Текст книги "Как до Жирафа…"
Автор книги: Маргарита Ардо
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Глава 24
Работой меня завалило по самое нехочу. Немецким поставщикам одно нужно, отделу продаж – другое, юристам – договор и акты, нашим – письма от японцев и китайцев. Во время похода за водичкой к диспенсеру я задумалась о клонировании. Покосилась в сторону третьего этажа, где ВГ обитает, – уж не было ли особого распоряжения свыше упахать меня, как коника в посевную? Чтоб копытца отбросил и не целовался…
С другой стороны, в забитую работой голову больше ничего не помещалось: ни размышления о судьбе бунтовщиков в королевстве Жирафов, ни страхи про платежи пятого числа, ни возмущение тиранией и деспотизмом, ни дедуктивные попытки вычислить связь бабушки с ВГ. Хотя мысли об Андрее и Машеньке всё равно просачивались между строк перевода.
Что ему сказал отец? Что Андрей думает обо мне после этого? А после вчерашнего? Не болит ли у него разбитая бровь? А главное, что с малышкой?
В обед я не выдержала. Написала в Вотс Апе:
«Что с Машенькой? Надеюсь, не очень серьёзное?»
Он не ответил ни через пять минут, ни через пятнадцать, и я мысленно отлупила себя по рукам. Ну зачем я лезу в чужую жизнь? К чужому ребёнку? Разве он приглашал меня? Просил об участии? Обещал что-то?
Один поцелуй… Возможно, для него он ничего не значит?
Вопросы и ответы с каждой минутой спускались всё ниже по шкале радости, до грусти, до дрожи в пальцах и слабости в коленках. Меня даже стало подташнивать от волнения. И я всё меньше думала о работе, начала делать ошибки, опечатываться через слово.
Да, с таким раскладом меня точно уволят. А тогда… В голове видеоклипом со мной в главной роли разложился романс Изабеллы Юрьевой в вольной интерпретации:
«Зима, метель и в крупных хлопьях При сильном ветре снег валит, У входа в храм одна в лохмотьях Катюшка нищая стоит. И подаянья ожидая, Она всё с глупостью своей. И летом, и зимой босая, Подайте ж милостыню ей. О, дайте милостыню ей…[8]8
Романс «Нищая» (слова: Беранже П., Ленский Д., музыка: Алябьев А.)
[Закрыть]»
В момент кульминации жалобной песни, когда я представила себя в поисках булочки от гамбургера в мусорнике у МакДональдса, нищая и гордая, как певица Мадонна в эпоху дозвёздной юности, и проезжающих мимо на золотой колеснице Жирафа-младшего и Жирафа-старшего в мантии с красным подбоем, лавровом венке и с французским батоном вместо жезла, мой смартфон звякнул. Я жадно схватила его и впилась глазами в экран.
«Температурит. Капризничает. Врач сказал, вирус подхватила в садике. В общем, грипп», – написал царевич.
Ответил! Он мне ответил!
Температурит…
И через пару мгновений пришло ещё:
«Спасибо, Катя!»
Мне показалось или правда было написано с чувством? Я аж подскочила на своём стуле и растеряла себя на пиксели от волнения.
– Тебе кто-то кнопку подложил, что ли? – хмыкнула проходящая мимо бухгалтер Марина.
– А?! – Я глянула на толстушку в трикотажном платье, изумившись так, словно она была зелёным человечком, предлагающим у подземного перехода каталоги Эйвон.
– Некоторые только и делают, что в телефон пялятся вместо работы, – проворчала Анжела.
– Ты не о себе случаем, душа моя? – хихикнул Максик из хозов.
– А я себе новый телефон присматриваю, – невпопад вставила Варя. – Вы какой посоветуете?
Мне было абсолютно всё равно, о чём они говорят. Или о ком. Мне хотелось нырнуть в экран Вотс Апа, как в портал для перемещения, и телепортироваться к Андрею. Увидеть его глаза. Взять Машеньку на ручки и, как волшебная фея, вылечить её одним поцелуем в лобик. А его – в бровь. И чтобы было всё хорошо, чудесно; чтобы от взмаха руки вокруг запели кофейники и заплясали чашки, влетели в окошко белые голуби и мышки в юбочках спели песенку, как в Диснеевском мультфильме. Ну, почему я не фея?
Резкий звонок телефона вернул меня в реальность.
– Договор готов? – спросил юрист Женя.
– Нет, – спохватилась я, – но скоро.
– Скорее давай. С утра жду!
– Извини, я постараюсь… – пробормотала я и переключилась на рабочее поле Традоса.
Бог мой, как же сложно теперь было сосредоточиться на работе! Спасибо тому, кто придумал Традос – программу для переводчиков, подставляющую стандартные слова и фразы из баз данных на заданную тему. С горем пополам я сдала договор, и снова звякнул телефон. С замирающим сердцем я глянула на экран и опешила: не Андрей. И даже не Агнесса.
Это было сообщение от Миши, моего бывшего…
Что ему от меня надо?!
Моя рука дрогнула в порыве удалить сразу же, но любопытство победило. Я открыла послание и зависла.
«Зайду к тебе вечером после работы, малыш. Очень надо поговорить!» И смайлик с поцелуйчиком. Три.
Что?!
Вот сейчас реально захотелось телефон разбить, и чашку, и тарелку с приблудным печеньем. Особенно за смайлики! Два года! Почти два он молчал, он даже думать не хотел, как и на что я выживаю, а теперь пишет?! Называет меня по-старому «малыш»?! После того, как я смачно послала его вчера ночью перед компьютером ко всем чертям?
Он пишет и хочет встретиться теперь, когда я перестала думать, в чём виновата, а главное – надеяться, что он одумается и вернётся, попросит прощения, и я спустя некоторое время его прощу… Сегодня я точно знала – Михаил мне не нужен, и в моей жизни ему появляться не стоит! Даже если с Андреем всего лишь игра, даже если я встану нищенкой на паперти, как в романсе…
Я жёстко надавила пальцем на сообщение и на иконку с корзиной. Удалить ко всем чертям. Даже ответа не удостою! Много чести.
Как хорошо, что сегодня вечером китайский, а потом занятия у Дианы на пилоне. Даже если Михаил заявится без приглашения, вряд ли прождёт меня у подъезда до десяти часов. И вдруг что-то ёкнуло в груди.
Кажется, я ещё не всё проработала, раз столько эмоций… Или я имею на них право? Я раньше об этом никогда не думала – просто стыдилась и пыталась всё вернуть в себя, загнать в дальний угол.
А теперь я обвела глазами наш гудящий, цокотящий по клавишам, сосредоточенно думающий и испещрённый звонками телефонов, как трассирующими пулями, опенспейс. Столько людей, столько склонённых голов: рыжих, смоляных, блондинистых, завитых, лысых… и столько эмоций – вон Сергей недовольно бурчит что-то в трубку, Аня с видом истинного коуча беседует с Анжелой, та брыкается. Хихикают у кухни вдалеке весёлые девчонки из финансового отдела Рита и Лёлька, чешет в недоумении нос карандашом Максик… У всех эмоции, свои собственные, не придуманные. И они не задумываются, есть ли у них право на то, чтобы быть весёлыми, грустными, спокойными или с придурью. Все есть. И я есть. А значит, я тоже имею право чувствовать то, что чувствую – как же это легко, оказывается! Уравнение решено!
Я вдохнула-выдохнула и отправила в чёрный список ВотсАпа контакт с красивым лицом истинного мачо под именем «Миша». Без ненависти, без гнева. Просто там ему и место. И пусть не улыбается тут.
На душе полегчало, тучи разошлись. Я закусила кончик ручки и принялась доделывать задания из серии «срочно-пресрочное, иначе пожар», а не просто «срочное, надо вчера» или «срочное». Отчего-то переводчику никто не присылает задания, как нормальному человеку, а только с красными флажками – вся почта ими пестрит.
Пять лет назад, когда я только пришла в «Жираф» сразу после университета, столько работы не было. Можно было печатать не так, что пальцы дымятся и паровоз вперёд летит, а даже иногда поглядывать в электронную книжку. Но теперь наша сеть набрала вес и заматерела, мы стали закупать не у московских посредников, а напрямую за рубежом. Теперь мы сами для половины России – посредники. Оптовый отдел и интернет-продажи разрослись на полэтажа, а раньше сидели всего трое ребят в кабинете под лестницей, сиротливые, как Гарри Поттер. Теперь у них не конурка, а целая магическая академия.
А второго переводчика не берут, «бюджета нет», и в прошлую аттестацию мне оклад повысили только на два процента, как и в позапрошлую.
– В Европе так повышают, мне сын сказал, он работает в самих Оум-энд-Стоунз, – гордо и безапелляционно заявил тогда ВГ менеджерам и не захотел слушать ничего ни об инфляции, ни о санкциях.
Как же мы все уже тогда ненавидели Андрея Викторовича! И как же я его сейчас лю… Я запнулась и испугалась своей мысли – «люблю»? Запила скорее водичкой и проморгалась. Нет, нет! Я не готова! Это так, ляпнулось…
А на заднем фоне моей паники пронёсся транспарантом кумачовый вопрос: «Откуда эта боязнь – испытывать настоящее, быть собой?»
В очередном письме глаза выловили строчку «на основе истории прошлых взаимоотношений с компанией…» Я выпила ещё воды и попыталась вспомнить историю не компании, а свою. Ничего не вспомнилось, кроме соседа Ильи Федоровича, говорящего мне, тринадцатилетней, что «У тебя, девочка, проститутские глаза. На мужчин смотри поскромнее, а то ишь, дитё и шлюха». И тётя, когда однажды приехала из Франции с мужем, вертлявым, смуглым, моложавым дядькой, который всё подмигивал мне, почти так же сказала, отведя в сторонку. Может, оттуда всё идёт?
Кто знает… Кажется, мне ещё прорабатывать-не-перепрорабатывать массы собственных комплексов и тараканов.
Часы показывали пять-тридцать, и я начала складывать в сумку бумажные платочки и блокнот с ручкой для китайского. Телефон снова звякнул сообщением. Сердце подпрыгнуло – Андрюша!
«Что за сказку вы рассказывали Марусе? Капризничает, ничего не хочет, требует «Катину про Колобка» Поделитесь?»
Боже, современному ребёнку подавай про ипотеку! Я и не помню точно, что я там вещала, птица-говорун… Но я почти бегом вышла из офиса и позвонила. Андрей сразу же взял трубку. Голос был уставший:
– Алло.
– Андрей Викторович, это Катя, – сказала я, волнуясь и щурясь от весеннего, перекатывающегося к закату солнца.
– Как хорошо! – выдохнул он. – Температура у Маруськи опять подскочила. Плачет и плачет, спрашиваю, что хочет, даже воды не влить. Только «Катину сказку» подавай.
– Я расскажу! – воскликнула я. – Сейчас расскажу! Всё, что помню…
В трубке булькнул странный звук.
– Ой, простите, – выдавил Андрей. – Её опять тошнит. Я перезвоню.
И раздались короткие губки. Я посмотрела на солнце, на бело-жёлтое здание «Жирафа» и приняла решение. Китайский подождёт. И весь мир тоже. Я перебежала через дорогу, зашла в аптеку.
– Детский циклоферон есть?
– Да.
Я всегда им спасаюсь от гриппа, потому что больничный для меня не предусматривается. «Жираф» живёт по японской схеме: сморкайся на работе в тряпочку, но сиди и трудись. Потому что наша белая часть зарплаты, из которой и выплачивается больничный, приравнивает нас к нянечкам и санитаркам на полставки с тощей потребительской корзиной и правом на подаяние. Поэтому я только однажды была на больничном. Три года назад. И то чуть не уволили.
Затем я забежала в супермаркет и с «неприкосновенной» суммы на карточке купила свежей малины и малинового варенья в придачу – бабушка всегда меня так лечила.
Через пятнадцать минут я проскользнула мимо консьержки элитного дома, сказав почти уверенно, что я к Андрею Викторовичу Гринальди, в сто вторую. Сердце моё билось, как бешеное, пока я поднималась на лифте. А когда подошла к двери и поднесла руку к звонку, оно загрохотало, словно почва перед финальным толчком землетрясения. Я отдёрнула руку. Замерла. Услышала через дверь детский плач и рассердилась на себя: пусть думает, что хочет!
Дверь открылась. На пороге стоял измотанный с виду Андрей в мятой футболке и спортивных штанах. Бледная, заплаканная малышка припала к его груди, будто в изнеможении. Её нижняя губка дрожала, а ручка тёрла глазки. Выглядели папа и дочурка совсем не парадно. Милые мои, бедные!
– А я варенье принесла, – произнесла я с улыбкой, делая вид, что лишь меня они и ждали: – Малиновое. И сказку!
Моё сердце распахнулось и впустило их мигом в грудь, в душу, в меня, словно форточка – утренний свет. И я поняла, что уже люблю их! Обоих! Так сильно люблю, что сердцу не страшно разорваться!
Глава 25
Я шизанутый на всю голову отец. Когда Маруська болеет не стандартными простудами, а вот так, как сегодня, с не спадающей температурой, с тошнотой и головной болью, когда она не скачет по мне, по полу, по кроватям, не придумывает на ходу сказки, не разбрасывает игрушки и не клянчит всеми правдами и неправдами мультики и «кафетку», я начинаю паниковать. Мне кажется, что я плохой отец: не доследил, не доделал и вообще болван. Я сомневаюсь в профессионализме врача, будь он хоть сам академик-разакадемик, звоню ежечасно маме в Сочи за советами и готов вывернуться наизнанку, лишь бы Маруся выздоровела.
Сегодня с утра, как только папа разорался по скайпу на меня при дочке и велел явиться на разборки в офис, Маруська сразу поникла, стала вялой и не доела любимый творожок. Я думал: не выспалась. Сам-то был варёный – часов до трёх ночи за компом просидел, проводя аналитику и лавируя между планами и бюджетами, чтобы утром предку на откуп представить. А она пару раз просыпалась, приходила ко мне, неизменно таща за лапу своего Басю-Кабасю и звала «спаточки» вместе. Видимо, уже заболевала.
Вообще не надо быть супер-аналитиком и Оксфорд заканчивать, чтобы заметить: как ругань и склоки в доме, так ребёнок болеет. Чем я напряжённей, тем Маруська капризней. Закономерность налицо. Когда Лана перестала орать по утрам и вечерам, потому как я её выставил, мы с Марусей мигом нашли общий язык, здоровье и гармонию. Даже дерматит куда делся… В Москве мы жили хорошо. Несмотря на садик, я про грипп и не вспоминал. Но теперь, когда я вернулся в Ростов и стал работать с отцом, который мотает мне нервы по поводу и без, у нас уже третье ОРВИ за три месяца. Хоть из города беги.
* * *
– Температуру около тридцати восьми сбивать не нужно, – заявила Нина Анатольевна, педиатр в круглых очках и с лицом врача со стажем, мне её Надя присоветовала, как только мы переехали.
– Но она плохо себя чувствует, – нахмурился я. – На головку жалуется.
– Высокой считается температура больше 39°С при измерении под мышкой. При более низких значениях искусственное снижение температуры может оказать вредное воздействие на организм, – как пописанному, возразила врач. – Лёгкая одежда, обильное питьё, прохлада в комнате – лучшие средства в таком случае.
– Она от еды отказывается, – поджал губы я.
Хотелось, чтобы раз уж вызвал врача и за такие деньги, доче сразу бы лучше стало, а тут: питьё-не питьё, чёрт знает что!
– Не заставляйте. Организм борется, значит, ему сейчас не нужно есть. Нежелательно давать сладкое, молоко и жирное. Главное – обильное питьё. Если что, звоните.
– Угу.
Я проводил докторшу и остался один с Маруськой. Сначала поглядывал в почту на запросы, а потом закрыл крышку ноутбука и послал всех к чёрту. Маруська лежать без меня не хотела, только отойду, сразу в плач:
– Ма-па, ма-па… на ру-учки-и…
И я ходил с ней по комнатам, поил с ложечки и напевал всякую белиберду. А остальное к чёрту! Вот у меня главный бюджет, продажи и смысл жизни – на руках. Канючит и мается. Горит вся. Я с ума сойду!
Честно говоря, когда позвонил отец и вместо того, чтобы спросить, как внучка, начал снова втирать про ретро-бонусы, меня переклинило. Сдержался только из-за дочери, сказал:
– Я перезвоню позже. – И отключил звук. А у самого в душе комок из колючей проволоки завязался – на пару тюрем хватит.
Только потом увидел сообщение в Вотс Апе от Катерины. А вот она спрашивала про Машеньку. Я растрогался, правда…
Вообще после моего бесславного полёта в кусты и её смелого «Он мой парень, а ну не трогать! Все кыш!» во мне к ней что-то переменилось. Я смотрел на Катерину и вдруг понял, что несмотря на всю свою забавность, трогательность и хрупкость, она сильная, просто не наглая. Хамством природа обделила.
Катерина была не такая, как Лана или моя одноклассница Ленка с обалденными ногами и загаром из солярия, с которой у нас случался периодически «дружеский трах», впрочем, не только с ней… Не такая, как целеустремлённые и готовые драть друг другу глотки за карьеру и баллы студентки Оксфорда. Не такая, как тётки из западной компании очень свободных европейских нравов, готовые подать в суд, если перед ними открыть дверь или заплатить в ресторане. Не такая, как Крис, Аглая, Вика, Яна, Лиза и Юлька, с которыми можно отлично зажечь в клубе, на отдыхе, прокатиться в кабриолете или на яхте и потом оторваться по полной со всеми вытекающими. Не такая.
Ромашка передо мной была особого сорта, словно из бунинского яблочного сада или из тургеневского букета барышень. С тонким ароматом, чувственностью и шедевральной простотой, на которую способны только классики. Я легко мог представить Ромашку на балу у графа Толстого или одной из чеховских трёх сестёр. В белом платье до пола, перчатках и в головокружительной кружевной шляпке. Обязательно с зонтиком. Тоже кружевным. А вокруг сад, веранда и море с чайками. И где-то рядом я.
Она удивила меня вчера: я думал, подобные вымерли, как мамонты. Ан нет – вот она, живая, тёплая и настоящая. С принципами. Мне хотелось больше её тепла, но я ушёл. Отчего? Не знаю. Наверное, чтобы не испортить… Хотя вроде ничего между нами и не было. Если не считать большое, новое и важное для меня чувство к женщине. Уважение.
Но никогда и никаким анализом я не мог предположить, что она придёт. Впорхнёт кудрявым солнышком в старомодном нежнейшем платье, разве что не на пуантах, и скажет:
– А я вам сказку принесла! И варенье…
* * *
Я так умаялся с Маруськой, что сам не заметил, как всё случилось. Через несколько минут Маруська уже сидела на коленях у своей любимой «кудрявой Кати» и пила с ложечки чай с малиной. В ход пошёл не колобок, а какой-то неведомый заяц. Катя умилительно гримасничала и рассказывала притихшей и внимательной доче:
– Выхожу я с работы, солнышко, птички поют, хорошо! А тут бац, и зайка скачет. Пушистенький, хвостиком виляет, ушками к дороге прислушивается. И носиком так нюх-нюх…
– Лозовый? – спросила Маруська.
– Ага, розовый, – кивнула Катя. – И, представляешь, он ко мне прямиком! Ты, говорит, пушистая Катя?
– Кудлявая…
– Да, кудрявая. Я, говорю. Тогда, – отвечает зайка, – вот тебе малины от лесной феи и варенья волшебного, целебного от матушки-медведицы. Отнеси Машеньке, чтобы скушала и сразу поправилась…
– Мне?! – ахнула Маруська и послушно отпила чаю с драгоценной малиной.
– Конечно, тебе, – заулыбалась Катя. – Я взяла малину, варенье и побежала скорее к тебе!
– Сладенько… – вздохнула Маруська. – И мапе дай.
Катя протянула мне баночку с вареньем, и я зачерпнул чайной ложкой, съел показательно, облизнулся и языком зацокал:
– Точно волшебное! Магия на языке чувствуется! Оу, какая магия!
Девочки заулыбались, и я тоже. Так незаметно Катя влила в Маруську целую чашку жидкости, потом взяла её на руки и пошла укачивать осторожно по комнате, что-то ласково воркуя. Я, как примагниченный, пошёл за ними, но остановился на пороге детской, наблюдая за девочками, словно вор. Дыхание затаил.
Тут уж хочешь-не хочешь, а поверишь, что «Катя волшебная» – с её приходом Маруська ни разу не заплакала. Успокоилась, приуютилась на ручках, сложив ладошки и головку на плечо нашей гостьи – хоть картину с них пиши. И вдруг Маруська горестно призналась:
– А меня мама не любить…
Катины глаза расширились, и у меня полоснуло по сердцу. Я весь подобрался, напрягся, запутавшись в мыслях – мне дочка такого не говорила. А, оказывается, страдает! Переживает, кроха моя…
Вина и растерянность комом встали в горле вместо нужных слов. Но Катя нашлась быстрее. Улыбнулась ласково и погладила её по головке:
– Любит, очень любит.
– Неть… – вздохнула Маруська.
– Просто у мамы другая сказка, и ей трудно, но она тебя любит. Сильно-сильно! – и расцеловала Маруську в щёчки. – Это она меня послала.
А я поразился: ведь чужой ей ребёнок, и я – никто, а про Лану разве найти добрых слов? Я только подумаю о ней, сразу кипеть начинаю, особенно после последнего выбрека. А Катя… Сколько же в ней доброты?!
Маруська прижалась к ней крепче, а Катя, взглянув на меня мельком, добавила:
– А ещё у нас есть замечательный, самый лучший на свете папа!
Доча посмотрела меня и поправила добровольную няню:
– Мапа.
– Вот, ни у кого нет мапы, а у тебя есть. А сейчас я тебе сказку расскажу, хочешь?
Дочка закивала, а я прислонился к дверному косяку, выдыхая и удивляясь. Не вдвоём со мной и не на работе лицо у Кати было ничуть не смешным, а ласковым, возвышенным, будто светом напитанным. И голос другой, без привычного смущения…
«Далеко в лесу у речки, – нежно-нежно рассказывала Катя, покачивая и время от времени стирая платком пот со лба Маруськи – Жили-были человечки. Человечки были крошки. Всё на месте: ручки, ножки, Глазки, ротик и носок. Только ростом с желудёк. У корней сосны огромной Был построен домик скромный. Целый год они трудились И прекрасно разместились…[9]9
Сказка О. Корицкой
[Закрыть]
Голос её звучал плавно и напевно, распуская вокруг себя уют, как цветы на абрикосах. И пахло чем-то сладким, нежным. Может быть, ею?
Не только у Маруськи, но и у меня начали глаза слипаться от долгожданного расслабления. Словно перетянутую ремнями грудь развязали, я вдохнул воздуха, и мне стало хорошо, как дома. В принципе, дома я и был. Но тут иное – в душе и на сердце стало тепло. Словно всё на месте и все. Словно так и надо. И я вышел в кухню, чтобы не мешать.
* * *
– Ну всё, Машенька заснула. И температура упала, – тихонько сказала Катя, скользнув в кухню.
– Я не знаю, как вас благодарить, – честно сказал я.
Подслушивая сказку про человечков, я переоделся в нормальную, не испачканную Маруськой футболку, и штаны поменял. Умылся холодной водой и привёл в порядок волосы, а заодно и весь бедлам на кухонном столе разобрал.
– Я бы не отказалась от чая, – сказала моя Ромашка и села на высокий табурет у барной стойки, разделяющей рабочую зону от столовой.
Улыбнулась, чуть склонив голову. Локон упал ей на глаза, она убрала его, и свет от лампы пропитал её пушистые волосы. Катя стала ослепительно красивой и загадочной. А я почувствовал то, что ни начальнику, ни мужчине вообще чувствовать не полагается – робость. Перед ней. И вместе с тем парадоксальное желание прикоснуться, ощутить кончиками пальцев нежность её открытых рук, шеи, убрать волосы назад, чтобы не падали тени сумерек на утончённое лицо.
– Зелёный или чёрный? – спросил я вместо этого чуть подхриповато.
– Зелёный. Говорят, он полезнее.
Она сейчас уйдёт, а я этого не хочу, – понял я. – Я хочу, чтобы она продолжала играть пальцами с салфеткой, вот так склоняла голову и так же нежно пахла чем-то цветочным.
– Так и думал, что вы за здоровый образ жизни, – каким-то не своим голосом произнёс я.
Она улыбнулась. Кажется, я тоже. Налил чаю в самую красивую чашку. Из фарфорового набора, что мне мама подарила на новоселье.
– Посмотрите на свет, – подал я ей чашку, – такая тонкая, что светится.
– И правда! Потрясающая работа! У нас дома хранился семейный фарфор, дореволюционный ещё, но не такой, – удивилась Катя.
Очень искренне, но не по-детски, а так, что у меня мурашки пробежали по коже от игры её губ, с потрясающей лёгкостью приоткрывающихся и закрывающихся снова. Словно в них таилась магия. Я чуть не потянулся к ней, но ухватил себя за последний хвост. Не хотелось бы, чтобы наша добрая фея была оскорблена…
– Как на работе? – спросил я, просто чтобы что-то сказать.
Усмехнулся про себя: хорош начальничек. Но сейчас и правда, было плевать, хоть взорвись этот Жираф со всеми продажами, ретро-бонусами и прочей лабудой.
Катя чуть напряглась, и я пожалел о вопросе. Но она снова улыбнулась после секундной паузы.
– Всё хорошо. Как обычно.
Я спохватился:
– Вот я даю! Погодите! – Засуетился, достал из буфетного шкафчика конфеты в вазе. – Шоколадные. Накрываю стеклянной крышкой, чтобы Маруська не подворовывала, – пояснил я, потом метнулся за халвой из холодильника, сметану к ней, вспомнил про коробку рахат-лукума и королевских фиников, их тоже выставил. Окинул взглядом барную стойку перед Катей – как-то скудно. Заволновался: – А может, чего посерьёзнее: сыра, бастурмы, копчёностей? Или пиццу заказать?! Или лучше суши?
Кажется, я веду себя, как идиот. Или как подросток. Что, собственно, одно и то же…
Но Катя благосклонно улыбнулась.
– Спасибо, этого более чем достаточно. Мне просто хотелось пить. А зачем сметана?
– Я ем халву со сметаной, – признался я. – И с хлебом. Папа говорит, что я – извращенец, и этого нельзя исключать.
Боже, что я несу?! Вдруг она, правда, подумает, что я с отклонениями?! Кретин!
Но Катя тихонько рассмеялась и попросила чайную ложку.
– Тоже хочу попробовать.
Она поднесла ложку со сметаной к губам, а я поймал себя на том, что пялюсь на них с открытым ртом. В котором всё пересохло. Глотнул чаю с размаху. Чёрт, нельзя же так сексуально есть! Или у меня тоже температура?
– А вкусно, – сказала она. – А что вы ещё едите не как все?
– Ненавижу английский завтрак. И традиционные фиш-&-чипс. В Великобритании они на каждом углу продаются, а я скучал по нашим блинам. И борщам. И обычной жареной картошке с чесноком, у меня мама очень вкусно готовит.
– И я жарю с чесночком. Но я редко готовлю.
– Не гречку? – хмыкнул я.
– Да. И спасибо вам за угощения. Это было… неожиданно, – приятно рассмеялась она, щекоча смехом мою кожу.
– Да пустяки. Почему не готовите? Не любите это дело?
– Мне некому, – пожала она плечами и немного погрустнела.
– А из меня повар так себе, но с супом я справлюсь. И даже с картофельным пюре.
– Ого! Здорово! – восхитилась она. – Никогда не встречала мужчин, умеющих готовить.
– А я ещё курицу могу пожарить. Ну, и барбекю, в смысле шашлык, конечно.
Чай как-то быстро кончился, я предложил ещё, но Катя отказалась.
– Спасибо, уже поздно. Мне пора…
Снова это «пора»! Как я ненавижу это слово! В детстве я просто прятал дедушкино пальто, чтобы не уходил. Может, и сейчас… Чёрт, о чём я думаю! У меня точно температура!
Напоенная светом и сладостью, она встала и пошла в прихожую. Я за ней, словно привязанный, с дрожью в руках и горячечными волнами в голове. Катя потянулась за плащом на вешалке, я снял его и не подал. Просто не смог.
– Что мне сделать, чтобы вы остались? – спросил я совсем хрипло.
Катя обернулась, вспыхнув глазами, и не выпалила ничего, чего можно было бы ожидать, а просто шепнула:
– Попросить.
– Тогда я прошу, – выдохнул я, проваливаясь в блеск её глаз.
И она сама потянулась к моим губам.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.