Текст книги "Любовь по-немецки"

10. Холодный душ

На четвёртый день после злополучных событий на танцах мы увидели с балкона Мануэлу, которая парковала велосипед у подъезда. Её красные волосы полыхали на солнце. Она приехала к своей матери, жене Удо, которая жила в доме напротив. После того, как Йенс перекинулся с ней парой фраз, он пояснил мне через переводчика в телефоне, что Мануэла только что видела Карстена в парке.

– Он помогает разбирать декорации после Шутценфеста. Несмотря на больную ногу, он работает, так как остро нуждается в деньгах.

Я тут же воодушевилась:

– Пойдём к нему! Я хочу его увидеть.

Я бросилась к шкафу, извлекая на свет летнее бирюзовое платье, так как стояла жара. Пока я в лихорадочном возбуждении занялась глажкой, Йенс связался с Карстеном по телефону.

– Нам не стоит идти туда, – сказал муж. – Через полчаса на площадку придёт сестра.

О, опять эта злополучная сестра! Когда же она наконец уедет! Я уже просто ненавидела всех его родственников, с визитов которых начались проблемы между нами.

– Я собираюсь за покупками, заодно заеду на площадку к Карстену и лично спрошу его, когда он сможет к нам прийти.

Муж вернулся очень довольный и радостно сообщил, что Карстен «коммт гляйх» («скоро придёт»). Я засияла от счастья. Йенс показал мне фото Карстена, которое он сделал на площадке. Тот стоял, широко улыбаясь. Испытывая душевный подъём в предвкушении скорой встречи, я поцеловала фото и даже поцеловала мужа, как гонца, принёсшего хорошую весть. Моя душа предприняла последнюю отчаянную попытку поверить в то, что Карстен любит меня. В конце концов, инцидент на празднике был выдумкой моего больного воображения, ведь Карстен пришёл туда всего лишь с сестрой. Все хорошо, он скоро появится у нас на пороге и заключит меня в свои объятия. Вероятно, он будет голоден после работы. Так быстро я не готовила никогда. Наверное, я побила все собственные рекорды. За каких-то 15 минут я начистила и пожарила картошку с грибами. Так же быстро я успела принять душ, переодеться в новое платье, подправить потрескавшийся лак на ногтях и освежить макияж. Йенс добродушно подшучивал надо мной. Когда Карстен не пришёл через час, я испытала первый лёгкий укол тревоги. Когда прошло ещё два часа, я начала заметно нервничать.

– Где же Карстен? – спрашивала я мужа. – Вы сказали, что он придёт скоро.

– Может быть, я неправильно понял его, и он имел в виду, что придёт вскоре после работы. Наверняка он ещё занят.

Ещё через несколько часов, когда уже наступил вечер, моё платье помялось, макияж потускнел, а картошка с грибами давно превратилась в холодную массу на сковороде, я утратила остатки самообладания. Я начала понимать, что Карстен, скорее всего, не придёт. И в то же время какая-то часть меня ещё продолжала надеяться. Моё ожидание закончилось, когда Йенс показал мне письмо, которое он написал Карстену, и ответ, который пришёл от него.

«С тех пор, как я вернулся домой, – писал муж, – она спрашивает каждые несколько минут, „когда Карстен придёт сегодня“. Её настроение вот-вот испортится, хотя это мне тоже вполне понятно с её точки зрения. Она приготовила для вас еду: жареный картофель, лук, грибы. Так что не причиняйте ей боли и присоединяйтесь к нам в ближайшее время». Ответ Карстена гласил: «Никакого стресса. Я приду, если у меня будет время. Не надо оказывать давление на меня». И в конце сообщения большими буквами: «ДАНКЕ» («СПАСИБО»). Что означало: премного вам благодарен заранее, если вы не будете меня беспокоить вашими настойчивыми приглашениями.

Так как к этому часу я уже была внутренне подготовлена к тому, что он не придёт, его ответ мало что изменил для меня. Он всего лишь подтвердил мои предположения и, во всяком случае, помог мне освободиться от изматывающего ожидания. Я сняла платье и переоделась в домашнее. То, что написал Карстен, было ответом не для нынешнего момента. Это был ответ по всей ситуации, окончательное определение границ наших взаимоотношений. Я вернулась, чтобы окончательно убедиться, что Карстен потерял ко мне интерес и больше не нуждается во мне. Его любовь, вспыхнув как спичка, так же быстро угасла, оставив после себя отвратительный осадок из горечи, обиды и отчетливый привкус предательства. Я не представляла теперь, как мне дожить почти два месяца до моего запланированного отъезда в Россию.

11. Я хожу в школу

Неожиданное спасение пришло со стороны фрау Катце – директора языковой школы. Как ни странно, она не забыла о моей просьбе включить меня в группу при первой же возможности. До начала каникул в школе оставался всего месяц, тем не менее она позвонила на мой немецкий номер и предложила посещать занятия, чтобы после каникул я уже органично влилась в группу и продолжала учиться наравне со всеми.

– Ваш тест всего на 1 балл оказался выше минимального порога. Поэтому на данном этапе вы как раз будете приблизительно на одном уровне с остальными студентами, которые начали заниматься с апреля.

Известие о том, что с понедельника я могу выходить на занятия очень обрадовало меня. Мне нравилось изучать языки, а регулярное посещение школы означало для меня смену обстановки, общение с новыми людьми и ежедневную возможность совершенно легально уходить из дома. Мне казалось, что теперь, когда у меня будет занятие по душе, я смогу легче переносить ожидание Карстена и обстановку в моей семье. Уроки в школе начинались в полдесятого и длились три часа, дополнительно час-полтора уходило на дорогу в Ильцен и обратно. Таким образом, у меня было занято целых полдня! Целых полдня полноценной насыщенной жизни. Кроме того, я должна была выполнять домашние задания, и это тоже должно было помочь мне коротать время. Занятия в школе должны были закончиться в конце июня, и тогда до июльского рейса в Москву оставалось всего около двух недель. Ну, этот период можно будет как-то перетерпеть, полагала я. Потом три недели отпуска в России, а там видно будет. В общем, языковая школа фрау Катце, как мне казалось, решает все мои проблемы на данный момент.

Я с энтузиазмом приступила к занятиям. Фрау Катце прислала по почте мой студенческий билет, заверенный её подписью и печатями школы. Мне оставалось только вклеить туда мою фотографию и поставить на нём печать в офисе на вокзале в Ильцене: без этого мой студенческий проездной билет, который стоил на порядок дешевле обычного, считался недействительным. Йенс приобрёл мне первый билет пока лишь на неделю, хотя мог оплатить проездной целиком на месяц. Но он не хотел сразу тратить такую сумму из своего бюджета. Билет я должна была сдать в конце недели фрау Катце для возмещения его стоимости. Чудесная страна! Ты ходишь на занятия, и ещё получаешь ежемесячное пособие от государства, и ни копейки не тратишь за проезд. Я вспомнила, что Джобцентр даже компенсирует проезд на термин и обратно, если эта встреча была инициирована самим чиновником. И ещё один факт, который поразил меня, когда Йенс рассказывал о том, что Карстен который год никак не закончит автошколу и у него до сих пор нет водительских прав:

– Обучение в автошколе полностью оплачивает Джобцентр, так как этот навык расширяет возможности найти работу. А если для работы нужен личный автомобиль, Джобцентр выделяет деньги на его приобретение.

Недаром Германия считается одной из самых богатых европейских стран с очень сильной экономикой и высоким уровнем социальной поддержки населения.

Теперь я тоже жила в этом раю. Но, к сожалению, была лишена возможности пользоваться благами, которые выпадают на долю его обитателей. Все средства, которые мне выделяло государство, текли в руки моего мужа. Я не видела и не держала в руках ни цента из перечисляемых денег, поэтому я не ощущала своего особенного положения и радости от того, что я нахожусь в этой стране. Скорее наоборот, я никогда не чувствовала себя настолько ущемленной в моих возможностях, чем теперь: это было положение полной зависимости от моего супруга, финансовой и моральной, усиленное ограничениями, которые накладывало на меня отсутствие языка и отсутствие свободного доступа к информации.

Школа располагалась в двухэтажном симпатичном коттедже неподалёку от офиса фрау Катце. Одной стороной окна выходили в детский сад, поэтому утром в начале занятий нам приходилось их закрывать: такой громкий детский гомон доносился со стороны двора. Наша учительница Рита, по происхождению латышка, носила немецкую фамилию Петерс, из чего я заключила, что она, как и я, вышла замуж за коренного немца и поэтому переехала когда-то в Германию. Она была замечательный педагог, талантливый и влюбленный в свою профессию. Рита была одного возраста со мной, плюс-минус, с типичной прибалтийской внешностью. Как и все выходцы из бывшего СССР, она прекрасно говорила по-русски. Но все наши занятия проходили исключительно на немецком языке. Я не переставала удивляться, как ей удаётся объяснить ученикам, знающим лишь азы чужого языка, материал полностью на немецком языке, прибегая лишь к мимике, жестам, и использованию элементарных слов для объяснения чего-то сложного. Конечно, иной методы преподавания здесь и не могло существовать, ведь группа была полностью интернациональная, и в противном случае Рите пришлось бы преподносить материал не менее чем на трёх языках. Она вела уроки, общаясь с нами на равных, не воздвигая дистанции «учитель-ученик». Занятия проходили динамично в игровой форме с использованием карточек, игр в мяч и в прятки, хождением хороводов и других активных элементов. На каждом уроке Рита разбивала группу на команды и устраивала между нами соревнования или делила нас для работы в парах. Материал усваивался легко, а время занятий пролетало незаметно. Я была в полном восторге от моих занятий и от моей учительницы. Если честно, то больше всего я жалею о том, что мне так мало довелось ходить в языковую школу, и о том, что мои знания немецкого языка так и остались на начальном уровне. Я жалею также о том, что мне пришлось расстаться с ребятами из школы: несмотря на то, что я ходила на занятия всего две недели, я успела полюбить их всех, а они меня, – настолько доброжелательная была атмосфера в нашей группе. Я была единственной европейской женщиной из всех. Среди мужской части группы был один европеец – Артур из Армении. Он тоже говорил по-русски, и мы вместе шли от электрички до корпуса школы по утрам, болтая о чем-нибудь. Ему было слегка за пятьдесят, и он жил с семьёй в Бад Бевензене (такая же деревня, как и Бад Бодентайх, только по другую сторону от Ильцена). Он находился в Германии уже семь лет, но только сейчас решил выучить язык. Не знаю, как он обходился без этого раньше, но он сказал, что его работа поваром в греческом ресторане не требовала от него знаний немецкого. Остальные ребята в школе были из Сирии, Афганистана, Марокко. Колоритная негритянка Жозефина, импульсивная и взбалмошная, приехала из Ганы. Моё предвзятое отношение к беженцам и выходцам с Востока сменилось уважением. Все студенты группы были очень умными, интеллигентными людьми. У себя в стране они в большинстве работали учителями английского языка. Усама из Марокко был финансовым аналитиком. С ним я могла перекинуться парой фраз на французском. Только самый старший из группы, Мохаммед из Афганистана, у себя на родине работал просто продавцом в магазине. Все это я узнала на одном из занятий, когда мы учили тему профессий, и каждый должен был немного рассказать о себе и своей прежней работе.

Я не знала, какими путями и почему каждый из них оказался здесь. Наверное, у каждого была своя интересная история. Но сейчас, когда я пишу эти строки, они остались по-прежнему в Германии, а я навсегда покинула эту страну. Я обрела её благодаря Йенсу и потеряла её тоже из-за него.

Судьба, которая так настойчиво вела меня туда, убирая все преграды с пути, потом столь же стремительно заставила меня вернуться обратно, лишив всех возможностей иного развития событий. И закрыв передо мною все двери назад.

Если считать, что все в мире не случайно и даётся нам для чего-то, то, скажу честно, я до сих пор не смогла разгадать замысел провидения, зачем всё это было со мной. Может быть, это понимание придёт ко мне гораздо позже, на склоне лет, когда я смогу увидеть всю картину моей прожитой жизни целиком. Но пока это понимание для меня недоступно, и я чувствую лишь боль от утраты, предательства любимого человека и от несбывшихся надежд.

Наверняка, первые дни после моего бегства в Россию мои одногруппники терялись в догадках, куда я так внезапно исчезла. Ведь на занятиях я никому не показывала своего подавленного душевного состояния, а напротив, была энергичной, весёлой и общительной.

Там, в школе, я чувствовала себя счастливой и находила применение моим способностям и амбициям, считаясь одной из лучших учениц и демонстрируя прекрасные результаты. Даже Карстен, с которым я увиделась наконец в конце первой недели от начала занятий, был поражён, насколько я продвинулась в изучении немецкого языка.

Но, к сожалению, языковая школа не могла решить моих личных проблем, а наступившие в последние недели события сделали моё пребывание в доме моего мужа невозможным, и я всё-таки не дотерпела до июля.

12. Последняя встреча

Я увидела Карстена только через три недели после праздника Шутценфест. Я никак не могла встретиться с ним, словно какая-то неведомая сила разводила нас в разные стороны. Один раз он даже приходил к нам домой, но я была в ванной, а Йенс почему-то не слышал звонка входной двери. Карстен даже не удосужился при этом позвонить по телефону Йенсу, чтобы тот открыл дверь. Он просто развернулся и ушел. В течение этих недель Йенс неоднократно случайно встречал Карстена на улице или в супермаркете. Только я одна никак не могла увидеть его. Писать ему и спрашивать конкретно, когда ты к нам придешь, Йенс отказывался, мотивируя это тем, что это «дрюк» («давление») на Карстена и он может отреагировать блокированием телефона. Как все стало сложно! Во мне клокотали обида и уязвленное самолюбие. Меня приводило в бешенство то, что я не могу сама спросить Карстена ни о чем напрямую, а полностью зависима от того, что сообщит мне мой муж. Я подозревала Йенса в том, что он специально отклоняет визиты Карстена к нам, и думаю, не напрасно. А может быть, Карстен сам не хотел приходить. В конце концов, я могла думать, что угодно, оказавшись в полной информационной изоляции от моего возлюбленного. Я плакала от бессилия, я плакала от обманутых ожиданий. Я устала надеяться и ждать и все же не могла заставить себя отказаться от этого. Каждый раз, когда Йенс сообщал мне, что Карстен должен прийти, я начинала ждать. Но назначенные встречи всегда отменялись по каким-то причинам. Когда мне сообщали, что Карстен придёт сегодня, это ещё куда ни шло: всего лишь один мучительный день ожидания. Но потом обещания встречи с Карстеном стали ещё более неопределенными по времени. Например, Йенс говорил: он обещает прийти в ближайшие дни. Или: он обещает прийти на этой неделе, и я ждала всю неделю. А он все не приходил. Это было какое-то помешательство. К концу третьей недели я уже была близка к истерике, что, собственно, не замедлило случиться.

В один из дней Йенс отправился к маме и вернулся оттуда очень довольный.

– Карстен приходил к моей маме, – и он показал мне фотографию Карстена вместе с фрау Хаас в обнимку за её столом на кухне. – Я написал ему по дороге, что иду к маме, и он неожиданно примчался туда.

– Но почему к маме, почему не к нам?!!

– Наверное, он подумал, что вы тоже там. Мы проболтали целый час.

Я больше не могла этого выдержать. У меня потемнело в глазах, я выскочила с балкона, в бешенстве сломав на ходу солнечные очки и швырнув их на пол. Он был целый час у мамы Йенса! Я жду его три недели, три долгие мучительные недели, изо дня в день, и сегодня в том числе, а он пришёл не ко мне, а к маме Йенса. Я ни на минуту не поверила, что он не знал, будто меня там нет. Напротив, он пришёл туда именно потому, что меня там не было. Я не прикасалась к спиртному уже несколько недель, но сейчас боль была слишком велика. Я набрала полстакана и выпила залпом. Водка сделала ещё хуже, я уже не могла остановить рыданий. Слёзы, в которых были все невысказанные мысли, и страхи, и надежды, все мои долгие напрасные ожидания, градом катились по щекам. Я легла на кровать и так и заснула в рыданиях. Я выпила не так много, но, видимо, постоянный стресс дал о себе знать: я просто отключилась. И это к лучшему. Хоть на какое-то время моя голова освободилась от моих мучительных мыслей. Я помню сквозь сон, как подходил Йенс и трогал моё запястье, проверяя пульс. Потом подносил к уху телефон, в котором было записано голосовое сообщение от Карстена, но я не поняла ни слова и в тот момент мне было все равно.

– Мы все беспокоились о вас, – сказал мне наутро муж.

– Кто «все»?

– Я, Карстен, Удо, Мануэла.

Ну конечно, кто бы сомневался, что все уже оповещены, что Марина наклюкалась водки и лежала в беспамятстве.

– Вы почти не дышали, и Карстен сказал проверить ваш пульс и вызвать врача. Он так переживал за Вас.

«Да, – отметила я про себя с горечью. – Так переживал, что даже не пришёл посмотреть, что со мной и помочь в случае необходимости. В прежние времена он уже давно был бы здесь».

Водка, видимо, была не слишком качественная, потому что у меня явно была интоксикация. Я весь день провела в кровати, зелёная от тошноты, переслушивая сообщение от Карстена, которое я не поняла вчера. «Привет, Марина. Я сейчас с Йенсом у его мамы. Моё здоровье не очень. Йенс тебе объяснит потом. Но как только мне станет лучше, я вскоре приду. Как ты? Береги себя, твой Тигр».

Как только мне станет лучше, я вскоре приду.

Ещё более неопределенное обещание, чем все предыдущие. Я уже не верила, что когда-нибудь увижу его снова.

– Что с его здоровьем опять? – спросила я Йенса.

– Сегодня он показывал маме результаты обследования его сердца. Ему нужно ставить стены. Это такие микротрубочки, расширяющие артерии, ведущие к сердцу. Я уже говорил вам, что его сердце останавливалось за этот год каждые четыре дня.

– О Боже…

– Естественно, он не может заниматься сексом до операции.

До этого он не мог по причине ноги, ещё раньше из-за спины и визита его мамы. Я в сумасшедшем доме. И я в зависимости от двух сумасшедших мужчин. И, кажется, я тоже уже очень тяжело больна на голову. Я переживала за здоровье Карстена, но это все уже просто не укладывалось ни в какие рамки.

– И когда операция?

– Желательно как можно скорее, но он отложил это до сентября, потому что не хочет бросать работу в пожарной службе. Стоит жара, самый сезон пожаров, он должен быть в боевой готовности.

Ага, значит, секса раньше октября не ждать. А потом у Карстена что-то случится опять, обреченно подумала я.

– Понятно, но когда он просто придёт к нам? Когда я, в конце концов, его увижу?

– Но он же сказал вам в голосовом письме: «вскоре».

– Вскоре? Что значит это вскоре? Через неделю? Через месяц? Через год?

Йенс засмеялся:

– Это может значить, что угодно. Слово «бальд» («вскоре») имеет в немецком языке очень широкое значение в определении срока.

Через некоторое время снова началась моя обработка с целью убедить меня принять предложения на сайте сексуальных знакомств.

– Поскольку Карстен не сможет заниматься сексом ещё очень долго, он спросил меня, согласен ли я найти ему замену для вас на это время, и я ответил «да». Мы оба волнуемся за вас и ваше здоровье.

Эти разговоры приводили меня в бешенство. После случая с Рене я категорически потребовала моего удаления со всех сайтов, но Йенс, конечно, и не подумал этого сделать.

– Я вам уже говорила тысячу раз, что мне не нужен никто кроме Карстена. Если он болен, я подожду. Я люблю его и готова ждать. Но только пусть он придет ко мне, я хочу видеть его наконец!

Несмотря на мой категорический отказ, тема секса с другими мужчинами не сходила с повестки дня. Йенс упоминал об этом при каждом удобном случае, надеясь, что отсутствие близости с Карстеном уже два месяца сделает своё дело и я в итоге сдамся. Но я неизменно повторяла, что я больше ничего не хочу об этом слышать.

Тогда был сделан заход с другой стороны. Однажды Йенс преподнес мне информацию, что Карстен, оказывается, был разочарован тем, как я ласкаю его пенис, и что моя техника совершенно не удовлетворяла его.

– Почему он не сказал мне об этом лично? – спросила я. – Вы же мне сами говорили, что он называл меня «лучшей». Почему я впервые слышу об этой проблеме спустя полгода?

– Он стеснялся сказать вам об этом.

Мне, конечно, трудно было представить, что Карстен стеснялся. У меня было совсем иное представление о нем. Он демонстрировал скорее напор и уверенность, и как раз это мне очень нравилось в нем. Хотя я допускала мысль, что он мог промолчать о том, что его не устраивает, не желая обидеть меня.

Через пару дней Йенс сообщил мне, что он очень долго разговаривал с Карстеном по телефону по этому поводу, и в итоге они пришли к выводу, что мне нужно пройти курс обучения «немецкой технике».

– Я отправил вам письмо на имейл, – хитро улыбаясь, сказал муж.

Письмо было длинным, в духе Йенса, с обязательной порнографической картинкой, изображающей процесс того, чему я должна была научиться.

«Нам с Карстеном нравится одно и то же, – писал Йенс. – Поэтому вы могли бы научиться этой технике на вашем муже. Я хочу помочь вам с Карстеном наладить вашу сексуальную жизнь».

Какой бред! Раньше наша «сексуальная жизнь» не нуждалась ни в каком «налаживании», а теперь её не было вовсе. Йенс хотел любой ценой добиться удовлетворения своих сексуальных желаний, прикрываясь интересами Карстена. Мой ответ был коротким:

«Я говорю „нет“. Я готова проходить эту науку только с Карстеном».

Получив мой ответ, Йенс сильно рассердился и сказал мне, что мой ответ так же сильно расстроил Карстена, как и его.

Пошёл ли Карстен на поводу у Йенса, было ли так запланировано с самого начала и хотел ли он действительно то, что предлагал мне мой муж, я не знаю и не узнаю уже никогда. Но, в любом случае, он предал меня и нашу любовь. С того момента, как заблокировал меня в своём телефоне, и мы больше не могли переписываться напрямую, он передал всю власть в наших отношениях Йенсу. Во мне происходили метаморфозы. Моя любовь медленно и мучительно умирала во мне. Мои глаза открывались. Уже было очевидно, что мои чувства к Карстену были использованы для того, чтобы заманить меня в Германию, чтобы посадить меня на привязь рядом с моим мужем и заставлять выполнять то, что он хочет. Я больше не верила Карстену. И я даже не знала уже, была ли когда-нибудь его любовь настоящей или это тоже была часть игры, задуманной Йенсом. Все, что я хотела сейчас, – это просто чтобы Карстен пришёл хотя бы раз. Не знаю, зачем, но это стало моей навязчивой идеей. Я хотела увидеть его любой ценой.

И я решила заплатить эту цену. В один из дней я сказала Йенсу, что прошу его встретиться с Карстеном один на один и задать ему важные для меня вопросы. Я даже записала их на листочке, чтобы Йенс ничего не забыл.

Я сдавала все свои позиции, отказывалась от всего, что было дорого в наших с ним отношениях. Я написала, что я не хочу выходить замуж за Карстена, и он может быть спокоен, потому что теперь свободен от своих обязательств передо мной. Следующим пунктом я обозначила, что я очень прошу прийти его на этой неделе ко мне и обещаю при этом не вести никаких разговоров о наших с ним отношениях. И, наконец, я спрашивала, хочет ли он оставаться моим любовником на будущее. Только любовником – и не более того. Йенс давно намекал мне на то, что Карстен испуган обязательствами, которые он на себя взял в отношении меня, и это может быть причиной того, что он меня избегает. Ну что же, если это так, то единственным способом заманить его, именно заманить (до чего я дожилась!) к нам, было освобождение его от его же слова. И я пошла на это.

Йенсу очень понравилось моё предложение. Его устраивали все изложенные мной пункты. Я отказывалась от будущего с Карстеном и снова предлагала ему ограничиться ролью любовника. Именно то, чего хотел мой муж. Если до этого встречи с Карстеном никак не могли состояться, то теперь почему-то Карстен согласился прийти на следующий же день! Я была поражена. В этот день я впервые шла в школу на занятия, а между тем Йенс и Карстен должны были встретиться у нас дома для мужского разговора обо мне и о перспективах нашего тройного союза.

Несмотря на то, что это было первое занятие в языковой школе, я не могла сосредоточиться ни на чем, кроме мыслей о том, пришёл ли Карстен и каков результат этой встречи. Мое сердце сжималось от нехороших предчувствий. Первый мой вопрос, когда я ворвалась запыхавшись домой, был «Карстен приходил?».

– Да, приходил. – И Йенс показал мне в качестве доказательства их совместное селфи.

– Все просто отлично для вас, – довольно начал докладывать Йенс. – Он, конечно же, снова будет вашим любовником, как только поправит своё здоровье. И он очень рад, что вы понимаете, что он не может на вас жениться, так как он сказал об этом под влиянием импульса, не подумав о последствиях.

«Да уж, под влиянием импульса, – подумала я с горечью. – Он писал мне об этом почти каждый день и даже собирался нанять адвоката, чтобы ускорить процесс». Но я не выдала своего горе-возлюбленного. Будто услышав мои мысли, Йенс начал допытываться:

– Когда он сказал вам, что хочет на вас жениться?

– Когда я хотела уехать в первый раз, – солгала я. – Вы же тогда оба пришли в спальню и сказали, что через два года я могу выйти за него замуж.

– А раньше он вам этого не предлагал? – как бы между прочим продолжал пытать меня Йенс.

– Нет.

– А мне он сказал, что это случилось в начале марта, когда вы только приехали в Германию и что это была ваша идея.

Моя идея! Бедный трусливый Карстен, не бойся, я не выдам тебя.

– Может быть, – ответила я. – Я уже не помню.

Конечно, я могла бы рассказать про нашу переписку в телеграме на протяжении всей зимы, про все его слова любви, про все его обещания, про его просьбу не иметь секса с моим мужем, про то, как он обещал мне защищать меня от Йенса, как он писал, что ненавидит его за его ложь, и много-много чего ещё… Но я не хотела ему вредить. Пусть будет так. Мне было горько и грустно. Карстен отрёкся от меня и нашей любви. Разговор с Йенсом был доказательством того, во что я так долго и упорно отказывалась верить.

– Так он придёт на этой неделе, как я просила?

– Да, теперь он точно должен прийти. Он очень рад, что не будет никаких «бла-бла-бла» про отношения. Это для него всегда стресс.

Итак, я добилась того, что он придёт. Но какой ценой и для чего? Наверное, я хотела последний раз вдохнуть его запах, почувствовать его губы и его руки. Хотя я уже почти отвыкла от него за столь долгий период его отсутствия, и, пожалуй, было бы лучше уехать, не пробуждая в себе этих ощущений. Поэтому всю неделю, пока он не пришёл, и я по-прежнему не была уверена, что он выполнит своё обещание, я металась между двух желаний: увидеть его и, наоборот, не видеть его больше никогда. Я уже не знала, как будет лучше для меня.

Но в этот раз он всё-таки пришёл.

Однако до этого произошло ещё кое-что. В тот же день, когда состоялся разговор Йенса с Карстеном у нас дома, муж должен был перечислить деньги для моих детей. Вернее, он должен был перечислить их ещё на прошлой неделе, но Джобцентр почему-то задержал выплату пособия. А когда деньги наконец поступили на счёт моего мужа, отключился интернет, что сделало их перечисление в Россию невозможным. Я не заподозрила ничего, потому что проблемы с интернетом в деревне Бад Бодентайх случались довольно часто из-за штормов. Однако, как правило, такие перебои продолжались не более одного дня. На этот раз связи не было все выходные. В понедельник интернет, по идее, должен был уже заработать. Но Йенс огорчил меня: дело не в шторме, как обычно. В деревне прокладывали новый кабель для интернета, чтобы улучшить качество соединения. «Теперь связи не будет целую неделю», – сказал он. В качестве доказательства своих слов Йенс дал мне прослушать голосовое сообщение от Мануэлы, где она подтверждала сказанное моим мужем, а также выслал моей маме фотографию выкопанной траншеи с экскаватором в одном из районов города. По удивительному совпадению, в этот же день перестал работать и мой мобильный интернет на «немецком» телефоне.

– Почему у вас работает мобильный интернет, а у меня нет? – удивлялась я. – Ведь у нас один оператор связи.

Йенс только пожимал плечами.

Всю неделю он тяжко вздыхал, как скучно жить без интернета, переживал за мою семью, оставшуюся без средств. Каждый день он сам инициировал звонки моей маме, чтобы я могла с ней переговорить через его вотсап, дабы она не волновалась за меня, как это было в марте, когда пропал мой телефон. В общем, Йенс проявлял трогательную заботу. Но когда интернет не появился даже через неделю, меня начали терзать сомнения, а говорит ли Йенс правду по поводу ремонтных работ. Наши с мамой подозрения усилились, когда она увеличила снимок с выкопанной траншеей и экскаватором, которые ей прислал Йенс. Мелкими буквами в углу фотографии стояла дата «6 мая». На дворе был июнь.

Как только Йенс отправился в магазин, я начала распутывать провода от интернета, подключенные к установке вайфай. Оказалось, что мой муж просто отсоединил кабель и спрятал его за шкаф! Несмотря на то, что я, казалось бы, уже должна была привыкнуть к его фокусам, я была потрясена. Целую неделю меня и моих близких водили за нос. Когда я по утрам уходила в школу, Йенс благополучно включал интернет в сеть и пользовался им, а когда я возвращалась (время прибытия моей электрички было точно известно), отключал снова. Вернувшийся из супермаркета Йенс был неприятно удивлен, застав меня болтающей по телефону с моей мамой по вновь работающей интернет-связи. Однако он быстро взял себя в руки и изобразил «искреннее» удивление:

– Интернет подключили? Ну наконец-то!

Конечно, я могла сказать, что всё знаю про кабель, но в этом не было смысла. Он всё равно открестился бы от всего, как он это делал всегда. Я просто в очередной раз сделала выводы для себя. И моя семья тоже. Все, что мне было нужно теперь, чтобы он, наконец, отправил деньги. Теперь у него не было причины этого не сделать. И всё же мне пришлось напомнить ему об этом ещё три или четыре раза, пока он сел за компьютер и открыл сайт «Transferwise». Я села тут же рядом на стуле, чтобы проконтролировать перечисление. Когда я увидела сумму, это было новое потрясение. Двадцать тысяч рублей вместо тридцати. Такая же ситуация была в позапрошлом месяце. Когда в начале мая я сбежала от него в Россию, я потребовала, чтобы он ещё раз клятвенно подтвердил, что будет отправлять тридцать тысяч ежемесячно до 30 числа. Я задавала ему этот вопрос несколько раз, желая получить письменные гарантии, прежде чем я вернусь обратно. И тем не менее он опять обманул меня. Попытка что-то доказать, естественно, не увенчалась успехом. В качестве причин были названы непредвиденные траты на мой недельный проездной до школы, который, кстати, стоил всего 21 евро, а не 100 с лишним, на которые он уменьшил выплату.