Текст книги "Рина Грушева. Издание четвёртое. Полное"

Сергей Юрьев нескоро поправился. Зато без последствий. Зажило, как на собаке. Разбитую иномарку оттащил на тракторе на свалку: с глаз долой! В

Завидово случилась странная история. Сергей Афонников, 30-ти летний мужик влюбился в свою родную, 17-ти летнюю сестру. Родители у них умерли (отравились грибами), когда девочке было 10 лет. И дальше воспитывал ее Сергей. Близких и родственников у них в поселке не было. Да и жила семья Афонниковых всегда отчужденно от сельчан. Сергей был женат и имел пятилетнюю дочь. Влюбившись в свою сестру, он развелся с женой, оставил ей квартиру, а сам с сестрой ушел жить в родительский дом. Сестра отвечала брату взаимностью, тоже сильно его любила, как мужчину. Какое-то время они пытались бороться со своими чувствами, но потом, обессиленные, отдались любви полностью, не скрывая своих отношений от окружающих. Медовые дни у них в родительском доме протекали не долго. Скоро бывшая жена Сергея обратилась с заявлениями сразу в милицию и к психиатру, «О преступной половой связи брата и сестры Афонниковых». И милиция, и врачи-психиатры отказали в помощи жене Сергея, сказав, что «любые отношения между братом и сестрой их частное дело». Поселок выдержал паузу, не трогая пересудами Афонниковых не долго. Скоро на всех углах стали судить и обсуждать «этих паскудников».

Сергей заметался, и стал спрашивать всех, кто относился к нему терпимо, как ему быть? Советы были разные. Одни советовали купить фальшивые паспорта и уехать из Завидово и пожениться. Другие советовали выдать сестру поскорей замуж, а самому вернуться в семью…

Через год совместной жизни брат и сестра Афонниковы утопились в Московском море, привязав себе на шеи чугунные болванки, и, сцепив руки друг с другом наручниками. Их похоронили в одной могиле. На поминках Виктор Бирюля сказал следующее: «Настоящая любовь во все времена имела непреодолимые препятствия. Ромео и Джульета. Любовь русского князя Шереметева к своей крепостной… Теперь, вот у нас, брат и сестра Афонниковы… Вы скажете: препятствия были разные, и понятные здравому смыслу… Я отвечу: какие времена, такие нравы. Какие нравы, такие чувства… А, что касается „здравого смысла“, то он всегда был плохим судией настоящей любви».

Бирюля никогда не проедет мимо пожилого человека. Остановится непременно и предложит подвезти. Как-то он остановился на Ленинградском шоссе в дождливую погоду, поравнявшись с хромающим по обочине стариком. Предложил его подвезти. Старик немало удивился, что его хотят подвезти и бесплатно (в наше время такое уже не встречается, увы!). Со словами благодарности, сел он в машину Бирюли. Жил старик в Спас-Заулке, что по пути в Завидово. Когда приехали прямо к калитке дома старика, тот вылезая из машины и, благодаря Виктора, спросил, как его имя-отчество. Бирюля сказал, но из-за шума от сильного дождя или от глухоты старика, тот не расслышал, и закрывая дверь машины, прокричал: «Бог хранит тебя, Макарыч!» Отчество у Виктора было «Владимирович». Бирюле неожиданно очень понравилось, что его назвали «Макарычем». С тех пор он себя и своих близких друзей кличет «Макарычами»… А спустя некоторое время в Завидово многие мужики стали называть себя «Макарычами».

Как-то Бирюля рассказал про себя следующее. Начал он философски: «Непредсказуемы последствия наших поступков. Даже неблаговидных. Вот полол я в прошлом году картошку, замучался вырывать проклятую мокрицу. Сначала таскал траву на улицу. Но потом, сильно устав, начал бросать ее соседке через забор… Дня через три стучит соседка в калитку. Испугался я, что ругать будет за траву, которую к ней на огород набросал, но вышел. Открываю калитку, трясусь. Стоит соседка, улыбается, и протягивает мне полное лукошко яиц! «Спасибо, – говорит, – Виктор, что травки моим курам подбросил. Они любят мокрицу и несутся от нее лучше. Старая я стала, трудно мне самой траву им теперь рвать! Вот нанесли курочки тебе в благодарность яички!»…

Ой, как мне стыдно, Макарычи, стало за свой «благородный» поступок. Сквозь землю готов был провалиться!» Рассказывая эту историю, и дойдя до места, когда старушка протягивала ему яйца, Бирюля схватился двумя руками за голову, и, опустив глаза долу, начал головой мотать, как телок, на которого петлю накидывают. Так, Виктор всегда выражал свои сильные переживания.

История третья

Рубили Сергею Юрьеву баню все его приятели вместе. Бирюле досталось в завершении провести электричество. Сережа хотел, чтобы (как в зарубежных фильмах, где виллы с бассейнами во дворе показывают) к бане вела асфальтная дорожка, по сторонам которой стояли бы столбы с круглыми фонарями. Виктору эта идея тоже понравилась. Долго он возился с фонарями – все своими руками сделал. Столбы из железных труб смастерил, плафоны фонарей – из круглых аквариумов. Позвал, наконец, «приемную комиссию» принимать его работу. «Комиссия» собралась из друзей и их жен с детьми, которым и придется в этой бане прежде всего париться. Пошли по дорожке. Виктор шел первым, останавливался около каждого фонаря, и гордо щелкал включателем, зажигая фонарь. «Комиссия» в большинстве своем сильно удивилась, зачем Виктор к каждому фонарю отдельный выключатель приделал? «Зачем?» – Бирюля задумался. Долго думал. Потом нахмурился, махнул сильно рукою, но так ничего и не ответил… Затея с выключателями очень понравилась детям: они весело с гамом начали бегать от фонаря к фонарю и щелкать выключателями. Фонари озорно мигали, пока родители не угомонили своих отпрысков…

Виктор Бирюля решил принять крещение, когда ему исполнилось 42 года. Был для этого, конечно, серьезный повод. В деревне Лунево, что в 60 километрах от Завидово, умер мужик Геннадий Иванович Шевелев. Смерть Шевелева наступила скоропостижно. Было ему всего 48 лет. Никакими болезнями и недугами Шевелев не страдал. Пил умеренно. Был Геннадий Иванович ладно скроен и крепко сшит. Кремень. Через такого, говорят, хоть каток пускай – все нипочем! А вот взял, выдохнул, и умер. На вскрытии ничего не обнаружили. Просто сердце остановилось и все. Бирюля знал Шевелева постольку – поскольку. Несколько раз вместе охотились и рыбачили. Шевелев любил и охоту и рыбалку по берегам и затонам Московского моря. И разговаривали Шевелев и Бирюля между собой так, немного. Перекинутся словами при встрече и расставании, и все. Но смерть этого, незнакомого, в общем-то, для Виктора человека, что-то основательно перевернула во взглядах на мироздание. Да так, что он в Бога безоговорочно поверил.

Сам Бирюля близким друзьям поведал следующее, в связи со смертью Геннадия Ивановича Шевелева.

«Белорусы, откуда я родом, в глубине своей души так и остались язычниками, какими были их далекие предки. Правда, я ничего об этой вере толком не знаю, хотя всегда глубоко ее чувствовал, как особое миро создание и миропорядок. Геннадий Иванович Шевелев был мужик огромной моральной силы, на которых Земля наша держится. С ним не нужно было никакого Бога придумывать. И так было все надежно и стабильно. Таких у нас мужиков сейчас – раз, два, и обчелся! Ну, Василий Макарович Шукшин. Василий Иванович Белов. Высоцкий… Больше я никого не знаю! А из простых смертных знал одного Шевелева. Когда такие люди умирают – в жизни что-то радикально изменяется. В худшую сторону. Смерть Геннадия Ивановича меня очень тронула, и заставила усомниться в прочности нашего бытия. Вот, к примеру. Была семья у меня. Отец, мать, бабушка (деда я не знал, он рано умер), сестра. Мы с сестрой выросли, обзавелись своими семьями. Бабушка и отец умерли. Мать осталась жить в родительском доме одна. Не семья наша распалась, а род раскололся! И, никакими силами вновь семью нашу не собрать… Был мужик Шевелев. Крепкий, сильный, здоровый. Жизнь и людей любил. Умирать не собирался. Планы на долгую жизнь строил. Ан, нет его! Ушел в небытие, и все тут! С его мыслями и планами никто свыше не поинтересовался… Такая силища, такой ум были в нем… Ну и что? Лежит теперь в болотистом кладбище между Ленинградским шоссе и аэропортом Шереметьево, а рядом – городская свалка, которая на это кладбище неудержимо надвигается. И не далек тот час, как поглотить кладбище и останки великого русского мужика Шевелева!

Предки мои далекие в землю зарывали по своим обычаям только врагов. Родных и близких умерших сжигали на «веселых кострах», веря, что в пламени костра их души поднимаются в небо и сливаются с эфиром небесным…

Вы скажете: ну что для тебя посторонний мужик, который скоропостижно умер в какой-то деревне? Я отвечу: он умер, а мне пусто в этой жизни стало! И я не могу это объяснить, да и не хочу!.. Вот сорок мне стукнуло. Когда-то было 30, 20, 10,… Никогда больше столько не будет: ни 30, ни 10! Время необратимо, а впереди одна смерть… Хоть благим матом кричи на весь белый свет, ничего в этом проклятом порядке изменить не сможешь! И в могилу положат. И гнить будешь. И черви вместо мозгов в черепе копошиться будут… Обязательно! Как при таких мыслях жить мне? Не могу! Бог – последняя надежда! Если я в него поверю, может хоть душа моя не окажется под очередной свалкой…»

Итак, Виктор Бирюля крестился, окрестил свою жену и детей. Потом обвенчался с женой. В церкви, что недалеко от поселка Завидово и Президентской Дачи…

Только после крестин мне удалось поговорить с Бирюлей о похоронах Шевелева. На мои вопросы он почти не отвечал, чаще отворачивался, переминался с ноги на ногу. Наконец он заявил, что все было как надо, а деталей он сообщить не может, – хлопотно было и не до деталей. Друг Шевелева, Александр Д. (просил не упоминать его фамилии), тоже был на похоронах, и Виктор познакомился с ним на поминках.

– Ну и как тебе Александр?

– Человек как человек, – как то неопределенно ответил он.

– А как чувствовала себя жена Шевелева?

– Плакала, горько ей… Александр почти все время был рядом.

Потом неожиданно добавил: «У них у каждого свой выключатель стоит». Угрюмо отвернулся и ушел. Я вспомнил фонари с выключателями у бани, но тогда ничего не понял.

С Александром мы видимся редко, в основном по причине занятости и удаленности проживания. Был он у меня на дне рождения с круглой датой, попутно привозил жену Шевелева, почти весь вечер проговорил с потомком Флоренского и ухаживал за сестрой моей жены. Спал в машине, а утром быстро попрощался и уехал. Недавно мы встретились в Москве у Дома книги на Арбате, о многом поговорили, многое вспомнили. Зная о склонности Александра к анализу и своеобразным обобщениям, я напомнил ему о фонарях Бирюли с индивидуальными выключателями, и сказал, что знаю (со слов Бирюли), что он тоже имеет свой выключатель. Я попросил его объяснить постановку таких индивидуальных фонарей – ведь от Бирюли конкретного ответа я так и не получил. Александр согласился и рассказал, не называя фамилий, одну историю, которая началась несколько лет назад и еще закончилась…

«…Много лет, работая в одной больнице психиатрами, мы дружили с Геной. Нас объединяли не только профессиональные интересы, и обсуждение различных проблем по работе, но и что-то внутреннее и в мировоззрении, и в понимании происходящих событий. Встречались мы и часто семьями, – отмечали вместе праздники, дни рождения, да и просто приходили друг к другу для общения. Жены быстро нашли общий язык, и нередко можно было наблюдать их доверительные беседы. Я отношусь к женской дружбе иронически и достаточно определенно высказывался, что друг и подруга – это совершенно разные понятия. Одна хорошая знакомая заявила мне, что она только в пятьдесят лет поняла, что мужчины и женщины – это совершенно разные люди. Завидное прозрение, но да лучше поздно, чем никогда. Короче говоря, все было хорошо в наших отношениях, но однажды я поймал себя на мысли, что увлечен Л., женой моего друга. Возможно из-за этого я потом заметил и некоторые знаки внимания, оказываемые Г. моей жене. Но пока не в этом дело. Жизнь продолжалась.

Как-то летом у Г. случилась большая неприятность на работе. Он в то время заведовал отделением, а я временно исполнял обязанности главного врача. В одну из суббот он взял больного из своего отделения и начал с его помощью подшивать потолок в своем гараже. Через пару часов закончились гвозди, и ему пришлось идти домой, оставив пациента в гараже. Вернувшись в гараж, он обнаружил пациента повесившимся и уже без признаков жизни. Мне пришлось в этот день работать – накопилось много бумаг. Часов в двенадцать вбегает в кабинет взволнованный мужчина: «В гараже у Г. больной повесился!» Я бегом к гаражам. На ходу – буря эмоций и калейдоскоп мыслей – от ругани в адрес Г. до возможных вариантов исхода этой ситуации.

У гаража уже собралась небольшая толпа. Г. стоял, опершись о свой любимый оранжевый Запорожец, труп висел на балке справа, сразу у входа в гараж. «Чего уставились, а ну дуйте отсюда» – я быстро разогнал толпу. У меня почти всегда запоздалая по времени реакция на подобные острые моменты, что совсем не мешало мне и в жизни, и в работе. Подошедшего доктора отправил в приемный покой позвонить в милицию и вызвать дежурного врача к месту события для констатации смерти. Геннадия. оставался отрешенным, сам ничего не говорил, и коротко, по вопросам объяснил ситуацию. Дежурный врач и милиция сделали свое дело, и мы остались вдвоем, перед нами висел покончивший с собой человек. Никого вокруг не было, и нам пришлось самим снимать труп. Очень неприятное дело, особенно для Геннадия. Потом я ушел домой, вызвал дежурную машину, и труп вывезли в морг. Дома жену коротко успокоил, сказав, что безвыходных ситуаций не бывает. Она ушла к Л., а через некоторое время я тоже был у них. Л. сидела в кресле с распухшими глазами, моя жена, жестикулируя, что-то ей говорила. Геннадий на кухне раскладывал вилки, ложки, посуду. Показал мне на стул, молча, сварил кофе, разлил по чашкам, также молча сел напротив меня. Оставался внешне отрешенным, озабоченным, – таким я раньше никогда его не видел. Это был другой человек. Меня поразило, что эта глыба, этот сильный духом человек, всегда оптимистичный, с иронией и улыбкой относящийся к любой неприятной ситуации, вдруг сник, стал другим. Но он быстро вернул меня к реальности: «Ничего-ничего……Должно как-то все обойтись». Я поддержал его, сказав, что безвыходных ситуаций не бывает, и что в понедельник я серьезно займусь этим делом. Пожелал ему побыстрее «оттаять», и написать черновик «объяснительной» участковому милиционеру.

Дома весь вечер и следующий день я ничем серьезным не мог заняться. Эпизодами читал какой-то детектив, написал черновик акта расследования. В понедельник с утра вызвал трех врачей, велел по моему черновику написать соответствующий акт. Вопросов они не задавали: всем было все понятно, почти целиком они скопировали мой акт расследования ЧП. Сам составил донесение о случившемся. Созвонился с главным психиатром о необходимости срочного приезда. Он выслушал мой рассказ о происшедшем, поверхностно просмотрел привезенные документы и спокойно заявил: «Ты вот что… Влепи ему строгача, и завтра до девяти чтобы выписка из приказа была у меня на столе, а я потом займусь этим делом в главке, чтобы все не дошло до министерства. Два раза не наказывают, понял?» Я с облегчением вздохнул, – чего уж здесь не понять. Сильно переживал я за Геннадия. – дорого могло ему все это обойтись, а здесь встретил человеческое отношение и понимание. Не так часто на таком уровне такое бывает.

Через день приехала комиссия, подтвердила наш вывод об импульсивном поступке больного, который невозможно было предвидеть. Председатель комиссии, зам. главного психиатра, на прощанье похлопал меня по плечу: «Не переживай и парня успокой – все наверху улажено». Через пару дней мы с Геннадием поехали к нашим избавителям (ведь и я обошелся даже без малой крови, а было за что!) и отметили все это дело как положено. Там Геннадия иронически пожурили, успокоили. Этим все и закончилось. Геннадий довольно быстро «отошел» от ситуации, по крайней мере, внешне по нему ничего заметить было невозможно. Но, «нахал», однажды заметил, что можно было обойтись и без строгого выговора, на что я взорвался: «Ты что, хотел диплома лишиться!?» Постепенно все улеглось, но след у всех участников этой драмы остался.

Вскоре Геннадий с семьей переехал в новую маленькую двухкомнатную квартирку в небольшом поселке недалеко от Москвы. Мы продолжали встречаться, но чаще мы приезжали к ним – на машине до них сто десять километров с поворотом вправо после памятной мне Черной Грязи. Работал Геннадий психотерапевтом в госпитале, подрабатывал на скорой помощи. В последние годы ему не везло, – по служебной лестнице не двигался, попытки улучшить жилье не имели успеха. Совершенно неожиданно Геннадий скончался от сердечной недостаточности. На похоронах я еле выдержал процедуру, тяжело было с ним расставаться, большой был человек, а с настоящими друзьями прощаться больно. Старался быть все время около Л., как мог, успокаивал ее.

После смерти мужа Л. иногда приезжала к нам, мы с женой ездили к ней. Мое влечение к ней осталось прежним, но я старался ничем его не проявлять. Однажды мы вдвоем с Л. поехали на день рождения. Именинник был нашим с Г. другом. Я заехал за ней на машине и застал ее за сборами. Меня поразило, как тщательно, с какой-то суетливостью она упаковывала в подарок картину, по-моему, Яковлева, бережно завернула ее в плед и сама уложила в машину, приговаривая: «Надо, чтобы ничего не случилось». Я немного удивился: ведь это была любимая картина Геннадия, и она ее не пожалела отдать… Почему? Весь вечер я проговорил с одним интересным человеком, ухаживал за Л. и родственницей именинника. Л. почти без интереса относилась к моим словам и часто поглядывала в сторону именинника, который уделял ей внимания не более, чем другим гостям. В конце торжества я сказал Л., что не могу по причине опьянения отвезти ее домой. В группе гостей, провожая ее машину, говорил ей комплименты, сказал, что давно ее обожаю и заявил, что она может считать это признанием в известных чувствах. Она спокойно и почти равнодушно сказала, что все поняла, и согласилась, чтобы я завтра утром заехал к ней домой.

Совсем неудовлетворенный, даже какой-то раздраженный, я улегся ночевать в машине, долго ворочался и не спал. Утром, кое-как простившись, помчался к заветному дому. Опять эта противная Черная Грязь, за которой надо сразу поворачивать. Почти каждый раз, проезжая через этот поселок, я испытывал ощущение, будто машина проехала через паршивую мойку и вся в каких-то грязных потеках. В этот раз такое ощущение было особенно острым. И наверное неспроста..Приехав, я обнаружил в двери записку: «Уехала на почту, и будут не скоро». Чертыхаясь, проехал опять через эту Грязь, и через пару часов был дома. Ощущение досады, неопределенности, пустоты. Говорят, что время лечит. Нет, со всей определенностью, даже как психиатр, могу утверждать, что не всегда, не каждого и не от всего. Та душевная боль продолжалась довольно долго, пока Л. своим поступком не доказала, что клин клином вышибают.

Однажды она была у нас на дне рождения, где на кухне уединилась с моим приятелем, вернее, он уединился с ней. Этот жуир и бабник не пропускал ни одной понравившейся ему юбки и сразу «клюнул». Да другого, и быть не могло: она очаровывала почти всех мужчин походя, – прекрасная собеседница, легко откликающаяся на шутки, она имела живую мимику и вообще все необходимоебыло при ней. Да и русское значение ее имени (милая) к этому располагало. Ко мне – никакого почти внимания, так увлек ее этот тип. В этот раз более ничего не произошло, и на следующее утро я отвез ее на станцию и посадил на электричку.

У меня вскоре началась черная полоса в жизни – пришлось уйти из дома и жить на даче:

 
И вериги семейных пут
Мысли твои изведут.
Мрачные думы придут
И к скиту тебя приведут…
 

С женой нормальных бытовых отношений мы не теряли, хотя я часто начал выпивать. Однажды даже она обратилась ко мне с шутливой просьбой профинансировать ей тур. поездку на Соловки. Я также в шутку ответил, что профинансирую, но только в один конец; эта шутка потом неоднократно цитировалась.

Однажды Л. вновь приехала к нам на какие-то торжества. На этот раз собрались у меня на даче, присутствовал и тот самый мой приятель. Потом все перебрались к нему на дачу, где было все, что нужно, – и роскошная обстановка, и баня, и богатый набор вин. Л. долго стояла у альпийской горки, рассматривала цветы и часто поглядывала на фигурку писающего мальчика. Струйка воды вытекала из известного органа и разбегалась по кустикам и цветочкам. Фрейд не преминул бы прокомментировать интерес Л. к этому мальчику. Мой приятель не только играл в нарды, и разглагольствовал в долгих беседах со мной, на эстетико-сексуальные темы. Он настойчиво оказывал Л. всяческие знаки внимания, подолгу парил обеих женщин в своей финской бане с различными благовониями. В результате Л. осталась у него ночевать. Жену я отвез домой, а сам вернулся на свою дачу. А утром Л. как ни в чем не бывало, попросила отвезти ее на станцию, что я и сделал. Получилось почти по Некрасову: (…В лесу раздавался топор дровосека).

 
Давно уж не видел
Я Сашку Д_.ва.
И вот довелось нам
Увидеться снова.
Погожее утро.
Я еду по трассе.
Дорога свободна,
И все в моей власти.
И вдруг впереди
Знакомая «Нива».
Подал я сигнал
И рядом он стал.
А на заднем сиденье…
Быть может мираж,
А возможно виденье.
Но с утра макияж
– Ну как дела?
– Нормально.
– А как живешь?
– Зеркально.
– А дама откуда?
– Вестимо, оттуда.
Приятель оттрахал,
А я отвожу…
– А что же приятель?
– Спросил я его
– Он женщин ваятель,
Ему нелегко.
Нажал он на газ
И исчез с моих глаз.
 

Я переживал не долго, и через некоторое время злобно тявкнул на уже бывшего приятеля:

 
Такой он всеядный
Полу-армянский бульдог.
Лишь бы rima pudendi
Была между ног.
 

До него это не дошло, отношения как-то сами собой прекратились. К Л. уже не ездили, она тоже не приезжала, хотя по телефону часто с женой переговаривалась. В ее неглупой головке, по-видимому, все проявилось и встало на свои места, да и забот у нее полно: внучка, потому и недосуг до всего другого. Мне же все стало совершенно безразлично, а образовавшаяся пустота заполнилась событиями по моим интересам…»

Тут он перестал говорить и испытующе посмотрел на меня. Я ведь ничего не говорил, что Бирюля увидел у него выключатель. Затем, уже с другой интонацией:

«…Вот тебе и бирюлины фонари. И я, и Л. – тоже фонари, и у каждого отдельный выключатель. И каждый отдельно сам включается и выключается самостоятельно, по своему желанию, а другой может даже совсем не реагировать на это. Предположим, один засветился, а другому и невдомек, почему, но пусть себе светится. Даже если ты – третий фонарь – подойдешь и включишь оба фонаря, то один может не захотеть светиться и сам себя выключит. Хоть общий рубильник ставь, а он все равно сумеет себя погасить. Вот на этом примере можно и объяснить постановку Бирюлей выключателя к каждому фонарю.

В моем представлении Бирюля – великий философ-самородок! Он своими фонарями наглядно показал, как он осмыслил все наше общество: каждый индивид – это фонарь со своим собственным выключателем, и горит он только тогда, когда ему захочется. Даже поставь общий рубильник для всех фонарей – каждый все равно будет сам собой: или тускло светится будет, или выключит себя, или у него вообще «лампочка перегорит», или он засветится так, что осветит все окружающее ярким, почти божественным светом, таким, что всем все будет видно и ясно, таким, который затмит свет всех других фонарей. Но тогда это будет фонарь-гений, а не какие-то там А.-фонари! Или, Л.-фонари, со своими выключателями. А рубильник нам уже ставили: ведь были же мы пионерами и вдалбливали же нам в детстве коммунистическую мораль и идеалы… Только все равно каждый остался самим собой и горит, как хочет и когда захочет.

Твой Виктор – большой философ, просто у него не было другого способа выразить все то, что он, по-видимому, долго вынашивал в себе. Нет у него того «научного» аппарата, да и не привык он выражать себя так, как делают другие (образованные) люди. А они просто убогие по сравнению с ним, они, как цветные бумажные китайские фонарики, – засветят себя, и не более. Другим способом он не мог выразить себя. Ведь и Моцарт в детстве не мог объяснить людям, что он творил, а какие шедевры мы слушаем! Больше того, твой Виктор, сам того не подозревая, оказался и гением ПОП-АРТа. Какая, должно быть, это композиция! Жаль только, на выставку модернового искусства представить нельзя. Да, и экскурсовод-комментатор должен проникнуться всем этим и представить шедевр как надо. Твой Виктор – как самородок, который еще в ледниковый период занесен сюда, в твою завидовскую супесь, и остался здесь, а остальные валуны унесены дальше. Ты вот его случайно нашел и как-то разглядел. Иногда потри этот самородок – и он блеснет тебе лукавым лучом и почти ничего не скажет. Думаю, у Бирюли должно быть сильное libido – без большой внутренней энергии такого надумать и сотворить невозможно. Больше чем уверен, что и в таких действиях он свою внутреннюю энергию израсходовать не сможет и обязательно проявит ее в конкретном сексуальном плане, если уже не проявил. Ну да хватит об этом… Разговорил ты меня своими и бирюлиными фонарями, где же мои тормоза?»