Текст книги "Власть коммуникации"

Третий важный шаг к созданию новой нормативно-правовой базы дигитальной коммуникации в США был сделан в 2000-х годах. Это ряд законов, утвержденных конгрессом, и решений, принятых Федеральной комиссией по связи (FCC), которые переписали положения Закона 1996 г., позволив компаниям инвестировать в различные отрасли и приступить к вертикальной интеграции между носителями, производителями и поставщиками контента, одновременно сокращая общественный контроль за деловой активностью бизнеса [Benkler, 2006; Klinenberg, 2007; McChesney, 2007; Schiller, 2007]. В 2004 г. FCC представила вариант политики под названием «Гибкость спектра», целью которой было увеличение доступности спектра частот, особенно для беспроводной коммуникации, а также возможности свободной перепродажи сегментов спектра компаниям, которые работали внутри его регулируемой части, что означало создание рынка частот и расширение возможностей крупных корпораций. FCC также отменила разделительные требования, освободив тем самым телефонных операторов от их обязательств сетевого обмена, одновременно разрешив операторам кабельного телевидения ввести широкополосную передачу в их сети и продавать эти услуги за пределами их собственности. Эта новая политика дала операторам достаточно свободы для управления доступом и ценами на сети, находящиеся в их собственности.

Логическим продолжением этой передачи власти сетевым операторам сети является последний вариант условий договора о дерегулировании Интернета в Соединенных Штатах, демонстрирующий окончательный отказ от традиционной политики «сетевого нейтралитета», что означает рассмотрение сетевых носителей в качестве инфраструктуры общего пользования, доступ к которым не может быть заблокирован, кроме как на определенных, заранее известных условиях, или быть дискриминационным со стороны оператора линии связи в отношении разных пользователей[17]17
  Многосторонний, хорошо документированный анализ процесса этого фундаментального политического развития см. в специальном выпуске, посвященном нейтральности в сети Международного журнала коммуникации, вышедшего в 2007 г. [International Journal of Communication, 2007].


[Закрыть]. Ключевым решением, которое открыло дискуссию по вопросу сетевого нейтралитета, было Распоряжение FCC о кабельном модеме в 2002 г., в котором говорится, что широкополосные услуги отныне не считаются телекоммуникационными услугами (а следовательно, и субъектом регулирования), как это было зафиксировано в Законе о телекоммуникациях 1996 г., но рассматриваются как «информационные услуги», выходящие поэтому за рамки регулирования. В 2005 г. Верховный суд подтвердил это решение, открыв тем самым дорогу яростным дебатам между группами сторонников и противников такого подхода. С одной стороны – интернет-пользователи, инновационные высокотехнологичные компании и интернет-провайдеры контента, такие, как Google, Yahoo! Amazon и E-Bay, выступающие за открытый доступ к сети. С другой стороны – сетевые операторы, стремящиеся разграничить доступ и ценообразование, что позволит им установить частный контроль над коммуникационной инфраструктурой.

Этот конфликт – нечто большее, чем спор между различными отраслями со специфическими интересами. Как написал Дэвид Кларк, «очевидно, то, что они делают, – это дележка будущего телевидения» [Clark, 2007, р. 702]. Дело в том, что оцифровка всего контента (биты есть биты) открывает для Интернета возможность стать платформой для просмотра телевизионных программ. Например, Hulu.com используется почти всеми крупнейшими медиаконгломератами для потоковой передачи их телевизионного контента зрителям бесплатно, а Joost.com, запущенный в январе 2007 г. сервер, транслирует телевизионные программы, используя пиринговые технологии. Интернет – уже носитель важного трафика голосовой связи (например, Skype), что принципиально меняет модель доходов у вещательных компаний и операторов связи. Таким образом, хотя либерализация и дерегулирование стимулировали развитие интернет-коммуникаций в 1980-е и 1990-е годы (в основном потому, что они не вмешивались в самоуправляемое развитие Интернета), изменение правил, предпринятое FCC в годы президентства Буша в 2000-х годах, было равносильно дерегулированию в пользу телекоммуникационных, кабельных и вещательных компаний, которые сопротивлялись вызовам их успешной и привычной бизнес-модели в условиях распространения широкополосного доступа в Интернет и связанных с Web 2.0 контента и услуг.

Таким образом, в то время как внимание всего мира было сосредоточено на свободе выражения мнений в Интернете, преобразование коммуникационной инфраструктуры в набор «огороженных садов», управляемых сетевыми операторами в соответствии с их конкретными бизнес-интересами, создало основные препятствия для расширения новой цифровой культуры. «Трубы» галактики Интернета в настоящее время приватизированы и предоставлены фрагментированному управлению их собственников. Пока мы были озабочены защитой свободы электронного фронтира от вторжения «большого брата» (правительства), «больших сестер» (основных сетевых операторов), которые присвоили управление широкополосным трафиком, проходящим по информационным супермагистралям, они-то и стали ответственны за ограничение свободного виртуального пространства.

Эволюция политики регулирования стала результатом формирования властных стратегий в процессе артикуляции деловых и политических интересов, задрапированных в дискурсы о технологических чудесах и потребительском выборе и поддержанных экономическими моделями, поклоняющимися высшему авторитету «невидимой руки». Несмотря на многочисленные внутренние бизнес-конфликты в 1990-х годах между сторонниками «дочек» Белла и кабельными операторами, когда дело дошло до основного решения – позволить рынку (т. е. крупному бизнесу) принимать решение о форме коммуникационной революции, большая часть политического класса поддержала эту стратегию. В 1996 г., при президентстве Клинтона, закон получил поддержку республиканского конгресса, а многие из мер, разрешавших вертикальную интеграцию и межотраслевые инвестиции, нашли сторонников у представителей обеих партий. Это связано с тем, что телекоммуникационная индустрия играет важную роль в финансировании политических кампаний, тогда как вещательная индустрия имеет особое значение для продвижения политических кандидатов в медиааудиторию. Зарождающимся интернет-компаниям потребовалось некоторое время, чтобы достичь политического влияния, и они оказались слишком самоудовлетворены мантрой их врожденного превосходства в качестве технологических инноваторов, чтобы беспокоиться о будущем. Более того, общественность в основном не представляла важности вопросов, которые были решены без консультаций и обсуждений. Регулирование коммуникаций было непонятной областью, принадлежащей юристам, экономистам и инженерам. Оно, похоже, не было связано с интересами простых людей, за исключением процессов ценообразования, и с исками, возбужденными против злоупотреблений кабельными операторами их монополией в сфере оказания услуг. Эти вопросы по большей части не были связаны с лицензиями, выданными правительствами штатов, которые обладали скудной информацией о том, что именно делают эти компании.

Все драматически изменилось в 2000-х годах, отчасти из-за высокомерия Майкла Пауэлла, нового председателя Федеральной комиссии по связи, назначенного президентом Бушем в 2001 г. Военный человек и сын тогдашнего государственного секретаря Колина Пауэлла, он был (и остается) фундаменталистом свободного рынка, который после ухода из FCC в 2004 г. перешел на работу в Providence Equity Partners – инвестиционную фирму по управлению капиталами медиа– и телекоммуникационных компаний, деятельность которых он ранее регулировал. Президент оказал ему личную поддержку, чтобы он мог снять ограничения на перекрестное владение медиа и осуществить изменения в принципах регулирования в сфере телекоммуникаций и вещательной индустрии в пользу крупных компаний. News Corporation Руперта Мердока оказалась основным бенефициаром этой новой политики. Концентрация медиа на телевидении, в кабельных сетях, на радио и в печатной прессе, последовавшая за данным решением FCC, вызвала шквал протестов, которые мобилизовали прогрессивных активистов, общественные объединения, сторонников гражданских свобод и защитников местных органов исполнительной власти в Америке, в том числе мощные консервативные группы, такие как Национальная стрелковая ассоциация (National Rifle Association). Из этого протеста возникло мощное, многогранное социальное движение, включавшее такие организации, как «Свободная пресса» (Free Press), Центр за дигитальную демократию (The Center for Digital Democracy), проект «Доступ к медиа» (Media Access Project), «Возвращение медиа» (Reclaim the Media), «Медиа Альянс» (Media Alliance), Media-Tank, проект «Радио Прометей» (The Prometheus Radio Project) (призыв к «малой власти для народа» со ссылкой на автономное радио LP) и многие другие, успешно противостоявшие попыткам FCC лишить граждан права голоса в коммуникационной политике. Активность этих групп вызвала необычный уровень общественного интереса к публичным слушаниям FCC. Они протестовали через Интернет, оказывали давление на конгресс и подавали иски в федеральные суды, сделав новое демократическое большинство в конгрессе более восприимчивым к требованиям обеспечить общественный контроль за предоставлением информационных услуг. Эта широкая мобилизация наряду с другими факторами привела к уходу Пауэлла из FCC ([Costanza-Chock, 2006; Klinenberg, 2007; McChesney, 2007]; Neuman, 2007, личное сообщение). Когда в 2005–2007 гг. возобновившееся обсуждение коммуникационной политики сконцентрировалось на вопросе о «сетевом нейтралитете», информированные граждане вышли на арену новых политических дебатов, выведя на первый план проблему общественного обсуждения. По словам Роберта МакЧесни, «что имело решающее значение в 2003 г., так это доведение происходящего до миллионов американцев. Они не признавали все проблемы, связанные с медиа, как неизменную безальтернативную данность. Система медиа не естественна, она – результирующая политики» [McChesney, 2007, р. 159]. Однако, чтобы придать этому опыту пробуждения перспективу, стоит обратить внимание на отрезвляющее напоминание о власти индустрии коммуникаций: в избирательной кампании 2008 г., как и во всех других кампаниях, ни один из основных кандидатов в президенты не придал должного значения теме гражданского контроля над медиа и коммуникационными сетями.

Во всем мире начиная с 1980-х годов также имеет место широко распространенная тенденция к либерализации, приватизации и дерегулированию вещания и телекоммуникаций, хотя и осуществляемая более медленными темпами, чем в США. При этом режим регулирования в мире в целом был и остается в значительной степени отличным от режима в США. На самом деле Соединенные Штаты представляют собой исключение в истории регулирования коммуникаций в глобальной перспективе. Это потому, что в мире в целом коммуникация всегда рассматривалась в качестве слишком важного феномена, чтобы отдать его частному бизнесу. На протяжении всей истории коммуникация считалась сферой, находящейся под государственным контролем, иногда в сочетании с общественным интересом, а иногда как голое выражение власти государства, где интересы бизнеса второстепенны. Более того, всегда существовало четкое разделение между регулированием медиа и регулированием телекоммуникаций во всем мире. Если последнее рассматривалось как инфраструктура общественной службы, то первое считалось ключевым инструментом политического и культурного контроля. Таким образом, в целом медиа регулировались политическими и идеологическими институтами государства. Телевидение и радио, как правило, являлись государственной собственностью и находились в управлении государства, и хотя некоторое пространство вещания отдавалось в частную собственность, оно всегда было под строгим надзором потенциальных цензоров. Напротив, газеты и печатные медиа, как правило, отражали мнения различных элит, имея поэтому собственный голос в публичной сфере, за исключением стран, находящихся под властью правых или левых диктатур, в которых все средства массовой информации находились под контролем партии или диктатора. Но даже в демократических странах печатная пресса была субъектом политических пристрастий, так что идиллическое представление о независимой профессиональной прессе, как правило, опровергается политической и идеологической ориентацией большинства медиа, часто выраженной в религиозной принадлежности, идеологических предпочтениях, интересах бизнеса и политических партий. В целом государство и идеологические аппараты были матрицей медиа больше, чем рынок. Конечно, бизнес был представлен в медиа, но коммерческие стратегии работали под «зонтиком» держателей политико-идеологической власти.

Такое положение дел изменилось в большинстве регионов мира начиная с 1980-х годов. Источником изменений были волна либерализации политики, связанная с новыми экономическими стратегиями в контексте глобализации, скорость технологических изменений, которые открыли новую вселенную коммуникативных возможностей и культурных изменений, происходящих с ценностями индивидуализма и свободой выбора, что расшатывало основы идеологического консерватизма, особенно в развитых странах. Влияние этих процессов на новые формы регулирования варьируется от страны к стране. В некоторых из наиболее важных стран мира (Китай, Россия, Индия), несмотря на растущее бизнес-присутствие в медиа, до сих пор в XXI в. сохраняется плотный прямой (Китай, Россия) или косвенный (Индия) государственный контроль над медиа. Но в большинстве стран режим регулирования осуществляется путем комбинации государственной собственности и выдачи государственных лицензий бизнес-группам, которые обязаны следовать правилам, ограничивающим их власть как полностью независимых медиагрупп. Обычный способ подчинения бизнеса политической воле в медиаиндустрии заключается в распределении лицензий на частоты между различными бизнес-партнерствами, связанными со множеством политических ориентаций. Таким образом, тот, кто находится у власти, всегда имеет определенный доступ к некоторым медиагруппам. Вертикальная интеграция телевидения, радио и печатных медиа облегчает это разделение труда в массмедиа под контролем политической системы в целом. Кроме того, во всех странах остается еще несколько сетей, которые принадлежат правительству и в которых независимость медиа ограничена.

Но существуют исключения из этого общего правила с обеих сторон. Например, BBC в Великобритании, признанная во всем мире модель общественной корпорации, отстаивает свою независимость от прямого государственного вмешательства, и хотя некоторые действия правительства Тони Блэра запятнали этот имидж, но не разрушили репутацию BBC как пример для подражания независимых общественных медиа по всему миру. Однако, когда BBC пришлось конкурировать с частными телевизионными сетями, спутниковыми и кабельными компаниями, которые завоевали значительную часть зрительского рынка, она утратила свое доминирующее положение. На другом полюсе либерализации мира медиа находится Италия, где при правительстве Сильвио Берлускони возникла весьма оригинальная модель частно-государственного партнерства. С одной стороны, итальянскому правительству принадлежало три сети RAI, известных с момента основания своим высоким профессионализмом, которые, несмотря на решительное сопротивление журналистов и продюсеров, подвергались жесткому политическому давлению. С другой стороны, Берлускони, бизнесмен в сфере недвижимости, при поддержке социалистического премьер-министра Беттино Кракси использовал лазейку в Конституции Италии, создав на базе местных станций три частные национальные телевизионные сети, которыми он владеет. Берлускони максимально использовал полученную благодаря этим сетям власть медиа, будучи избран премьер-министром в 1994 г., а затем и переизбран. Таким образом, в 1990–2000-х годах все национальные телевизионные сети, государственные или частные, находились под его контролем, очевидными последствиями которого стало обеднение культурного и политического многообразия в Италии [Bosetti, 2007]. Франция приватизировала большую часть общественного телевидения (TF1 был продан строительной компании), хотя и сохранив за собой контроль над некоторыми каналами, такими как TV7, и частично предназначив одну публичную сеть (Antenne 2) для трансляции культурных программ в утешение французским интеллектуалам.

Германия, Португалия и Испания избрали подобные пути. В Испании во время правления социалистов под руководством Фелипе Гонсалеса в 1980-х годах существовали две национальные сети, находившиеся под государственным контролем, две лицензированные открытые телевизионные сети и один спутниковый телевизионный канал на три консорциума частных инвесторов, удачно распределенные между различными бизнес-группами с условием, что ни один акционер не должен владеть более чем 25 % открытых сетей. В 1996 г. преемник Гонсалеса – консервативный премьер-министр Хосе Мария Аснар последовал модели Берлускони и, используя свой контроль над Telefonica, испанской транснациональной корпорацией в сфере телекоммуникаций, приобрел один из частных каналов и оказывал давление на другой, фактически монополизировав большинство национальных телевизионных сетей в течение 1996–2004 гг. В 2006 г. новое социалистическое правительство предоставило две дополнительные лицензии на телевизионные сети дружественным группам инвесторов и ускорило переход на цифровое телевидение, что освободило дополнительный спектр частот и создало пространство для расширения круга национальных и международных медиакомпаний [Campo Vidal, 2008]. Однако наиболее глубокие преобразования системы испанских массмедиа произошли в результате конституционных преобразований испанского государства начиная с 1978 г. в квазифедеральное государство. Испанским автономным сообществам (Spanish Autonomous Communities – эквивалент немецких земель – Länder) была предоставлена возможность развития собственных общественных теле– и радиосетей в пределах их территорий. Они в максимальной степени использовали предоставленную возможность, в результате чего в Каталонии и в других областях Испании региональные телеканалы охватили большую часть аудитории, а в Каталонии, Стране Басков и Галисии они стали наряду с другими средствами ключевым инструментом укрепления национальной идентичности путем сохранения собственного языка [Tubella, 2004].

Короче говоря, наиболее важным в политике регулирования в Европе и в большинстве стран мира было постепенное, хотя и ограниченное, ослабление контроля национального правительства над радио и телевидением и косвенно над печатной прессой в пользу различных частных бизнес-групп и региональных правительств. Медиабизнес часто использует эту относительную автономию для связи с глобальными бизнес-сетями, увеличивая тем самым свою независимость в отношениях с правительством.

Коммерциализация медиа во всем мире получила широкую поддержку со стороны общественного мнения, потому что они в значительной степени освободились (или еще находятся в процессе этого во многих странах) от железной хватки политической бюрократии. Современные развлечения, дополненные старыми фильмами и национальным фольклором, побеждают пропаганду. Это чувство относительного освобождения от политической власти в последние два десятилетия может объяснить почти полное отсутствие социального протеста против медиаполитики в большинстве стран, за исключением бизнес-групп, корыстные требования которых не получают удовлетворения в процессе лицензирования. Более того, когда и где бы ни возникали медиа ориентированные социальные движения, они направлены не на медиабизнес, но на борьбу с государственной цензурой. Это особенно относится к России при Путине, когда журналисты и граждане воюют с авторитарным медиарежимом, направляемым политической мотивацией с высшего государственного уровня (см. гл. 4 наст. изд.).

В большинстве стран мира регулирование телекоммуникации кардинально изменилось – от монополии режима (юридически или фактически) к политике дерегулирования и конкуренции, которая стартовала в Европе в 1998 г. и в Японии в 2000 г. [Rutherford, 2004; OECD, 2007; Cowhey, Aronson, 2009]. Предположительно независимые телекоммуникационные регуляторы были созданы в большинстве стран и в Европейском союзе, где надзор за национальными регуляторами осуществляет Европейская комиссия. Регулирующие органы предотвратили монополистическую практику и неправомочное хищническое ценообразование, подвергнув компании штрафам и выдавая обязывающие предписания. Однако настоящие монополисты даже после приватизации максимально использовали свои ресурсы и политические связи, чтобы сохранить доминирующее положение на своей национальной территории, одновременно проводя амбициозную политику глобальной экспансии и стратегического партнерства.

Беспроводная коммуникация является полем с более высоким уровнем конкуренции, поскольку это новейшая индустрия, и в некоторых странах, например в Китае, частные операторы беспроводных сетей используются правительством для оказания давления на старых операторов проводной связи [Qiu, 2007]. Тем не менее эта политика управляемой конкуренции в Европе, Японии и Южной Корее, похоже, одержала верх над стихийной конкуренцией, стимулированной в США комиссией FCC политикой свободы-для-всех. Проникновение широкополосного вещания выше в Северной Европе, Японии и Южной Корее, чем в США, а его стоимость за бит ниже. Правило разделения (совместное использование линий связи доминирующих операторов более мелкими. – А. Ч.) остается в силе в Европе до настоящего времени, сохраняя при этом принцип сетевого нейтралитета. Кроме того, соглашение о стандартах и схемах ценообразования, введенное Европейской комиссией для операторов беспроводной связи в Европе, привело к более быстрому распространению беспроводной связи, высокому уровню ее использования и более высокому качеству услуг в Европе, чем в США. Конкурентоспособность Европы и Азии в этой сфере поддерживается также качеством беспроводной коммуникационной технологии и созданным дизайном в Европе (особенно в странах Северной Европы) и Восточной Азии. Короче говоря, регулирование телекоммуникационных сетей в мире в целом сохранило более высокую степень государственного контроля над операторами, чем в США, одновременно с разрешением управляемой конкуренции. Основным результатом стало расширение широкополосной и беспроводной коммуникации, что заложило основу для глобального распространения инфраструктуры дигитальной эры коммуникаций, в частности, Интернета в его новых воплощениях – Web 2.0 и Web 3.0.