Текст книги "Как до Жирафа…"

Глава 30

– Как это – у тебя нет загранпаспорта?! – спросил Андрей с таким видом, словно я сказала, что живу в пещере и не умею пользоваться водопроводом.

– А зачем он мне? – робко спросила я.

Он тут же смягчился и улыбнулся с пониманием, а я мысленно пополнила список его положительных качеств. Честно говоря, было в нём что-то загадочное. Как ему удаётся быть таким холодным, натуральным вампиром в офисе, с другими, даже с администратором великолепного ресторана «Париж», в который он привёз меня через весь город, и мгновенно меняться рядом со мной?

Андрей начинал улыбаться, шутить и превращался, как по мановению волшебной палочки, в самого красивого на свете молодого человека с нежностью во взгляде, стоило нам остаться один на один. Раньше его сарказм и шуточки меня пугали, а сегодня я поняла, что они мне льстят – ведь не многим известна такая сторона моего прекрасного царевича. Правда, я тут же испугалась, поймав его взгляд, обращённый на ультрамодную девицу за угловым столиком. Что в нём было – узнавание, интерес? Боже, я глянула на своё платье, смутилась – в Париже подобные носили тысячу лет назад, а вокруг сплошные модницы, и у самого царевича костюм явно не ростовской текстильной фабрики…

– Ты самая красивая, – вдруг сказал Андрей, – и жаль, что этого не увидят китайцы! Хотя с другой стороны, они те ещё пройдохи. Красоту лучше хранить для себя. Они обойдутся. Но загранпаспорт закажи через Госуслуги. На Мальдивах я уже без тебя не обойдусь.

И я оттаяла, с благодарностью. Всё происходящее казалось сном. Хорошим, добрым и радужным, из которого не хочется просыпаться.

В принесённом важном официантом меню фигурировали осьминоги и каракатицы, карэ телёнка с топлеными томатами, филе утки с кремом из прикопченых яблок, фуагра с клубничным соусом. Хотелось попробовать всего, но меню было странное – без цен напротив блюд, и я чувствовала неловкость – эдак закажу ещё что-нибудь баснословное…

– Ты выбрала? – спросил царевич.

– Нет, я не знаю, что тут действительно вкусно, – дипломатически вышла я из затруднения. – Выберешь за меня?

– Доверяешь?

– Да…

Его глаза заглянули в мои, и я поняла, что даже эта мелочь под знаком доверия ему была важна. Я почувствовала его ещё ближе к себе: мне тоже хотелось доверять и испытывать доверие, обращённое ко мне, – это редкое и ценное, почти вожделенное мной чувство, на которое в моей жизни образовался дефицит чуть ли не с самого рождения. Я хочу доверять! Я хочу, чтобы мне доверяли! Может, и Андрей тоже? И потому я добавила:

– Я тебе доверяю, – имея в виду лишь выбор блюд, но отчаянно желая думать о большем – доверить себя, поверить в то, что он не причинит мне боли, и не предаст. Хотя разве можно так сразу просить о столь многом? Но если очень хочется, почему бы не помечтать?

В глазах его затеплилась ответная благодарность, но губы расплылись в усмешке:

– А вдруг я закажу тебе ужасно специфическую гадость?

– Вряд ли тут подают запеченных тараканов и червяков на костре, это же французский ресторан, – хихикнула я, – а лягушек и улиток я как-нибудь переживу.

– Оу, так ты тут бываешь чаще меня?

– Знание языка предполагает и понимание лингвострановедческого аспекта страны, в которой на нём говорят, – ответила я, не желая говорить, что бываю я изредка только с внешней стороны, когда через перекресток в «Лабиринте» заказанные книжки забираю.

Андрей рассмеялся:

– Интересно, а после нескольких бокалов вина ты сможешь это так же бодро повторить? – и кивнул официанту: – Белого вина, пожалуйста, Кортон Шарлемань Гран Крю.

– О нет, – испугалась я, – Виктор Геннадьевич запрещает употребление спиртного на работе! Он и так ищет повода меня уволить…

– Ты же сама хотела уволиться, – напомнил Андрей. – Ничего не вышло. И не выйдет. Ты можешь не волноваться об этом. И не вздумай уходить в никуда лишь из-за эмоций, лучше всё обсудить, я готов к разговору, ты же видишь…

Я покраснела.

– Это не было так очевидно еще утром.

– Жаль, – его рука накрыла мою. – Главное, что теперь очевидно.

Я посмотрела на его пальцы, на манжет рубашки и перевела взгляд вверх. Всё-таки он идеален! И так странно, что он сидит со мной за столиком и поглаживает большим пальцем мою кисть и смотрит так, словно ничто вокруг не важно, и нет за соседними столиками ни пожилой пары, ни трёх бизнесменов в серых костюмах, ни дамочки в теннисках со стразами Сваровски.

Интересно, о чём он думает, что видит в моих глазах? А я… я так хотела услышать заветное «люблю» из его красивых губ. Я всегда хочу большего, хоть и притворяюсь, что мне ничего не надо. Но для начала, если мы заговорили о доверии, нужно говорить правду самой. Я вздохнула:

– Сегодня утром мне предложили другую работу.

– Кто?! – его взгляд мгновенно заострился.

– Добрыня. Точнее Денис Давыдов, с курсов китайского…

– Ты не согласилась? – сощурился Андрей.

– Я пока не отказалась.

– Почему?!

Его пальцы сжали мою кисть, другая рука поймала вторую и тоже сжала, словно ловушка, затянувшаяся сверху на безмятежно скачущем по опушке лесном кролике. Поймал.

Ревнует, – догадалась я, и мне стало приятно.

– Я же не знала, что ты… и как…

– Теперь знаешь, – безапелляционно заявил Андрей. – Звони ему и отказывайся.

В меня откуда ни возьмись вселился чёртик, и я хитро улыбнулась:

– А мне там зарплату больше предлагали…

Глаза Андрея сверкнули так, что я пожалела о сказанном – чёртик разбудил старшего по аду, поднял тревогу, и костёр за чёрными зрачками разгорелся мгновенно.

– Сколько?!

Я смутилась и махнула рукой:

– Да ладно, это пустяки, я ведь не собираюсь…

– Нет, сколько?! – пыхнул он. – Я настаиваю.

– В два раза больше, – пробормотала я. – Прости, мне не стоило об этом говорить…

Ещё подумает, что я пользуюсь нашими отношениями ради денег. Я уткнулась в скатерть и в принесённый официантом салат с тигровыми креветками. Не люблю двусмысленные ситуации.

– Я решу этот вопрос, – выпалил Андрей. – И решу так, что никто тебя переманивать у нас и не подумает!

Я подняла на него глаза и мотнула головой:

– Не нужно, мне неловко.

– Зато мне ловко, – уверенно сказал он. – Отец вообще считает, что я наглец и ловкач. А о тебе и он сказал, что ты – ценный кадр.

– Правда? – удивилась я.

– Правда. Звони своему Давыдову.

Доверие. Только что я думала о нём, и хотела его испытывать. Надо же когда-то начинать. И, вздохнув, я взяла трубку и набрала Добрыню. Возможно, я об этом пожалею. Или, наоборот, с такого доверия начнётся большое и долгое чувство на всю жизнь. Не узнаешь, не поймёшь. И я прыгнула в доверие, как в омут с закрытыми глазами.

* * *

Добрыня очевидно расстроился, и я тоже немного – не люблю, когда хорошим людям не очень. Извинилась тысячу раз, чего явно не понял Андрей, его брови при моих телефонных расшаркиваниях изгибались и взлетали вверх. Ну что ж, кто на что учился. Интеллигентность – это в том числе привычка не причинять другому боль неловкостью в словах, поведении или просто медвежьей грацией. А если уж причинил, то обязательно скажи, что тебе жаль, – так говорила бабушка. Даже по отношению к алкоголику-соседу она всегда была предельно вежлива.

«Какая разница, что Иван Фёдорыч высказывается нецензурно, его не воспитывали, как нас, по канонам пансиона благородных девиц, пусть от самого пансиона ничего и не осталось с выстрелом Авроры», – заявляла она. И, кстати, Иван Фёдорыч при нас с бабушкой выражался крайне скудно, чего нельзя было сказать про его коммунальные битвы на кухне с другими соседями, которые послужили бы прекрасным образчиком для составителей словарей русского мата. Видела, недавно рекламировали такой по телевизору… Очень удивилась.

* * *

Как только вопрос был решён, Андрей расслабился, заодно и горячее принесли. Как удачно меня угощают все подряд в последние дни! Эдак я скоро шест в танцевальном зале повалю, элегантно на него взгромоздясь, как слон на березку в весенний гон.

Разговор тёк сам собой, еда была вкусной, и беспокоиться о пустяках было делом излишним.

Любимое место? У Андрея – Бали, у меня – наша набережная осенью, там так красиво желтеют клёны, катит волны Дон, романтика. О, чудо! Он не рассмеялся снисходительно при слове романтика, а нежно поцеловал мои пальцы!

Любимый спорт? Наверное, фигурное катание, – предположила я, а у него – точно большой теннис. Он играет сам, приплачивая профессионалам, ездит на соревнования. Я вслушивалась, как это здорово звучит из его уст: Роллан Гарос, Уимблдон и Монте-Карло Ролекс Мастерс! С ума сойти, он там был и не раз!

Любимая еда? У меня блины, и у Андрея тоже, только с мясом.

– Зачем мы тогда мучаем эскарго? Эти щипчики – настоящий ужас! – рассмеялась я.

Он тоже прыснул и заказал блинов Сюзеретт на десерт. С шоколадом и апельсиновым джемом.

– Мясо уже в меня не влезет, – признался он, – после каре с телёнком.

Любимый напиток? Его – виски, у меня – свежевыжатый апельсиновый сок… Царевич сразу заказал целый графин, но чуть попозже.

Боже, как это приятно, оказывается, – ходить на свидание! Я больше не чувствовала себя покрытым мхом, забытым всеми, грустным пнём в тени, который даже грибы обходят стороной. Я внутренне ожила! Чувствовала себя женщиной и видела в глазах моего собеседника интерес и восхищение, от которого весь мир вокруг тоже становился живым, ярким, красивым, сияющим! Неужели и правда то, что «красота в глазах смотрящего»?! Хотелось говорить и говорить, видеть всё, слушать, ловить похожести, поражаться разностям и бесконечно восхищаться. Я давно так себя не чувствовала!

Чай или кофе? Огурцы или помидоры? Арбуз или дыня? Вконтакте или Фейсбук? Море или горы? Всё было интересно! Любая мелочь.

– Кто ты по гороскопу? – спросила я.

– Не верю в эту ерунду, я прагматик, – хмыкнул царевич. – Но, говорят, Скорпион.

– А я Рак, тоже водный знак, – обрадовалась я, найдя в нас ещё одно общее. – У меня одиннадцатого июля день рождения. А у тебя?

– Двадцать шестого октября.

– А у Маши?

– Восьмого марта. Все запасаются подарками вдвойне на праздник.

У меня перехватило дух. Почти как у… Всего лишь день разницы… Я стиснула в пальцах салфетку, горло перехватило. Мир потускнел, сузившись до блеска в глазах Андрея. Нет, нет! Я не хочу всё испортить! Я хлебнула вина, чтобы не закашляться.

– Что такое? – забеспокоился Андрей.

Я отмахнулась.

– Всё нормально.

Было сложно. Но, в конце концов, Агнесса права, прошло три года. И пора жить, раз уж меня с того света вытащили. Я посмотрела в ясные глаза Андрея, запила волнение белым вином чего-то там Гран Крю, в общем, натуральной кислятиной, и заставила себя улыбнуться:

– В мире всё уравновешено, ты заметил? – отхлебнула ещё вина, чтобы уж наверняка не заплакать. – Я раньше не замечала. Знаешь, когда концентрируешься на себе, кажется: о-о-о, я самый несчастный человек на свете, я – самый больной в мире Карлсон, а ведь это не так…

– Карлсон?! – изумился Андрей.

– Это из мультика, – я ещё глотнула вина, волнение лезло без спроса. – Представь, французы понятия не имеют о Карлсоне, который живет на крыше! У них сплошные смурфики, Астериксы и Обеликсы. Тётя писала Агнессе, это моя почти тётя, роднее родной. Агнесса такая классная! А родная так, – я отмахнулась от воображаемой тёти, как от кентервильского привидения, только и умеющего, что трясти цепями и новостями о покупках, – одно название. Кажется, она не могла простить маме, что та была красивей её и безбашенней…

– А что с твоей мамой? – осторожно спросил Андрей.

– Разбилась на самолёте, когда мне было четыре! Зато летела из Дубая, – отчего-то мне стало не печально рассказывать это. Может, из-за вина…

Андрей отложил вилку с трюфелем и вставил:

– У папы друг со студенческих времён, лучший, тоже разбился на самолёте из Дубая.

– Жаль.

– Да, мне тоже жаль по поводу твоей мамы. Прости, что заставил тебя вспомнить!

– Это было давно! – воскликнула я.

– А твой отец? – спросил Андрей.

– Понятия не имею, кто он! – я пожала плечами. – Отчество у меня дедушкино. Зато говорят, у мамы была большая, вселенская любовь – просто ах, и всё, с ног сбивала! Бабушка всегда боялась, что я буду такой же…

Андрей улыбнулся, рассматривая меня с большим интересом:

– Ты забавная!

– Это всё вино, – хмыкнула я. – Я же лет пять спиртного в рот не брала, а тут кто-то меня искусил, – сделала ему глазки, – на самом деле я совершенно не собиралась даже и глоточка выпить! Поверь, мне не интересно, что оно французское – ужасная кислятина! Ты только не обижайся, я же знаю, ты хотел, как лучше!

– Хотел, – кивнул Андрей, забавляясь. – И обижаться не буду. Я вообще не обидчивый.

– А я ужасно, – призналась я. – Но я работаю над собой.

– Любопытно, как? – лукаво сощурился Андрей.

И вдруг над моей головой раздался противнейший голос:

– Эндрю! Не думала, что найду тебя здесь, когда наша дочь болеет! Хотя что от тебя вообще ждать?! Тоже мне, супер отец!

Я обернулась. Это была Лана. Да чтоб её! Она вечно будет ходить за нами по пятам?!

Андрей скривился и метнул взгляд на ту разряженную девицу, на которую обратил внимание, когда мы только пришли. И я поняла: тут натуральный заговор барби! Вино развязывает язык, но я не думала, что настолько, потому что я встала с бокалом в руках и сказала низко и громко:

– Я бы вас попросила! Андрей – прекрасный отец. И уж точно не вам его винить! Имейте в виду: премию «матери года» вам не получить даже во сне!

– Что?! Да кто это тут рот открыл?!

Лана попёрла на меня грудью, но толкнуть не успела, я сама чуть пошатнулась, и бокал дрогнул в моих руках. Вино жёлтым пятном растеклось по белой блузке скандалистки. Вышло, будто специально. Лана взвизгнула и отскочила. Упс… Мне понравилось! В следующий раз специально так сделаю!

Кажется, Андрею это тоже понравилось. Но, прежде чем я решила, что впервые в жизни за свой демарш извиняться я не буду, Андрей выложил купюры подоспевшему официанту, подхватил меня за руку и потащил к выходу. Лана чт визжала, подобно сирене, звуков не разобрать даже с моим абсолютным, но слегка пьяным слухом. Было что-то про месть… Страшную и скорую!

Я бежала за Андреем по лестнице помпезного заведения, затем на улицу и вниз по проспекту Буденновский к Дону. Мы промчались квартал и остановились на светофоре, запыхавшись.

– Почему мы бежим? – спросила я, переводя дух.

– Просто так, – весело ответил Андрей.

– Просто?! – поразилась я.

– Да, – кивнул он.

– Это на тебя не похоже! Ты же строгий начальник! – округлила я глаза. – Я от тебя такого не ожидала!

– О-о, ты ещё не знаешь, чего от меня ждать! – подмигнул мне он, и мы рассмеялись.

– Это так здорово! – хохотала я. – Как в детстве!

– Здорово, да, – ответил он. – А ты смелая! Не устаёшь меня удивлять!

Отсмеявшись, он обнял меня прямо посреди тротуара, не обращая внимания на спешащих рядом людей.

– Она собиралась мстить… – проговорила я.

– Давно собирается, но не хватает ума.

– Надеюсь… Нам нужно возвращаться на работу.

Андрей заглянул мне в глаза и сказал:

– Нет, Катя, не нужно. Ты нужна мне как женщина, прямо сейчас!

И я точно знала, что речь идёт не о пришивании пуговиц.

Глава 31

Как так получается, что живёшь себе – живёшь, как нормальный человек, разумный, взрослый и занятый делом, и вдруг начинаешь замечать каждую мелочь и радуешься ей, словно полоумный?

Намотанная на палец прядь волос, солнечный зайчик на щеке, ложбинка, прячущаяся в вырезе тонкого шёлка, родинка у виска… И от этого взрыв нежности. Катя опять хохочет и убегает, как девчонка. К Дону и сизым тучам на юге, предрекающим грозу, к новому стадиону, построенному к Чемпионату мира. Мимо сосредоточенных прохожих и деловых авто. Я догоняю. Срываю поцелуй. Голова кружится, уверен, что у нас обоих. А в паре метров от нас округлые тётки с кошёлками оборачиваются, таращат глаза с осуждением. Завидуют. Нам плевать на приличия, эйфория мешает.

Кто бы подумал, что под лепестками скромной Ромашки притаилась такая кокетливая хохотунья? Или всё дело в вине? Если так, я её буду подпаивать постоянно – у неё такая улыбка задорная! И смех звонкий. Нравится.

До жути интересно, сколько в ней ещё всего спрятано? Катя – как книга с секретом: кажется, уже всё понятно, перелистнёшь страницу, а там новенькое. Изучил, удивился, новая глава, и ты опять поражён. Просыпается азарт и хочется найти, что в финале, в чём секрет? Есть, конечно, лёгкое опасение, что там не только сладости припасены. После Ланы я уже не так просто принимаю людей. Обломался во мне оптимист. Ничто не предвещало, что обалденная девчонка с ногами от ушей, тонкой талией и грудью, какой пластические хирурги обзавидовались бы, смеющаяся над моими шутками, окажется такой стервью. Хотя что сейчас думать об этом? Надо наслаждаться, пока наслаждается.

Я поймал Катю, затащил в первую попавшуюся гостиницу. Катя на ресепшене снова превратилась в стесняшку. Широкомордый мужик, явно командировочный с портфелем и претензией на приключение, сразу понял, в чём дело, и начал скалиться так, что из краснеющей Катя превратилась в пунцовую.

Я быстро расплатился, увлёк её за собой в гостиничный номер, сдёрнул покрывало и повалил на кровать. Тело горело нетерпением. Но я завис над ней, изучая. Белая кожа на белых простынях. Красиво. Тёмные кудряшки на белом – вообще живопись. Румянец, помесь стыда и возбуждения. Глаза блестят, губы, красные и без помады, приоткрыты призывно. Хмельная, она возбуждала ещё сильнее. Я и сам был пьян, словно выпил не пол бокала вина, а бутылку коньяка.

– Красивая, – шепнул я.

– И ты…

– Теперь не сбежишь, – сказал я, наклоняясь, и удерживая её тонкие руки над головой.

Она мило хихикнула:

– Не сбегу. Уже не планирую. Субординация соблюдена.

А, ну да: она снизу, я сверху. Согласно планограмме. Тоже хмыкнул. Опустился ещё ниже. Коснулся её губ и мгновенно был приглашён в тайну. Сладкую, страстную, влажную…

Переплетение пальцев, изящные изгибы, шуршание простыней и мешающая одежда. Настало время от неё избавиться. Нежное платье перестало скрывать нежное тело, и я ощутил его в своих ладонях. Волна удовольствия пронеслась и закружила. Та самая химия?

У меня пальцев на руках и ногах не хватит пересчитать, скольких женщин я держал в своих руках, но с Катей всё было не так. Свежо…

Я поймал себя на чувстве, что быть с ней – правильно. И не подобрать логического обоснования. Просто правильно, и всё. Словно искал-искал нужную детальку в лего, много перебрал цветных, красивых, но чем-то не таких, а тут бац, и совпало. Щёлкнуло. И всё встало на свои места. По душе и телу растеклось благо.

Я водил ладонями по её груди, животу и белым бёдрам, с удовольствием замечая, как она отзывается. Послушная. Чувствительная. И я её чувствую, как жокей – любимую лошадь, как водитель – машину, подчиняющуюся малейшему повороту руля, как планерист, пускающий планер по потоку ветра. В этом было наслаждение. Та самая правильность. Желание развить скорость и понестись, не притормаживая. И я не стал себя сдерживать. До нарастающего напряжения внизу живота, до безумия в ритме и расслабления со стоном.

– Хорошая моя, – прошептал я, приникая к ней всем телом.

– Ромашка? – томно спросила она.

– Ромашка, – кивнул я и коснулся лбом её лба. А потом отвалился на спину, совершенно счастливый.

Он притихла, затем повернулась на бок, её грудь всколыхнулась, палец провел по моему животу невидимую дорожку. Я снова её захотел, и теперь субординация была нарушена… А потом ещё и ещё. Словно мы были студентами, дорвавшимися, наконец, до свободного секса в кампусе.

Нежность сменялась страстью, романтика хохотом. Так и должно было быть. Так и есть.

И только одновременно зазвеневшие телефоны сообщили нам о том, что у реальности на нас есть свои планы. К примеру, обсуждение рекламной кампании, чтоб её!

– Куда ты пропал?! – пробасил отец в трубку.

– Пробки, – соврал я. – Еду.

– Пришлось задержаться, прости, Анечка, – эхом послышалась неловкая ложь рядом.

Звонки отбиты, и я кивнул моей Ромашке, запутавшейся в простынях:

– Если что, скажешь менеджеру, что Андрей Викторович в курсе.

– О да, – невинно проговорила Катя и провела рукой по внутренней части моего бедра и выше – до самого чувствительного места, – он дал мне срочное задание.

– Очень срочное, – хрипло прошептал я.

– Только не вздумай мне бонусы за него начислять, – рассмеялась Катя.

– А штрафы можно? – пробормотал я.

– Нет, – ответила она и заставила меня зажмуриться от удовольствия.

Мы никак не могли попасть в офис прямо сейчас. Город стоял в пробках. В одной большой-пребольшой пробке. И коли городская администрация никак не возьмётся за прокладку метро, надо же было ей как-то помочь…

* * *

Подбодрённые дождём и нетерпеливыми звонками, мы с Катей всё же выпали из подпространства и вернулись в реалии розничных и оптовых продаж, маркетинга и поставок.

– Совсем сдурел?!! – ласковым рёвом поприветствовал меня отец. – Какими ещё словами тебе говорить про Кутейкину?!

– Да никакими, – просиял я и уселся, беспечно листая презентацию рекламщиков.

Какие они молодцы всё-таки, выдумали такой чудесный бред! В душе всё пело. Отец был похож на доброго, но голодного медведя, которому просто Маша пирожков из корзинки не дала. Чёрт, как я не догадался его любимых с ливером притащить?! Ему Надя для здоровья запрещает, а я-то знаю, что за этот жареный пережиток советских буфетов он пойдёт даже на преступление. Наверное, поэтому в купленный пять лет назад дом во Франции семья старшего Гринальди никак не переберётся. Всё дело не в «Жирафе», а в советских пирожках! Разве ж объяснишь французу, готовящему рататуй и бланманже, что надо ливер заколбасить в тесто пожирнее и масла-масла побольше, не какого-то там оливкового, что вы, фу, какая гадость, а нашего донского, нерафинированного, с запахом подсолнечника.

– Мало других юбок?! – вскипел отец, стукнул кулаком по столу так, что мраморный лев мило подскочил. – Я говорю: оставь девочку в покое! Твои игры долгими не бывают! Она не для интрижек!!!

Я сощурился, удивлённый: так он за Катю переживает? И вдруг в голове вспыхнула догадка:

– Оу, папа, а ты не из-за своего друга о ней печёшься?

– Какого друга? – буркнул отец, но я по его виду понял, что это просто вопрос, выброшенный в воздух, как отвлекающая фальш-ракета.

– Который в Дубае погиб.

Отец сглотнул. Поджал губы и сел в директорское кресло. Прежде чем, он соврёт мне что-нибудь, я добавил:

– По какому-то случайному совпадению Катина мама погибла в той же авиакатастрофе.

– Тогда много людей погибло, – сухо ответил отец. – Гоша не единственный.

Я подался вперёд.

– А Катерина случаем не Георгиевна?

– Нет! – разозлился отец. – Валерьевна она! Надо вообще-то знать хотя бы имя-отчество своих сотрудников!

– Так в паспорте у неё по деду.

– Как по деду?! – опешил отец.

– Вот так.

Отец моргнул и уставился в стену. Внезапно замолчал, словно его выключили.

– Эй, – позвал я. – Па-ап.

Он ткнул на кнопку внутренней связи и распорядился:

– Чаю мне.

– И мне! – поторопился я.

Хотелось бы ещё к чаю сэндвичей, хотдогов, двух барашков на вертеле и чего-нибудь калорийного, но, учитывая, что отлучался я на обед и за три часа мог сожрать триста двадцать колоколен[11]11
  Имеется в виду герой детского стихотворения «Робин Бобин» А.Милна.


[Закрыть], было как-то неловко говорить о еде. Я лучше потом в кабинет пиццу закажу. Три.

Не глядя на меня, отец открыл презентацию.

– Ладно, давай работать. Я хочу знать, что ты скажешь по поводу новой кампании и ролика для ТВ.

Всегда бы так. И мы занялись делом. Только про его друга и Катину мать я всё равно выспрошу, на майские подловлю – когда отец навеселе, много чего интересного можно узнать. К примеру, как они студентами пробрались на крышу универа и встречали рассвет с пивом и подружками. Или голышом купались ночью у городской набережной. Или разбили машину, убегая на ней от милиции после шашлыков на природе. Кстати, если мне не изменяет память, Гоша во всех этих приключениях был центральной фигурой. Я его даже немного помню, видел, когда мне было, как Маруське, три года. Весёлый такой, шумный дядька, кучерявый и смуглый, куда больше итальянец, чем мы. Хотя вроде грузин.

Всё, связанное с роликами на ТВ и радио, как и прочую самодеятельность, отец обожает, поэтому быстро переключился и перестал быть смурным. Мне иногда даже жаль, что у него из-за меня во ВГИК поступить не получилось. Я родился, шли девяностые, и нужно было выбирать – режиссировать фильмы или прыгать на гребень волны свободного бизнеса, чтобы семью кормить. Отец выбрал последнее. И удачно. За всё это я не могу его не уважать. Он, конечно, не поднялся, как когда-то Борис Абрамович Березовский с торговли шторами до Белого Дома, зато живёт и процветает в своей нише и слывёт честным человеком, что, скажу я вам, даже труднее.

Уходя, я сказал:

– Катерину, кстати, пытаются переманить.

– Кто? – нахмурился папа.

– Не абы кто. «Сибирская нефть и газ».

– Вот чёрт! Это надо решить.

– Уже решил, – ответил я. – Перебил зарплату больше того, что они предлагают. Ты ведь сам говорил, что она – ценный кадр. И ты прав, я изучил рынок труда. Полиглотов вообще днём с огнём не найдёшь. А мы расширяемся.

– Полиглотов… – вместо бури в ответ, эхом пробормотал отец и, снова погружаясь в сумрачный вид, кивнул. – Да… Хорошо, проведи это через кадры.

Я вышел и почесал в затылке. А где заламывание рук? Где вопли про бюджет и кризис? В конце концов, про то, что я дурак? Не успел я саблю достать, а она и не понадобилась. Странно. И если так, почему он сам зарплату Кате не поднимал? Чудны дела твои, Господи! Ну ничего, май скоро, я разберусь!

Настроение было не просто хорошим, а праздничным. Я остановился у стеклянной стены перед лестницей вниз и посмотрел на опенспейс. Точнее в дальний угол, где склонилась над рабочим столом кудрявая головка. В сердце расширилось что-то и наполнилось теплом. Катя, Катюша…

* * *

Добравшись до кабинета, я вызвал к себе Ларису Павловну из отдела кадров, вручил ей приказ. Следовало ожидать расширенные глаза при виде цифры и вопрос:

– А Виктор Геннадьевич одобрил?

В ответ я рыкнул раскатисто:

– Осмелитесь оспаривать мои решения?! Нет?! И правильно. Надеюсь, повторять про конфиденциальность данных по зарплате и ответственность за её нарушение не надо?!

Кадровичка нервно мотнула головой, поджала хвост и сбежала, а я рассмеялся. В один из дней отец всё-таки переберётся во Францию, обеспечив поставку ливерных пирожков самолётом, и к тому дню мой авторитет в «Жирафе» должен быть непоколебим. Иначе какой из меня руководитель?

Сейчас правда, был никакой. Мне было не до работы. Не до планирования переговоров и проверки отчётов. Хотелось украсть Катю снова и не пускать её на эти вечерние курсы. Здравый смысл готов был скончаться в алчном желании её тепла.

О, я её к нам приглашу! Маруся рада будет. И вообще какой смысл спать одному на такой большой кровати? Пожалуй, я встречу её после китайского. Она говорила, что ей ещё куда-то надо, но разве это «куда-то» не подождёт? Или я её подожду, а потом всё равно ко мне.

Я собрал документы, необходимые для командировки. Нет, я точно её заберу, потом целые три дня не видеть! А видеть её было так хорошо!

Из состояния обожания всего мира меня вырвал тревожный звонок Алины Яковлевны.

– Андрей Викторович, я не могу вам не сказать…

– Марусе плохо?!

– Нет. Но дело в том, что приходила Светлана Анатольевна, вы же не запрещали… Она меня услала на кухню, чаю приготовить, а потом я пришла, а она Машу почему-то переодела в грязную пижамку и сфотографировала. И шоколаду ей дала, хотя вы не разрешаете…

– Вот стервь! – вскипел я. – Где она?!

– Уже ушла.

– Я с неё голову снесу!

– Это будет лучше, Андрей Викторович, а то меня она не послушала, наоборот, наговорила всякого…

– Да, она может, – сухо кивнул я. – Приношу вам свои извинения за поведение экс-супруги.

– Ну что вы, Андрей Викторович! Вы ведь ни при чём, – пробормотала няня.

А я, кипя от негодования, набрал стервь. Она сбросила. Но через минуту перезвонила с видео в Вотс Апе.

– Лана, мне няня звонила! Что это ещё за выбреки?! – рявкнул я.

– Я хотела видеть твоё лицо, Гринальди, – приторно проворковала она.

– Смотри! Лучше издалека, потому что при встрече я не знаю, что с тобой сделаю! Зачем ты Марусе шоколаду дала?! Ты потом её дерматит лечить будешь?!

– У меня дочка попросила, я и дала. Только это ещё не всё, Гринальди! – улыбка на её лице стала не просто ехидной, а ядовитой. – О, как я хотела видеть твоё лицо…

– Видишь! Надеюсь, не нравится, – отрезал я.

– Нет. Но сейчас понравится больше, Гринальди, – хмыкнула она. – Спешу тебе сообщить, что я передумала по поводу опеки над Машей.

– Что ты мелешь?! – опешил я.

– Я не мелю, я забираю у тебя Машу, дорогой. Наше соглашение больше не действительно. Я подала в суд города Москвы, где мы зарегистрированы и где, как ты знаешь, работают папины хорошие друзья. А я с папой помирилась…

– Ты не сделаешь этого! – заорал я, не сдерживаясь. – Как ты вообще смеешь говорить про Машу, когда тебе наплевать на дочь?! Ты к ней ночью вставала, когда она болела?! Ты погуляла с ней хоть раз, чтобы не разместить фото в инстаграмме?! Ты вообще…

– О, как классно! – проговорила издевательски эта злобная Чебурашка. – Давай, давай, ори, Гринальди! Меня прямо возбуждает!

– Я понял. Ты накурилась, Лана, – выдохнул я. – Ты бы в трезвом уме не стала бы отказываться от бабок, которые я тебе перечисляю каждый месяц.

– Да пошёл ты со своими бабками, Гринальди! Я же сказала, что я с папой помирилась! И я обещала отомстить тебе, помнишь? Так вот настал мой черёд. Самое больное у тебя место – Маша. Так что и я ударю по больному, на остальных ведь тебе наплевать! Я любила тебя до последнего, Гринальди, а тебе пофиг! Тебе какая-то дура безвкусная дороже! Потому что ты сволочь!

– Ты в своём уме, Лана?! – вскричал я. – Это ребёнок! Живой ребёнок! Это не игрушка, по которой можно бить и использовать!

– Я так ненавижу тебя, Гринальди, что мне уже всё равно! Главное, чтобы ты, сволочь, захлебнулся! Я тут собрала на тебя портфолио, как ты со шлюхами по улицам целуешься, при ребёнке тоже и ещё кое-что, как мне хороший адвокат посоветовал… И да, беги-беги генетический анализ делать! Отцовство ты всё равно не докажешь!

У меня пропал дар речи. Словно меня на самом деле ударили под дых. Лана расхохоталась. Вотс Ап отключился.

Я ткнул пальцем в чёртов контакт.

– Что ты имеешь в виду? – прохрипел я.

– Я знала, что ты перезвонишь. А то, что Маша – не твоя дочь! – злорадно сообщила в экран стервь. – Ты вообще на неё никаких прав не имеешь!

– Ты, ты… – я впервые в жизни не знал, что сказать. Мне дышать было нечем.

– Ещё заплачь, Гринальди! – расхохоталась Лана. – А то, может, на коленях у меня попросишь передумать? Или извинишься, а? Я б потом в ютуб выложила, поржать.