Текст книги "Рина Грушева. Издание четвёртое. Полное"

История восьмая

Бирюля запил. По – черному. Пил недели три. Ушел из семьи, из своей благоустроенной квартиры в полуразвалившуюся избу, которая досталась ему от бабушки, и которую он использовал только лишь как дачу. И пил там. Никого к себе не подпускал. Наверное, все эти три недели не спал, потому что в любое время суток каждому, в том числе и жене, кто подходил к дому, орал, не показываясь из окна, что пристрелит, и высовывал стволы. При себе держал своего верного пса Норда, но за дверь его тоже не выпускал. Чем они питались, Виктор и Норд, не известно. Ибо, съестное в доме не держалось. Подвал давно осыпался и соединился с выгребной ямой уличной уборной. За три недели Виктор выпил, как потом подсчитали, ровно шесть ящиков водки и двенадцать ящиков тверского, черного пива. К запою, понятно, приготовился заранее. Пить прекратил резко. Сутки – двое, по-видимому, отсыпался, потому что вышел из дома свеж, как только что сорванный с грядки огурец. Побритый, с чистой головой и в чистой одежде, которая висела на нем, как на вешалке, Голова представляла собой череп, туго обтянутый серой кожей, где-то в глубине орбит двигались глазные яблоки. Норд выглядел в отношении здоровья, не лучше хозяина – шерсть висела на нем лохмотьями, а яйца отвисли, чуть ли не до щиколоток лап. Собаку пошатывало, первое, что пес сделал, выйдя из заточения, стал сдирать и жадно пожирать кору старого дуба, что рос перед калиткой.

В этот же вечер, как Виктор вышел из собственного заточения, в бане своего друга Сергея Юрьева он рассказал следующее. Выслушав его рассказ, все мужики решили, что «запой» спас Бирюлю от более нехороших поступков, ибо он попал в историю, из которой просто так честные люди не выходят. Хотя, эта история, скорее всего для Бирюли, носит моральный характер. То бишь, это – история совести… Вот она, вкратце.

«Я похоронил Антона Гурова. Вы его могли несколько раз видеть у нас на охоте, но он обычно ни с кем не разговаривал. Молчаливый был мужик, слова не любил на ветер бросать, и в друзья никогда никому не навязывался. Познакомились мы с ним на охоте. Последние два года Антон был безработным, хотя имел несколько профессий, но все ученого характера, Был доктором технических наук… Но, кому сейчас у нас нужны настоящее ученые, скажите мне? Никому! Не знаю, почему я у него вызвал доверие. Мы даже однажды распили с ним молча бутылку, и обменялись телефонами.

Вот как-то звонит мне он и говорит, что ему предлагают выгодное дельце на двоих, не соглашусь ли я быть у него напарником? У меня тоже с финансами, сами знаете… Я, не долго думая, да еще и с радостью, что и заработаю, и работать буду с приятным мне человеком, согласился. Речь шла о том, что нужно было поехать в Ярославль. Там принять фуру с грузом и доставить ее в Москву. Фирма гарантировала хорошую оплату и безопасность на всем протяжении пути. Если, грузить и разгружать фуру самим, то платили в два раза больше, то есть, за один рейс можно было заработать две штуки баксов на брата! Антон был мужик физически крепкий и выносливый. Я тоже не слабак, вот мы и решили, что и загрузкой, и разгрузкой фуры будем заниматься сами. Все это устраивал для Гурова его двоюродный брат, глава московской фирмы.

В Ярославль мы ехали на коммерческом поезде. Мягкие кресла, чистота, комфорт, бесплатный ужин и чай и кофе – сколько угодно душе! Обслуживали нас под тихую музыку полуголые молодые девицы, на все готовые за несколько монет. Кстати, билет и все, что к нему прилагалось, вплоть до девиц, оплачивала фирма. Доехали до Ярославля, как в кино. Переночевали в хорошей гостинице в отдельном номере со всеми удобствами. Номер и ужин в ресторане, тоже был оплачены, как и завтрак. Быстро нашли фирму. Полдня вдвоем грузили фуру всякого калибра ящиками. В среднем, ящик весил килограмм под пятьдесят. К 3 часам, наконец, загрузились. Чертовски устали. Решили передохнуть в хорошем ресторане. И это фирма предусмотрела и оплатила!..

Выехали из Ярославля в 7 часов вечера. К 11 собирались быть в Москве. Позвонили на фирму и предупредили, во сколько часов мы будем на месте. Разгрузиться мы должны на складе, что находиться на перекрестке Ярославского шоссе и московской кольцевой дороги. Там нас должны были специально ждать. Расчет с нами должны были произвести наличными тоже на месте, после разгрузки фуры. Это нас очень устраивало. Платить обещали в долларах, как мы и просили.

Всю обратную дорогу ехали в отличном состоянии. Машина новенькая, «Вольво», управлять – одно удовольствие, в кабине, как в самолете, одна кибернетика! Антон смотрел порнуху по видику, и вообще кайфовал, как заправский американский водитель! Движение на дороге было не большое. Даже на постах ГАИ нас не останавливали. «Видишь, – говорил не без гордости Антон, – у братца везде все схвачено! И менты дают нам „зеленый“. Крутой мужик!» То, что на постах ГАИ нас не останавливали, на меня произвело сильное впечатление. Ибо, в наше время, за сто километров до Москвы, фуру на каждом посту непременно остановят и под дулом автоматов будешь полчаса объясняться, кто ты, откуда и куда путь держишь. А то и фуру обшмонают! А нас – ни-ни! Оставалось километров 5 до кольцевой. Этот участок Ярославского шоссе, где по обе стороны еще сохранились ветхие деревянные домишки, не освещен. Тут и случилось! Откуда-то появился газик ВАИ, я не успел сманеврировать, и столкнул его в кювет. Он лег на бок. Выскочили мы с Антоном из машины и побежали к ВАЗику как ошалелые. В нем – два человека: рядовой и старший лейтенант. Живы! Вытащили их потихоньку – целехоньки. Только небольшая шишка на лбу у солдата. Старлей как только я поставил его на ноги, вытащил пистолет и направил мне в грудь. «Застрелю, сука!» – заорал. Мы с Антоном и так изрядно испугались, что газик в кювет столкнули, а тут еще такой поворот! «Давайте, парни, уладим дело…» – начал было Антон. А старлей орет: «Документы или пристрелю!» По правилам, нам нужно было вызвать ГАИ… Но, выбора нам не оставили: старлей сделал предупредительный выстрел в воздух, показав, что шутить он с нами не намерен. Он забрал у нас не только права, но и все накладные и даже гарантийные письма фирмы. «Пиздуйте отсюда, пока целы! Пусть фирма нас ищет! Фуру я арестовываю!» Под дулом пистолета, нам пришлось подчиниться, и мы поплелись в сторону кольцевой, боясь оглянуться.

На перекладных к часу ночи добрались мы до квартиры родственника Гурова, который отправил нас в эту злосчастную командировку. Он жил в доме для «новых русских», недалеко от метро «Щукинская». Свет почти во всех окнах 16-ти этажного дома был погашен. Люди спали. Вызвали братца по домофону. Не скоро, но подошел сам, сонным голосом спросил, «кто?» Перебивая друг друга, мы начали рассказывать, что с нами приключилось в домофон, еле сдерживая себя, чтобы не кричать. Домофон долго молчал, хотя мы давно закончили свой рассказ. Потом вдруг как заорет! Ну, точь-в-точь, как тот старлей, что хотел нас пристрелить, благо, что голос доносился на сей раз из домофона: «Пиздуйте домой, суки!.. Вы, падлы, знаете, на-сколько меня кинули? Да, вам, всю вашу поганую жизнь вместе столько не заработать!» От этих слов мы еще больше с Антоном растерялись и стояли, тупо уставившись, друг в друга. Был конец ноября, дул сильный ледяной ветер. Наши курточки нас от него не защищали.

Сколько мы так стояли, переминаясь с ноги, на ногу, трясясь от холода, я не знаю. «Поехали домой!» – наконец сказал тихо Гуров. Слава Богу, успели в метро, доехали до «Комсомольской». Первая электричка до «Твери» была в 3 часа утра. Антон жил на «Сходне», он мог уехать на 45 минут раньше, но он остался со мной ждать мою электричку. Мы стали слоняться по вокзалу. Там не топили – экономили на электроэнергии. Но, так как были люди, пассажиры, бомжи, цыгане, бездомные ребятишки, и не было сквозного ветра, то было намного теплее, чем на улице. Денег у нас не было. Антон стрельнул пару сигарет, и мы покурили. На душе был мрак, страх, отчаяние и досада. Пусть, мы виноваты! Но, все же мы люди! Нельзя так с людьми обращаться. Такие мысли были у меня, что в голове было у Антона – я не знал. За все время, как мы пошли от подъезда его двоюродного брата, он не проронил ни одного слова. Ясно, что денег никаких нам не заплатят. Но, что если придется платить за фуру с товаром? Это – крах! Для меня, и для Гурова. Скорее всего, нас пристрелят! У меня появилась ужасная догадка, что вся «автокатастрофа» была подстроена, и что фуру украли!» Нас, по-видимому, вели из Ярославля! «Это – подстроено…» – начал, было, я. «Думаю, что, так!» – прервал меня Антон, и тяжело втянул в себя дым сигареты. Мы замолчали. Говорить было нечего, и так все ясно, что нас может ожидать! Догадавшись, что фура украдена, что все подстроено, мы, тогда еще на Ленинградском вокзале и подумать не могли, что во главе всего этого спектакля с фурой стоял… двоюродный брат Гурова, тот, кто нас нанял. И, нанимая, как лохов, планировал такую развязку! С последствиями! Пока мы добирались домой на перекладных, на нас заводилось «дело» в перевозке контрабандного товара! Это, помимо, дела по «автокатастрофе»! Нас брали и за глотку, и за яйца. Крепко! И, конечно, с далеко идущими целями – заставить, в конце концов, батрачить на годы!..

Возвращаясь домой, сидели мы друг против друга, на деревянных лавках в пустом, не отапливаемом вагоне электрички «Москва – Тверь», и не могли поднять друг на друга глаз! Усталые, разбитые, измученные переживаниями… И жрать ужасно хотелось! Мы, одинокие, с общим кошмаром в сердцах!

Электричка шла со всеми остановками, хотя в вагон никто не садился. Ехали мы чрезвычайно медленно и нудно… Вдруг, Антон словно очнулся от страшного оцепенения, в котором мы пребывали вот уже несколько часов, и, передернув тяжелыми плечами, встал и начал рыться у себя в карманах куртки. Он нашел… одно пшеничное зернышко! На его широком лице появилась улыбка. Настоящая, теплая и добрая улыбка сильного человека. Подносит зернышко к зубам, аккуратно его раскусывает пополам, и протягивает одну половинку мне. «Пожуй, – спокойно так говорит, и твердо, продолжая улыбаться, – полегчает!» Я, недоумевая в перемене состояния Гурова, послушно беру половинку зерна, и начинаю жевать. «Глупо все!» – мелькает мысль. Объявляют «Сходня». Гуров, еще раз передернув плечами, протягивает мне руку: «Моя! Ну, я пошел!» Я жму его руку, поднимаю на него глаза, и вижу, что он в упор смотрит на меня! Взгляд его тверд и спокоен. Только где-то в глубине его, задумчивость. У Антона вообще был гипнотизирующий взгляд, как у всех, сильных личностей…

Прошли три дня в страхе, тревоге, ожидании. Гуров не звонил. Милиция меня не беспокоила, никто на меня не «наезжал». Сам звонить Антону я боялся. На четвертый день, около 12 дня появился на пороге моего дома Антон. Стоит и улыбается, как тогда, при расставании в электричке. Зайдя за порог, первым делом сунул мне в руки пакет. Там, бутылка «Смирновской», дорогая колбаса, банка красной икры и коробка конфет. «Конфеты для дочки», – сказал, не переставая улыбаться. Прошли на кухню. Я положил на стол содержимое пакета и полез за стаканами, ножами и вилками. Начал откупоривать бутылку. Тем временем, Антон вынул из грудного кармана мои водительские права и пухлый конверт и молча положил на стол. Я глазами показал ему на конверт, а потом недоверчиво спросил: «Неужто, две тысячи баксов?» «Один к одному! Как в банке!» – ответил Антон, и лицо его слегка омрачилось. «Все уладилось?» – робко спрашиваю, боясь спугнуть зыбкую реальность происходящего. Антон у меня на кухне, жив, здоров, на столе бутылка «Смирновской», которую сейчас мы с ним разопьем. А в конверте две тысячи зеленых, сотенными купюрами! Гуров молча вынул пачку «Примы», вытащил одну, ловко помял между пальцев и закурил. Так ничего и не ответил! Я не стал его расспрашивать по нашему делу, поняв, что для меня все кончилось наилучшим образом. Антон и не собирался мне ничего рассказывать. Выпили, закусили. Поговорили о Чечне, и он собрался уходить. «Пора!» – только и сказал, набросил куртку, в кармане которой тогда, в электричке, нашел пшеничное зернышко, и направился к выходу. Я проводил его на улицу. «Созвонимся!» – только и нашел, что сказать на прощанье. «Угу!» – были последние его слова…

Прошла еще неделя. Случайно включил телевизор (бывает же такое наитие?!), часы показывали 19 часов 10 минут. Попал на «Дикое поле» Невзорова. Показывает «Русскую рулетку» (репортаж с реальных событий). Сидят два мужика за круглым столом друг против друга и играют в «русскую рулетку» по-настоящему! За их спинами стоят крутые парни и смотрят. Мужики одеты в белые рубашки, лица их напряжены. Все это – прямо перед камерой, и показывается крупным планом. В одном парне, который играл в рулетку, я узнал… Антона Гурова! Тот, с кем он играл, был приблизительно одного с ним возраста и очень на него похож внешне. «Двоюродный брат Антона, кидала!» – сразу понял я. Игра шла без комментариев. Вот, Антон подносит к виску наган, образца 1895 года, спокойно нажимает спусковой крючок. Ни одна мышца не дернулась на его лице. Щелк. Пусто! Не меняясь в лице, протягивает наган брату – партнеру. Тот тоже внешне спокойно берет его, ловким движением руки прокручивает барабан, также, не меняясь в лице, подносит ствол к виску и нажимает спусковой крючок. Щелк. Пусто! Опять наган в руках у Антона. Те же движения, ствол у виска (все происходит в абсолютной тишине, слышно, как шумит камера, снимающая «игроков»). Щелк, пусто!..

Было еще два или три обмена наганом и прокручивание барабана, прежде, чем раздался выстрел у виска Антона… Камера с жуткой подробностью передала в эфир, как метнулась голова, как выплеснулись мозги с кровью на стену, как билось в конвульсиях тело Гурова, и слышен был стук его размозженного черепа о стол…

Я вырвал из сети телевизор, схватил руками голову и начал бегать по комнате, опрокидывая все, что попадалось на пути. В голове одна идиотская мысль: «Вот так кино!» Жена меня остановила, услышав грохот из кухни. Видя погром в комнате, спросила: «Ты что, спятил?» Минуту я не мог ей ответить. Слова не получались. Потом только сказал: «Телевизор!» Она воткнула вилку в сеть. Засветился экран: ухмыляющееся лицо Якубовича предлагало очередному игроку «Поле чудес» крутить рулетку! «Сектор „приз“!» – раздался ликующий вопль. «На хуй!» – заорал я, и двинул, что было мощи, стулом по экрану телевизора. Телевизор грохнулся на пол, экран погас, но радостные вопли продолжались из «ящика» нестись. Я рванулся из комнаты, в коридоре наткнулся на Норда, споткнулся, упал, ударился головой об угол табуретки и потерял сознание.

Отделался сотрясением мозга. Два дня Вера не давала подниматься с постели. Мне делали уколы, я круглые сутки спал. На четвертые сутки, полностью придя в себя, я позвонил Гуровым. Трубку взяла дочь и сказала, что «папу похоронили неделю назад». Вчера было 9 дней». Я взял у нее адрес и сказал, что завтра приеду к вечеру…

От Марины, жены Антона, я узнал следующее. На другой день, как мы вернулись из Ярославля, Антон пошел в офис родственника. Обезоружив охранников, прошел в его кабинет. Наставив на него наган, отобранный у охранника, потребовал, чтобы родственник вернул мои водительские права (он не ошибся, предполагая, что все наши «бумаги» в столе у «братца») и рассчитался со мной, как обещал. Родственник, видя, что Антон не шутит с наганом, сделал все, что он требовал. Даже деньги оказались в сейфе, в нужном количестве! (Все это потом рассказал следователь прокуратуры жене Антона, который вел «дело»). «С тобой тоже рассчитаться?» – спросил родственник Антона. «Нет! – сказал Гуров, – сыграем в „русскую рулетку“ А, чтобы еще не попытался меня „кинуть“, расскажешь сейчас перед магнитофоном о твоей контрабанде, и криминальных связях с сотрудниками ГАИ и ВАИ». Братец с радостью согласился и под дулом нагана все рассказал. Антон взял кассету, сунул в карман вместе с наганом, и спокойно вышел на улицу, мимо обескураженных охранников. «Остальное, Вы видели по телевизору…» – закончила свой рассказ Марина.

Часа четыре говорил Бирюля в предбаннике. Мужики ни разу не прервали его. Никто не вставал, никто не закуривал. Когда он закончил, еще долго сидели. Температура в бане сильно упала. Подбрасывать дров в печку не хотелось, как расхотелось и париться. Но, домой тоже никто не расходился…

Прошел год, может быть, чуть больше с того вечера, как Бирюля поведал жуткий рассказ об Антоне Гурове, объяснив мужикам, почему он запил, и пил чуть ли не до полу смерти. В Вечернем выпуске «НТВ», в хронике «происшествий» показали очередную кровавую расправу над бизнесменом, который был убит рано утром, у подъезда своего дома, известного дома «новых русских», что у метро «Щукинская», выстрелом в голову из нагана, образца 1895 года. Оружие в розыске не находилось. Преступник скрылся, не оставив после себя никаких следов. Отрабатываются версии. Свидетелей убийства нет…

У Бирюли эти дни было великолепное настроение, и необыкновенно твердая поступь и крепкое рукопожатие, на что обратили внимание, все завидовские мужики…

История девятая

Как-то приехал в Завидово москвич, страстный любитель настоящей русской бани. Баня непременно должна была быть из сосны, бревна – мхом обложены. Камни должны быть особые, из розового и серого гранита, а не какие-то там булыжники. Чтобы, как бзданешь, так уши бы отваливались! Водили москвича по разным частным баням в поселке – все браковал! «Выродились мужики в селах наших, коль баню построить не могут. Кто раньше печки из чугуна и стали варил? Только татарин, который париться не любит! Англия какая-то, кругом паровые котлы, баней и не пахнет! Традиция утеряна!» – ворчал москвич, выходя из очередного двора, где не пришлась по душе ему баня. Осталась последняя баня в поселке – Сергея Юрьева. Привели москвича к Юрьеву. Там он и познакомился с Бирюлей. Роковым для москвича это знакомство оказалось. Вот почему. Но – все по порядку!

Баня Юрьева очень понравилась москвичу. Хвалил горячо он Сергея, по плечам хлопал, и остался париться. Баня действительно, что надо. И пруд с прорубам рядом. Хоть с крыльца в прорубь ныряй! Сергей к каждой топке свежие кучи снега наметывал: хочешь в прорубь ныряй из парилки, хочешь – в сугроб лезь!

Отменно парился москвич. Заходов десяток сделал в парную за два часа. Но не этим, как парился, мужиков он поразил. В поселке париться умели, и виртуозно вениками орудовать – тоже. Мужики просто обалдели, видя что вытворяет с собой москвич, выйдя из парной на лютый мороз (на дворе температура была около -30). Конечно, каждый из них не раз – другой выскакивал из парной и плюхался в прорубь, или в кучу снега, чтобы через минуту, как ошпаренный, бежать вновь в парную… Москвич же показывал нечто иное (мужики в окошко бани за ним наблюдали). На тридцатиградусном морозе мокрый и голый, он чувствовал себя также вольготно, как и в парной.

Выходил москвич из бани на улицу, не спеша. Выйдет, втянет ноздрями, как жеребец жадно ледяной воздух полную грудь, поведет тяжелыми округлыми плечами. Затем начинает потягиваться, выпуская ноздрями и ртом клубы пара и затягивая взамен им огромные порции ледяного воздуха. Стоит он так минут пять и дышит. Руки то широко в стороны разводит (при вдохе), то на талии собирает (при выдохе). Потом, также не спеша, залезает в прорубь и, погрузившись в воду с головой, полминуты сидит так. Потом выныривает, но остается еще минут десять в проруби. Затем, легко вылезает из проруби, и, продолжая глубоко дышать носом и открытым ртом (судя по клубам пара), медленно обходит пруд по окружности, окутанный, как ангел небесный, паровым облаком. Минут десять ходит так, попинывая пальцами стоп кусочки льда, выброшенные из проруби. Затем подходит к куче снега и начинает в нее зарываться, медленно, с головой, точно крот под землю! Исчезает в куче снега полностью. Находится там минут пять, как куча начинает оседать, обнаруживая его контуры. Еще несколько минут проходит, прежде, чем москвич появляется из снега, оставляя за собой ледяную форму – хоть статую москвича по ней отливай! Мужики, глазея на это зрелище – что вытворяет москвич на улице – давно забыли, зачем в баню пришли! А москвич, выйдя из снега, опять погружается в прорубь с головой. Через несколько минут, вылезает из воды, и шагами командора возвращается в баню. Заходит, внося с собой клубы пара. Мужики дружно поворачивают в его сторону лица с отвисшими от изумления челюстями. Никто ничего москвичу не говорит. Он сам, словно отвечая на немой вопрос окружающих, говорит: «Вода холодной не бывает. Кровь бывает холодной!» Мужики не успевают и слова молвить в ответ, как москвич вытаскивает из целлофанового пакета, на котором, словно в издевку, пальмы, раскаленный южным солнцем песок и шоколадные красотки, слегка на бедрах прикрытые одним лоскутом материи вместо трусиков, простынь. Но идет не в парную, а вновь на мороз. Подходит к проруби, разворачивает полностью простынь и опускает ее в воду. Потом вытаскивает. С простыни ручьями стекает вода на лед. Москвич уверенными движениями, начинает медленно заворачиваться в мокрую простынь. По горло. Вскоре, он представляет собой огромный белый кокон с торчащей наружу головой и голыми от колена ногами. Садится медленно в позу лотоса и замирает…

«Подохнет же, придурок!» – не выдерживает Колька-гнусавый. «Йог!» – уверенно говорит Сергей. Но, выходить из бани за москвичом никто не стал. Сколько так стояли мужики у окна, наблюдая за гостем, никто не скажет, но ноги затекли, ибо позы у всех были неудобные, из-за малых размеров окна. Наконец, «кокон» зашевелился. И начал раскручиваться. Скоро простынь оказалась в руках москвича, и он вернулся в баню. Мужики с опаской потрогали простынь. Она была совершенно сухой!

Несколько минут длилась немая сцена по возвращении москвича в баню. На него смотрели, как на инопланетянина. Первым пришел в себя Олег, здоровенный 30-летний парень, могучий, как буйвол, но, преследуемый страхом смерти. Он-то и спросил москвича: «И никаких неприятных ощущений?» Москвич несколько секунд пристально смотрит на Олега, потом отворачивается от него и говорит: «Мысль одна меня мучает, когда в прорубь залезаю: каково было раненому Колчаку, когда его в проруби топили?» Мужики переглядываются, а Петька – банкир (заведующий валютным отделом банка, где мать его является управляющей) выпаливает: «А генерала Карбышева не вспоминаешь?» Не обращая на Петьку никакого внимания, москвич все же говорит: «Нет». И, после паузы добавляет: «Карбышев был с врагами… Колчака топили свои, русские». На этом разговор обрывается, и все дружно идут в парную.

В парной, сбившись голыми телами в кучу, на широкой лавке, как в морге и держась за уши, чтобы не отвалились, мужики начали гонять поты, широко разинув рты. Ибо, ноздри раскаленный воздух парной обжигает. Потеют, покряхтывают! Москвич с ними, равный, с равными! Тут вдруг и говорит Бирюля, осипшим от раскаленного воздуха голосом, чуть прикрывая рот варежкой: «Москвич! А ты смог бы в проруби бабу трахнуть?» Бирюля сказал это, и зловещая тишина нависла над парной! Даже покряхтывание и трение голых тел друг о дружку прекратилось. Все словно замерло в нехорошем ожидании. Только глухо в трубе ветер подвывает, и слышно!

Несколько минут прошло наверняка, прежде, чем москвич ответил Бирюле. Медленно так, чеканя слова: «Мысль чрезвычайно интересная… Удивляюсь, что никому, как мне известно, она раньше в голову не приходила! Надо попробовать! Непременно, надо!» Тут началось! Мужики всякие непристойности говорить стали, как из ушата полилось! «А ты смог бы х. ем лунку прорубить?» «На твой х.й судак не клюнет!» «Я знаю одну телку – семерых на льду согреет!» Долго не успокаивались, резвились в этом духе! О вопросе Виктора к москвичу словно забыли. Дальше все пошло своим ходом. Попарились мужики, нахлестались всласть и друг друга березовыми, да дубовыми вениками обработали от макушки до пяток. Обмылись. Потом пивка и водочки, как полагается «по чуть-чуть!», поболтали о том, о сем, и по домам разошлись. Москвич к себе в Москву уехал. Было это в середине декабря.

Появился москвич на крещенские морозы. Мужики уже успели сделать по две ходки в парную, как дверь бани отворилась, и в клубах пара встал на пороге москвич. Мужики стали, было вяло с ним здороваться (видимо, не понравился он им!) … Но, москвич, не обращая ни на кого внимания, сделал шаг к Бирюле, который сидел на полу, длинный, худой и красный (он только что вышел из парной), и рассматривал свой уродливый пуп. «Нельзя!» – громко и как-то торжественно сказал москвич. Мужики повернули к москвичу головы, не врубаясь, что это такое – «нельзя!». Потом перевели глаза на Бирюлю. Виктор молчал. «Нельзя!» – еще раз четко проговорил москвич. «Чего это – нельзя?» – в голос спросили Сережа и Олег. Москвич не повернул в их сторону голову, он как коршун завис над Бирюлей. В предбаннике стало тихо. Потом Виктор спокойно и внятно сказал: «Это он о том, что не смог бабу в проруби трахнуть!» Мужики оживились. Кое-кто стал подхихикивать. «Нельзя!» – твердо повторил москвич, впиваясь в затылок Бирюли глазами. «Можно» – не отрываясь от созерцания своего пупа, сказал Виктор. «Нельзя! Это я говорю!» – явно раздражаясь, прокричал москвич на весь предбанник. Но, вдруг сменил тон и по-деловому добавил: «Готов биться об заклад, что нельзя! Ставлю тысячу баксов!» «Тысячу баксов?..» – выдохнули разом мужики в изумлении, и дружно повернули головы в сторону Бирюли, который невозмутимо продолжал созерцать свой пуп. «Хорошо, – спокойно сказал Виктор, – порукам!» Не вставая с пола, он протянул москвичу руку, которую тот быстро схватил. Олег с силой ударил по рукам. Спор состоялся и был зафиксирован по всем правилам. «Приезжай в следующую субботу и вези валюту» – сказал Бирюля, не глядя на москвича, встал и пошел в парную. Москвич исчез за дверью бани, напоследок впустив в нее клубы пара. «Больше не появиться» – подытожил Олег, словно читая мысли всех присутствующих на счет москвича. «Тысяча баксов, это – угу-гу!» – прогнусавил Колька. Все задумались. Каждый – о своем. Коллективный кайф, в этот раз был испорчен.

Ровно через неделю, в пять вечера, мужики собрались у бани. Сережа встретил их словами: «Баня отменяется! Потолок загорелся у трубы, надо разбирать!» Мужики загрустили: «Какая невезуха!» Стояли, переминаясь с ноги на ногу. Почесывая затылки под ушанками. Расходиться не хотелось! Но, что делать, как на улице -30? Стали усаживаться на корточки у проруби, подготовленной к купанию. Поглядывали с вожделением на огромные кучи мягкого снега (снег крупными хлопьями валил вот уже три дня). Кто-то предложил двинуться в поселковую баню. Кто-то – в соседний ларек за водкой… Вот в это самое время и появился москвич! Он шел твердым, солдатским шагом, в огромном белом тулупе, точь-в-точь, как полярный медведь. «Что, мужики, в баню не идете, меня дожидаетесь, что ли?» – весело гаркнул издалека он, вместо приветствия. «Баня отменяется» – вяло сказал Олег, когда москвич подошел к мужикам вплотную. «Очень хорошо! – засмеялся москвич, пожимая по очереди руки мужикам, для этого поднимающимся с корточек. – Сегодня у нас есть занятие поинтереснее!» Мужики подняли на него глаза, ожидая, что это такое он может им предложить? Бирюля вдруг начал громко зевать. Москвич отвернулся от мужиков и вплотную подошел к Виктору. Положил руку ему на плечо, затем похлопал себя по груди и, чуть ли не по-отечески спросил: «Готов?» Тут только мужики сразу вспомнили, о споре между москвичом и Бирюлей! Повернувшись вновь к мужикам, москвич произнес: «Баксы при мне!» Сначала мужики оживились, но потом как-то скисли и старались не смотреть ни на Бирюлю, ни на прорубь. «Шутка!» – попытался разрядить ситуацию Сережа. Тогда мужики забеспокоились, и инстинктивно стали отгораживать москвича от Бирюли (словно между ними могла произойти драка). Виктор поднялся с корточек, тускло посмотрел на москвича, потом таким же образом на черную пасть проруби, поежился под тулупом, пошевелил ногами, обутыми в огромные белые валенки на галошах (он в этих валенках ходил на лис и зайцев), только потом покорно сказал: «Лады!» «Что – „лады“?» – подозревая худшее, спросил Сергей. Бирюля ничего ему не ответил, мужики стояли и молчали, они уже совсем от холода и происходящего отупели. Москвич стоял и продолжал улыбаться, наблюдая за Бирюлей. Виктор полез в карман ватных брюк, вытащил оттуда старый потертый кошелек, раскрыл его, порылся и выудил новенькую 50-ти рублевку. Протягивая ее Кольке, сказал: «Сбегай в ларек к Фетровой. Возьми водяры и пепси». Затем, словно опережая реплику москвича, добавил: «Водку не для меня. Для бабы, чтобы не заболела!» Повернулся к Сергею: «Позвони: 2—12—46, спроси Иру, пусть приходит!» Мужики переминались с ноги на ногу, давно побросали на снег веники и кульки с полотенцами, и, пожимая плечами, молча, переглядывались, не вмешиваясь в ход событий, которые стремительно разворачивались на их глазах! Коля и Сережа отправились исполнять поручения Бирюли. Попытался, правда, вмешаться Олег. Потрясая перед собой огромными кулачищами в варежках, размерами с детскую люльку, он зло сказал: «Кончайте, мужики, пошутили и будет!» «Вот он сейчас и кончит!» – подхватил с хохотом москвич, показывая на Виктора пальцем в замшевой перчатке. Олег, было, угрожающе двинулся в его сторону, но Бирюля рукой преградил ему путь: «Не вмешивайся! Сам руки разбивал». Москвич и Виктор стояли друг против друга на расстоянии, разделяющей их проруби и внимательно, словно борцы перед схваткой, обмеряли друг друга взглядами. Москвич не переставал улыбаться. Лицо Виктора отражало глубокую усталость. «Нельзя!» – упрямо, ухмыляясь, повторил москвич. «Можно» – просто сказал Виктор.

Сережа с Колей появились одновременно. За ними семенила женщина. «Вот Вам и водка, вот и молодка!» – озорно пропел Колька. Иру, 25-летнюю, незамужнюю продавщицу привокзального киоска в поселке знали все. Два года назад она приехала в Завидово как вынужденный переселенец из какой-то бывшей советской Республике. На правах беженца получила квартиру и работу. Ира была красива, статна, высока, чуть ли ни с Бирюлю ростом. Полногрудая, с длинными, русыми волосами, которые всегда носила свободно, чуть прихватив заколкой на затылке. Завидовские мужики попытались подбить к ней клинья, как говорят, но быстро получили от ворот поворот. Вроде бы до сих пор так никто обласкан Ирой и не был. Даже стали поговаривать, что она – лесбиянка! Несмотря на выраженную женственность и вызывающую сексуальность, голос у Иры был низкий и с хрипотцой, хотя она не пила и не курила. Если кого из назойливых мужиков пошлет подальше, так уж пошлет, как следует, что твой заправский громила! Мужики давно ее стали побаиваться. Не ровен час, прибьет, попадись под горячую руку! Женственность Иры не мешала видеть в ней изрядную физическую силу. Бирюля рядом с Ирой никогда замечен не был. Как они договорились – никто не знал. (Потом, когда все закончилось, Виктор объяснил просто: «Я сказал ей: хочешь получить удовольствие и при этом заработать 200 баксов?» Ира ответила – «Хочу!» На этом и порешили!») Завьюжило. Начало темнеть. Сережа включил фонари у проруби. Мужики успели продрогнуть, несмотря на свои тулупы и валенки. Но не расходились. Поняли, что представление состоится! Колька побежал домой (он жил рядом) и скоро вернулся с огромным термосом горячего кофе. Стало совсем хорошо, глотая сладкий, крепкий кофе. Отпив из своего бумажного стаканчика кофе, москвич скомандовал: «Публика ждет! Начинайте!» И, для убедительности, что он-то готов, выразительно похлопал себя по груди, где, видимо, лежали баксы. Он-то блефовать не посмел бы. И дураку было бы ясно, что рискни он обмануть Бирюлю, живым ему из Завидово не уйти!