Текст книги "Как до Жирафа…"

Глава 26

«Господи, пусть считает меня доступной, пусть… – путались в голове мои мысли при встрече наших взглядов, – лишь бы эта сказка, эта фантастическая иллюзия семейного тепла и его любви продлилась ещё немного!»

Какой же Андрей был красивый! И необычно домашний, и оттого беспредельно настоящий. Возможно, потому что за стенкой спала в детской Машенька – этот ласковый комочек счастья, позаимствованный мной на несколько мгновений. Всё было взаправду, но слишком хорошо, чтобы быть реальностью. Я это точно знала.

Но его глаза, его пальцы, его руки, лишь немного прикрытые рукавами футболки, всё это действовало на меня магически. Кажется, я уже плыла, полубезсознательная, как во сне по невидимым волнами между нами, ощущая приливами тепло и его стремление навстречу… Что-то толкнуло меня отставить изысканную фарфоровую чашку, встать и сказать на автомате:

– Поздно, мне пора.

За окном уже было темно. Ноги понесли меня сами, словно кто-то управлял мной извне, мой вечный, спрятанный в голове контролёр, заботящийся лишь об одном – об облико морале и непопранном достоинстве. А легкомысленная, мечтающая о любви женщина во мне умоляла остаться – дышать его воздухом, чувствовать одно с ним пространство… Ещё немножко, ещё чуть-чуть. Завтра будет день, и он будет иным, а сейчас…

Но я шла к дверям, словно запущенную во мне программу было не остановить. Я точно буду себя ненавидеть, если уйду. И, скорее всего, если останусь…

Но так хорошо рядом с ним!

Андрей пошёл меня провожать. Я надела туфли. Он встал совсем близко, прижав к себе мой плащ, и у меня сердце зашлось. Вдруг он спросил:

– Что мне сделать, чтобы вы остались?

И в глазах его не было ехидства, не было похоти, не было ничего такого, что могло бы меня испугать. Или мне просто так хотелось.

– Попросить, – проговорила я еле слышно и, едва услышав ответ, потянулась к его губам, оказавшимся совсем рядом. Сама, первая, чтобы отсечь пути к отступлению, чтобы заглушить голос несносного контролёра, пророчащего позор и катастрофу. И тот замолчал, едва наши губы соприкоснулись.

«В бесплодии один плюс, – подумалось мне, – не нужно думать о контрацепции…»

Голова моя закружилась. И больше ничего не осталось. Кроме тепла его рук, касающихся нежно моего лица, шеи, талии. Пальцев, перебирающих мои волосы, ласкающих их, словно локоны принцессы. Губ, горячих, вкусных, поначалу трепетных, а затем отвоёвывающих себе всё больше и больше моего тела, которое теперь только номинально было моим, но мне не принадлежало.

– Катюша, Катенька… – шептал Андрей, завораживая меня. – Нежная, такая нежная…

Я коснулась его волос, крепкой шеи и плеч, не веря, что позволяю себе это. Ведь он. Мой. Начальник. Я завишу от него, я… И мысли потерялись совсем, потому что его руки оказались под платьем… На животе, на бёдрах, там… Тёплые, хмельные волны блаженства то накатывали, то отпускали, то заставляли меня вздрагивать, будто от электричества, сжиматься и распускаться, как цветок в ускоренной съёмке. Я толком не понимала, что он делает под платьем, погрузившись в ауру ласки и нежности. Покрыв моё лицо и губы поцелуями, Андрей заглянул мне в глаза, спросил он хрипло, обжигая дыханием:

– Катюша, ты позволишь?

Впрочем, его руки позволения не спрашивали, и у меня со стоном вырвалось:

– Да…

Андрей подхватил меня и понёс. И, может, я всё придумала, но сейчас я казалась себе любимой и потому безграничной, как море, как ветер над ним и пенные барашки на волнах. Словно не существовало мира за дверьми этой квартиры, его отца с угрозами, моих долгов, вообще ничего…

Я отпустила себя полностью. Мягкость кровати, шелест простыней, приглушённый свет и шёпот. Горячие ладони поднялись от моих ступней медленно по щиколоткам, лодыжкам и бёдрам, обожгли там, где все пульсировало влагой и желанием, освободили от нижнего белья.

Ещё можно было отступить, но я не хотела… Деликатно, дрожащими от нетерпения пальцами снятое платье вспорхнуло в свете бра мотыльком и упало. За ним его футболка. Я приподнялась, чтобы видеть Андрея, но он с поцелуем уложил меня обратно. К белым, как в гостинице подушкам и хрустким простыням. Сел на колени, охватил жадным взглядом, улыбнулся чуть шаловливо, а потом, не отводя глаз, попробовал на вкус грудь и, не дав мне опомниться, опустился ниже. Его губы и пальцы, не знающие стыда, заставили меня изогнуться почти конвульсивно. Я отчаянно попыталась сдержать стон, но он всё равно вырвался. Я испугалась, чтобы не разбудить Машу.

– Пожалуйста, не надо… – шепнула глупо, со всхлипом, – Машенька…

– Если заснула, спит крепко. Я знаю, – закрепил поцелуем, как печатью.

– Ты не думай, – всхлипнула я, – я только тебе, я не каждому… Не думай…

– Я знаю. – Послышалось в ответ, и совсем ласково, в ушко: – Катюша, Ромашка моя, не бойся, я буду нежен. Как ни с кем и никогда… Я вижу тебя… Сразу видел…

Моё сердце разлилось теплом и благодарностью. А он приостановился лишь для того, чтобы снять штаны и раздвинуть шире мои бёдра. И я сдалась окончательно и ощутила внутри жар, его силу и напор, сменяющийся нежностью ласк, сводящий с ума запаха мужчины, которому я хотела принадлежать! Прямо сейчас! Что бы ни было потом…

– Какая красивая, какая нежная, – шептал он страстно, подмяв меня под тяжестью своего тела, изучая и обжигая вновь. – Прозрачная… хрустальная…

Я всхлипывала, чтобы не стонать громко и позволяла ему что угодно. А потом и себе. Долго и сладко. Потому что душная темнота, и касание тел, и шелковистость его волос под пальцами, и атласная кожа, и его вкус, и его страсть, всё это было подаренным лишь на мгновение. Будет ли ещё? Я не знала, я не хотела думать, и оттого отдала себя всю и взяла столько же, вызвав изумление, чёртиков в глазах, а затем стон сквозь сжатые губы, и новую игру на смятых простынях. До изнеможения, до пьяного забытья.

– Ромашка моя, – шепнул он, наконец, и уткнулся носом мне в волосы, обняв сзади.

Я услышала его мерное сопение. И, совершенно без сил, я закрыла глаза в его объятиях, забыв, что не в своей кровати я всегда сплю плохо. Мы были голые, жаркие, мокрые. Под одной простынёй. На одной подушке.

Стесняться я буду завтра и буду корить себя за безумие… Да, утром я сгорю от стыда, но то будет утром. А сейчас я совершенно счастлива.

Глава 27

Это был космос! У меня чуть голову не снесло от того, что происходило этой ночью. Поначалу робкая и скованная, Катя вдруг расслабилась и дала фору всем длинноногим моделям с карибских курортов. А сейчас, глядя на её рассыпанные по наволочке кудряшки, на нежное лицо, на то, как она безмятежно спит, можно было вновь принять её за нетронутую ромашку.

За окном уже рассвело, на часах было около шести. Два часа назад я услышал, как Маруська завозилась. Встал, дал попить, поменял пижамку – пропотела знатно. Доча снова заснула. И сейчас сходил, проверил – спит, как медвежонок, посапывает сладко, лоб не горячий.

«В доме муммитроллей воцарилось спокойствие и гармония», – как в моём любимом мультике говорилось. Или почти так.

Я вернулся в спальню, вроде можно было ещё поспать. Но я как-то уже не особо верю, что в этой жизни мне суждено выспаться, скорее инопланетяне будут пиццу в окно доставлять. Тем более, что стало интересно: а с приходом дня кто у нас на очереди – ангел или демон? Впрочем, меня устраивали оба. Я чуть потянул простынь вниз, обнажая её спину. Катя во сне глубоко вздохнула и перевернулась, разметавшись. Мне снова её захотелось. Я стянул простынь и с её бёдер, и тут за спиной скрипнула дверь. С криком «Мапа! Мапа! Я плоснулась!» Маруська вбежала в комнату. Еле успел накрыть Катерину. Обернулся и сделал невинный вид. Кажется, выглядел со стороны идиотом, потому что Маруська спросила, с хихиканьем залезая на кровать:

– Мапа, а пачиму ты такой смешной?

Краем простыни я и штаны свои прикрыл. А то получится, как в «Красной Шапочке»: «Бабушка-бабушка, а почему у тебя такие большие глаза? А почему у тебя такие странные штаны?» Вместо этого последовало:

– А это чьи ножки?

И разбуженная криками владелица неучтённых ножек испуганно накрылась по самый подбородок простынёй, поджала ноги под себя.

– Д-доброе утро!

Я не мог не ухмыльнуться: ага, всё-таки снова ромашка. В принципе, я так и думал – жаль, не заключил сам с собой пари.

Тем временем Маруська полезла на Катю и попыталась подковырнуться под простынку.

– Катя, Катя, я собачка! Аф! Аф! Пусти меня в нолку!

Ромашка смущённо хлопала ресницами, улыбалась и, завернувшись в белую ткань, бормотала:

– Не надо, Машенька, не надо…

Я понял, что сейчас будет полный аншлаг. Подхватил Маруську на руки, подкинул и понёс на выход.

– Я хочу к Кате! – запротестовала внезапно выздоровевшая «собачка» и попыталась вырваться.

– Катя утром к собачкам не привыкла. Не приставай.

За спиной послышалось что-то неразборчивое, Маруська потребовала свободу действий. Но я её подбросил снова, поймал и, как самолётик, унёс в ванную. А то наша Ромашка испугается утреннего терроризма и больше не придёт.

Признаков вчерашней болезни как не бывало. Видимо, у Маруськи случилось воспаление хитрости, которое лечится малиной, женской заботой и сказкой про человечков и говорящих зайцев. А если Маруське хорошо, то и мне хорошо. Да ещё и весело. Несмотря на часа четыре сна, как и прошлой ночью, я был удивительно бодр и свеж.

Мы с дочей вместе почистили зубы, кукле Юле тоже досталось зубной пасты на счастье. Маруська соскочила со своего цветного стульчика и побежала из ванной:

– Катя! Катя!

Как выяснилось, наша кудрявая Ромашка уже оделась и даже умылась. Красивая, свеженькая, с солнцем в глазах.

– Доброе утро, – робко улыбнулась она, выйдя из второй ванной. – Машенька, ты совсем поправилась? Как головка? Не болит?

Маруська прыгала вокруг неё, и было ясно, что ничего у неё не болит. Но откуда это знать Катерине, у неё ведь нет опыта.

– Доброе, – ответил я с улыбкой, убирая со своего лба волосы. – Маруська в порядке, слава Богу! Сегодня ещё пусть дома пересидит, а завтра в садик, как солдат в ружьё.

– Я не солдат, я плинцесса, – возмутилась Маруська, пробуя на ощупь Катино платье. – Не хочу в садик!

– Конечно, принцесса, – наклонилась к ней Катя. Одна кудрявая макушка к другой.

– Между прочим, в Англии все принцессы состоят в английских королевских войсках, – заявил я, в очередной раз изумляясь похожести двух моих девчонок. Надо сфотать их. Вспомнилось, как в Оксфорде на психологии мистер Уиллоу нам рассказывал про схожесть ДНК, которое, как выяснилось, становится причиной дружбы. Я эссе потом писал об этом на основе статьи из «Proceedings of the National Academy of Sciences»[10]10
  Американский научный журнал. Статья «Friendship And Natural Selection» http://www.pnas.org/content/111/Supplement_3/10796


[Закрыть] Мистер Уиллоу также упомянул, что мы зачастую не имеем понятия, кто является нашим пятиюродным братом или сестрой.

Ну нет, какая Катя мне сестра?! Бред, конечно. Меня аж передёрнуло от этой мысли. Наверняка у нас тут дело в шутках генотипа. Природа любит прикалываться, и не такое встречается. Двойники, к примеру. У меня в классе учился натуральный Хит Леджер, разве что Пашкой звали. Он даже на вечеринку однажды под Новый год Джокером вырядился. Девчонки визжали от счастья. Так что я решил не думать больше об этом и спросил:

– Завтракать будем?

– С удовольствием, – ответила Катя, поправляя волосики Маруське. – Давай я тебе причёску сделаю красивую, Машенька?

– Пличёску! Пличёску! – захлопала в ладоши Маруська.

И тут меня подмыло пошутить, изобразив начальственный тон:

– А наш штатный переводчик теперь тоже принцесса? На работу, воспользовавшись особым положением, ходить не будет?

Катя замерла и зыркнула на меня странно. Неужели обиделась? Чтобы смягчить, я подмигнул с улыбкой:

– Да я только «за», придумаем что-нибудь для отдела кадров. Им же не предъявишь овертайм в ночные часы…

Катя вспыхнула:

– Овертайм?! Вы это так называете?!

Чего это она? Я же пошутил. У Кати задрожала нижняя губа, и вся она вмиг закрылась, перестала лучиться. Наклонилась к Маруське, поцеловала:

– Больше не болей, Солнышко. Прости, но причёска сейчас не получится. Мне на работу надо.

– Кать… – промямлил я. Растерялся, если честно.

Потом она выпрямилась, сверкнула взглядом, будто лазером – как я на две половинки не развалился?

– До свидания, Андрей Викторович! – и рванула к прихожей.

Я опешил – Андрей Викторович? На «вы»? Совсем, что ли?! Нельзя же всё настолько принимать всерьёз?!

– Катя, да в чём дело?! – возмутился я.

Послышался звук распахивающейся двери. Я бросился к выходу из квартиры. Ни её, ни сумки, ни плаща. Я на площадку. Двери лифта закрылись со звоном. Я хлопнул по ним в раздражении ладонью. Крикнул в щель:

– Катя, да я же пошутил! Что за приходы?!

Из-за вычурного дверного полотна на меня выглянула взлохмаченная соседка:

– Чего вы кричите? У меня дети спят. Фамилия Гринальди – ещё не повод вести себя, как в Сицилии.

– Прекрасный повод, – огрызнулся я.

Тут даже Номашки с южноитальянским характером, даром, что Ростов.

За спиной шорхнуло. Я обернулся. С нашего порога Маруська непонимающе смотрела на меня, переступая с ноги на ногу. Хлопнула ресничками и спросила потерянно:

– А Катя где?

Вот и что ей сказать? Я улыбнулся через силу:

– На работу пошла. У неё там задание срочное. Она вспомнила и убежала.

Маруська надулась и поджала губки. Я подошёл к ней, чтобы взять на руки, а дочка вдруг оттолкнула меня и, выпалив:

– Ты плохой! – убежала к себе.

Здрасьте, приехали. Они и обижаться на меня хором будут? Восстание кудряшек?

Я потоптался немного в прихожей, потом пошёл за дочкой. Она сидела в игрушках и делала вид, что меня нет. Пупсом увлеклась.

– Эй! – тихонько сказал я и сел рядом на пол. – Ты чего? На тебя бурчалка напала?

Маруська переключилась на коника, раскрыла книжку с умным видом, словно читает, закрыла, снова взяла коника. Ноль внимания. Вот характер!

– Э-эй, – пощекотал я её по спинке, – это же я, твой мапа. Я тебя люблю.

Молчит. Отодвинулась. Да что такое?!

Выдохнул громко. И тут Маруська повернулась ко мне и совершенно с Катиным выражением лица строго заявила:

– Я тебя лублю. Но сейчас ты мине совсем не нлавишься! – и занялась куклой.

Вот так. Получи фашист гранату. А что ждать в переходный возраст? Петиции и ноты протеста?

* * *

«Овертайм в ночные часы»?! То есть он считал, что я «на работе»?! Когда целовал меня? Когда касался меня там… когда прижимал к себе и называл Ромашкой? Когда его ладони наполнялись моей грудью?! Выходит, да…

Сначала я безропотно остаюсь на ночь, чтобы сидеть с его ребёнком, потом иду на презентацию, потом являюсь к нему… Вот он и решил… Но он сравнил меня с проституткой! Он…

Я бежала по улице, и слёзы лились из меня сами. Ранние прохожие оборачивались. Мне было всё равно. Платье путалось в ногах. Сердце разрывалось. Я так этого боялась! Я слишком многое позволила ночью себе! Слишком многое позволила ему! Дыхание перехватило.

Я промчалась на красный свет через пустой ещё проспект, но чёрная иномарка завизжала тормозами. Жаль что не сбила. Я ведь знала, знала, что так будет!

Мне в спину засигналили. Я не обратила внимания. Я бежала-бежала-бежала… Пока не уткнулась в парковую ограду. Позади снова засигналили.

Ну что им от меня надо? Не раздавили, так не трогайте уже! Или давите, я готова!

Я толкнула калитку в парк Революции и пошла по дорожке. Но меня догнали тяжёлым шагом и тронули за плечо. Раздался мягкий бас:

– Катюша, кто вас обидел?

Я обернулась. Это был Добрыня с курсов китайского. Хоть убей, не помню, как его зовут. Я порывисто вытерла глаза и щеки тыльной стороной ладоней. И зря, они вновь стали мокрыми.

– Никто… Простите, я должна побыть одна…

Но он пошёл рядом со мной.

– Девушку в таком состоянии я не оставлю.

И только сейчас я заметила, что меня всю трясёт. Я подняла на него глаза, полные слёз:

– Ну зачем я вам?! Зачем?! Бездетная, бестолковая, да ещё и говорят, распутная?! Зачем?! – мой вскрик разнёсся по всему парку. Что-то треснуло о ствол сосны – наверное, белочка орех выронила. Да, я ещё и истеричка! Полный набор достоинств заказывали?

Некрасивое, но доброе лицо богатыря исказилось неприятным изумлением.

– Распутная?! Вы?..

У меня зуб на зуб не попадал, и я произнесла, как вышло:

– П-прост-титутка… Д-да… – Из моих глаз вновь прыснули слёзы.

– Да у кого язык повернулся?! – глухо пробурчал богатырь, как гром на горизонте. Он хотел взять меня на руку, но не стал, просто заглянул в глаза: – Да я чище лица не видел ни у кого!

– Не нужно меня успокаивать! – всхлипнула я и пошла дальше в парк.

– А я и не успокаиваю, – отозвался Добрыня и поплёлся за мной. – Вы дрожите, прохладно же. Может, вам плащ надеть?

Я поняла, что плащ и сумку до сих пор держу в руках. А вокруг, и правда, было зябко. Пахло утром, росой и свежей травой.

Зазвенел телефон. Я достала его и при виде надписи «Царевич» расплакалась по-новому.

– А давайте я ему морду набью? – предложил богатырь. – Ведь это точно какой-то урод сказал. И он вам звонит.

Я увидела пудовые кулаки мужчины и испугалась так, что аж плакать перестала:

– Н-не надо!

Богатырь протянул мне платок.

– Спасибо, – пробормотала я. В моём зарёванном виде был лишь один плюс – я не успела накраситься. Выдохнула и высморкалась. Хотя это, наверное, было лишним. – Ой, простите…

Добрыня улыбнулся.

– Я вам хоть тонну платков пришлю, лишь бы вы не плакали.

– С-спасибо…

– А вас на китайском вчера очень не хватало, – продолжил богатырь. – Тема была интересная. И полезная очень для бизнеса. Но я не буду спрашивать, почему. Это личное, да?

Я горестно закивала.

– Я на планшет записывал занятие. Хотите вам скину?

– Да-а, хочу-у-у, – с выдохом получилось у меня на гундосый распев. – Спасибо…

– Я рад вам помочь, – просиял Добрыня. – Был бы рад ещё больше, если бы вы сказали, кому мозги вправить. Хотя постойте-ка! Я знаю! Это ведь тот молодой хлыщ, с которым вы на презентации были? В Конгресс-холле?

Я вскинула на него глаза:

– Не надо, прошу вас! Я сама виновата…

Да, сама! Я не должна была. Хотела вчера урвать кусочек неположенного счастья! Решила, что имею право. А ведь нет. И меня, как щенка, ткнули носом в лужицу: не лезь, Кутейкина, не твоё, не трогай!

А где искать счастья? Неужели мне совсем не положено? Как теперь видеть Андрея на работе? Как испытывать вечное унижение? Как?! Он ясно выразился, предельно ясно! Он считает так же, как и его отец. Всё это для него не больше, чем бордель. С ребёнком понянчилась? Ну, спасибо. И всё на этом. Я показалась себе использованной и ничтожной. Наверное, даже хуже, чем тогда – когда мне изменил Миша. Я высморкалась в платок. И вдруг спросила:

– А у вас фирма своя?

– Не совсем, я директор представительства. Сейчас, минутку. – Он вручил мне визитку.

Я прочитала буквы золотым тиснением на мраморно-зелёном: «Денис Павлович Давыдов, «Сибирская нефть и газ» и вздохнула:

– Нефть… Жаль, вам переводчики не нужны.

– Отчего же не нужны?! – загорелись глаза у Добрыни-Дениса. – Очень нужны! Но какой у вас язык помимо китайского?

– Английский, французский, немецкий, – нетвёрдо вымолвила я.

– Ого, Катюша, да вы полиглот! – округлились глаза у Добрыни. – Когда вы успели?! Вы ведь так молоды. Сколько вам – двадцать два, двадцать три?

– Двадцать семь. Просто я из переводческой династии. У меня не было шансов не говорить на этих языках, – грустно констатировала я. – Бабушка в понедельник говорила со мной на одном языке, во вторник – на другом, в среду – на третьем.

– Прямо как у Ленина, – покачал крупной головой Добрыня.

– Бабушка тоже так говорила. Когда я хотела только на русском, она на меня игнорировала.

– Потрясающая бабушка!

– Была…

– А ваши родители?

– Мама погибла, я её не помню. Отца тоже.

– Значит, вы совсем одна? Сирота? – с сочувствием спросил Добрыня.

– Ну, не совсем. Точнее, совсем, – призналась я. – Какая, впрочем, разница? Я взрослый человек.

– Но такой уязвимый.

– Нет, – я мотнула головой, – это просто… просто иногда бывает больно. Простите… Так что вы сказали насчёт работы?

– В ближайшее время открывается новая вакансия, жду утверждения от центрального офиса. Но возможен переезд. Точнее, не возможен, а точно будет. Нас переводят в Москву.

Моё сердце дрогнуло, а разум сказал: так даже лучше. В этом городе было столько боли! И будет! Я буду надеяться постоянно увидеть Машу, но мамой мне ей не стать. Это чужой ребёнок! Я буду думать о царевиче и страдать, умирать снова и снова… Как же права была бабушка: красивые мужчины – зло, а я «вся в маму, меня тянет к тем, кто плохо относится, кто не ценит и никогда не оценит»: к Артуру Безножкину в школе, к Никите, сыну капитана, на море; к Мише; теперь к Андрею… Бабушка хотела, чтобы я была интеллигентной, а я оказалась столь же лёгкого поведения, как и моя мама. Бабушка даже умерла от сердечного приступа, наверняка догадавшись, что Миша мне изменил, а я ему отомстила… Глупо и бессмысленно.

Хотя в чём винить царевича? Я сама пришла вчера к Андрею! Сама влюбилась! Сама его поцеловала вечером! Так чего же мне ждать от него? Предложение роли няни и ночной бабочки. Это большее, на что я могу рассчитывать. Ведь он ни разу не сказал ничего о своих чувствах. Потому что их у него нет. За ночь было столько возможностей! А я просто сдалась на волю победителя. Но долго так не протяну… Я даже не знаю, как сегодня на работу прийти!

Потому я переборола боль в груди и через ком в горле ответила:

– Меня не пугает переезд.

– Это же замечательно! – воскликнул Добрыня. – Но хотел бы узнать ваши пожелания по финансам, вдруг такому специалисту наша компания просто не сможет сейчас выделить требуемый бюджет. Хотя… хотя я бы и сам доплачивал.

– Нет, этого не нужно, – вспомнив о достоинстве, сказала я и назвала размер своей зарплаты.

– Сколько?! – округлились глаза у Добрыни.

Я повторила, а он пробасил:

– У меня слов нет! Вот просто нет слов! Ганди правильно сказал, абсолютно правильно: «Мир достаточно велик, чтобы удовлетворить нужды любого человека, но слишком мал, чтобы удовлетворить людскую жадность!»

Я втянула голову в плечи.

– Извините, я не знала, что это так много… Но мне правда так платят, бóльшую часть в конверте…

– Да я не о вас! – заявил Добрыня густо, как Шаляпин в Большом Театре. С сосны снова-что-то упало. Похоже, белочка останется без завтрака. Как и я… – Я о вашем «Жирафе»! Не знал, просто не мог представить, что такой порядок окладов ещё существует! Катя, вы должны, вы просто обязаны себя больше ценить!

Я моргнула.

– Обещаете?! – навис он надо мной.

Я кивнула и съёжилась, как воробей перед стерхом. Рассказал бы мне ещё кто-нибудь, как это делается. Или снова надо проработать… С чего только начать? С самого рождения, может? Или с насмешек девчонок в школе над моей монашеской юбкой? С упрёков Миши, что я не умею одеваться? Или с тёток в нашем дворе, окружённом выстроенными буквой «П» жёлтыми сталинками. Дамы и не очень лущили летом семечки на зелёных приземистых лавочках под акациями, выгуливая детей и внуков. Они подзывали меня к себе, особенно тётя Ира, которая работала продавщицей и, кажется, меня ненавидела.

– А ну-ка, скажи нам, Катя, как будет «Не рассказывай мне сказки» по-немецки?

Я послушно переводила:

– Erzähl mir keine Märchen.

– А как будет «Сегодня замечательная погода, не так ли» по-французски?

– Il fait beau aujourd'hui, n'est-ce pas?

– А «Ты не должна врать взрослым»? На инглише?

– You shouldn't lie to the grown-ups, – лепетала я.

– Не хорошо придумывать и бормотать всякую ерунду, Катька, разве тебе бабушка не говорила?! – громким голосом торговки заявляла тётя Ира, и остальные разражались хохотом. – Да она тебя вообще неизвестно чему учит, лучше б кукол тебе больше покупала!

Когда бабушка видела меня возле лавочек, возвращаясь с работы, она подзывала меня и отчитывала:

– Ты не должна выставлять себя дурочкой. Они устраивают цирк, разве ты не понимаешь?! Мы выше этого! В них просто играет зависть. У нас дворяне в роду, а у них неизвестно кто! Такие твоего прадеда в лагеря и отправили!

А я не понимала, почему бабушка про лагерь говорит таким тоном, – другие ребята из лагеря летом приезжают загорелые и довольные. Мне тоже хотелось в лагерь, но меня туда не посылали. Я спрашивала:

– Но ведь ты говоришь, что взрослых надо слушаться и быть вежливой.

– Не всех и не всегда, но… – бабушка задумывалась и вздыхала: – В общем, тебе этого ещё не понять. Вежливость никто не отменял. Именно она отличает интеллигентного человека от всех прочих, помни это!

Я кивала. Но представление повторялось через день-два, когда дворовым кумушкам становилось скучно. Мне казалось, что так я защищаю бабушку, доказывая, что она правильно меня учит. Ведь они же взрослые люди и могут проверить любую мою фразу! Вдруг и проверяют, на самом деле? А потом тётю Иру бросил муж, и она с двумя дочками переехала жить в другую часть города. Представления закончились, а неуверенность осталась.

* * *

– Катя! Катюша! – вырвал меня из воспоминаний Добрыня. – Я уже всё равно на тренировку не успею. Давайте хоть позавтракаем вместе?

Мне неловко было ему отказать – человек вошёл в моё положение, работу предлагает… Но с начальниками и вообще с кем угодно на работе я спать больше не буду! Поэтому я сказала тихо:

– Простите, Денис, но я не хочу льстить вас тщетными надеждами… Я отношусь к вам с уважением, но не более, простите…

Добрыня не расстроился и улыбнулся широко:

– Надеждами кормить меня не надо, а вот без завтрака можно и копыта отбросить.

Не знаю, имелись ли у меня копыта, возможно, был и хвост с рогами, но сопротивляться и настаивать на том, что я не падшая женщина и не завтракаю с каждым встречным, сил у меня не было. Он подхватил меня под руку, вывел из парка и впихнул в кофейню-кондитерскую на углу. Пирожные, сэндвичи и что-то ещё под взбитыми сливками заполонили стол. Это тоже была не гречка. И я уже не плакала. Но от мысли, что я могу уехать, а значит, больше не увижу Машеньку и не поцелую Андрея, хотелось утопиться в горячем шоколаде.