закрыт, ты сам видел.

В ее упрямстве сквозил тупой, животный страх. Наверное, так чувствует себя каждая женщина, внезапно обнаружив странное уплотнение в левой груди.

– Пустят, я волшебное слово знаю. – Лазарь вернулся в гостиную и присел перед ней на корточки. В огромных васильковых глазах уже дрожали слезы, волосы грязным колтуном лежали на плече, луковицеобразное лицо осунулось и выглядело совсем измочаленным. – Пойми, ты больна. – Он взял ее руки в свои. – В лагере тебе помогут, а здесь ты зачахнешь и умрешь через день или два. Тогда мне придется выбросить твой труп из окна, потому что скоро он начнет разлагаться, а это антисанитарно. Мясо сглодают внизу прокаженные, а кости оставят обсыхать на солнце.

Он намеренно пугал ее, стараясь вызвать отвращение к своему незавидному будущему, чтобы до нее, наконец, дошло – отсидеться не получится. Сейчас она стоит перед зеркалом в ванной, ощупывает левую грудь и где-то на задворках отупевшего от страха рассудка понимает – чтобы исключить худшее, придется ехать в больницу.

– Нет. – Яника до белизны закусила нижнюю губу. Потом отдернула от Лазаря руки и пронзительно закричала: – Отстань от меня! Отстань, дурак! Уйди! Прошу, уйди в лагерь и оставь меня в покое!

Конечно же, страх взял вверх. Это не страшно, первый раунд всегда за ним.

В голове у Лазаря прозвучал голос Дары:

«Я здесь, Сенс тоже рядом. Что у вас происходит?»

– Ты идиотка, – спокойно сказал он. – Но, раз ты остаешься, я тоже никуда не пойду. Через несколько часов лагерь покинет город. Еще через неделю у прокаженных на улицах не останется еды, и тогда они найдут меня. Знаешь, как голод обостряет нюх?

Входная дверь вздрогнула под ударом невероятной силы. Лазарю показалось, что она обязана была вылететь вместе с петлями из рамы. Второй удар свидетельствовал о том, что дверь на месте. Лазарь выскочил в прихожую и припал к глазку. В этот же миг дверь сотряслась в третий раз, заставив его отпрянуть.

– Ты не поверишь, но это твой сосед… – сообщил он, вернувшись в комнату. – Похоже, ты пришлась ему по вкусу. И он явно хочет добавки. Ну что, еще не передумала?

Она была напугана – сильно напугана. Выдавали расширившиеся до предела глаза, частое дыхание. С припухших, как после долгих поцелуев, губ сошла кровь. Бог знает скольких усилий стоило ей в очередной раз упрямо замотать головой.

Терпение Лазаря лопнуло.

– Послушай! – вскричал он. – Послушай! Здесь нет тамбура, как у тебя дома. Эта тварь берет разбег прямо с лестничной площадки! Очень скоро она сюда вломится!

– Пускай. – На бескровных губах заиграла неуместная, почти циничная улыбка. – Посмотрим, что ты будешь делать теперь.

Лазарь застыл на месте как громом пораженный. Где-то за плечом Дара от всей души поносила Янику. Еще дальше, за несколько метров от него, по стенам прихожей прокатывались гулкие вибрации, волна за волной набегавшие на мол его самообладания, с каждым разом все сильнее подмывая насыпь. Еще немного – и он схватит рыжую чертовку за шкирку, как нашкодившего котенка, и вышвырнет из окна силой.

Особенно крепкий удар вывел Лазаря из оцепенения. Он подхватил Янику на руки, как куклу из папье-маше, и быстро понес к окну.

Девушка завопила:

– Отпусти! Отпусти-и!

Она принялась колотить его по лицу кулаками, локтями, извиваясь, как угорь, живьем поджариваемый на сковородке.

– Пусти, дурак! Я не хочу туда! Я не пойду туда!

У окна Лазарь поставил ее на ноги.

– Почему? Назови хотя бы одну достойную причину, и, клянусь, я оставлю тебя в покое и уйду.

Воинственное настроение вдруг испарилось, она обмякла и потускнела.

– Джуда, – едва слышно выдохнула Яника. – Если бы мы не пошли к этому проклятому лагерю… Не надо было идти туда, Лазарь! Лучше бы мы остались дома!

«О, Господи! – охнула Дара. – Ну и дуреха».

Вот так. Она все копалась и копалась в куче дерьма, засунув руки по самый локоть, вместо того чтобы просто потереть подошвой об асфальт.

– Я тебе кое-что расскажу. – Лазарь взял ее за плечи. – Дослушаешь – и я избавлю тебя от своего присутствия, если захочешь. Обещаю.

Она промолчала, раздраженно раздувая ноздри, и Лазарь расценил это как знак согласия.

– Когда-то в детстве я сорвался с крыши и сломал себе обе ноги, – начал он. – Это случилось в деревне у бабки. Каждый приезд туда, в выходные или на каникулы, превращался для меня… в мини-праздник, что ли. Конечно, бабушка с меня пылинки сдувала. Баловала, как могла, закармливала на убой сдобой и все спускала с рук. А я пользовался этим на всю катушку. Особенно мне нравилось, когда вольная жизнь и творожные ватрушки соединялись воедино на крыше бабкиного домика. Довольно опасное хобби для сопляка вроде меня, но бабка закрывала глаза и на это.

Лазарь усмехнулся своим мыслям – и снова сосредоточился на рассказе:

– Крыша была что надо: двухскатная, в обветшалой выгоревшей черепице. А печная труба – ты что! – Он ностальгически закатил глаза. – Вообще любимое место. Теплая, плоская – привалишься к ней спиной – и ты на вершине блаженства. «Верхолаз» – так меня называла бабка.

Сокрушительный удар в дверь заставил Лазаря прерваться. Он мотнул головой в сторону прихожей и продолжил чуть быстрее:

– Не знаю, что меня дернуло в тот день испытать себя на смелость. Может, солнце напекло – денек выдался жаркий, как в аду. Как бы то ни было, мне приспичило сделать то, на что я раньше никогда не решался, но всегда хотел попробовать. Я встал на конек крыши, развел в стороны руки и пошел вперед на манер эквилибриста. У меня получалось – я делал шаг за шагом, балансируя руками для равновесия. В ногах появилась твердость, которой они не знали даже на земле, страх улетучился. Теплый ветер подгонял, задувал под майку, ерошил волосы, но идти не мешал. Трудно описать чувство, которое переполняло меня в тот момент. Черт его знает… наверное, мне было хорошо…

«Ты был счастлив, бревно неотесанное!» – подсказала Дара.

– Я наступил на что-то. – Лазарь нахмурился. – Кусок сухого мха или сломанная черепица. Ступня заскользила, меня потащило вниз по скату… я сверзился на землю с пятиметровой высоты. Особой боли не почувствовал, но сразу понял – с ногами что-то не так. Караул поднялся! Приехали предки, отвезли в город. В травмпункте сказали, что у меня какие-то трещины в голенях, и запеленали ноги в гипс. Крышу, конечно же, сразу запретили. Мать велела убрать лестницу подальше, бабка плакала и повторяла, что дорога мне туда теперь заказана. В тот момент я ненавидел их обеих.

«Тик-так, так-так», – напомнила Дара.

– Пока я болел, мать срезала сотню моих попыток вернуть крышу обратно. Еще сотня вертелась у меня в голове. Когда я поправился, и меня, впервые после несчастного случая, снова привезли к бабушке, я уже знал, что делать. На следующее утро, пока все спали, в одной пижаме и босиком, я выволок с заднего двора лестницу и взобрался на крышу. Прошелся до трубы, потрогал теплый кирпич, постоял немного. Потом сполз на край крыши и спрыгнул вниз.

– Спрыгнул? – не удержала любопытства Яника. Несмотря на упрямство, история захватила ее. – Зачем?

– Ну как, – усмехнулся Лазарь, – хотел доказать этим тупицам, что прошлый раз был нелепой случайностью, и моя крыша безопасна. Иначе они никогда бы не поверили.

– И что, мама вернула тебе крышу?

Лазарь покачал головой:

– Нет, не вернула.

– Почему?

– Потому что я снова неудачно приземлился, и старые трещины в голенях раскрылись. Но знаешь что?

Яника с усилием, будто у нее затекла шея, повела головой слева направо.

– Оно того стоило. Такова была цена надежды, которая поддерживала меня, пока ноги заживали в первый раз. Отголоски этой надежды помогли выжить и во второй. Сейчас ты на краю крыши. – Лазарь снял руки с ее плеч и распахнул настежь окно. То самое, через которое совсем недавно от нее сбежал Джуда. – Прыгать или нет – решать тебе.

«Наверное, – размышлял он, помогая Янике выбраться из окна на козырек подъезда, – она из тех, кто будет прыгать снова и снова, пока не разобьется насмерть. Ее надежда совершенно другого порядка – это надежда молодой фигуристки, которая проносит сквозь бесконечную боль падений упрямую веру в скорое избавление».

Яника соскочила на козырек, и Лазарь уже собрался присоединиться к ней, когда услышал от Дары:

«Ты молодец, Лазарь. Сенс просит передать, что тырить чужие истории из детства простительно, если цель оправдывает средства, так что он не в обиде».

– Обижаться не на что, – шепотом ответил Лазарь, закидывая ногу на подоконник. – Это все равно, что стырить у него из-под кровати японскую надувную женщину, перед тем как Айма полезет туда с пылесосом, и переложить под свою.