Текст книги "Они брали рейхстаг"

3

Неустроев послал Гусева в роту Панкратова, чтобы помочь командиру. Бой шел тяжелый. Из самых неожиданных укрытий вражеские снайперы, автоматчики, фаустники вели губительный прицельный огонь. В этой обстановке нередко одиночный солдат приносил успех всему подразделению. Продвижение шло медленно. Дрались 8а каждый подъезд, этаж, подвал.

Долго шла схватка за продовольственный магазин. Кузьма вскочил в магазин, когда очистили его подвал от последних гитлеровцев, и был крайне обескуражен царившим здесь весельем. Круглолицый солдат в белом халате и чепчике артистически работал рычагом насоса у пивной бочки, ловко наполняя кружки.

– Прошу отведать, товарищ старший лейтенант, баварского. – И он протянул Гусеву кружку, наполненную искристым пивом с белой шапкой пены.

– Нашли время! – раздраженно крикнул Гусев и хотел было крепко отругать солдат, но посмотрел на их усталые, закопченные лица, опаленную огнем одежду и промолчал: вспомнил о той трудной дороге, по которой пробились сюда, не раз находясь на волосок от смерти. «Командиру никогда не следует проявлять невыдержанность перед подчиненными», – упрекнул себя Кузьма. Посмотрел на бойцов и подумал: «До чего ж ты удал, русский солдат! И в самом жарком бою не покидает тебя озорство и веселье».

– Ну что ж, угощай баварским…

Увидел свое отражение в зеркале и недовольно усмехнулся: «Как же ты оброс за эти дни, Кузьма… Как в сорок первом, когда выходили из окружения. Разве можно по Берлину идти в таком виде? Этак, глядя на тебя, заведут бороды все солдаты батальона. А немцы и впрямь поверят в геббельсовскую брехню о «бородатых русских дикарях».

Гусев забежал в один дом, чтобы побриться, и… остолбенел. На полу лежали мертвая женщина и четверо малышей. Видно, по совету Геббельса «Лучше смерть от яда, чем от варваров» мать отравила себя и детей. Стало не до бритья. «Да, великую трагедию переживает немецкий народ!..»

Вскоре обстановка осложнилась. Впереди – улица, перегороженная баррикадой, к ней не подступишься: огрызается шквалом огня. Только саперы могут помочь. Командир саперного батальона майор Белов обнадежил: «Не беспокойтесь, поднимем на воздух баррикаду». И вот, пока саперы занимались подготовкой взрыва, Гусев решил еще раз попытаться побриться. Щербина, держа автомат наизготовку, рывком распахнул дверь в подвал. Пожилая женщина, вскрикнув, выронила из рук чашку. В углу, дрожа, что-то бормотал старик. В глазах обоих – ужас.

Убедившись, что вражеских солдат нет, Кузьма приветливо поздоровался:

– Гутен таг!

Немцы испуганно молчали. Вынув бритву, Гусев знаками показал старушке, что ему нужны вода и мыло. Это простое житейское желание русского офицера, кажется, вернуло ее к действительности. Она засуетилась, подала мыло, кружку с кипятком. А старик вылез из своего угла и начал собирать черепки разбитой чашки. Кузьма заметил:

– Это к счастью. Понимаете, к счастью!

Старик отрицательно покачал головой. Гусев торопливо перебирал в памяти известные ему немецкие слова и все не мог найти нужное.

– Цум глюк, цум глюк, – наконец вспомнил он, указывая на осколки.

Старик со старухой закивали, и оба разом быстро заговорили о чем-то, молитвенно сложив руки.

На улице раздались мощные взрывы: задрожали пол и стены подвала. Это саперы подорвали баррикаду. Немцы испуганно притихли. Кузьма успокоил их:

– Ничего, это тоже цум глюк.

Неожиданно затрещал звонок телефона. Кто может звонить старикам в страшные часы боя? И почему их так перепугал этот звонок? С ужасом они смотрели на аппарат, не решаясь подойти к нему, пока Гусев не сказал «Битте», указав на телефон. Старушка робко сняла трубку. И вдруг трубка задрожала в ее руке – из трубки раздался громкий, отрывистый голос. Вот он смолк: звонивший, видимо, ждал ответа… Немка широко открытым ртом, как рыба на земле, хватала воздух. Собравшись с силами, прикрыла микрофон рукой и обратилась к Гусеву с каким-то вопросом. На помощь пришел Щербина:

– Товарищ старший лейтенант, из имперской канцелярии спрашивают, нет ли на этой улице русских. Она не знает, что ответить.

– Ну что ж, удовлетворим любопытство.

Взяв трубку, Кузьма отчетливо выговаривая слова, сказал:

– У телефона русский офицер Кузьма Гусев. Что нужно?

На том конце провода молчали.

– Готовь стол капут Гитлера праздновать, – весело закончил Кузьма и попрощался со стариками.

Пока он брился, саперы сделали два полезных дела: баррикаду взорвали и дымовую завесу устроили. Под ее прикрытием рота двинулась вперед. Когда осела пыль и рассеялся дым, свернули во дворы. Опять возобновились бесчисленные отчаянные схватки за лестничные клетки, дома, подвалы. Ох и длинны берлинские улицы!

Гусев выскочил на балкон углового дома и, вынув карту, стал сверять ее с местностью. Впереди подковой изогнулась река. Это же Шпрее! Река, которая перерезает центральную часть Берлина. Почти двести лет назад донские казаки из нее поили коней. Справа за рекой раскинулся большой лесной массив. Глянул на карту и еще раз вдаль. Конечно, это парк Тиргартен. Только на карте он зеленый, а в натуре – черный, иссеченные снарядами деревья обуглились. Улица Моабит как стрела вонзается в реку и через широкий мост с трамвайными путями уходит дальше, туда, где правительственные здания.

В бинокль можно разглядеть, что мост не взорван.

«Здорово! Значит, не успели, не ожидали нас с запада. Посреди моста – баррикады. Ничего, саперы уберут их». Перед мостом застыл трамвай.

Торопливо сбежал вниз. Надо срочно определить, в каком состоянии мост, и доложить капитану.

– Связи с комбатом нет, товарищ старший лейтенант, – огорченно ответил Панкратов.

Послав связного к Неустроеву и разведчиков к мосту, Кузьма отправился к саперам. Долго объяснять не пришлось.

– Сделаем.

Вернулся к Панкратову. Через окно видно, как, плотно прижимаясь к исковерканной взрывами земле, ползли вперед наши солдаты. Взвод, попытавшийся пробиться к мосту, был встречен сильным огнем.

Стреляли с трех сторон: из-за реки, с моста и слева из домов. Огня слева могло бы и не быть, если бы не отстал батальон Константина Самсонова из 171-й стрелковой дивизии, наступавшей по левой стороне улицы Моабит. Неустроев связался со старшим лейтенантом Самсоновым. Тот и сам понимает, что подводит соседа, но на его пути что ни дом, то крепкий орешек.

Тогда Неустроев доложил обстановку командиру полка.

Зинченко задумался. Может, попросить командира дивизии ввести в первый эшелон 674-й полк? Генерал Шатилов умеет выслушивать подчиненных, учитывать их мнения и аргументированно поправлять. Но умеет и принимать единственно правильное решение. Сейчас, видно, приберегает плеходановский полк для последнего удара.

Вызвав Неустроева, Зинченко распорядился:

– Обходитесь своими силами. Захватите подступы к мосту Мольтке-младшего. И, если он не минирован, используйте. Лучшего способа не найти.

Неустроев тут же хотел передать это приказание ротам, но связь с ними оборвалась. Послал Пятницкого. Запыхавшись, тот прибежал в роту Панкратова, но не успел и слова вымолвить, как заработал телефон. Старший лейтенант Гусев взял трубку и услышал голос комбата:

– Не ждите Самсонова. Он несколько задерживается. Очистите крайний дом на левой стороне, чтоб не били в спину.

– Нужна поддержка артиллерии! – кричал в микрофон Гусев.

Рота сосредоточилась в подвале дома, стоявшего недалеко от моста. Через оконный проем Кузьма напряженно следил за саперами, которые с взрывчаткой от воронки к воронке ползли к мосту. Комбат прислал противотанковую батарею лейтенанта Сорокина. Расчеты развернули орудия во дворе.

– Ну-ка, дайте по крайнему дому на левой стороне. А потом подсыпьте вон тому, красному! – указывая на противоположный берег, крикнул Гусев. – Там у них арт-позиции.

Немецкая артиллерия усилила огонь, ее поддержали минометы. Снаряды и мины ложились на подступах к мосту. «Закрывают вход! Покрепче, чем на Фербиндунгс-канале», – отметил Кузьма, прикидывая, с какой стороны подступиться к мосту, чтобы по нему проскочить на южный берег. А что, если использовать трамвай? Пожалуй, исходную позицию лучше всего занять за ним. Оттуда можно быстро достичь моста. И Гусев распорядился:

– Панкратов, накапливай силы за трамваем…?

В числе первых пополз туда сам. Около вагона залег, тяготясь ожиданием. В голову лезло всякое… А вдруг саперы не смогут взорвать? Или же вместе с баррикадой пролет рухнет? Ведь торопим саперов, могут просчитаться.

Мощный взрыв – и мост окутался дымом. Ну и молодцы, ну и герои! Ведь под непрерывным огнем работали, а как чисто все сделали!

– Даешь центр! За мной! – крикнул Кузьма и сорвался с места.

Через Шпрее он рассчитывал прорваться, так же как и через Фербиндунгс-канал. Образовавшаяся от взрыва завеса пыли и дыма прикрыла бегущих. Однако гитлеровцы ждали броска. Впереди и сзади с треском разорвались мины. Гусев ускорил бег. До берега оставалось каких-нибудь двадцать пять – тридцать метров. Сознание фиксировало каждый шаг. Еще один, еще… ох, как трудны метры под вражеским огнем! Совсем рядом на мосту оглушительно разорвался снаряд. Кузьма увидел упавших бойцов, и тут же какая-то сила подхватила его самого, подняла, бросила в сторону, и он полетел вниз.

Призыв Гусева подхватил замполит Берест. С возгласом «Даешь центр!», устремив взгляд на ту сторону Шпрее, он повел батальон на штурм моста.

Глава шестая
Даешь центр!

1

Пробежав мост Мольтке-младшего, штурмующие увидели слева белый дом и решили взять его первым. Никто тогда не знал, что это здание швейцарского посольства, но все видели, что гитлеровцы превратили его в опорный пункт – из окон и чердаков дома безостановочно били пулеметы и автоматы.

Берест бежал с ротой, во главе которой после ранения Гусельникова стал парторг Сьянов. Капитан Панкратов повел свою роту во двор, туда же устремился и Сьянов.

«Решили штурмовать с тыла, – отметил Берест. – Пожалуй, верно решили. Ну а я с группой попробую ударить прямо». С ходу бросил гранату в окно подвала и прыгнул туда сам.

В полутьме не сразу сообразил, что сидит на чьих-то плечах. К стенам подвала прижались еще несколько вражеских солдат. Раздумывать некогда.

– Хенде хох! – закричал во все горло, не слезая с немца, и направил на ошеломленных немцев автомат.

Солдаты охотно подняли руки. Пожилой фольксштурмовец, облегченно вздохнув, повторил несколько раз:

– Их бин коммунист.

Берест скривился, как от зубной боли. «Тошнит от этого подобострастия! Чуть ли не каждый называет себя коммунистом, чтобы спасти свою шкуру. Если ты даже и был им, кто поверит в такой момент?» А солдат настойчиво повторял, что он коммунист. Алексей махнул рукой, мол, хватит, но немец схватил его за рукав и повел в угол.

Там высилась куча фаустпатронов. Берест недоуменно взглянул на немца. Что он хочет сказать? Тот поднялся на ступеньку и высунулся в окно. Замполит встал рядом. Из окна хорошо виден мост Мольтке, по которому в одиночку и группами перебегали наши бойцы. Теперь стало ясно: из окна очень удобно бить русских фаустами, но немцы не стреляли.

Берест оглядел пленного. Может, и в самом деле коммунист?

– Гросс данке. – И, отвернув крышку фляги, налил спирту в котелок. – Битте. Василь, – обратился он к Рудневу, – дай им чего-нибудь закусить.

– У меня ж одни сухари, товарищ лейтенант.

– Сойдут и сухари.

В подвальной комнате только что занятого швейцарского посольства сидели Щербина и Руднев. Последний успокаивал друга:

– Это ж война, Петро. Замполита вон тоже чуть не убило.

Щербина молчал, опустив голову. «Что же со старшим лейтенантом? Лучше б я был на его месте!» – думал он, вспоминая, как на мосту рядом с Гусевым разорвался снаряд.

Берест, командиры рот Панкратов и Сьянов, ожидая комбата, обдумывали план дальнейшего продвижения. Путь преграждали небольшие дома, расположенные на набережной Шлиффенуфер. Из соседнего красного дома беспрерывно стреляли. Переправа других подразделений батальона задержалась, потому что немцы усилили огонь по мосту.

Как не хватает сейчас Гусева!.. Берест уже сообщил комбату о его гибели.

Вдруг в подвал вбежал боец и с порога крикнул:

– Немцы!

Все бросились наверх. Остался лишь телефонист с трубкой в руке – говорил командир полка. Телефонист растерянно оглянулся:

– Никого нет, товарищ «четвертый». Контратаку отбивают. – Увидев вошедшего Гусева, еще больше растерялся от неожиданности и пролепетал: – Товарищ старший лейтенант, командир полка требует доложить обстановку.

Кузьма назвал в трубку свою фамилию и недоуменно пожал плечами, когда Зинченко удивленно переспросил: «Какой Гусев?»

– Товарищ «четвертый»! Обстановку доложу немного позже. Сейчас не в курсе.

Он ожидал, что полковник начнет браниться, но в трубке было тихо. «Странно. Не узнал меня, что ли?»

Телефонист, глядя на «воскресшего» старшего лейтенанта, радостно улыбался. А Гусев, мокрый, грязный, исцарапанный, пытался привести себя в порядок.

Вернулся Берест с ординарцами.

– Кузьма Владимирович, дорогой! – закричал Берест и кинулся обнимать Гусева.

– Понятно, за воскресшего приняли! – засмеялся Кузьма. – Нет, на том свете побывать не пришлось, живуч.

– Ошалел от радости, ей-богу, Кузьма Владимирович. Для нас ты все равно что с того света. Мы с Петром виноваты. Он уверял, что своими глазами видел, как тебя с моста швырнуло. Я и донес уже.

– Вон оно что! А я голову ломаю, почему командир полка недоумевал, услышав по телефону мой голос… Кстати, доложи ему обстановку.

Берест взял трубку, а Гусев весело подтрунивал над Щербиной:

– Как же так, Петро, а? В Шнайдемюле от смерти спас, а тут заживо похоронил?

– Виноват, товарищ старший лейтенант. – Щербина отвел сияющие радостью глаза. – Я зараз бельишко и обмундирование сухое вам пошукаю.

Берест закончил доклад.

– Ну, Кузьма Владимирович, поделись опытом форсирования Шпрее.

– Теперь этот опыт нам ни к чему, Алексей Прокофьева, – в тон отшутился Гусев. – Последняя водная преграда позади… А если серьезно, купание было не из приятных…

Подброшенный взрывной волной, Гусев не потерял сознания. Внизу мелькнула быстро приближающаяся гладь Шпрее. Холодная свинцово-серая вода кружилась, как в омуте, на ее поверхности – целые запруды из ветвей…

И во время рассказа нервное напряжение у Гусева еще. не прошло. Пальцы дрожали, когда шарил по карманам, отыскивая трубку. Берест торопливо протянул сигареты. Закурив, Кузьма продолжал:

– В общем, успел я схватить обеими руками ветки в охапку и потому нырнул неглубоко. На ветвях и всплыл. Заработал руками и ногами, держу курс к берегу: «Шалишь, Шпрее! Я Днепр и Волгу переплывал, не тебе чета». Но, видать, рано обрадовался. Коварный оказался берег! Гранитный, крутой и высокий. И камни скользкие. Схватишься за них – и опять в воде. Из сил выбился, закоченел. Еле выкарабкался на набережную.

В том месте, где выбрался из воды, снарядом вырвало гранитную плиту. На этот прямоугольник земли и припал я. Слышал только гулкие, как в пустой бочке, удары сердца. На мгновение исчезли война, фашисты… На чужой стороне почувствовал запах весенней земли. Сколько длилось забытье от потери сил, не помню.

Улыбнувшись, Кузьма закончил рассказ шуткой:

– Так что купальный сезон в Берлине открыт, Алексей Прокофьевич. Ледяная апрельская водичка, а терпима…

Щербина принес обмундирование и фляжку с водкой. Решительно отстранив фляжку, Гусев поспешно переоделся.

– Это же для пользы, чтобы не заболеть, товарищ старший лейтенант, – упрашивал ординарец.

– Сделай исключение, Кузьма Владимирович, – поддержал и Берест. – Предоставь нам с Петром возможность вину загладить. Ведь заживо тебя похоронили. – Глядя, как Гусев, морщась, выпил, добавил: – А я, Кузьма Владимирович, тоже чуть на тот свет не отправился. На вокзале, перед штурмом Шпрее, стену снаряд обрушил. Человек десять нас завалило. Сами бы не выбрались. Спасибо, бойцы вовремя увидели и откопали.

В городе бои велись в самом близком соприкосновении с противником. То и дело вспыхивали рукопашные схватки, и теперь, как никогда, возросла роль мелких подразделений – отделений, расчетов, взводов, групп. Именно они приносили успех батальонам, полкам и даже дивизиям.

Управление подразделениями усложнилось. Степан Неустроев часто со своим КП перемещался из одного подвала в другой, и нигде не было нужного обзора. Выводили из равновесия и перебои связи. «Сидишь, будто в клетке, от всего отрезанный», – ворчал он по поводу неудачного, как ему казалось, выбора очередного КП. Капитан Ярунов, в обязанности которого входил выбор командных пунктов, и начальник отделения телефонной связи сержант Ермаков отмалчивались, знали: комбат ворчит, чтобы разрядиться. Ведь ему самому хорошо известно, как опасно устраивать КП на верхних этажах и какой ненадежный помощник телефон в уличных боях.

А тут еще сообщили, что тяжело ранен капитан Гусельников. Умелый командир, добрый товарищ. А как песни, бывало, пел!.. Обидно, даже не представилось возможности проститься – эвакуировали прямо с поля боя.

Когда штурмующие роты перешли Шпрее, Неустроев собрался на тот берег, но Ярунов, вернувшийся с моста, отговорил:

– Адский огонь… не проскочишь… Надо обождать. Наша артиллерия вступила в единоборство. Подавит, тогда пойдем.

Но когда с того берега донесся по телефону голос Береста, Неустроев не выдержал… Словно ножом резануло его известие: погиб Гусев. На глаза навернулись слезы.

– Идем, Василий Иванович, – жестко сказал он, схватив автомат, – идем сейчас же!

Ярунов не стал возражать, зная, что теперь комбата не остановить.

Выбрав момент, когда обстрел моста несколько поутих, Неустроев побежал первым. Сзади, не спуская с него глаз, бежал Пятницкий. На середине моста капитан на мгновение остановился. Уж не ранен ли? Только что впереди разорвался снаряд. Петр ускорил бег, Неустроев тоже. Ух, отлегло! Значит, все благополучно. Подбежав к тому месту, где только что остановился капитан, Петр увидел убитого командира батальонного медсанвзвода Бойко. Понял: комбат прощался с товарищем.

Не сразу удалось найти своих. Переходя из подвала в подвал швейцарского посольства, Неустроев неожиданно для себя встретил Гусева! Долго тряс его за плечи, не веря себе. Радовался, что жив этот бесконечно дорогой для него человек.

При переходе на новый КП майор Твердохлеб был остановлен стрельбой. «Откуда бьют?» Спрятавшись за железным столбом, начал приглядываться. В соседнем подъезде какой-то боец надел каску на автомат и выставил ее наружу. Тут же последовала очередь. Стреляли с уцелевшего балкона второго этажа. Солдат пустил туда очередь из автомата. Не помогло. Видно, фашист бронированным щитком прикрылся. Чем же его взять? Вдруг боец выскочил из подъезда, бросил на балкон гранату и скрылся. Гулко прозвучал вверху взрыв, подняв облачко серой пыли. Когда пыль улеглась, солдат вновь выставил каску. Все спокойно.

– Миша, выходи! – крикнул он. – Капут.

Из подъезда показался еще один солдат. Твердохлеб узнал полковых разведчиков Степана Орешко и Михаила Пачковского.

– За «кукушками» охотимся, товарищ майор, – сказал Орешко. – Я их повадки еще по финской знаю. Шюцкоровцы там на деревья с автоматами залезали, а здесь – на балконы и на этажи. Небось одни и те же инструктора их учили.

Твердохлеб поблагодарил солдат.

– Можете занимать дом, то бишь эту развалину, под штаб. Она обезврежена, – заверил Орешко. – А мы тронем дальше.

Как только связисты установили полевой телефон, майор Твердохлеб позвонил командиру полка. Оказывается, того вызвал комдив. Начальник штаба полка Жаворонков предложил ждать возвращения подполковника и пока не переходить через Шпрее. «Наверно, войдем в первый эшелон, – подумал Твердохлеб. – Пора. Уже пять дней во втором. А может, что-нибудь другое? Вдруг свежую дивизию введут вместо нас? У людей такой порыв…»

Комбат по себе судит. Тянет в первый эшелон, тянет, несмотря на то что в уличных боях «второй эшелон» – понятие условное. Если в поле второй эшелон встречается лишь с недобитыми остатками противника, да и то не всегда, в городе зачастую приходится снова отвоевывать чуть ли не каждый дом, уже взятый до этого. Дело в том, что наступление ведется, как правило, вдоль улицы, захватываются лишь прилегающие к ней дома, но, как только первый эшелон проходит вперед, эти дома снова занимают гитлеровцы, выбирающиеся из глубины дворов. Они устраиваются на чердаках, в подвалах, среди развалин и бьют уже по второму эшелону.

Из роты Греченкова вернулся адъютант старший Чепелев.

– Наших девушек из концлагеря рота освободила! – взволнованно доложил он. – Больно было смотреть на пленниц: полураздетые, изможденные, грязные. Рабов в древности и то содержали лучше!

Девушек сразу же отправили в ближайший магазин. «Приведите себя в порядок, оденьтесь…» Выйдя из магазина, они благодарили бойцов за освобождение, рассказывали о своей тяжкой жизни в неволе. Из ближайшего продмага доставили хлеб, печенье, конфеты. Но девушки, забыв про голод, продолжали свои страшные рассказы.

– Да ешьте вы, девчата. Иначе и слушать не будем, – уговаривали бойцы.

Но девушки не могли успокоиться.

– Проклятые фашисты! Весь магазин перерыли, а красного материала нигде не нашли! – воскликнула вышедшая из магазина последней высокая миловидная девушка.

– Зачем он тебе?

– Флаг бы сделали. И с ним бы по улицам пошли. Вместе с вами.

– Куда уж вам! В госпиталь на койки, а не в бой.

– Глядя на радующихся девушек, я как-то по-новому, глубоко и остро, вдруг понял, что наши лишения и жертвы, пролитая нами кровь были не напрасны, – серьезно закончил Чепелев.

– Освобождать людей из неволи – что может быть выше и священнее этого подвига, Коля? – задумчиво проговорил комбат.

Зазуммерил телефон.

«Ага, комполка», – обрадовался Твердохлеб. Но нет. В трубку кричал Греченков: рота выходит к Шпрее, уже виден мост, можно ли перебираться на ту сторону? Комбат не разрешил и услышал недовольное покряхтывание в трубке. Понятно. Тоже кипит парень, не терпится. Но что поделаешь? Начальству видней.

Положив трубку, майор закурил, прошелся из угла в угол; под ногами хрустел битый кирпич. Где-то недалеко слышался треск автоматов, заглушаемый доносившимся со всех сторон гулом боя. Вновь зазвонил телефон. На этот раз – подполковник. Вызывал к себе. Твердохлеб отдал указания капитану Чепелеву и поспешил к Плеходанову. Он был уверен, что командир полка получил приказ о переходе в первый эшелон – голос у него был веселый, молодой. За войну Твердохлеб хорошо изучил своего командира, по голосу безошибочно определял его настроение.

– Значит, будем брать рейхстаг!

Ординарец Иванов следовал за комбатом. Дворами прошли уже квартала полтора, скоро должен быть КП полка. Майор свернул вправо, чтобы выйти на улицу Моабит, сориентироваться. Немного задержался на углу. Хоть здесь уже основательно поработали батальоны, осторожность не мешает. Вроде тихо. Прижимаясь к домам, пошел по улице. Миновали один дом, второй, подошли к третьему. Вон в том, сером, с сохранившимся шпилем – КП полка.

Неожиданно раздались выстрелы. Твердохлеб покачнулся, сделал несколько шагов и упал на тротуар. Ординарец подскочил к нему, подхватил и внес в подъезд, о ступеньки которого также звякнуло несколько пуль. Но Иванову сейчас не до них, его испугал комбат – тяжело обвисло его тело.

На лестничной площадке припал к груди комбата, но биения сердца не услышал. Прижал ухо еще плотнее и почувствовал теплую влагу на щеке. Поднял голову, провел по щеке ладонью – она в крови. Широко раскрытыми глазами глянул на комбата. Лицо белое, левый бок шинели побурел. Ординарец схватил руку – холодна, отпустил – она безжизненно упала на цементный пол…

Подполковника Плеходанова удивляла задержка Твердохлеба. Два комбата, Давыдов и Логвиненко, уже доложили о состоянии своих батальонов. У Давыдова изрядные потери. Подполковник мысленно прикидывал, за счет чего можно пополнить батальон, но не находил резервов. Комдив тоже ничего не обещал.

«Почему же задерживается Твердохлеб?» Этот вопрос начал всерьез беспокоить Плеходанова, и он, сам того не замечая, произнес его вслух.

– По пути в хозвзвод мог заглянуть, – высказал предположение Давыдов, поняв состояние подполковника.

Плеходанов не возразил, но подумал, что Твердохлеб слишком дисциплинирован, чтобы делать что-то по пути, когда его вызывает командир. Может, позволил себе это, находясь во втором эшелоне?

Тревогу усилил офицер связи лейтенант Ташкентбаев. Вошел, сильно хромая, и, передав пакет от комдива, опустился на пол. На улице его ранило, недалеко от КП. Плеходанов вызвал санинструктора и распечатал пакет. Тянуть больше нельзя. Он начал отдавать приказания комбатам. В это время и вбежал Иванов – бледный и взволнованный, с тремя автоматами на плече.

– Товарищ подполковник, майор Твердохлеб убит, – произнес он.

Командиры вскочили и окружили ординарца, докладывавшего подробности.

Наконец Плеходанов пришел в себя.

– Откуда стреляли, не заметил?

– Выследил я все-таки эту сволочь, отомстил за майора.

Солдат снял с плеча комбатовский и немецкий автоматы, поставил в угол.

Плеходанов отпустил ординарца, поднял на комбатов ставшие сразу печальными глаза, вздохнул и, остановив взгляд на Давыдове, сказал:

– Принимайте первый батальон, Василий Иннокентьевич, и включайте в него остатки своего. Полк будет действовать в двухбатальонном составе. Комдив переводит нас в первый эшелон. Поэтому… В общем, взгляните-ка сюда, – склонился он над планом города. – От швейцарского посольства свернете вправо по набережной, овладеете вот этим зданием. Это министерство внутренних дел. А от него через площадь – рейхстаг.

Давыдов тряхнул своей шевелюрой, с сияющим лицом воскликнул:

– Значит, посчастливилось нам!