Текст книги "Другая страна"

* * *

Газета А-Арец

Вчера, в Аммане была обстреляна машина начальника полиции города. Убит водитель. При попытке войти в лагерь переселенцев для ареста нападавшего, отряд полиции был разоружен людьми из клана Халиди.

18 февраля 1946 г

* * *

Какой дурак сказал, что Африка рядом. Холод продирал до костей. Дождь шел, не переставая третьи сутки. Это был первый наш общий выход всей ротой, уж больно цель жирная и зубастая. Кто думает, что сидеть в засаде очень интересно, сильно ошибается. Выслеживать объект нудное и неинтересное занятие. Это скучно, трудно и требует большого терпения.

Мы лежали в полной готовности. Два взвода перекрывали дорогу в оба направления, на случай подхода подкрепления, третий на склоне холма. На обочинах дороги приготовлены противопехотные мины. А на самой дороге – фугас. Уже два часа назад должны были появиться машины Раджиба аль Халиди. Его с нетерпением ожидают в Аммане на очередных переговорах с правительством. На такие совещания в одиночку не ездят. Чем больше бойцов, тем выше статус.

Ну, наконец-то. Наблюдатели сигналят. Четыре грузовика и его личный "Кабриолет – С", говорят, в такой Гитлер ездил.

Первая машина притормозила перед поворотом. Под колесами рвануло. Остатки легковой машины закувыркались по дороге. Грузовики испугано затормозили, сбиваясь в кучу. Ударили гранатометчики. Очень хорошая вещь, этот израильский «матоль».[18]18
  Матоль – гранатомет (от метать)


[Закрыть] Компактнее фауспатрона и еще и осколочную гранату имеет.

В каждую машину вошли по два снаряда. Открыли огонь пулеметы, добивая самых шустрых, успевших выпрыгнуть из кузова грузовиков при первом взрыве. Все-таки, они имели неплохую подготовку, один даже добежал до приготовленной мины на обочине. Первый взвод поднялся и вышел на дорогу. Они шли, внимательно вглядываясь в тела. Каждому лежащему стреляли в голову. Еще не хватает, чтобы недобитый оказался за спиной. Сигналят. Все чисто. Раджиб был в легковой, опознали по оторванной руке. Уж очень любил красивую жизнь. Золотые часы от Картье остались целыми. Хорошая фирма, небьющиеся.

Пора уходить, пока вся округа не сбежалась полюбопытствовать. Хотя, в последнее время, они не очень рвутся посмотреть. Наши вылазки их всерьез напугали – это уже девятая акция. Последнее время в округе изрядное оживление, собираются главари, уже поняли, что поодиночке от нас не избавиться. Надо менять тактику, чтоб не влипнуть. Но прекращать ликвидации главарей нельзя, даже временно. Бандитов надо отстреливать у них дома, а не ждать, пока они пожалуют к тебе.

Когда уже армии спустят команду «фас», а не перестанут дожидаться очередной вылазки, чтобы демонстрировать исключительное миролюбие и только ответные действия? На иорданцев англичане, даже если бы хотели, воздействовать не могут. Похоже, идет к тому, что скоро там наступит окончательный хаос, когда в двух кварталах три банды и никакой власти. Тогда все равно придется нам вводить войска, но за это потерянное время будет еще пару сотен погибших. Глупейшее поведение. Вместо того чтобы договориться с королем, они предпочли его подсиживать, да еще и нас провоцируют на ответные действия.

Я теперь имел доступ к информации разведки и возможность планировать акции. Это было удобно, но главное, я попал в коллектив людей, которые принимали решения, на равных. Сорокалетние генералы и тридцатилетние полковники, руководящие Генштабом и округами не настолько выделялись опытом и возрастом, чтобы цедить мне указания сквозь зубы. У большинства хватало мозгов, чтобы выслушивать мои соображения.

Министр обороны в эти дела не лез, считая, что нужно предоставить возможность действовать профессионалам. Поэтому я не вызывал явного раздражения, как выскочка и назначенец. С другой стороны, лучше мне было специально гадостей не делать. И моя рота до сих пор считалась большим секретом, хотя очень многие о ней знали. Я бы даже сказал, слишком многие. Англичане, так точно.

Для цивильного населения в газетах писали "подразделение Н" и имена не озвучивали, хотя журналисты заходились в восторгах, все-таки армия начала демонстрировать, для чего она существует. Поэтому перед газетчиками выступал генерал Каплинский, и вся слава была его. Так что ссориться нам было не из-за чего, а в политические разговоры я не вступал, демонстрируя единственную доблесть – стремление бороться с врагом. Многим это нравилось, так что с большинством армейских начальников у меня установились прекрасные отношения.

* * *

– Там собралось две, может быть, две с половиной сотни добровольцев из Сирии и Ирака. Есть немецкие инструкторы, из недобитков и беглых военнопленных. После окончания подготовки это будет серьезная сила, и нацелены они именно на нас, – говорил старый знакомый из армейской разведки. Личностью он был незаурядной, иногда казалось, что он больше араб, чем любой настоящий араб. Ходили слухи, что он учился у самого муфтия и тот считал его любимым учеником.

– Требуется опережающие действия. Проникновение со стороны друзов, проводников они дадут, договоренность уже есть. С той стороны Иордана нас не ждут. В паре километров от лагеря есть пост иорданской армии, но они вмешиваться, скорее всего, не будут. Им эти сирийцы тоже не очень нравятся.

– Ты говорил, что пора менять тактику, – сказал мне Дейч, – вот тебе и карты в руки. Ага, это он меня послушался, не прошло и двух месяцев, и на подвиг благословил.

Впереди и сзади шли проводники, хорошо изучившие местность и подходы к лагерю. Колона время от времени меняла направление движения, то ускоряясь, то замедляясь, но остановок не было. Отдых был только один раз – полчаса. И за все время никто не заговорил и не закурил. Затем, по безмолвной команде, снова поднялись и зашагали вперед. К полуночи добрались до реки и расположились в засаде, внимательно наблюдая за лагерем. 120 моих бойцов и 8 друзских проводников. Каждый нес на себе сорок килограммов амуниции и по два двухкилограммовых минометных снаряда. К утру вышли на точку. Иордан вздулся от дождей и стал гораздо шире. Остаток ночи готовили позиции.

– Огонь! – скомандовал я и хлопнул по плечу парня, сидевшего рядом за минометом.

Солдат нагнулся и опустил мину в ствол. Непрерывный поток мин устремился к лагерю. Там началась паника, люди метались и кричали. Часть кинулась к реке, несколько десятков к дороге, прямо на засаду. Заработали пулеметы, выкашивая бегущих, потом перенесли огонь на лагерь и пытающихся уйти от огня через реку. Щелкали выстрелы снайпера. Вот свалили кого-то, пытавшегося навести порядок.

Пять минут прошло. Мины практически кончились. По свистку поднялись и цепью пошли вперед. Уцелевшие арабы бежали к Иордану, в надежде спастись. Шансов переплыть на другой берег под пулеметами у них было мало. Отстреливаться пытались совсем не многие. В плен не брали, тех кто подавал признаки жизни, добивали. Через сорок минут после первого взрыва, зачистка была закончена.

– Потери?

– Трое убито, одиннадцать ранено. Двое тяжело.

– Какие две сотни, – с возмущением сказал Орлов. – Тут только на берегу не меньше пяти.

– До сегодняшнего дня все акции были на основе данных разведки, и они не ошибались. Может, пополнение приехало. Все равно некогда считать. Документы, оружие собрали?

– Да.

– Вот пусть они там и разбираются, откуда лишние взялись. Все, задача выполнена, собираемся. Нам предстоит обратный марафон. Что ты там такое держишь?

Моше смущенно продемонстрировал богато украшенную саблю. Ну, это нормально. Взять трофей в бою, по-моему, заложено в человеке еще с каменного века.

– Ладно, оружие можно. Поймаю кого на мародерстве, вышибу из роты.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться?

– Чего тебе, Шейнерман?

– Там нашли европейца.

– Ну, покажи.

Он, действительно, был похож на араба, как китаец на француза. Среди арабов иногда попадаются и блондины тоже, остались потомки крестоносцев, но это европейская рожа, хотя и сильно загорелая, совершенно не вписывалась в местные. Чем-то таким, совершенно европейским от него несло. Этого не объяснишь. Когда кругом выходцы из разных стран, очень часто с первого взгляда видно происхождение. А если уж сказал пару фраз, по акценту, сразу понятно. Исключения очень редки и это практически одни молодые, которые выросли здесь и стараются быть похожими друг на друга и в поведении, и в одежде. Глядит исподлобья, с ненавистью. Нога прострелена и наскоро перевязана.

– Мертвым притворялся, – возбужденно говорит Арик, – и кобура, явно не рядовой.

– Татуировку смотрели?

– Это как?

– Рубашку пусть снимет и руки подымет. Не понимаешь? Хенде Хох!

Сидит и не реагирует, пялясь изподлоблья.

– Все равно не понимаешь? Помогите-ка ему. Да, не ботинком в живот, руки ему поднимите. Ну вот, имеется, сволочь недобитая. Мало ему Европы было, сюда приехал.

Я, не раздумывая, выстрелил ему в голову.

– Может, надо было сдать в разведку?

– А чем он лучше других? Тащить эту скотину на себе, кормить его, поить, в тюрьме, еще и выйдет на волю через несколько лет – ответил я, отворачиваясь.

* * *

Газета А-Арец

Лагеря для перемещенных лиц в Европе практически опустели. Зато растут у нас в стране. Когда, наконец, правительство начнет принимать действенные меры по строительству жилья для репатриантов? Проект кварталов "Жилье для трудящихся", частично субсидируемый государством третий год находится на рассмотрении в министерстве строительства и финансов.

24 мая 1946 г.

* * *

Засада на пути нарушителей границы – это хорошо. Вот только у нас задача несколько другая. Если уж решили подловить, лучше, когда они не ждут нападения. Сегодня мы попробуем новый фокус. Место выбрано почти идеально, два взвода лежат на вершинах холмов по обе стороны от дороги. Заметить нас практически невозможно, уж чему-чему, а маскироваться научились прекрасно.

Три грузовика, набитые вооруженными людьми расстреляли из гранатометов, по нескольким выскочившим из машин открыли пулеметно-снайперский огонь. В течение пяти минут все было кончено. Пока два отделения проверяли машины, собирали оружие, третье минировало дорогу и подходы к разбитому каравану. Второй и третий взвод занимали новые позиции.

Ожидаемо услышав рядом с селом такую стрельбу, арабы решили выяснить, в чем дело. Через полчаса подлетело еще пять разнокалиберных машин битком набитых людьми, грозно размахивающими оружием. Они кинулись к остаткам машин. Не надо было быть полиглотом, чтобы понять их гневные крики и проклятия. Я подал сигнал. Это был не бой, а избиение. Три десятка людей были скошены за секунды. Потом снова добивали, собирали трофеи. Самое время наведаться в деревню. Вряд ли там еще кто остался, способный сопротивляться. Нельзя. Уже вся округа на ногах. Не в том мы количестве, чтобы ввязываться в затяжные бои. Всему свое время. Пора уходить.

* * *

Продолжая просвещать по части истории, Анна привезла меня в Акко. С транспортом стало полегче. Мне теперь полагался собственный виллис. Предполагалось, что использоваться он будет исключительно по служебной необходимости, но, где кончается служебная и начинается собственная, определял я сам.

Ожидался осмотр каких-то развалин, оставшихся от крестоносцев. Вообще-то в ее рассказах о крестоносных завоеваниях и при показе остатков башен и крепостей я видел очень любопытные параллели. Древние вояки прекрасно знали, что такое стратегические точки. Замки стояли не лишь бы где, а контролируя дороги и ближайшие земли. Но кончили все-таки плохо. Надо бы расспросить подробнее, а то я помню только Александра Невского и Чудское озеро.

Вот, скажем, порт Акко, через который можно получать снабжение и подкрепления. Очень важно обеспечить для него безопасность, для чего все подступы и дороги должны находиться под нашим контролем. Крестоносцы поставили в долине Курейн крепость, господствующую над округой и являющуюся наблюдательным пунктом. Значит, и нам необходимо предусмотреть что-то для обороны, в современном виде. Не плохо бы выяснить какие у них были ошибки, чтоб их не повторять. Причины их поражения могут быть и нашими.

И тут меня окликнул неуверенный голос.

– Гришка?

Я даже не сразу понял, что это ко мне обращаются. Давно меня так уже никто не называл. Обернулся – мой бывший ротный лейтенант Хаймович Даниил, из-за которого я и попал в Израиль. Я про него многих спрашивал, никто ничего не знает. Обнялись, и я потащил его в ближайшее кафе, выпить и поговорить. Анна, вдруг вспомнила, что ей срочно надо увидеть какую-то родственницу и оставила нас одних. Она всегда все понимала.

– Ты как здесь оказался, ты ж всегда был правоверным коммунистом и защищал советскую власть?

– Ты не представляешь, что Союзе после войны началось, когда выяснилось что вы не собираетесь строить социализм. Дикая антисемитская истерия по всей стране – изгнание евреев с работы, чистка армии и советских органов от обладателей "пятой графы". Я, оказывается, не за Родину воевал, а служил буржуазно-националистическим наймитам империализма. Я ведь даже не просился в Легион, меня туда направили после госпиталя. И вдруг, я оказался безродным космополитом, только потому, что у меня родители – евреи. Вот я и решил, что лучше буду жить в своей стране. Тем более, что таким как я, израильский паспорт давали без проблем. А договоренность о выезде бывших легионеров и членов их семей пока не отменили. Мать с собой привез. Как подал заявление, меня тут же из партии исключили…

– Какая жалость, – саркастически застонал я.

– А ты не смейся, – вскинулся он. – Думаешь, я не понимаю, что есть разница между идеями и их воплощением в жизнь? А от своих идеалов я отказываться не собираюсь.

– Ладно, – хлопнул я его по плечу. – Это твое дело, во что верить, здесь с этим проблем нет. И коммунистическая партия имеется. И как тебе понравился Израиль?

– Бардак. Какой то придурок записал меня в документах Даном, так что я теперь уже не Даниил. Две недели стоим в бесконечных очередях. Что-то записывают, регистрируют. В стране, где полно людей, говорящих по-русски, чиновники не знают ни слова. Вчера, у биржи труда, двести с лишним человек собрались. Ни, тени, ни скамеек. Какие-то непонятные списки составляют, ничего не объясняют. Люди орут, одному плохо стало, так никому дела нет.

– Нормально. Это ты всего третью неделю здесь. Привыкнешь. Многие думают, что эмигрант в Израиле окажется среди друзей, "потому что там все евреи". Это ерунда. Никому нет дела ни до кого. Зато сидит масса чиновников и бумажки пишет. А, про имя – это такое правительственное решение, всех обивритить. Я вот, тоже, Цви по документам. Скажи спасибо, что фамилию не меняют, если сопротивляешься. Ты про т. Сталина и генерала Жадова слышал? Ну, которому букву «И» на букву «А» поменяли. Тут все, Сталины, во всяком случае, по самомнению.

Тут официант принес бутылку водки и питы. На тарелочках лежали сыр, оливки и хумус. Потом притащил шашлыки.

– Слушай, как это при карточной системе, можно в ресторане сидеть? – удивленно спросил Хаймович.

– Ну, это вроде коммерческого ресторана. За немаленькие деньги. Да не бери в голову, мне все равно особо тратить некуда. Я почти не вылезаю с границы. Устроишься на работу – поставишь бутылку. А с едой здесь, действительно, паршиво. Хорошо еще, что хлеб свободно, не по карточкам. Просто я кормлюсь в столовой на военной базе. Зажиреть не зажиреешь, но сытым будешь. Ты все-таки у меня вроде крестного отца, хотя здесь это понятие сомнительное. Ну, тогда сандак.

– Это еще что за ругательство, – удивился свежеиспеченный Дан.

– Темный ты человек. Впрочем, вы все, советские, страшно темные. Это когда обрезание делают, ребенка на руках держат. Вот тот, кто держит – сандак. Это, обычно, дед бывает. Так что, устроив мне обрезание советской жизни, ты практически родственник. И даже не возражай. Кстати, что у тебя с деньгами?

– Это такие интересные бумажки с цифрами? Я их видел, но вообще-то нам дают талоны на питание, денег пока не наблюдается.

– Ладно, это мы потом обсудим, а теперь, – сказал я, разливая по стаканам, – а теперь, выпьем за Победу.

Мы посмотрели друг на друга, встали одновременно и молча выпили.

– Ребят помянем, – сказал он негромко, – тех, кто не дожил. За тех, кто не струсил и не предал. За наших погибших товарищей.

Мы просидели до самого вечера. Выпили основательно, вспоминая погибших. Ко мне он не захотел. Говорит, уже в мирное время, как вернулся, все прикидывал, кому что поручить если вон тот погибнет. Так и свихнуться недолго. Строить хочет, чтобы вернуть, что разрушили. Тоже какой-то заскок. Когда его понесло в туалет, я окликнул официанта:

– Тут телефон есть? Ага, спасибо. Привет. Что значит кто? Начальство надо узнавать сразу, даже если голос нетрезвый. Нина где-то рядом? Ну, позови к телефону. Нина, солнышко, что ты там мне рассказывала про своего дядьку? Что, такая проблема людей найти? Настолько разборчивый? Частник со старым воспитанием – халтуры не терпит и гистадрутовцев на дух не переносит. Это хорошо. Есть у меня работник. Молодой, здоровый, окопы копать умеет. Я знаю, что это не по профилю, зато, переучивать не надо. Пусть посмотрит, не понравится – выгонит. Будет, будет стараться. Давай – потом перезвонишь. Какой тут номер? – это официанту. – Жду. Махнул Дану, – Садись. Еще один звонок и к тебе съездим.

– Анна, извини, тут дело у меня дело появилось. Часом к одиннадцати подъеду. Ну, что ты, совсем не много. Бутылка на двоих – это нормально, – успокаивающим тоном сообщил ей, одновременно показывая кулак подмигивающему мне официанту, тыкающему пальцем, в стоящую на столике посуду. – Все будет в порядке, посмотрю, что к чему и приеду. Назад ты поведешь. Целую.

Даниил смотрел на меня с изрядной завистью.

– И когда это ты так говорить на иврите насобачился?

– А, сунь любого, чтобы вокруг никто по-русски ни бум-бум, быстро научишься. Некоторые еще принципиально делают вид, что не понимают. Давай-ка последнюю, за то, что мы встретились.

– Да, – сказал, поднимая трубку на звонок. – Записываю. Очень хорошо. Объявляю тебе благодарность от моего командования. А в патрулирование все равно не возьму. Ты свое дело делай. Некормленый солдат – это не солдат, а сплошное недоразумение, идти не может, в цель попасть не в состоянии.

Повесил трубку и помахал официанту. Он притащил сверток.

– Значит, слушай, сам напросился. Есть такой мужик, Шломо Вайс, из Австрии. Занимается отделкой – штукатурка, покраска ну все что нужно. Воспитание у него немецкое – порядок и качество. Зато выходит у него красота, даже по здешним стандартным домам. Помощника на днях погнал, за пьянку. Вот тебе адрес. Завтра суббота. Послезавтра, в восемь утра, чтоб как штык был у него перед глазами. Проверишь, на практике, на что способен. А теперь поехали, посмотрю, где живете и с матерью твоей поговорю. Она, наверное, уже волнуется, куда ее обормот девался. Это? Это шашлык дополнительный с салатами. Да брось, знаю я, как люди едят, когда у них только по карточкам – а у нас нынче праздник.

Я впервые попал в такой лагерь – для репатриантов. Ну, бараки, покрытые жестью. Летом, конечно, духота внутри будет страшная, сердечник и помереть может. Мусор на улицах и дети прямо в грязи возятся. Общая территория барака, поделенная фанерой на маленькие закутки, где есть место только для кровати и прекрасно слышно, что там, у соседей делается. Прямо как в 12 стульях, "А они всегда примус заводят, когда целуются". Только в жизни это совсем не смешно.

Жить можно, бывает и хуже. А пугали, меня, пугали. Я такого добра насмотрелся еще в Союзе. Нет, если люди приехали с какой-нибудь Германии, или имели собственный дом в Ираке, их понять можно. Нас советских, такой ерундой не запугаешь. Я почти в таком же бараке вырос. Потом в общаге и казарме жил. Только там отопление было, а здесь охлаждение требуется. Печку давно придумали, а вот кроме не спасающего от жары вентилятора пока еще ничего нет.

У входа в барак стоял какой-то страшно худой мужик и почему-то в одних штанах. Как его ветром не унесло, при таком весе, было не понятно.

– Вы говорите по-русски? – обратился он ко мне.

– Не только говорю, но и пишу, матерюсь и выпиваю! – радостно сообщил я ему.

– У вас сигареты не будет?

– Не курю, – сказал я и сунул руку в карман.

Он резко шарахнулся в сторону, прикрывая руками голову.

– Извините, – сказал он, выпрямляясь и становясь нормально, увидев мой остолбеневший взгляд. – Это у меня нервное, после концлагеря. Все время жду удара.

– Вот, – ответил я растеряно, вынимая руку. – Талоны на табачные изделия получил, раньше отдавал знакомому, а теперь давно его не видел. Все равно пропадут, в конце месяца, если не выкупить.

– Спасибо, – несмело сказал мужик, забирая. – Дай Бог, вам здоровья.

– Здесь таких много, – сказал Дан, уже в коридоре. – У людей психика не в порядке. Как начнут орать во сне, так с перепугу начинаешь автомат искать…

* * *

– Я химик – органик. Работала по металлоорганическому синтезу, получению бутадиена, высших олефинов. Пытались найти катализатор, на основе тяжелых металлов, для получения полиэтилена с регулярной структурой. Мы изучали механизм реакций полимеризации и циклизации ненасыщенных углеводородов, таких как этилен и пропилен, под действием металлоорганических соединений, – рассказывала мать Даниила.

– Так, теперь то же самое, только по-русски. Такие высокие материи нам не преподавали. Все больше – левой, правой.

Она улыбнулась.

– Полиэтилен используется как изоляционный материал в кабелях, в строительстве и в радарах, для покрытия труб и топливных баков. Мы искали возможность получать материал при комнатной температуре и атмосферном давлении.

– Звучит интересно.

– Да, вот только проект передали в военное ведомство, а у меня анкета неподходящая. Бывший муж троцкист умер в лагере, и сын служил в Еврейском Легионе. Так что уволили, во избежание. Может и к лучшему. Получила бы доступ к секретности, нас бы не выпустили.

– Вы сейчас напишите, чем занимались, чтобы я ничего не напутал. Ну, и биографию – где учились, где работали, если какие то публикации были. Я покажу кой-кому.

– Не похоже, что у тебя есть знакомые химики, – поползли вверх ее брови.

– Мария Лейзеровна, у меня есть знакомый Изя Штивельман, – гордо ответил я. – Он знает всех. Если он кого-то не знает – значит, такого человека нет в стране. Место директора он не организует, не его уровень, но если есть лаборатория по профилю, он выяснит. Быстро это не будет, но через пару недель я с вами свяжусь.

– А про папу, я в первый раз слышу, – сказал я уже возле джипа.

– Такими вещами, как-то не принято хвастаться, – ответил он, махнув рукой.

– Ладно, поеду. Вот, держи, – достал из-под сиденья толстую книжку. – Это Изин подарок. Русско-ивритский словарь. Тут таких не найдешь. Польские, румынские, немецкие – русских нет. Это еще издание 20-х годов. Потом русские не ехали. Удачи тебе у Вайса!

* * *

Газета А-Арец

Продолжаются вооруженные беспорядки в Аммане. По сообщению ВВС более 300 человек погибло в перестрелках. Трупы никто не убирает. Городские службы парализованы, мусор не убирают, телефоны и электричество не работает.

12 июня 1946 г

* * *

Пятеро солдат, с виноватыми мордами стояли передо мной.

– Ну, и что с вами делать? – риторически спросил я. – Я все понимаю, вернулись с рейда – пошли расслабиться, выпили, подрались. Бегать по пересеченной местности от противника вас, что не учили?

– Так это не полиция была, – ответили из строя.

– Ах, не полиция! – обрадовался я. – Значит, вас повязали гражданские прохожие!

– Это английский патруль был, – сообщили из шеренги.

– А вы, в какой армии служите?

– Израильской.

– Не слышу?

– Израильской, – орут.

– Значит, сдались в плен. И хотя я обычно сразу никого не наказываю, утро вечера мудренее – знаете прекрасно, но вы заслужили. Отпуска вам, естественно, отменяются. Будете отрабатывать нормативы. Сутки сидели в полиции и отдыхали, вот трое суток будете отрабатывать в двойном размере, по сравнению с остальными. Взводным я скажу, чтобы персонально вами занялись. Для начала положение два.

Они дружно упали в исходную позу, упал-отжался.

– Начали упражнение, – прокомментировал, – а я продолжу… На будущее запомните и другим скажите – кто англичанам сдается, получит двойное наказание. Разрешаю им бить морды, но без излишеств. Оружия не применять. Убийства нам ни к чему – все-таки союзники, хоть и хреновые. Сколько раз? Двадцать? Вольно! Командиры взводов, – сказал я, обращаясь к стоящим сзади. Займитесь вот этими. Двадцать им явно мало…

Я подошел к Изе, который давно наблюдал за представлением.

– Привет. Что это ты такой невеселый?

– Все, – сказал он. – Заехал попрощаться, демобилизуют.

– Ну-ка, пойдем, в канцелярию. Расскажешь.

– Всех, старше сорока и не окончивших училища увольняют, – говорил Изя, деловито шаря по ящикам стола.

– Что ты там ищешь?

– Стаканы. Бутылки у тебя нет, я знаю. Что ты вообще за русский? Водки никогда нет. Вот, продемонстрировал он фляжку, – сам принес.

– А ты побегай с мое, по горам, да с опухшей головой. В сейфе посмотри.

– Есть, – сказал он радостно, – значит не совсем пропащий. – Дела я уже сдал, приехал пообниматься на прощанье. Да, – вспомнил он, – нашел я твоей знакомой работу. При Хайфском университете, том, что из Техниона сделали, есть химлаборатория. Выбили у американцев приличные деньги на изучение чего-то, сильно научного, необходимого для нашего народного хозяйства. Сами пока толком не знают, что именно. Очень к месту оказалась ее работа. Будет ей и оборудование, и возможность, проводить исследования. Только без научного руководителя не обошлось. Но Гольдштейн мужик нормальный. Подсиживать не будет. Ну, будем!

Выпили, чокнувшись.

– Слушай, – говорю, – и что ты делать будешь?

– Не знаю. Десять лет в армии отрубил, от сержанта до капитана. Пуля в плече под Сайдой, осколок в легком под Торбуком. Кто меня возьмет, если уже пятьдесят стукнуло.

– У тебя талант людям место находить. И знаешь всех и все. Открой контору по устройству людей по профессии. Денег сразу не бери, только после принятия на работу.

Он разлил по второй и задумчиво посмотрел на меня.

– И где я деньги возьму на открытие конторы?

– Да много и не надо. Комнату с телефоном, на первое время. От чиновников толку нет, и не будет. А здесь многие ищут. Узнают, что ты кого устроил, пойдут потоком. Ну, хочешь, одолжу?

Он заржал.

– А то я не знаю, сколько у тебя может быть. Будешь часто кольца дарить девушкам, скоро вообще не будет. Но мысль хорошая, мне нравится. Меер прав, голова у тебя работает. Выпьем за твои интересные идеи. Да, а что ты там такое говорил, что сразу не наказываешь?

– А специально. Сгоряча влепишь проштрафившемуся, потом сам понимаешь, что лишнего навесил. Лучше на другой день, со спокойной головой.

– А он еще и поволнуется в ожидании, – сказал Изя одобрительно. – Вот я и говорю, интересные у тебя мысли бывают, странные, но ведь срабатывают.

– Ты ведь Соболя знаешь? – утвердительно спросил я, после второго стакана.

– Не надо быть Штивельманом, чтобы знать Ицхака. Он умудрился даже в школьный учебник истории попасть. Как там… – Изя закатил глаза и явно процитировал занудным тоном: "Группа подпольщиков совершила дерзкую акцию, уничтожив самого ярого врага евреев в Палестине, муфтия Иерусалима, постоянно призывавшего в проповедях к беспорядкам и убийствам. Одним из участвовавших в атаке был…".

– Интересный человек, – продолжил он уже нормальным голосом, только, – он помялся и, прищелкнув пальцами, продолжил, – увлекающийся. Вечно его заносило из крайности в крайность. Как выгнали из полиции, проявил массу энтузиазма, желая построить новую жизнь на пустом месте, в кибуце. Даже от предложения вернуться в полицию, после провозглашения независимости отказался. Потом бросил все и поехал в Испанию. Но общаться с ним интересно… А что?

– Он говорил, что служил с тобой и Меером в одном батальоне. Как он туда попасть мог из Испании?

– О! – Радостно сказал Изя, – ты уже стал интересоваться чем-то помимо своих обязанностей. Сначала девушками, теперь старыми байками… Сейчас я тебе порасскажу, мало не покажется…

Он принялся разливать по стаканам остатки.

– Даже на полный не хватило, – с огорчением сказал, – кто ж знал про такое дело. Про героические подвиги надо повествовать в хорошо поддатом состоянии. Тогда количество врагов стремительно растет, патроны в винтовке не кончаются, и генерал обнимает тебя перед строем, пуская скупую слезу по небритой щеке. Ордена, гад, все равно не даст, – закончил он злым тоном, явно имея в виду что-то свое.

– Я ж тебе еще в самом начале рассказывал, как мы приехали? Рассказывал… Только этот ужас представить себе сложно, – и продолжил, все более повышая голос. – За три довоенных года под три миллиона репатриантов, на 800 тысяч местных. Жить негде, жрать нечего, даже заработать негде. Леса сажали и здания строили только за талоны на питание. Живешь в брезентовой палатке, две-три совершенно посторонние семьи, где летом дышать нечем, а зимой дети болеют и лекарств нет. Все по карточкам. Абсолютно все!

Так еще радоваться надо, что у тебя палатка, а то у соседей наполовину из картона, наполовину из жести и все протекает, когда дожди и нагревается как печка, когда солнце. Да еще и засрато все вокруг, так что запашок сильно специфический. Желающих уехать куда угодно, что назад, что куда подальше было не через одного, а гораздо больше. А нам всем, фигу, – он продемонстрировал соответствующую фигуру, сложенную из пальцев.

– Ни одна страна не принимала.

Где-то через полгода после нашего приезда пошел слух, что строящиеся дома мэр своим людям распределять начал. Так собралась толпа, тысяч на пять и пошла в город. Нацерет-элит называется. Там, рядом, в настоящем Нацерете тогда арабы жили. Мэр мало того, что вор, так еще и дурак оказался. Вышел и начал орать про неразрешенную демонстрацию. Ну, толпа она ж, как солома. Спичку зажжешь и пошло полыхать. Стоптали его и холуев, рядом тершихся. В здании переломали всю мебель, и окна повышибли. Потом, кто поумнее, домой подались. А буйные дальше пошли в окна камни бросать. Дождались полиции, которая всем попавшимся под руку вломила. Несколько человек посадили.

Да, – более спокойным тоном продолжил он. – Как вспомнишь иногда, так удивляешься, как это мы все не сдохли, живучее животное человек… Ладно, ближе к теме, – и, поднимая стакан – За то, чтобы в Израиле только лучше становилось…

Я уже в армии был, когда арабское выселение началось. В нашем лагере состоялся дубль прошлого. Как только оцепление сняли, толпа пошла в Нацерет. Только на этот раз имели четкую цель. Парочка патрулей такую массу даже остановить не пыталась. Вот шли и занимали дома. Кто первый зашел, того и дом. Моментально вся семья заселяется, и баррикадируются изнутри. А на улице патрули с дубьем, ни начальство, ни опоздавших не пускать.