Текст книги "Как до Жирафа…"

Глава 13

«На лабутенах….ах, и в офигительных штанах»[3]3
  Известная песня группы «Ленинград»


[Закрыть] – крутилось в моей голове. Хотелось где-то там, в мозгах электричество отключить, чтобы шарманка работать перестала. Но тумблер вкл./выкл. за ушами не предусмотрен разработчиком. Я с укором посмотрела вверх. Увы, жалобная книга свыше тоже не предлагалась. И я перевела взгляд обратно на отражение в зеркале.

Мда… Лохматая девица в умопомрачительном платье переминалась в ношенных тапочках, смущаясь и млея от одного прикосновения натурального шёлка, словно это была не струящаяся, нежная ткань, а чьи-то пальцы. Я в очередной раз покрылась мурашками и позавидовала Золушке. К той в нужный момент явилась крёстная. У меня крёстной не было – я сама сходила покреститься в двадцать один год, так что хрустальные туфельки, укладку и самоходную тыкву ждать не стоило.

Пересмотренные в собственном арсенале туфли подходили под это платье, как гусеничный трактор к белоснежной яхте. Агнесса? О, нет! Моя любимая почти-тётушка предложит мне что-нибудь в духе Болливуда. Представилось, как я выскакиваю перед царевичем с красным бинди на лбу, с тяжёлыми серьгами в виде усыпанных самоцветами слоников, и в сандалиях на босу ногу под весёленькое: «Джимми-Джимми, ача-ача…»

Нет! Требовалось что-нибудь эдакое! Чтобы этот гад рухнул у моих ног, ну или хотя бы удивился…

Я глянула на вешалку из Икеи, заменяющую мне шкаф. Уныло, как всё уныло! И почему сейчас не жаркий май, а прохладный апрель? Поверх платья тоже что-то требовалось. Мой плащ можно было надеть лишь для эффекта «вау, не ожидали»: явиться серенько так, потом распахнуть резко – а там не голое тело, а платье ценой в мою зарплату: та-дам!

Вот так я стояла и мучилась, пока не услышала странное кап-кап на кухне. Капли ускорились, я бросилась к мойке и перед моим обалдевшим взором по стенке потёк водопад. Мамочки! Заливают!

Забыв обо всём, я кинулась на третий этаж, подобрав шёлковый подол, и затарабанила в дверь. Деспозито, которое от частоты повторения соседями у меня уже на подкорке прописалось, притихло. Дверь распахнула платиновая блондинка почти моего возраста, ярко накрашенная, в золотом платье с диким декольте до пупа и шнуровкой по бокам, почти как в клипе. Окинула взглядом мой наряд, и на лице мгновенно отобразилось одобрение.

– Привет! Тебе чего?

– Заливаете! Вы нас заливаете! – воскликнула я, запыхавшись, перевела взгляд на ноги блондинки. И прилипла. К туфлям. Золотым, кожаным, ультрамодным, на высоченном каблуке, с изящными носами и тонюсенькой перепонкой, обвивающей щиколотку. Не пошлым, а будто только что материализовавшимся из журнала Вог. О Боже!

– ***! Ванная! – криком ответили мне.

И золотые туфли быстро удалились вглубь квартиры, стуча каблучками. Я, как привязанная, последовала за ними. Дурацкие мысли наводнили мою голову. А что? Она, кажется, у меня соль просила месяц назад… И в моей квартире, наверное, обои уже отклеились. Хотя над мойкой я как раз их и не наклеила. Что за чёрт, я даже на приличный шантаж не способна!

Планировка квартиры сверху была совсем не такой, как у меня. Блондинка распахнула дверь в ванную, смачно выругалась и, скинув явно дорогую обувь, босиком пошлёпала по залитому водой кафелю. Я подошла, подняла вожделенную туфельку и поднесла к глазам. Божественна! И, кажется, мой любимый размер…

Блондинка возилась с тряпкой и ругалась так, что пришлось обратить и на неё внимание – чтобы так материться, кажется, надо особые курсы проходить, ибо девяносто процентов её фраз были изощрённее китайского, и тем не менее, интуитивно понятны.

– У тебя там, наверное, вообще трындец? – виновато подняла глаза соседка.

Я пожала плечами: мол, да, что-то в этом роде…

– Зашибись, расслабилась! Потанцевала под *** Деспозито! – продолжила блондинка, а я заметила на краях широкой угловой ванны ароматические свечи, розовые лепестки и пену на кафеле. Блондинка принялась выжимать тряпку в ведро и выдохнула: – Да ты не бойся, я всё возмещу! В зарплату!

Мне стало неловко причинять человеку неудобства и вообще высказывать какие-либо претензии. Но вдруг в голове звякнул колокольчик, как на наших уроках китайского, и голосом учителя прозвучало: «Всё, что случается, случается вовремя[4]4
  Китайская пословица


[Закрыть]». И я решилась на то, на что никогда бы не решилась, если бы не обстоятельства.

– Не надо возмещать, – произнесла я. – Лучше одолжи мне на один вечер эти туфли.

Блондинка аж выжимать перестала.

– Туфли?! – глаза у неё чуть не выпали.

Я засмущалась и забормотала как можно неразборчивей, отступая назад:

– Ой, нет… Извини-те… Вырвалось, просто очень нужно… но это глупо… простите… Это неуместно… Я прошу прощения…

– Стой! – оборвала мою речь забитого мотылька соседка. – Если так нужно, дам, конечно. Только не поцарапай. Свидание намечается?

Я покраснела, потому что никакое у меня было не свидание. Но сам факт, что царевич купил мне для презентации платье, сбивал с толку. Как-то это было странно, по меньшей мере.

Не вдаваясь в объяснения, я просто кивнула.

– Прикид зачётный, – сказала блондинка и поправила грудь, почти выпавшую из декольте в результате вытирания полов и ползания по кафелю.

Я робко улыбнулась.

– Благодарю! А все мои туфли не походят…

Господи, как же неловко! С этим царевичем и ипотекой я уже совсем покатилась по наклонной – у чужих людей туфли выпрашиваю… Надо бежать!

– Примерь, – сказала блондинка. – Я, кстати, Жаклин, – произнесла она на американский манер с апломбом, но тут же перешла на нормальный тон. – Родители нарекли Евгенией, но мне так не нравится, все вечно Женька да Женька. Жаклин лучше, правда?

– Оба варианта красивы, – ответила я. – А я просто Катя. Катерина Кутейкина.

Та хмыкнула.

– Фамилия смешная. Сто пудов в школе Кутей называли? Ой, прости…

– Да что там, – вздохнула я, – называли.

– Ну и пофиг, ты ж хорошенькая. Котенкина, Кутейкина, не Жабьяморда же. Примеряй! – Блондинка залихватски мотнула тряпкой в сторону пурпурного пуфика в коридоре.

Я послушалась. Тем более, что от волнения и неловкости у меня уже пальцы подрагивали. Туфли мягко обхватили мои ступни, как родные. Я встала, и у меня тут же вырвалось:

– Ой, удобные какие! Несмотря на каблук…

Блондинка удовлетворенно улыбнулась:

– Бланик[5]5
  Имеется в виду фирма Маноло Бланик


[Закрыть] веников не вяжет, Бланик делает шузы. Но с возвратом! Они только что купленные, один раз выходила. Или мне легче тебе ремонт переделать.

– Конечно-конечно, верну в сохранности, – заулыбалась я, надеясь, что соседка не пойдёт проверять мою кухню, в которой ремонт ещё и не намечался.

– В воскресенье, оки? – Она посмотрела на меня с прищуром и добавила: – Сюда бы теперь ещё какое-нибудь золотое украшение клёвое, будешь вообще, как египетская принцесса.

– Есть золотое! – воскликнула я, вспомнив про бабушкины старинные серьги. – Спасибо большое! В воскресенье верну! Обязательно верну!

– Ну и супер! Ты не в обиде теперь, что я тебе крышу подмочила? – спросила блондинка. – Мы вроде соседи, ругаться не хочется.

– И мне не хочется. Всё хорошо! – ответила я и побыстрее ретировалась, прижав к груди чудесные туфельки и чувствуя себя отъявленной пройдохой. Стыдно! Но в то же время в этом было что-то приятное. Нравится мне, когда адреналин пузырьками вспенивается и разносит по крови непослушное веселье! Возможно, во мне зарыты гены Остапа Бендера? Ведь так и не известно, кем был мой папа. Бабушка всегда уходила от ответа и говорила, что я мамина ошибка молодости.

Увы, моя мама, которую я почти не помню, ошибок совершала много. Замужем она не была, но, по рассказам бабушки, слишком увлекалась мужчинами. И по тону бабушки я понимала: мужчины – это плохо. А ещё, плохо тратить все деньги на наряды, плохо отправляться в путешествия неизвестно с кем, плохо веселиться и плохо искать приключения. Судя по всему, моя мама привлекала к себе только негодяев, и однажды просто не вернулась из поездки заграницу с одним из них – разбился самолёт, когда мне было четыре года.

Всё моё детство с фотографии в бабушкином шкафу смотрела на меня неизвестная красавица с чувственными губами. Мама Лиля. Рядом в рамочке стояла её сестра, тоже привлекательная, но совсем другая – попроще, без роковой тени в глазах. Это тётя Эля, которая вышла замуж за француза.

Она приезжала в Россию лишь однажды, когда мне было шестнадцать. И казалось, что я не похожа ни на кого из них. Видимо, пошла в отца. Недаром, когда я пыталась бунтовать против бабушкиных правил в подростковом возрасте, она приговаривала постоянно:

– Ох, уж мне эта южная кровь! – И гулять не пускала.

От воспоминаний мне снова стало грустно. Но предаваться меланхолии было некогда – стоило подготовиться к боевым действиям. Я порылась в шкатулке, где среди немногочисленных украшений таились мои сокровища – бабушкины старинные серьги, похожие на плетёное из золота кружево. С вензелями наверху и тремя крошечными александритами.

– Восемнадцатый век, – говаривала бабушка с любовью. – Береги их.

И я берегла, даже Мишке, который так и порывался их на интернет-аукцион выставить, сделать это не позволила. Спрятала их, а сама сказала, что Агнессе отдала. Михаил и так бабушкин старинный сервиз продал в антикварный магазин. А из изящных фарфоровых чашечек так приятно было пить вкусный чай и знать, что эти почти прозрачные изделия пережили три войны и революцию! Бабушка права: красивые мужчины – зло!

Я достала из шкатулки серьги, надела их аккуратно. Золото тут было другое – не такое жёлтое, как сейчас, темнее, массивнее. Мне при виде них всегда истории представлялись про балы, ночные поездки в карете и что-то типа «Здравствуй, Маша, я Дубровский».

Я вздохнула. Так хотелось благородного героя! Пусть бы и некрасивого, но настоящего, доброго, чтобы полюбил сильно и навсегда. И чтобы не говорил злобным голосом: «Это платье – ваша униформа. Явитесь в семь-тридцать, если вы не дальтоник!»

В мыслях остроумно парировав в очередной раз царевичу, я принялась репетировать макияж, вдруг позволив себе настоящий, вечерний, с тенями «smoky eyes» и всем-всем, что положено! Даже Ютуб открыла, чтоб наверняка по всем правилам накраситься. У меня нет другого оружия, кроме этого обычного женского, так надо использовать, пока я зла! В первый раз, а может, и в последний. Какое счастье, что в нашем мире существуют Интернет и лайфхаки! За это можно простить даже классовую несправедливость и минимальную потребительскую корзину!

Тщательно наводя стрелки, я вспоминала, как в детстве могла сидеть перед зеркалом часами и рисовать на своём лице всё, что в голову придёт, пока бабушка была на работе. Потом, конечно, тщательно смывала следы преступления, чтобы бабулю не нервировать. Она только удивлялась, почему так тушь быстро вымазывается и куда испаряются тени. За губную однажды досталось соседскому коту… Я не призналась, что Васька не при чём, потому что мне бабушка краситься запрещала, словно мы не двадцать первом веке живём.

– Мы – интеллигенция! – подчёркивала она. – И мы никогда не должны опускаться до неприличий, бранных слов, вульгарности и недостойного поведения. Твоя мать позволила себе лишнее, и посмотри, куда это её привело…

Она показывала пальцем в сторону Москвы, где была похоронена мама, и тщательно пыталась вытравить всё, что могло быть во мне похожим на неё. Не со зла, просто она меня сильно любила. И маму Лилю тоже любила. Наверное. Не зря ведь она в день её рождения, тринадцатого июля, всегда садилась за стол под торшером, наливала ликёру, пила потихоньку терпкую сладость и плакала. Правда, делала это только тогда, когда думала, что я сплю. Я ей не мешала – человеку даже в коммуналке иногда надо побыть одному: с мыслями, с горем или с радостью. Понимать это – значить быть интеллигентным.

Все мы, Кутейкины, учились на факультетах иностранных языков: и бабушка, и мама, и тётя, и я. И в семье у нас можно было запросто во вторник говорить по-французски, в среду по-английски, а в пятницу – по-китайски. К нам приходили письма из-за границы, и заглядывали бабушкины коллеги, некоторые тоже полиглоты.

– Языки открывают все двери и делают мир ближе. Главное – веди себя прилично и держись подальше от красавцев-негодяев! – настаивала бабушка. – Тебе нужен нормальный, спокойный, интеллигентный парень.

Я её не послушала – Миша был красивый. Он сделал меня несчастной.

А теперь? Что теперь?! – волновалась я. – Царевич был красавцем, негодяем да ещё и начальником. И, кстати, понятия не имел об интеллигентности. Худший из возможных вариантов, если не брать в расчёт криминал. Ничего хорошего даже в лучшей версии развития событий быть не может. Я просто не позволю ему относиться ко мне, как неизвестно к кому. И унижать шуточками!

Правда, я совсем не понимаю, зачем он мне снится? Зачем вспоминается его милая дочка? Отчего всё внутри так сжимается, когда думаю о нём?

Физиология? Инстинкты? Человек интеллигентный должен и может с ними бороться! Как умеет, – решительно подумала я и, вновь разозлившись на царевича, собственную слабость и рабскую сущность ипотечного кредитования, доделала укладку и макияж и подошла к большому зеркалу.

Боже мой! Передо мной стояла мама. Прямо как с фотографии! Неизвестная красавица в вечернем платье с роковой тенью в глазах. Ого! Стоило разозлиться… А я всегда считала, что не похожа на маму. И все говорили, что нет, а я в это верила…

Неприятно кольнуло осознание пожизненного самообмана. Я стояла, поражённая, и думала, изучая себя иную. Вечерний макияж, украшения, выпрямленные волосы, алые губы, платье, под которым ощущались чулки и плотно сжимающие бедра резинки, и, наконец, невообразимые туфли будто бы изменили меня. Привычной робости и неловкости, въевшегося под кожу ощущения, что я в чём-то виновата и кому-то должна как не бывало… Будто выключили одно и включили другое.

Возможно, тумблер всё же существует?! Тот самый, который заставляет почувствовать женщину внутри и увидеть её в себе? Я изумленно провела рукой по своей щеке, шее, поправила платье. Я себе нравилась. Впервые!

Хотя в образе чего-то не хватало.

Почти автоматически я вышла на площадку и поднялась к соседке. Та открыла, уже в халате, тапочках и с тюрбаном из полотенца на голове, и присвистнула:

– Нифига себе! Это ты, Кать?

– Я, – с лёгкой хрипотцой ответила я, чувствуя, что вру: вовсе это не я. Хотя даже если соврала, было в этом что-то бодряще-адреналинистое: хоть в пляс пускайся или Букингемский дворец штурмуй.

– Отпад! – с расширенными глазами сказала Анджела.

– А у тебя есть к туфлям клатч? И к платью что-то верхнее, соответствующее? До воскресенья? Можно бартером, – сказала я не своим голосом, наглея на глазах.

Соседка кивнула, словно так и надо, и пригласила меня к себе. Моя любимая забитая Катя в глубине души пролепетала с укоризной: «Ну вот, дожили. Дайте водички напиться, а то так есть хочется, что и переночевать негде. Так нельзя!» Я улыбнулась сама себе и ответила мысленно: «Ничего. Я всего один раз. Один раз не считается».

Проходя вслед за соседкой, я видела своё отражение в зеркальном шкафу и хотелось видеть себя такой ещё и ещё. Роковая красавица в зеркалах улыбалась удовлетворённо:

«Ну что ж, Андрей Викторович, вы сами хотели. Теперь удивляйтесь.

Кто к нам с платьем придёт, от него и погибнет!»

Глава 14

Если бы не Маруська, утром не встал бы. Но с такими будильником в кучеряшках разве проспишь?!

– Мапа, мапа, а ты будешь лошадкой?! Ну позялуста!!! Мапа! – орало в ухо моё счастье, устраивало взрыв ладошками в моих волосах и целовало в щёку.

Кажется, я вчера хватанул лишнего. Голова раскалывалась, но я открыл один глаз:

– Тебя конь в пальто устроит?

– А на тебе неть пальта, ты в тлусах! – радостно взвизгнула Маруська и давай по мне прыгать, как бешеный пони.

О, дети…

– Оно невидимое, – пробурчал я и выбрался из-под одеяла. – Как в сказке про короля, из волшебных нитей, а на трусы волшебства не хватило, пришлось обращаться в Келвин-Кляйн.

– Покатай-покатай! – слишком звонко требовала Маруська.

Куда денешься, усадил на шею и заржал тихонько:

– Иго-го.

Маруська от радости аж пяточками засучила. На кухне спустил её на стул и сказал:

– Теперь умываться, потом завтракать, скачки кончились.

– А исё? – взглянула на меня кокетливо доча.

– Если ещё, то конь сдохнет, – ответил я.

Маруська посерьёзнела:

– Не сдыхай, ты мне нлавися.

А у меня аж мурашки по коже побежали, потому что я снова в дочке увидел Катерину. Почему они так похожи?! От вчерашнего рычания на мою офисную мышь стало как-то неловко – подумалось: вот моя Маруся вырастет, а на неё какой-нибудь такой дятел орать станет. Хотя Катерина тоже хороша… Я взглянул серьёзно на дочь:

– Точно нравлюсь? А вдруг я плохой конь?

Маруська потянулась ко мне через стол и обхватила щёки ладошками:

– Хало-оший. Самый лучший на свете!

Я поцеловал её в носик-кнопку, подмигнул и при виде задорного сияния дочкиных глазёнок повеселел:

– Ну, тогда пошли умываться.

– На коне-на коне! – засмеялась Маруська.

Я подставил загривок:

– Залезай.

Она тут же захомутала меня, и мы поскакали в ванную. Вот и говори после этого, что гены – ерунда. Ещё три года, а уже вся в маму – знает, как мужчине на шею сесть и ножки свесить. Правда, в случае с Маруськой я и сам этому рад.

* * *

Когда я пришёл на работу, задержавшись на станции техобслуживания, радость снова как корова языком слизала. Глянул в дальний угол, там сидела нахохлившаяся, будто воробей, Катерина и что-то угрюмо строчила. В очках почему-то. Зализанная вся, в несусветном сером вязаном свитере. У каких бабушек она эти шмотки отбирает? Я и то горничной сказал, чтобы выходной костюм подготовила. Думал, в связи с предстоящим походом Катерина хоть слегка принарядится, а она наоборот. Назло? Война, значит?! Ну-ну!

И я мгновенно разозлился. Рванул в свой кабинет.

Мысль о том, чтобы идти с ней куда-то, тем более на презентацию Бауффа, где будут не только заинтересованные лица, но и вся ростовская элита, показалась бредовой. Какой я кретин! Даже набрал её в корпоративном чате, чтобы написать «отбой». Но тут же притормозил. Упрямство было сильнее меня. Уступить?! Ей?! Да ни за что! Достаточно мне перед отцом прогибаться, а слабость собственной подчинённой я показывать не стану. Есть одна единственная женщина, которой всё можно, – это Маруська. Других строить буду я, мне грабель хватило с бывшей. Спасибо, больше не надо. Так что раз я сказал Катерине, что мы пойдём, значит, пойдём! Как на работу! Кстати, это работа и есть, чего я навыдумывал? Я бы сам лучше на теннис пошёл вместо этой ярмарки тщеславия. Всё равно Марусю вечером из садика Надя с отцом забирают.

* * *

Весь день я рвал и метал, наорал на программиста, который мне всё лепетал:

– Так нельзя сделать, технически невозможно…

– А ты сделай, чтобы было возможно! Меня почему «нет» не интересует, мне нужно, чтобы корпоративная программа была удобной и прозрачной.

– Но Андрей Викторович…

– У тебя три дня! – рыкнул я и указал на дверь.

В общем, всем досталось на орехи, только Катерину я не вызывал к себе, как обычно. В четыре часа написал ей в чате с жирным намёком:

«Если надо переодеться, уйдите раньше. Я вас заберу из дома».

А она тут же ответила:

«Да, благодарю. Но забирать меня не надо. Я буду у входа к Конгресс-холла в семь-двадцать».

Я пыхнул, как факел. И тут она хочет по-своему! Настрочил, вдалбливая клавиши в ноутбук, как только не задымились:

«Нет. Я вас заберу. Если не из дома, пишите адрес».

«Не надо».

Я аж подскочил. Ну и ладно! Пусть шлёпает пешком или на такси, если хочет.

Я встал, потом сел и дописал:

«На вас должно быть синее платье!»

«Будет».

Да она Мисс Лаконичность! И вообще не понимаю, чего меня так типает? Я разволновался, как дурак. Думал, что просто приятно проведу скучную пятницу, ведь до вчерашнего дня у меня настроение от Катерины только поднималось, а теперь наоборот – от слова вскипаю. Хоть яичницу на голове жарь. Ерунда какая-то, сам себя не узнаю.

Впрочем, я не могу себе позволить явиться на подобное мероприятие в обычном костюме. Поэтому, делая вид, что мне абсолютно всё равно, я уехал из офиса. По дороге натолкнулся на Анжелу. Она подобострастно улыбнулась: вот кто всегда готов хоть в Куршавель, хоть в Красную Армию! Я кивнул и прошёл мимо. Один вечер за пивом – ещё не повод навязываться мне в друзья.

* * *

– Девочки! Знаете, с кем я вчера провела вечер?! – захлёбываясь от восторга, заявила Анжела у нашего «кофейного столика».

Кухня в офисе была, но ввиду экономии рабочего времени на курсирование по опенспейсу нам не возбранялось иметь в своём углу электрический чайник, кофе, чай и чашки. Сюда же, на ничейный стол, народ сгружал печенюшки или конфеты, принесённые из дома, если поделиться хотелось.

Как все нормальные люди, мы начинали своё рабочее утро с чашками в руках. Почти никто не успевал дома перекусить, а если и успевал, то какая разница? Не перекур, но хоть какая-то приятность от работы. Даже старшая над нами Анечка никогда не возражала против пятиминутки «утренней сплетницы» и сама присоединялась.

Вообще-то мы не сплетничали, а обсуждали тему дня: когда йогу, когда новый фильм, когда бороду, которую отрастил начальник компьютерного отдела, словно фигурных коньков по воскресеньям и цветастых рубашек ему для эпатажа не хватало. Сегодня было не до бороды. Анжела сделала глаза заговорщицы и сообщила со сладострастием, по которому было сразу понятно, что в её сердце вновь пришла любовь, возможно, уже и загнездилась:

– Я провела потрясный вечер с Андреем!

– С каким? – не поняла бухгалтер Марина, заглянувшая к нам по обыкновению с шоколадкой.

– Ну как с каким? – возмутилась Анжела. – С нашим! С Андреем Викторовичем!

Я поперхнулась кофе. Впрочем, не только я. Но Анжелу уже несло. Гусеницами по моему настроению, как фашистский танк по цветущей лужайке. Жаль, у меня гранаты нет…

– Сижу я в Ирландском пабе, и вдруг он заходит! И такой сразу разулыбался! Ах, Анжелочка, вы сегодня так прекрасно выглядите! Вы что, тоже любите футбол, – спрашивает. Ну, я, конечно, терпеть его не могу. Но смотрю, чтобы быть подкованной…

«Лошадь Пржевальского», – подумала я негодующе.

Тем временем сияющая, словно иллюминация над Большой Садовой, «лошадь» продолжала:

– Он мне рассказал, где можно купить билеты на Чемпионат мира по футболу, и даже предложил достать ВИП-места. И… – она хитро заулыбалась, передержав театральную паузу, – возможно, посмотреть вместе.

– Ничего себе, ничего себе! А дальше? – взбудоражились все.

А я решила вывесить свежее резюме на Хэдхантере. Бабушка была права: красивые мужчины – зло. Наглое, избалованное женским вниманием, самоуверенное зло!

Удивляюсь, как керамика не хрустнула в моих пальцах, когда Анжела с видом довольной кошки сказала:

– Ну что дальше? Сами не знаете, что дальше бывает? Что было, то и было. Должны же и у меня быть свои секреты…

Кофе мне больше не хотелось, только валерьянки, а лучше яду. Но не для себя. А для пржевальской лошади, жирафа и прочего зоопарка. Не говоря ни слова, я удалилась в свой угол и принялась зверски переводить очередную презентацию по супер-новому скаб-букингу для особо одарённых.

Царевич заявился в офис лишь в одиннадцать. Свежий и румяный. Аж издалека видно. Гад! Зыркнул в мою сторону, я насупилась ещё больше и сделала вид, что его не вижу. Напялила очки от солнца и подумала, что я правильно решила – прийти в офис самой серой из мышей, а потом ка-ак появиться вечером красавицей. Неожиданно. Для усиления эффекта. Превратиться, как Василиса Прекрасная из Царевны-Лягушки.

Может, Иван-царевич и не влюбился бы, если бы не было такого разительного контраста. Я тут же фыркнула себе под нос: а мне и не надо, чтобы влюбился! Челюсть отпадёт, я уже рада буду. И не покраснею перед ним больше! Никогда и ни за что!

* * *

В офисе целый день поднималась крыша. Программист Вася решил уволиться, Лариса Павловна пила капли и бормотала:

– Как вы на одном этаже с этим извергом сидите? Или он на вас не орёт?

– Он на всех орёт, – просияла Анжела. – Кроме меня.

Она направилась в сторону лестницы в поднебесье, а я снова подумала о яде. Хорошо, что вампир меня опустил переодеваться. Я пошла к Агнессе – свои наряды я занесла ей с утра. Повезло мне, что её «Весёлый слон» находится в двух шагах от работы!

В подсобке кафе я не спеша переоделась и повторила магию макияжной кисти и утюжка для волос, полная предощущения мести. Хотя как именно мстить я не представляла, но уж точно не буду с ним милой и пушистой. Буду красивой, но строгой. И говорить противным, официальным голосом, как переводчицы в ООН.

* * *

Я припарковал джип, еле отыскав свободное место на парковке, уже заставленной шикарными тачками перед украшенным разноцветными флагами парадным входом Конгресс-холла. Упс, красная дорожка? Фотографы? Этого ещё не хватало! Я нервно сжал телефон. Нашёл во внутреннем кармане два пригласительных билета. Отец точно скажет, что я идиот. Мне не привыкать. Скандалом больше, скандалом меньше.

Я вышел из машины, автоматически пытаясь отыскать взглядом убогий бабушкинский плащ. Не обнаружил. Головы в непослушных кудряшках тоже нигде не было. Меня раздирало на две части желание её видеть и надежда, что она не придёт.

Мимо продефилировали расфуфыренные девицы в синих нарядах.

– О, Андрей, привет! – послышалось за спиной.

Я обернулся: Олег Артемьев, сын губернатора, сейчас тоже занимающий жирное местечко. Он протянул мне руку для рукопожатия.

Вокруг знакомые и незнакомые лица. Катерины нет, как нет. Струсила? И хорошо. Потому что я – упрямый кретин. Отец разорётся, читая нотации и будет прав: иногда я не думаю и живу одними эмоциями, а бизнес есть бизнес. Хотя… было бы прикольно видеть её, краснеющую и смешную, рядом. Тогда бы не сводило челюсти от скуки.

Чёрт! Ну где же она?!

Я не выдержал и набрал номер Катерины. Стоящая впереди элегантная девушка в лёгком белом пальто, обернулась, поднося к уху телефон. Разлетелись в стороны распахнутые полы из белого кашемира, заструился, тут же вновь объяв красивые бёдра, синий шёлк. В свете заходящего солнца сверкнули синим огнём и золотом драгоценности в ушах. Тёмные, по-голливудски уложенные волосы взметнулись по плечам, и я столкнулся взглядом с холодной внимательностью потрясающе выразительных глаз. Красавица произнесла чувственными алыми губами:

– Я слушаю вас, Андрей Викторович.

– Катерина?! – Я выронил трубку из рук и, забыв, что надо делать, поправил надо лбом и без того стоящие дыбом волосы. Меня обдало жаром и я пробормотал: – А я думал, вы опаздываете…

И незнакомая красавица сказала голосом моей офисный мыши, внезапно строгим и не заикающимся:

– На работу я никогда не опаздываю!