Текст книги "Рина Грушева. Издание четвёртое. Полное"

История шестая

Окучивает Бирюля картофель тяпкой, потеет, комаров отгоняет, то и дело, выгнув спину, за поясницу хватается. Подходит к нему его друг Сережа Юрьев, смотрит пять минут, как работает Виктор, потом говорит: «Кто же так окучивает? Вокруг ботвы не рыхлишь, траву не выдергиваешь. Нагребаешь землю с борозд и засыпаешь ей и траву, и земельную корку…» Взял Сережа у Виктора тяпку и давай показывать ему, как нужно окучивать картошку. Смотрел, смотрел Бирюля и говорит: «А картошка у тебя крупная родится?» «Так, средняя…» – честно признается Сережа. «А у меня – с твою голову! Так, что, отвали, приятель, не мешай!»

Стоит Бирюля с друзьями как-то вечером, в небо смотрит. Там кречет кружева плетет. Внизу под ним курятники в каждом поместье. Смотрел, смотрел Виктор на воздушные пируэты кречета и говорит: «Стою я вот так на крыльце. Вдруг падает прямо ко мне в руки с неба голубь. Живой! Дрожит весь, бедняга. В глазах ужас. Поднял я голову, вижу: кружит надо мной сокол. Нахальный такой, распустил крылья и смотрит на меня с высоты, что я буду с голубем делать? Я с голубем на руках шасть в хату, и за ружье. Хотел снять наглеца! Но, сокол понял мои намерения и улетел.

А в другой раз, точно также стоял на крыльце, когда упал ко мне в руки с неба… сокол! И так же, как голубь, смотрел на меня с надеждой и мольбой о спасении. Глянул я в небо – а там туча ласточек! Они и загнали бедолагу, заклевали, что он вынужден был броситься за спасением ко мне в руки. Ласточки – нахальные птицы. Видя, что я держу сокола в руках, начали со свистом крыльев атаковать меня. Пришлось прятаться в избе вместе с соколом! У птиц, как у людей: сегодня ты клюешь и загоняешь жертву в угол; завтра – тебя клюют и загоняют в угол…

Бирюля полагает, что человек умирает так, как рождается. Тот, кто родился легко, тот легко и умрет. Тот, кто тяжело, также и умрет. А тот, кто, рождаясь, мучил свою мать при родах, смертью своей причинит сильные страдания родным и близким…

Как-то после бани, за кружкой холодного пива, Бирюля сказал: «Большинство людей живет, как лунатики… Под покровом собственной глупости».

Бирюля своей третьей жене никогда не изменял. Но, случилось так, что он познакомился с женщиной в расцвете лет, Людой Любарской, что жила в отдельной квартире в Зеленограде. Приехал он к ней в гости, и говорит она ему: «Пойди, прими душ, а я тем временем сбегаю в магазин, куплю что-нибудь вкусненького к столу». В квартире была газовая колонка. Люда включила ее и пустила горячую воду. Виктор помылся и закрутил кран. А колонку не выключил, не знал, как ей пользоваться. Стоит голый, вытирается полотенцем. Слышит, что колонка продолжает шуметь. Не зная, что делать, он вновь включает горячую воду. И тут из крана с ужасным шумом вырывается горячий пар, как из паровоза! Колонка начинает грохотать и трястись. Того и гляди, взорвется! Начал Виктор лихорадочно крутить краны, и что под руку попадется, а колонка еще, пуще прежнего, грохочет и трясется! «Конец, – думает Бирюля, – сейчас взорвусь!» Что делать? Пришла одна здравая мысль – одеться, чтобы останки его, Бирюли, были в одежде! Виктор быстро оделся, сел и стал ждать, когда взлетит вместе с колонкой на воздух. Но, к счастью, вернулась Люда… Ничего Люде не объясняя, Виктор рванул домой. Больше попыток изменить жене Бирюля не делал.

Бирюля рассказал друзьям историю, полную скрытого смысла…

Две собаки яростно невзлюбили друг друга. Одна находилась за высоким забором. А другую собаку хозяин каждый вечер проводил на поводке мимо этого забора. Как почувствуют собаки друг друга, такой яростный лай поднимают, что все в округе собаки тоже злобой наливаются и гавкают, и рычат до неистовства. Но особенно эти две – одна, которая за забором. Другая, которую хозяин держит на поводке, проходя мимо забора… Рвутся друг к другу (не видя друг друга), шерсть у той, что на поводке, дыбом, хозяин едва удерживает поводок двумя руками!

Но, вот однажды случилось следующее. Собака, что за забором, почувствовав соперницу-врага, кинулась с рыком к калитке, толкнула ее лапами, и калитка… открылась! Другая же собака, что была на поводке, увидев, что к ней на встречу мчится, оскалив пасть, враг, рванулась и вырвалась из рук хозяина. Несутся со страшным лаем и с белыми от пены пастями, шерсть дыбом, навстречу друг другу. Вот встретятся, вцепятся друг в друга и разорвут друг друга в клочья! Поравнялись, и что? Остановились морда к морде, как вкопанные. Осторожно втянули воздух… и поджали хвосты! Потом та, что вырвалась из-за забора, повернулась и побежала к себе за забор восвояси. А та, что вырвалась из рук хозяина, повинно склонив голову к земле, поплелась к нему, волоча за собой по земле хвост и поводок… Но на завтра – все повторилось сначала: с яростным лаем, они рвались друг к другу, одна – за забором, другая – на поводке. А, собаки в округе, заражались их злобой, рычали и гавкали.

Как-то Бирюлю спросили, кем ему приходится его родная сестра? Дело в том, что когда отец Виктора умер, его мать вышла замуж за младшего брата своего мужа. От него и родилась Вера, сестра Виктора. Такая же высокая, стройная, с огромными карими глазами и толстущей черной косой, до самой попки. Если у Виктора всего-то 8 классов образования и профессионально-техническое училище, что при завидовской фетровой фабрике, то Вера закончила два института – экономический факультет Тверского Государственного Университета и Московский юридический институт. Свободно владеет двумя иностранными языками. Правда, если Виктор вот уже третью семью завел, то Вера со свадьбой все откладывает…

Итак, кем же она ему приходится, в самом деле? Подумал, подумал Бирюля и ответил: «Это вопрос не ко мне, а к психиатрам!»

Как-то под водочку, судачили приятели Бирюли о его дружке Юрке Гнилове. Что, мол, мужику надо? Жена красавица, такая, что мужики двух поколений слюнки при виде ее пускают. А, верна ему, вот уже 20 лет. Он же, гуляет напропалую, чуть ли не с первого дня женитьбы. Бирюля слушал, слушал мужиков, да и сказал: «Знаете, что мужики – главное, не верность сохранять… Главное, чтобы быть любимой!»

Сидел как-то Бирюля с мужиками на бревнах в жаркий июльский день у строящейся бани. Видят, идет девушка, лет восемнадцати. Красивая, лицо такое свежее, как смородинка, омытая ключевой водой. Дружно ахнули мужики при виде такой красоты и молодости, и потом тяжело вздохнули, никто не промолвил ни слова… Виктор проводил девушку пристальным взглядом, поднял глаза на синее небо, не щурясь, посмотрел на знойное солнце, и изрек: «В любви нет ничего человеческого. Полюбив, человек превращается в зверя. Или – в Бога».

Подвыпив, в хорошей компании, Бирюля часто брал гитару, и пел разные жалостливые песни, в основном, своего сочинения. Концерт свой всегда заканчивал одной и той же песней, тоже своего сочинения. Пел он неистово, надрывно, закатывал при этом глаза, хрипел, где надо, подвывал и поскуливал в нужных местах. Вот слова песни, которую Виктор исполнял последней…

 
Схватились мы, дрожа, как загнанная лошадь.
Ноздрями, шкурой чувствуя беду!
Свалились мы – ристалище нам ложе,
Задергались в аду!
Припев:
Я жаждал крови, —
А ты – душить!
Я тело рвал, ища в нем муки, боли, —
Ты стала, стерва, выть!
Сплелись мы – я шею сжал ногами.
Ты впилась в зад.
Я укусил, придушенный грудями —
Хрипели в лад!
Припев.
Забились мы, сменив в движеньях позу —
Вот я внизу.
Скрестил я ноги на спине —
Ты тоже…
Сыграли в чехарду!
Припев.
Вот, кувыркнулись мы —
И я стопы целую.
Затылок – ты.
Еще разок —
И вот пластом лежу я, —
Ты впереди.
Припев.
Упало небо – я в тебя вдавился,
Влезая вглубь.
В тебя, я как безумный в стену, бился, —
Ты рвала грудь.
Припев.
Отброшенный волной, я снова, снова,
К тебе бежал.
Держала ты, как жеребца шального,
Ооо-громный мой кинжал!
Припев.
Взревели мы, сдержать пытаясь миг тот,
Что накатил…
И в ярости, в огне ее забившись —
Лишились сил!
Припев.
 

Как-то мужики начали обсуждать Славку Новокрещенова – и что он нашел такого в Галке Беляевой, что жениться на ней собрался?! Толстожопая, низкозадая, кривоногая, грудь отвислая, руки всегда красные, как у прачки, а лицо – точная копия хорька! При этом, стерва – стервой! Бирюля все это явно неодобрительно слушал, и еле сдерживал себя, чтобы мужикам не нагрубить. Потом все же его прорвало, и он сказал им так: «Знаете, мужики – в женщине достаточно уже того, что мы ее хотим!»

Как-то мужики поинтересовались у Бирюли, почему это его давно не встречали вместе с его другом Сергеем Юрьевым? Бирюля ответил: «Гниет Серега!» «Как – гниет?» – испугались мужики. «Так и гниет! – Подтвердил Виктор. – Баню топит, а меня париться не приглашает!»

Как-то на поминках тещи полковника в отставке Александра Александровича Бирюля за три бутылки шампанского обрил себе голову наголо. А, потом еще за три бутылки шампанского, обрил наголо голову полковника в отставке. На утро проснулся, сплюнул, узнав, что по пьянке натворил, и отказавшись от завтрака, ушел бродить по лесу. Вернулся лишь к вечеру, умиротворенным. Принес жене два стихотворения, которые сочинил, бродя по лесным тропинкам. Вот они.

 
1. Ели, ели!
Ели пили.
Еле – еле,
Еле, еле.
2. Мне без разницы:
Я – блядь!
Губы, или задницу
Целовать.
 

Когда Виктор Бирюля рассказывает о подстреленных им утках, сердце кровью обливается! На лице у него такая гримаса боли! «Ну, зачем, – почти причитает Бирюля, – летела под мой выстрел? Нет, чтоб чуть – чуть в сторону свернуть – осталась бы жить!» Особенно трогательны рассказы Бирюли об утках – подранках. Они, бедняжки, по словам Виктора, с перебитыми дробью крыльями, прячась от охотника или его собаки, ныряют под воду, и из последних сил, хватаются клювами за тростинку. Чаще всего, так и погибают, задохнувшись под водой!

Но при всем при этом, при такой странной жалости к убиваемым им уткам, Бирюля не пропускал ни одного дня утиной охоты. А как он собирался на охоту – нужно поглядеть! Как хирург готовится к сложной операции! Не приготовление, а ритуал! В этом, Бирюле помогает его жена.

Приготовление к охоте обычно происходит на веранде. Пока Виктор одевается, Вера раскладывала на скамье веранды охотничьи причиндалы – ружье, патронташ, нож, болотный костюм, куртку и крапленый берет (откуда он у Бирюле – особый разговор!). Виктор сосредоточенный и слегка нервный выходит из хаты на веранду. Ни слова не говоря, становится напротив жены. Несколькими скупыми движениями, Вера натягивает на Виктора костюм. Потом сапоги. Наконец, одет, но еще без берета. Резко протягивает Вере руку. Она кладет в нее патронташ. Отмеренными скупыми движениями Бирюля закрепляет патронташ на талии. Протягивает вторую руку. Вера кладет в нее нож. Секунда, и нож за голенищем сапога, на своем месте. Еще несколько таких же коротких нервных движений и охотничья амуниция на месте. В последнюю очередь берется ружье. В это время Вера, ловким и быстрым движением напяливает на Виктора берет. Виктор теперь полностью готов. Вера пытается поправить складки на его одежде. Виктор резким движением плеча сбрасывает руку жены, не оборачиваясь, быстро спускается со ступенек веранды… Ритуал окончен!

Как-то вечером прогуливался Бирюля со своей будущей третьей женой по берегу Московского моря, любовались закатом солнца. Дорогу им перегородила небольшая запруда. Виктор взял Веру на руки и понес через запруду, вода ему была по колено. Женщина доверчиво прижалась к Виктору, и нежно положила свою голову на его широкое плечо… Несколько шагов сделал Виктор, и видит – выплывает огромная щука, не обращая на него никакого внимания! «Что делать?» – лихорадочно начал соображать Бирюля. Руки-то заняты дорогой ношей! А щука подплыла совсем близко к ногам Виктора. И легла на песчаное дно, бревно – бревном! Не долго думал Бирюля – рывком поднял Веру на уровень своей головы и с силой бросил на голову щуки! Вера не успела прийти в себя, как почувствовала, что Виктор, не собираясь ее из воды поднимать, роется у нее под юбкой. Потом вообще между ног к Вере полез! Открыла, было, Вера рот, чтобы урезонить нахала, (так и не понимая, что, собственно, ему надо?) как Виктор ловким движением начал что-то из-под нее вытаскивать! Так и лежа по шею в воде, в нелепой и беспомощной позе, Вера увидела, как Виктор вытащил из воды, держа двумя руками за жабры, огромную рыбину. Щука была оглоушена. Он бережно положил ее на берег, продолжая держать одной рукой за жабры, другой рукой вытащил из голенища нож и мгновением ока отсек рыбине голову. Только потом занялся Верой… «Это наш с тобой первый общий трофей!», – только и сказал, показывая на рыбину.

История седьмая

Как-то на охоте, у костра, распив одну – другую бутылку «Столичной», разговорились мужики, выясняя, что такое душа? Это потому, что был среди них московский философ. Чтобы, значит, ему потрафить… «Вот читал я в одной газете, – начал Сергей Юрьев, помешивая палочкой угольки в костре, – оперировали хирурги женщину, вдруг видят, как из раны выходит маленькое сияние, превращается в небольшое облачко и, отделившись от тела, уносится в форточку. Смотрят, а женщина – то умерла!» «Душа это вылетела!» – просто сказал Бирюля, провожая взглядом искры костра, дружно поднимающиеся в звездное небо. «Закиси азота твои хирурги нанюхались», – возразил Николай Гнилин (у него жена была медицинской сестрой операционного отделения, и он от нее кое-какие медицинские слова усвоил). Все у костра замолкли и дружно повернули головы в сторону московского философа. Тот солидно выдержал паузу, сосредоточенно смотря в огонь, потом начал так. «Душа, видите ли, вещь серьезная… Сколько существует человечество, столько идет и спор, что такое душа…» Чувствуя, что его внимательно слушают, философ вновь, после некоторой паузы, продолжая неотрывно смотреть в огонь ярко пылающего костра, продолжил: «Три основных точки зрения на душу у философов имеются: 1.Душа на всех живых одна; вот здесь, у костра, нас пятеро, и каждый не сомневается, что имеет собственную душу, а она всего одна, и все мы, в этой душе, как у себя дома; 2. Душа одна, но и человек только один на всем белом свете; (при этих словах мужики широко разинули рты, не понимая их смысл) … Вот ты, Бирюля, допустим, и есть тот единственный во всей Вселенной человек, который имеет единственную душу… Все, что ты сейчас, Виктор, видишь и знаешь, или, когда—либо видел и знал, все это в твоей душе. И мы, здесь присутствующие, тоже, не живем, сами по себе, а находимся в твоей душе, как плоды твоего воображения… Это трудно, конечно, понять, что ты, Бирюля, один во всей Вселенной… Это – самая трудная точка зрения на душу…» Философ опять сделал паузу, так и не отводя своих глаз от пламени костра, а Бирюля в этом месте рассказа философа, резко встал, и начал усиленно растирать ладошкой лоб. Видимо, что-то подобное он о себе сам воображал! Наконец философ оторвал глаза от костра, встал, потянулся, размял затекшие ноги, громко зевнул и продолжил, окидывая поочередно осоловевшие от водки, и его рассказа лица мужиков… 3. Душ на свете столько, сколько живых людей. Каждый человек имеет одну душу, как одно свое тело… Тут его прервал Сергей Юрьев: «Тело умирает, гниет, а душа?» Словно его не слыша, философ продолжал: «Это тоже трудная для понимания точка зрения. Вокруг нее тоже много чего наворочено! И не только дело в том, что душа не может гнить… Гораздо сложнее понять, где душа находиться, и как она управляет телом…» При этих словах, философ взял прутик из рук Сережи и начал любоваться гранатовым светом его кончика. Ему явно не хотелось продолжать этот пустой разговор с мужиками, которые тоже, судя по их лицам, были не рады, что растравили философа на лекцию о какой-то душе… «Ладно, – словно желая этому разговору подвести итог, – сказал Бирюля, – куда же все-таки девается душа после смерти, если она есть? Это ведь проблема для всех трех точек зрения?» «А я вам не говорил, что душа – есть. – Вдруг озорно сказал философ и начал прыгать вокруг костра. – Я сказал, что есть 3 точки зрения на душу…» «Душа есть! – Твердо сказал Бирюля. – Оглянитесь вокруг (при этих словах мужики с опаской оглянулись в темноту): море, лес, небо, звезды и луна на небе, костер, мы у костра, недоделанные… Русь наша, наконец… Все это и есть нетленная ДУША! Кто против этого взгляда?» Против – никого не было!

Когда Виктор Бирюля вернулся со службы в Армии, некоторое время не мог найти работу. Устроился в туберкулезную больницу, которая расположена в тверском лесу, не очень далеко от Завидово. Рядом Волга, сосны, белый песок… Короче, красота неописуемая! Больные, страдающие туберкулезом, мужчины и женщины всех возрастов. С открытой формой туберкулеза, то есть, заразные. Больница была огорожена высоким бетонным забором Вход строго по пропускам. Больница хорошо охранялась. Родственников больных пускали на территорию больници в специально отведенный сад, отгороженный от основной территории, в назначенное для посещения время. Платили в больнице всем сотрудникам, от врачей до санитаров и рабочих очень хорошо, за «вредность производства». Поэтому, Виктор устроился в больницу санитаром, а, по совместительству, электриком. И произошел с ним в этой больнице прямо-таки кошмарный случай, который настолько потряс его, что Бирюля чуть не попал в психиатрическую больницу на лечение.

Историю, которая произошла с ним в туберкулезной больнице, рассказал он как-то в бане, отдыхая, напарившись. Все посетители бани тоже париться закончили, и сидели вместе с Бирюлей в предбаннике и потягивали лениво пиво.

Все началось из-за спора о татуировке. У Сережи Юрьева на левом плече была выколота огромная пальма. А на правом запястье заходящее солнце, лучи которого упирались в слово «север». Сережа на все вопросы о своих татуировках отвечал одно: «Дурак был!» Вова Куприянов, недавно побывавший в Швейцарии, сообщил, что на пляже Женевского озера «все наколоты» – и мужики, и бабы, и дети. Даже грудные детки и те с наколками! Наколки часто цветные, всех расцветок, но все – пристойные. «Откуда ты знаешь? – лениво возразил ему Толька Шильников. – Ты ведь не знаешь швейцарского языка!» На это Вова ответил, что у швейцарцев слова не наколоты, одни картинки… Тут Бирюля вдруг встрепенулся и сказал, что «должен рассказать одну страшную историю, касающуюся татуировок, которая произошла с ним по молодости». Мужики заинтересовались и приготовились слушать Виктора. Он начал глухим, завораживающим голосом, что мужики сразу притихли… Виктор при этом сполз со стула прямо на пол, вытянул широко разбросанные длинные ноги с огромными, как когти кривыми желтыми ногтями. Какое-то время их внимательно рассматривал, только потом приступил к своей жуткой истории…

…Подружился я с одним больным, моим ровесником. Фамилия у него была знаменитая – Разгильдяев. Звали его, как и меня, Виктором. Считался он тяжелым больным, ибо имел несколько открытых каверн (дыр, по – простому) в обоих легких и часто харкал кровью. Все знали, и он тоже, что жить ему осталось немного, что в любой момент может погибнуть от кровотечения. Витя был умным человеком. Часто говорил о жизни, смерти, совести… В Бога он не верил. Он мне рассказал, что когда ему было 5 лет, он совершил свое первое убийство – сбросил на соседа с крыши сарая кирпич и проломил ему голову. В колонию для малолетних он попал 12-ти лет – пырнул кухонным ножом свою бабушку. Вышел из колонии в 16. Вновь попал через полгода, когда зарубил топором мужика, пытаясь его ограбить. В тюрьме заболел туберкулезом. Сначала его лечили в больницах зоны. Дважды, после сильного кровотечения, оперировали. Почему перевезли в тверскую больницу – не знал. Предполагал, что умирать, ибо срок он свой еще не отсидел, и числился в заключении. В больнице же лечились «нормальные» люди, а не преступники. Его специально никто не охранял. Но, раз в месяц приезжал к нему из архангельской зоны, за которой он числился, инспектор. Как родного навещал! Привозил всякие сладости, сгущенное молоко, сливки, и даже всякий раз бутылку водки (которую они вместе с прапором и выпивали). Оставлял инспектор Виктору и немного денег, на которые Разгильдяев обязательно покупал водки и раздавал больным мужикам. Родные Виктора давно забыли, даже писем ему не писали.

Был Разгильдяев, несмотря на свою тяжелую болезнь, очень красивым парнем. Высокий, косая сажень в плечах, длинные, по плечи, густые черные волосы, огромные синие глаза, пушистые, как у девушки, ресницы, греческий нос, красивый рот, со слегка надменным выражением, и ровные белые зубы. Особенно красива была его кожа. Цвета белого чистого мрамора! Прямо, кинозвезда! Все медсестры были в него влюблены, и, даже не боясь его страшной болезни, пытались его соблазнить. Но, женский пол его давно перестал интересовать, (вернее, его не волновал секс, волновало… бессмертие!)

Несмотря на то, что в зоне он с малолетнего возраста, наколок на нем не было. Только одна – маленький кораблик – парусник на правой руке, у локтя. Совсем, вроде бы, не на месте. Под парусником три волны. Незамысловатый рисунок! Но, в нем оказалось все дело (в паруснике, под которым были три волны!), когда произошла с Виктором Разгильдяевым трагедия в ту ночь, в мое дежурство…

На этом месте Бирюля прервал свой рассказ. Встал, не глядя ни на кого, взял чайник, пошел во двор, впустив в предбанник клубы морозного воздуха, скоро вернулся с полным чайником и поставил его на печь, подбросив в нее дрова. Потом вновь сполз на пол, принял прежнюю позу с широко раздвинутыми ногами, посмотрел некоторое время на свои корявые желтые ногти, и продолжил свой рассказ…

Было это в середине марта. В три часа утра. Я проснулся от сильного желания закурить. В палате, где я устроился на ночь на свободной кровати, естественно, курить было нельзя. Я встал, и, не зажигая свет, в полудреме побрел в туалет. Он находился в конце коридора. В коридоре было темно, только слабые ночники слегка освещали столики дежурных медсестер в начале и конце коридора. Медсестры крепко спали, положив подушки себе под голову прямо на стол. Дежурные врачи – их всегда было двое: фтизиатр и хирург (на случай острого кровотечения у больных, что часто случалось) – спали в ординаторской, хорошо было слышно, как они дружно посапывали. Я сразу почувствовал, что в коридоре зябко. Стараясь не шуметь, я прошел вдоль коридора. Открыл тихо дверь в туалет, и чуть не упал, поскользнувшись в луже чего-то липкого. Пахло в туалете необычно. Я не сразу понял, чем пахнет. Сделал два шага по луже, как по маслу растительному. Тут и наткнулся на Разгильдяева. Узнал его не сразу. Было темно, лампочка в туалете не горела. Витя сидел на корточках у стены. «Ты что делаешь?» – спросил я его тихо, чувствуя, что-то неладное! «Так, ничего», – тихо, но каким-то «жестяным» голосом ответил Виктор. Я подумал, что ему плохо и чиркнул спичку. При свете пламени спички то, что я увидел, чуть не лишило меня сознания… Виктор сидел в луже крови с перерезанными венами и равномерно сжимал и разжимал руки, выгоняя кровь из перерезанных вен наружу! Лицо его было как у мертвеца, глаза полузакрыты… Я простоял в шоке, наверное, с минуту. Потом выдавил из себя: «Ты, знаешь, прекрати это!» И дотронулся до его плеча. Виктор медленно повалился на пол и растянулся в луже своей крови. Я заорал благим матом: «На помощь!» И тоже потерял сознание, свалившись рядом с Разгильдяевым…

Очнулся я в изоляторе, где лежал раздетым на чистой кровати. Рядом со мной сидела медсестра. Руки в локтевых сгибах у меня болели. Я посмотрел, там были следы уколов. Я спросил: «Как Витя?» «Живой! Оперировали и спасли». Я пролежал в больнице сутки. Врачи не велели вставать, ибо у меня, по их словам, был шок. На другой день, рано утром меня отпустили домой. Я вышел во двор. Там стояла милицейская машина, в которой возят заключенных. Рядом стояли милиционеры. Незнакомые санитары вынесли носилки. На них лежал Виктор. Руки в локтях у него были перебинтованы и лежали поверх одеяла… Носилки понесли к машине, и пока открывали дверь, я успел подбежать к Виктору. «Зачем ты это сделал, Витя?» – спросил я его. Он слабо улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза. Потом шевельнул рукой и тихо что-то сказал. Я был вынужден наклониться, чтобы услышать его голос. «Кораблик…», – едва шевеля губами и слабо улыбаясь, промолвил Разгильдяев. Он показал глазами на место, где была у него татуировка, которая сейчас находилась под бинтом. «Кораблик… уносит меня в открытое море… Там – покой… Там нет смерти. Я не хочу возвращаться…»

Я стоял и смотрел на Виктора и понимал, что он умирает. Но, не шелохнулся, был, как загипнотизированный. Когда санитары приготовили в машине место для носилок, Витя был мертв.

На этом Бирюля закончил свой печальный рассказ… о татуировке. Мужики расходились по домам злые.