Текст книги "Мне нравится, что Вы больны не мной. Лучшие стихи и биография"

«Русской ржи от меня поклон…»

 
Русской ржи от меня поклон,
Полю, где баба застится…
Друг! Дожди за моим окном,
Беды и блажи на сердце…
 
 
Ты в погудке дождей и бед –
То ж, что Гомер в гекзаметре*.
Дай мне руку – на весь тот свет!*
Здесь мои – обе заняты*.
 

7 мая 1925

Гомер

Марина Цветаева, Сергей Эфрон с Георгием на руках и Ариадна. Вшеноры, 1925 г.

«То ж, что Гомер в гекзаметре».

Гекзаметр – самый употребляемый и известный стихотворный размер, который использовали античные авторы при стихосложении. Считается, что именно этот размер даровал авторам сам бог света Аполлон, покровитель искусств. Из всех сохранившихся до нашего времени древнегреческих произведений самыми ранними написанными гекзаметром считаются «Илиада» и «Одиссея».

Гомер – древнегреческий поэт, VIII век до н. э., создатель «Одиссеи» и «Илиады», главных литературных памятников Античности. Гомер не является изобретателем гекзаметра, но он владел им в совершенстве, и именно его произведения ассоциируются с этим размером у массового читателя.

«Дай мне руку – на весь тот свет!»

Одна из особенностей лирики Марины Цветаевой в том, что она обращалась чаще всего не к реально существовавшим людям, а к тем их образам, что создались в ее воображении. Например, многолетний эпистолярный роман с Пастернаком был прерван после их реальной встречи, произошедшей в Париже в 1935 году. В жизни Борис Пастернак оказался не похож на тот образ, который Марина Цветаева создала себе из его писем.

МЦ: «Когда вы любите человека, вам всегда хочется, чтобы он ушел, чтобы о нем помечтать» (Живое о живом).

«Здесь мои – обе заняты».

1 февраля 1925 года у Марины Цветаевой родился третий ребенок, долгожданный сын, которого она назвала Георгием. Дома прижилось прозвище Мур. Он родился в Чехословакии, а детство провел во Франции. В 1935 году отправился в достаточно дорогую частную школу, на оплату которой уходила большая часть семейного бюджета. Марина Цветаева ежедневно сама провожала и встречала сына после уроков, откладывая из-за этого написание текстов, переводы, любые творческие планы. В 1939 году Георгий вместе с матерью приехал в СССР. По одной из версий, именно страх за его будущее послужил серьезным аргументом для возвращения на Родину. В 1939 году Европа была на грани начала Второй мировой войны, Марина Цветаева понимала, что этот катаклизм неизбежен, и очень боялась, что Георгия однажды призовут во французскую армию и отправят на фронт. При этом она была уверена, что СССР в войну не вступит, поэтому сын будет в безопасности. Марина Цветаева ошиблась во всем: Советский Союз во Вторую мировую войну вступил, а Георгий был призван в армию, отправлен на фронт и погиб.

Приехав в СССР, Георгий жил вместе с матерью в Болшево, в Гнездниковском у тетки, в подмосковном Доме писателя, в коммуналке на Покровском бульваре. В августе 1941 года он вместе с матерью уехал в эвакуацию. Вместе с ней жил в Елабуге, как и она – мечтал перебраться в более крупный Чистополь. Судя по дневникам Георгия, они часто ссорились. В день смерти матери Георгий был вместе с хозяевами дома, в котором их расквартировали, на трудовых работах – расчищал поле местного маленького аэродрома.

После самоубийства Марины Цветаевой Георгий какое-то время жил в Чистополе, в интернате (пионерском общежитии), место в котором выхлопотал для него поэт Николай Асеев (адресат предсмертного письма Марины Цветаевой). О пребывании Георгия в интернате остались воспоминания нескольких его одногруппников, в том числе Тимура Гайдара и Станислава Нейгауза, пасынка Пастернака. Через месяц, в середине октября, Георгия увезли в Москву – в город, из которого в тот момент пытались эвакуироваться все, кто только мог. Несколько недель Георгий был предоставлен сам себе, затем вместе с семьей переводчика Кочеткова уехал в Среднюю Азию. Дорога до Ташкента заняла почти месяц.

В Ташкенте Георгий закончил школу. Одним из его одноклассников был будущий детский поэт Валентин Берестов, позже написавший о нем воспоминания. Среди тех, кто помогал ему устроиться, – Анна Ахматова, Алексей Толстой, Муля Гуревич, гражданский муж старшей сестры Ариадны, ее знакомые. Именно в Ташкенте Георгий написал письмо ей, находившейся тогда в лагере, в котором рассказывал о матери, о своих ссорах с ней, изъявлял желание написать потом о Марине Цветаевой книгу воспоминаний.

После достаточно неприятной истории (Георгий украл вещи людей, у которых снимал комнату, и обменял похищенное на еду) он чудом избежал ареста и суда. Тетки (сестры его отца) помогли ему расплатиться с долгами. Но к лету 1942 года у Георгия окончательно испортились отношения со многими знакомыми – в том числе и с Анной Ахматовой. В сентябре 1943 года Георгий по протекции Алексея Толстого уехал в Москву.

Цветаевовед Елена Коркина: «Когда он <Мур> в Москву вернулся из Ташкента – он продал кое-что из бумаг <матери> Кручёных. Так это хорошо – Кручёных все сохранил, скопировал, систематизировал, подшил в тетрадки «Встречи с Мариной Цветаевой», и они теперь в его фонде в РГАЛИ. Но у Мура почти ничего не было – он подобрал то, что на Покровском бульваре оставалось, где они перед эвакуацией жили. Основную часть бумаг Цветаева отвезла перед отъездом в Новодевичий, к Садовским. Она боялась бомбежек, а там стены толстые, монастырские» (Интервью порталу Colta.ru).

Георгий Эфрон. Чистополь, 7 ноября 1941 г.

В Москве Георгий Эфрон поступил в Литературный институт, но проучился в нем недолго. Его призвали на фронт.

Литературовед Наталья Громова, сотрудник Дома-музея Цветаевых, в своей работе, посвященной Георгию Эфрону, пишет, что «в отличие от юношей своих лет, он <Георгий> не хотел идти на войну. Но был призван, попал в стройроту, где служили в основном уголовники, а спустя короткое время был отправлен на передовую. Он изо всех сил упирался и сопротивлялся насилию и грубости, предчувствуя нависшую гибель» («Нева», № 10. 2012).

Предположительно Георгий погиб в июле 1944 года в Витебской области: по сохранившейся документации, 7 июля 1944 года, в ходе боевых действий лейтенант Эфрон получил серьезные ранения и был отправлен в медсанбат, расположенный неподалеку от деревни Друйка. Больше информации о нем не поступало. Ни на одной из трех братских могил, где лежат останки бойцов, скончавшихся в данном медсанбате, имя Г. С. Эфрона не указано. У Георгия нет могилы – так же как у его матери, отца, сестры Ирины.

На протяжении нескольких лет Георгий Эфрон вел личные дневники, часть из которых сохранилась. Первая тетрадь, о которой достоверно известно, была начата им в 1939 году сразу после приезда в СССР, но была изъята сотрудниками НКВД при обыске, которым сопровождался арест его старшей сестры Ариадны. Сохранившиеся тетради – это те, что он вел с марта 1940-го по декабрь 1941-го и с января по август 1943-го – вплоть до гибели. В 2000-е годы дневники Георгия Эфрона были опубликованы. И именно благодаря ему сохранились тексты предсмертных записок Марины Цветаевой – он попросил разрешения их скопировать.

«Кто – мы? Потонул в медведях…»

 
Кто – мы? Потонул в медведях
Тот край, потонул в полозьях.
Кто – мы? Не из тех, что ездят –
Вот – мы! А из тех, что возят:
 
 
Возницы. В раненьях жгучих
В грязь вбитые – за везучесть.
 
 
Везло! Через Дон – так голым
Льдом. Хвать – так всегда патроном
Последним. Привар – несолон.
Хлеб – вышел. Уж так везло нам!
 
 
Всю Русь в наведенных дулах
Несли на плечах сутулых.
 
 
Не вывезли! Пешим дралом –
В ночь, выхаркнуты народом!
Кто мы? да по всем вокзалам!
Кто мы? да по всем заводам!
 
 
По всем гнойникам гаремным[12]12
  Дансёры в дансингах (примеч. М. Цветаевой).


[Закрыть] –
Мы, вставшие за деревню,
За – дерево…
 
 
С шестерней, как с бабой, сладившие –
Это мы – белоподкладочники?*
С Моховой князья да с Бронной-то* –
Мы-то – золотопогонники?
 
 
Гробокопы, клополовы –
Подошло! подошло!
Это мы пустили слово:
Хорошо! хорошо!
 
 
Судомои, крысотравы,
Дом – верша, гром – глуша,
Это мы пустили славу:
– Хороша! хороша –
Русь!
 
 
Маляры-то в поднебесьице –
Это мы-то с жиру бесимся?
Баррикады в Пятом строили –
Мы, ребятами.
– История.
 
 
Баррикады, а нынче – троны.
Но все тот же мозольный лоск.
И сейчас уже Шарантоны
Не вмещают российских тоск*.
 
 
Мрем от них. Под шинелью драной –
Мрем, наган наставляя в бред…
Перестраивайте Бедламы:
Все – малы для российских бед!
 
 
Бредит шпорой костыль – острите! –
Пулеметом – пустой обшлаг.
В сердце, явственном после вскрытья –
Ледяного похода знак.
 
 
Всеми пытками не исторгли!
И да будет известно – там:
Доктора узнают нас в морге
По не в меру большим сердцам.
 

St. Gilles-sur-Vie (Vendé). Апрель 1926*

А. Яковлев. Белоподкладочник. Рис. из журнала «Сатирикон», 1912 г.

«Это мы – белоподкладочники?»

В начале ХХ века – прозвище студентов из состоятельных семей, носивших уставные университетские шинели на дорогой подкладке белого (маркого) шелка. Белая подкладка – символ роскоши.

«С Моховой князья да с Бронной-то…»

Моховая и Бронная – улицы в центре Москвы. На Бронной располагался Московский университет, на Моховой – Румянцевская библиотека. Речь идет о студентах, в большинстве своем представителях средних сословий. Марина Цветаева иронизирует, называя их князьями, и развеивает очередной миф об эмигрантской среде.

Здание Московского университета на Моховой ул. 1910-е гг.

Парижское кафе. 1920-е гг.

«И сейчас уже Шарантоны / /Не вмещают российских тоск».

Шарантон (Charenton) – маленький провинциальный город в центре Франции.

St. Gilles-sur-Vie (Vendée). Апрель 1926.

31 октября 1925 года Марина Цветаева с детьми покинула Прагу и отправилась на поезде во Францию. В Париже ее ждала семья знакомой Ольги Черновой-Колбасиной, с которой Марина Цветаева в тот момент была достаточно близка.

МЦ: «О возвращении в современную Россию думаю с ужасом и при существующих условиях, конечно, не вернусь. Говорят, русскому писателю нельзя писать вне России… Не думаю. Я по стихам, и всей душей своей – глубоко русская. Поэтому мне не страшно быть вне России. Я Россию в себе ношу, в крови своей. И если надо, – и десять лет здесь проживу, и все же русской останусь… Бытовику-писателю, может быть, и нужно жить там и к жизни присматриваться, а мне – не надо… Ведь писала же я – в 1920 году – самый страшный год был – о Казанове в Москве. А здесь, за границей, написала о «Молодце»… Иногда кажется, что издали – лучше все видно…» (Интервью опубликовано в декабре 1925 года в газете «Сегодня», г. Рига. Автор интервью – Андрей Седых).

На смерть Рильке*

Из поэмы «Новогоднее»

 
Верно, плохо вижу, ибо в яме,
Верно, лучше видишь, ибо свыше:
Ничего у нас с тобой не вышло,
До того, так чисто и так просто –
Ничего, так по плечу и росту
Нам – что и перечислять не надо.
Ничего, кроме – не жди: из ряду
Выходящего: неправ из такта
Выходящий! – а – в какой бы, как бы
Ряд – вошедшего б? Припев извечный:
Ничего – хоть чем-нибудь на нечто,
Что-нибудь – хоть издали бы – тень хоть
Тени! Ничего, что: час тот, день тот,
Дом тот – даже смертнику в колодках
Памятью дарованное: рот тот!
Или слишком разбирались в средствах?
Из всего того один лишь свет тот
Наш был, как мы сами – только отсвет
Нас – взамен всего сего – весь тот свет.
 

Bellevue, 7 февраля 1927

Райнер Мария Рильке

На смерть Рильке.

Райнер Мария Рильке (1875-1926) – немецкий поэт чешско-австрийского происхождения, один из ярких представителей модернизма. С детства писал стихи. Выпустил первый сборник, когда готовился к поступлению в Пражский университет. Тогда же возник интерес к русской литературе и культуре. Рильке несколько раз приезжал в Россию. Первая поездка состоялась в 1899 году, после нее он стал всерьез изучать русский язык, через несколько лет начал переводить на немецкий «Чайку» Чехова. Среди его русских знакомых были Лев Толстой, Иван Бунин, Максим Горький, а также художники Александр Бенуа, Илья Репин и Леонид Пастернак, отец Бориса Пастернака. Именно благодаря последнему знакомству и завязались отношения Рильке с Мариной Цветаевой. Их переписка началась после прошедшего в 1925 году пятидесятилетнего юбилея Рильке. Среди поздравительной корреспонденции было письмо Леонида Пастернака, эмигрировавшего с частью своей семьи в Германию. Рильке возобновил переписку с ним, параллельно – с Борисом, которого помнил еще юношей во времена своих визитов в Россию, и от него узнал о Цветаевой. Весной 1926 года она получила от Рильке две книги его стихов, написанных в зрелые годы, – «Дуинезские элегии» и «Сонеты к Орфею». Завязалась переписка, длившаяся весну и часть лета 1926 года. Марина Цветаева даже планировала встречу с Рильке, в том числе и общую – в Швейцарии, где в гостях у него она мечтала увидеть Бориса Пастернака. То, что Рильке был уже тяжело болен (лейкемия), о чем сообщил ей в первых письмах, очевидно, она не учитывала. 29 декабря 1926 года Рильке скончался в Швейцарии.

Памяти Рильке Борис Пастернак посвятил эссе «Охранная грамота», а Марина Цветаева – поэму «Новогоднее» и очерк «Твоя смерть». Свою переписку она хранила много лет, привезла из эмиграции в Россию, а в 1941 году незадолго до эвакуации передала на хранение знакомому литературному редактору, сотруднице Гослитиздата Александре Рябининой. По воле Марины Цветаевой ее можно было опубликовать только через пятьдесят лет после смерти Рильке. Это пожелание было исполнено, и в 1978 году в журнале «Вопросы литературы» были впервые опубликованы фрагменты переписки Рильке, Цветаевой и Пастернака.

Страна

 
С фонарем обшарьте
Весь подлунный свет!
Той страны – на карте
Нет, в пространстве – нет.
 
 
Выпита как с блюдца, –
Донышко блестит.
Можно ли вернуться
В дом, который – срыт?
 
 
Заново родися –
В новую страну!
Ну-ка, воротися
На спину коню
 
 
Сбросившему! Кости
Целы-то хотя?
Эдакому гостю
Булочник ломтя
 
 
Ломаного, плотник –
Гроба не продаст!
…Той ее – несчетных
Верст, небесных царств,
 
 
Той, где на монетах –
Молодость моя*, –
Той России – нету.
– Как и той меня.
 

Мёдон, конец июня 1931

А. А. Билис. Портрет Марины Цветаевой. 1931 г.

Владислав Ходасевич. Париж, 1931 г.

«Той, где на монетах – // Молодость моя…»

С начала 1930-х годов Марина Цветаева писала прозаические тексты о событиях своего детства, юности, молодости. Герои этих мемуарных произведений – родители, недавно скончавшиеся Максимилиан Волошин и Софья Голлидей, Андрей Белый и Валерий Брюсов, многие другие современники, с которыми она пересекалась в еще дореволюционной, довоенной России. Создание этих автобиографических текстов давало Марине Цветаевой возможность хотя бы мысленно вернуться в то спокойное время, к местам и к людям, которых она не может увидеть.

МЦ: «Проза: «Герой труда» (встреча с В. Брюсовым), «Живое о живом» (встреча с М. Волошиным), «Пленный Дух» (встреча с Андреем Белым), «Наталья Гончарова» (жизнь и творчество), повести из детства: «Дом у Старого Пимена», «Мать и Музыка», «Черт» и т. д. Статьи: «Искусство при свете совести», «Лесной царь». Рассказы: «Хлыстовки», «Открытие Музея», «Башня в плюще», «Жених», «Китаец», «Сказка матери» и многое другое. Вся моя проза – автобиографическая» (Анкета, 1940).

О Цветаевой-эссеисте положительно отзывался Владислав Ходасевич – самый строгий и язвительный литературный критик эмигрантской среды.

Ходасевич: «Как всякий художник, изображая своих героев, Цветаева вольно или невольно в то же время изображает себя. Она это делает даже именно «вольно», потому что себе самой отводит очень много места в своих воспоминаниях. Таким образом, из многих портретов, ею нарисованных, складывается еще и портрет ее самой» (Газета «Возрождение», Париж, 1938).

Роландов рог*

 
Как бедный шут о злом своем уродстве,
Я повествую о своем сиротстве:
За князем – род, за серафимом – сонм,
За каждым – тысячи таких, как он, –
Чтоб, пошатнувшись, – на живую стену
Упал – и знал, что тысячи на смену!
 
 
Солдат – полком, бес – легионом горд,
За вором – сброд, а за шутом – все горб.
Так, наконец, усталая держаться
Сознаньем: долг и назначеньем: драться, –
Под свист глупца и мещанина смех, –
 
 
Одна за всех – из всех – противу всех*,
Стою и шлю, закаменев от взлету,
Сей громкий зов в небесные пустоты.
И сей пожар в груди – тому залог,
Что некий Карл тебя услышит, рог!
 

1932

Ж. Фуке. Битва в Ронсевальском ущелье в 778 г. Смерть Роланда

А. Ретель. Карл Великий. Фресковая живопись ратуши в Аахене

Роландов рог.

Роланд – самый известный герой средневековой европейской литературы, основной персонаж эпоса «Песнь о Роланде» – цикла легенд о благородном средневековом рыцаре-христианине. Будучи вассалом короля франков Карла Великого, сопровождал его в походе на мавританскую Испанию. Когда войско возвращалось во Францию, Роланд со своими рыцарями шел в арьергарде. В Ронсевальском ущелье на них напали мавры. Вступив в неравный бой, Роланд понимал, что враги его одолеют, и в конце концов призвал на помощь короля, затрубив в свой рог, чей звук был известен всему рыцарскому войску. Роланд трубил в рог до тех пор, пока не упал замертво. Карл Великий услышал эти звуки и поспешил на помощь сражающимся. Роланд погиб, но мавры были разбиты.

«Одна за всех – из всех – противу всех…»

В личной переписке с самыми разными адресатами этого периода Марина Цветаева неоднократно жаловалась на свое совершенное одиночество, на то, что в кругу парижских эмигрантов для нее не было места, на конфликты, возникавшие между ней и сотрудниками редакций русскоязычных изданий, которые то не брали ее тексты на публикацию, то вносили в них радикальные правки. По документальным свидетельствам тех, кто жил в «русском Париже» этого времени, подобные жалобы были отчасти достоверны. За годы, прожитые во Франции в крайне стесненных финансовых обстоятельствах, и без того тяжелый характер Марины Цветаевой стал еще сложнее. Ее политические взгляды (равно как и деятельность Сергея Эфрона) сильно отличались от тех, которые преобладали в кругу русских эмигрантов, в том числе – литераторов, журналистов, редакторов, поэтому распространить билеты на литературный вечер, собрать по подписке деньги на выпуск новой книги для Марины Цветаевой было проблемой. Причем она по-прежнему не могла наладить рабочие отношения со многими, кто мог бы помочь в решении подобных вопросов, считая любую попытку «просить» заведомо унизительной. По свидетельству очевидцев, на которых ссылается Виктория Швейцер в своей книге «Быт и бытие Марины Цветаевой», у Марины Цветаевой из-за ее непрактичности, эгоистичности, заносчивости и резкости в определенном кругу эмигрантов было прозвище Царь-Дура. При всем при этом многие, даже те, с кем она резко рвала отношения, о ком нелицеприятно отзывалась в переписке, оказывали ей материальную помощь. Так, в середине 1930-х годов в Париже был организован Комитет помощи Марине Цветаевой, в котором, помимо прочих, состояли Марк Алданов и Николай Бердяев. Марина Цветаева неоднократно просила о материальной помощи Союз русских писателей и журналистов и чаще всего получала небольшие суммы после различных благотворительных балов и других аналогичных мероприятий. Находившийся в СССР Борис Пастернак несколько раз посылал ей деньги через общих знакомых. На протяжении практически всего французского периода жизни Цветаева получала постоянные денежные переводы от Саломеи Андронниковой (1888-1982), «Соломинки», подруги Ахматовой, адресата стихов Мандельштама, женщины, чьи портреты писали Кузьма Петров-Водкин, Константин Сомов, Зинаида Серебрякова. В начале 1910-х годов Андронникова была завсегдатаем знаменитого поэтического кафе «Бродячая собака», одной из самых известных фигур творческого Петрограда. Она эмигрировала из России еще в 1916 году и, прожив во Франции почти два десятилетия, успела встать на ноги, обрасти крепкими связями, найти постоянный источник дохода. На протяжении многих лет Андронникова отправляла Цветаевой ежемесячные переводы на 200, 300, 600 франков, постоянно присылала вещи, о которых та просила почти в каждом письме к ней. Как правило, речь шла о самых необходимых предметах гардероба – теплых чулках, крепких ботинках, свитере и т. д. Именно Андронникова была инициатором создания Комитета помощи Марине Цветаевой.

Марина Цветаева. 1930-е гг.

Саломея Андронникова. 1910-е гг.

Марина Цветаева с Георгием. Франция, 1928

Георгий Эфрон. 1930-е гг.

Георгий Эфрон и Марина Цветаева. Сен-Лоран, 1930-е гг.

Георгий Эфрон и Марина Цветаева. Фавьер, 1935 г.

В 1935 году Муру исполнилось десять лет, и Цветаева отдала его в частную школу в Париже. Оплата его учебы с трудом вписывалась в семейный бюджет. В этот период жизни Цветаева писала прозу, эссе, публиковалась в эмигрантских газетах, устраивала литературные чтения. Гонорары и выручка за билеты с этих концертов – часть семейного бюджета, которой Цветаева очень гордилась, но большая же часть ее «доли» в семейный бюджет – пожертвования Саломеи Андронниковой и стипендия Пражского университета.

На протяжении нескольких лет Цветаева выезжала с сыном на море, где продолжала работать над текстами. В частности, «Океан», о котором она упоминает в «Повести о Сонечке», – это Лакано-Океан – город на юге Франции, в провинции Океания, расположен на берегу Бискайского залива Атлантического океана. В середине 1930-х годов он считался достаточно бюджетным местом для отдыха. Помимо Цветаевой тут отдыхали многие из ее современников-эмигрантов, в том числе Константин Бальмонт, Тэффи.