Автор книги: Марина Цветаева
Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
«Посвящаю эти строки…»
Комментарии
Посвящаю эти строки
Тем, кто мне устроит гроб.
Приоткроют мой высокий,
Ненавистный лоб.
Измененная без нужды,
С венчиком на лбу*, –
Собственному сердцу чуждой
Буду я в гробу.
Не увидят на лице:
«Все мне слышно! Все мне видно!
Мне в гробу еще обидно
Быть как все».
В платье белоснежном* – с детства
Нелюбимый цвет! –
Лягу – с кем-то по соседству? –
До скончанья лет.
Слушайте! – Я не приемлю!
Это – западня!
Не меня опустят в землю,
Не меня.
Знаю! – Все сгорит дотла!
И не приютит могила
Ничего, что я любила,
Чем жила.
Москва, весна 1913
Дж. Уотерхаус. Офелия
«С венчиком на лбу…»
Венчик – упрощенное название бумажной или матерчатой ленты с изображениями святых и текстом краткой молитвы, которую кладут на лоб умершего перед отпеванием в православной церкви (заупокойная служба).
«В платье белоснежном…»
По традиции в белом (подвенечном) платье хоронили молодых девушек, невест. У Марины Цветаевой к моменту написания этого стихотворения уже есть муж и маленькая дочь, в случае смерти подобного погребального одеяния ей не полагалось.
«Идешь, на меня похожий…»
Комментарии
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти – слепоты куриной*
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь – могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед:
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь,
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
– И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
Коктебель, 3 мая 1913*
Лютик (Куриная слепота)
Вера Эфрон, Сергей Эфрон, Марина Цветаева, Елизавета Эфрон, Владимир Соколов, Мария Кудашева, Михаил Фельдштейн, Леонид Фейнберг. Коктебель, 1913.
«Прочти – слепоты куриной…»
Куриная слепота – просторечное название лютика, дикорастущего цветка. Как и маки, лютик широко распространен в Крыму.
3 мая 1913, Коктебель.
МЦ: «…море, степь, горы – три коктебельских стихии ‹…›…справа, ограничивая огромный коктебельский залив, скорее разлив, чем залив, – каменный профиль, уходящий в море. Максин профиль. Так его и звали. Чужие дачники, впрочем, попробовали было приписать этот профиль Пушкину, но ничего не вышло, из-за явного наличия широченной бороды, которой профиль и уходил в море. Кроме того, у Пушкина головка была маленькая, эта же голова явно принадлежала огромному телу, скрытому под всем Черным морем. Голова спящего великана или божества. Вечного купальщика, как залезшего, так и не вылезшего, а вылезшего бы – пустившего бы волну, омывшую бы все побережье. Пусть лучше такой лежит. Так профиль за Максом и остался» (Живое о живом).
«Солнцем жилки налиты – не кровью…»
Комментарии
Солнцем жилки налиты – не кровью* –
На руке, коричневой уже.
Я одна с моей большой любовью
К собственной моей душе*.
Жду кузнечика, считаю до ста,
Стебелек срываю и жую…
– Странно чувствовать так сильно и так просто
Мимолетность жизни – и свою.
15 мая 1913
«Солнцем жилки налиты – не кровью…»
Стихотворный размер, с которого Марина Цветаева начинает это стихотворение, – анапест. С него же начинаются «Гамлет» («Зал затих, я вышел на подмостки») Бориса Пастернака и «Выхожу один я на дорогу» Михаила Лермонтова, объединенные с этим стихом общей темой смысла жизни, ее кратковременности и предназначения. Не исключено, что во всех трех случаях неслучайно был выбран именно анапест, ритм которого отчасти напоминает ритм сердцебиения.
«…с моей большой любовью // К собственной моей душе».
В воспоминаниях современников о Марине Цветаевой, во многих мемуарных текстах, дневниках, переписке, равно как и в биографических исследованиях, очень часто упоминается один и тот же факт: ее склонность любить не реально существующих людей, а тот образ, который она им придумала, любить свою любовь к ним. Через два десятилетия Анатолий Штейгер, молодой поэт, с которым Марина Цветаева вела лирическую переписку осенью 1936 года (эта переписка резко оборвалась, когда Цветаева узнала о гомосексуальности Штейгера и, соответственно, о невозможности каких-либо ответных чувств к ней, кроме платонических), напишет ей: «В моих письмах Вы читаете лишь то, что хотели читать. Вы так сильны и богаты, что людей, которых встречаете, Вы пересоздаете для себя по-своему, а когда их подлинное, настоящее всё же прорывается – Вы поражаетесь ничтожеству тех, на ком только что лежал Ваш отблеск – потому что больше он на них не лежит…»
Анатолий Штейгер
«Уж сколько их упало в эту бездну…»*
Комментарии
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все – как будто бы под небом
И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.
Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе…
– Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?! –
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто – слишком грустно
И только двадцать лет,
За то, что мне прямая неизбежность –
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
– Послушайте! – Еще меня любите
За то, что я умру.
8 декабря 1913
Василий Розанов
«Уж сколько их упало в эту бездну…»
Весной 1913 года Максимилиан Волошин дал сестрам Цветаевым книгу Василия Розанова «Уединенное». Обе сестры вступили в переписку с автором. Анастасия написала большую публицистическую работу, которую, правда, через несколько лет сожгла. Стихи Марины «Уж сколько их упало в эту бездну», «Посвящаю эти строки», «Солнцем жилки налиты – не кровью», «Идешь, на меня похожий» написаны именно в этот период и воплощают тогдашнюю ее позицию по вопросам смысла бытия.
«Моим стихам, написанным так рано…»
Комментарии
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам*,
Моим стихам о юности и смерти
– Нечитанным стихам! –
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Коктебель, 13 мая 1913
Анастасия и Марина Цветаевы. Москва, 1911 г.
«Ворвавшимся, как маленькие черти, // В святилище, где сон и фимиам…»
В воспоминаниях Анастасии Цветаевой опубликована еще одна, утраченная впоследствии, строфа:
АЦ: «Читали мы его в первоначальной редакции, где вместо строк:
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам… –
было:
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В поэзии великолепный храм…
Кончались они четверостишием, позднее в печать не попавшим, но не раз читанным нами в унисон:
Моим стихам, подобно поцелуям,
Раздастся многотысячный ответ,
Но вынесу ли я хвалу им
Пятидесяти лет?»
После выхода «Вечернего альбома» и «Волшебного фонаря», благосклонно принятых публикой и московской критикой, сестры Цветаевы неоднократно принимали участие в публичных выступлениях, концертах, литературных собраниях. Стихи Марины они читали хором – Ася, сама писавшая стихи и прозу, знала наизусть тексты сестры. При этом Марина Цветаева не любила, когда их сравнивали и отмечали похожесть, и Анастасия делала прическу и подбирала такие украшения и наряды, чтобы у нее с сестрой было как можно меньше общего.
«Ты, чьи сны еще непробудны…»
Комментарии
Ты, чьи сны еще непробудны,
Чьи движенья еще тихи,
В переулок сходи Трехпрудный,
Если любишь мои стихи.
О, как солнечно и как звездно
Начат жизненный первый том,
Умоляю – пока не поздно,
Приходи посмотреть наш дом!*
Будет скоро тот мир погублен,
Погляди на него тайком,
Пока тополь еще не срублен
И не продан еще наш дом.
Этот тополь! Под ним ютятся
Наши детские вечера.
Этот тополь среди акаций
Цвета пепла и серебра.
Этот мир невозвратно-чудный
Ты застанешь еще, спеши!
В переулок сходи Трехпрудный,
В эту душу моей души.
1913
Трехпрудный переулок, 8
Анастасия Цветаева, Сергей Эфрон, Марина Цветаева. Москва, Трехпрудный пер., 8
«Приходи посмотреть наш дом!»
Дом в Трехпрудном переулке, в котором родилась Марина Цветаева, не сохранился: в годы Гражданской войны замерзающие москвичи его разобрали на дрова.
АЦ: «Дом, куда второй женой вошла мама, где родились Марина и я, был дан в приданое Д. И. Иловайским дочери своей, Варваре Дмитриевне, матери Лёры и Андрюши. Дом, обожаемый именно нами – Мусей и мной (Лёра и Андрюша относились к нему прозаически), был не наш. Мы росли в чужом доме. Наследниками его была Лёра и Андрюша. Выросшие, мы должны были в будущем его покинуть.
…С улицы (в Трехпрудном переулке, меж Тверской и Бронной) – № 8, одноэтажный, деревянный, крашенный – сколько помню его, с 1897 года, – коричневой краской, с семью высокими окнами, воротами, над которыми склонялся разлатый серебристый тополь, и калиткой с кольцом; нажав его, входили в немощеный, летом зеленый двор; мостки вели к полосатому, красному с белым парадному, – над ним шли антресоли».
Генералам двенадцатого года
Сергею*
Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.
И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след –
Очаровательные франты
Минувших лет.
Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу, –
Цари на каждом бранном поле
И на балу.
Вас охраняла длань Господня
И сердце матери. Вчера –
Малютки-мальчики, сегодня –
Офицера.
Вам все вершины были малы
И мягок – самый черствый хлеб,
О, молодые генералы
Своих судеб!
* * *
Комментарии
Ах, на гравюре полустертой,
В один великолепный миг,
Я встретила, Тучков-четвертый*,
Ваш нежный лик,
И вашу хрупкую фигуру,
И золотые ордена…
И я, поцеловав гравюру,
Не знала сна.
О, как – мне кажется – могли вы
Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать – и гривы
Своих коней.
В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век…
И ваши кудри, ваши бачки
Засыпал снег.
Три сотни побеждало – трое!
Лишь мертвый не вставал с земли.
Вы были дети и герои,
Вы все могли.
Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать?..
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.
Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие –
И весело переходили
В небытие.
Феодосия, 26 декабря 1913*
Сергей Эфрон
Марина Цветаева и Сергей Эфрон. Коктебель, 1911 г.
Сергею.
Сергей Яковлевич Эфрон (11.10.1893 – 16.10.1941) – муж Марины Цветаевой. Родился в Москве, в семье народовольцев Якова Эфрона и Елизаветы Дурново. Как и Марина Цветаева, рано потерял мать: та, находясь в политической эмиграции в Париже, в 1910 году после самоубийства младшего сына Кости тоже покончила с собой. В семье, кроме Сергея и Константина, было еще несколько детей. Старшие сестры Вера и Елизавета опекали Сергея, а потом и его семью, но после того, как Марина Цветаева обвинила их в смерти своей младшей дочери, Ирины, их отношения с Сергеем прервались на много лет и восстановились уже после возвращения того в СССР. Брат Петр, неизлечимо больной туберкулезом и ставший адресатом нескольких лирических стихотворений Марины Цветаевой, умер в 1914 году.
Сергей Эфрон познакомился с Мариной Цветаевой в мае 1911 года на даче Волошиных в Коктебеле. Ей в тот момент было восемнадцать лет, ему – семнадцать. Под ее влиянием он начал писать прозу, в 1912 году вышла его дебютная книга «Детство».
АЦ: «…если бы я могла так подумать, я бы сказала: меж Мариной и мной встал Сережа. Но я не могла сказать так. Сережу любила Марина – и он любил ее ответной любовью, и Марина была счастлива. Волнение ее счастья передавалось мне за нее ‹…› которая никогда с детства не была счастлива, всегда одинока, всегда – в тоске… Он родился в день ее рожденья, когда ей исполнился один год. В ее стихах он понимал каждую строку, каждый образ. Было совсем непонятно, как они жили врозь до сих пор».
На момент рождения своей старшей дочери Ариадны – осень 1912 года – Сергей Эфрон был гимназистом, готовился сдавать экзамены за выпускной класс экстерном. Затем он поступил в Московский университет на историко-филологический факультет, но так его и не закончил – началась Первая мировая война. С весны 1915 года Сергей Эфрон служил санитаром медицинского эшелона (также на эту же службу поступил и известный в ту пору шансонье Александр Вертинский, описавший все трудности службы в медицинском эшелоне в своей биографической книге «Дорогой длинною»). Позже Сергей Эфрон был отправлен в юнкерское училище, а в феврале 1917 года – в школу прапорщиков. В октябре он принимал участие в уличных боях в Москве, а в ноябре он ушел в Добровольческую армию, где служил в Георгиевской роте. В январе 1918 года его отправили в Москву для формирования Офицерского полка (1-й Офицерский генерала Маркова полк), и там состоялась его последняя встреча с Мариной до эмиграции. Затем он отправился на Дон, участвовал в 1-м Кубанском (Ледяном) походе.
В декабре 1920 года с белогвардейской эскадрой Сергей Эфрон покинул Крым. Сперва он находился в Галлиполи (ныне – Гелиболу, город в Турции), потом в Константинополе, где его нашел по просьбе Марины Цветаевой Илья Эренбург. В ноябре 1921 года Сергей Эфрон переехал в Чехословакию, став студентом Пражского университета. (Из всех европейских правительств лишь власти Чехословакии выделяли специальное пособие русским беженцам, проводили различные гуманитарные миссии, в частности – выплачивали небольшое пособие эмигрантам-студентам. На таком пособии сперва жил Сергей Эфрон, позже – Марина Цветаева.)
Сергей Эфрон с Ариадной. Чехословакия
В 1922 году в Чехословакию приехали жена и дочь. Несмотря на то, что Сергей Эфрон поддерживал связи со многими соратниками по борьбе, в какой-то момент он покончил с идеями Белого движения, осознав его поражение, и примкнул к евразийцам (философско-политическое движение, определявшее Россию как наследницу и преемницу древних кочевых империй, таких как монгольская империя Чингисхана). Уже тогда Эфрон задумался о возвращении на родину и начал сотрудничать с просоветскими СМИ.
В 1925 году семья переехала во Францию. Несмотря на диплом Пражского университета, во Франции Сергей Эфрон не мог найти работу, перебивался случайными заработками. Закончил курсы кинооператоров, снимался в массовке различных кинофильмов. Во Франции Сергей Эфрон вступил в Союз возвращения на родину, был завербован ГПУ – Государственным политическим управлением при Наркомате внутренних дел СССР. Летом 1937 года он принимал участие в операции по ликвидации Игнатия Рейсс-Порецкого – советского разведчика, решившего остаться во Франции, из-за чего, спасаясь от французской полиции, бежал в СССР, где жил в подмосковном поселке Болшево, на так называемой «чекистской даче». Летом 1939 года семья воссоединилась. А осенью Сергея Эфрона арестовали.
Сергей Эфрон с детьми
Дж. Лоу. Портрет А.А. Тучкова Четвертого
Много лет считалось, что его расстреляли еще в августе 1941 года. Но в настоящий момент обнародованы документы, подтверждающие, что Эфрон погиб позже – его расстреляли 16 октября 1941 года – в этот день Москва была в критическом положении, немцы могли в нее ворваться с часа на час, заключенных столичных тюрем никто эвакуировать не собирался, их расстреливали, из опасений, что они перейдут на сторону врага. Могила Сергея Эфрона неизвестна.
«Я встретила, Тучков-четвертый…»
Тучков-четвертый – Александр Алексеевич Тучков Четвертый (1778–1812). Герой Бородинской битвы (столетний юбилей которой отмечали за год до создания этого стихотворения). На месте его гибели вдова Маргарита Тучкова в 1820 году на свои средства воздвигла храм Спаса Нерукотворного, который сохранился до наших дней и сейчас входит в экспозицию музея-заповедника «Бородино».
Феодосия, 26 декабря 1913.
Новый, 1914 год Марина Цветаева с мужем и сестрой встречали в Коктебеле на даче Волошина. Среди ночи начался пожар, огонь разгорелся в подвале. Позже это пламя, загоревшееся в год начала страшной мировой войны, описано в стихах и текстах нескольких авторов – именно как символ начала конца, гибели страны и эпохи.
С. Э.
Комментарии
Я с вызовом ношу его кольцо!
– Да, в Вечности – жена, не на бумаге*. –
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови*.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза – прекрасно-бесполезны! –
Под крыльями раскинутых бровей –
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна,
– Всем вам, кто жил и умирал без страху! –
Такие – в роковые времена –
Слагают стансы – и идут на плаху.
Коктебель, 3 июня 1914
Сергей Эфрон и Марина Цветаева. Москва, 1911 г.
Елизавета Петровна Дурново. Начало 1890-х гг.
«…не на бумаге…»
Марина Цветаева и Сергей Эфрон обвенчались весной 1912 года после Пасхи. Отправились в свадебное путешествие – в Париж, Палермо. К моменту прибытия в Париж Марина уже ждала ребенка, зная, что будет девочка. 5 сентября 1912 года у Марины Цветаевой и Сергея Эфрона родилась дочь Ариадна.
АЦ: «Марина была к слову «свадьба» не менее равнодушна, чем я. Мы понимали, что это надо обществу, папе. Для него это, конечно, надо было бы сделать. В таинство брака нас никто не учил верить. Материально же мы в мужьях не нуждались, были обеспечены матерью».
«В его лице трагически слились // Две древних крови».
Мать Сергея Эфрона Елизавета Дурново происходила из старинного русского дворянского рода, отец Яков был иудеем.
Елизавета Никаноровна, Елизавета Петровна и Петр Аполлонович Дурново
Сергей, Яков Константинович, Вера, Анна, Елизавета (сидит) Эфроны. Начало ХХ в.
«Над Феодосией угас…»
Комментарии
Над Феодосией угас*
Навеки этот день весенний,
И всюду удлиняет тени
Прелестный предвечерний час.
Захлебываясь от тоски,
Иду одна, без всякой мысли,
И опустились и повисли
Две тоненьких моих руки.
Иду вдоль генуэзских стен*,
Встречая ветра поцелуи,
И платья шелковые струи
Колеблются вокруг колен.
И скромен ободок кольца,
И трогательно мал и жалок
Букет из нескольких фиалок
Почти у самого лица.
Иду вдоль крепостных валов,
В тоске вечерней и весенней.
И вечер удлиняет тени,
И безнадежность ищет слов.
Феодосия, 14 февраля 1914
Иван Владимирович и Анастасия Цветаевы
«Над Феодосией угас…»
В августе 1913 года умер Иван Владимирович Цветаев. После его похорон Марина и Анастасия с детьми перебрались из Москвы в Феодосию и жили здесь с октября 1913 года по июнь 1914-го. Выступали на литературно-музыкальных вечерах, общались с местными литераторами, музыкантами, художниками.
АЦ: «Читающие теперь стихи зрелой Марины Цветаевой уносят с ее страниц трагический образ поэта и женщины, не нашедшей себе в жизни счастья. И никто, кроме меня, ее полублизнеца, не помнит тех лет ее жизни, которые это оспоривают. Но я их помню, и я говорю: Марина была счастлива с ее удивительным мужем, с ее изумительной маленькой дочкой – в те предвоенные годы. Марина была счастлива».
Сейчас в Феодосии открыт музей сестер Цветаевых.
«Иду вдоль генуэзских стен…»
Речь идет о Генуэзской крепости, главном архитектурном памятнике на южном побережье Крыма. Была построена в XIV–XV веках. Расположена в Судаке, в пятидесяти километрах от Феодосии.
В. Д. Поленов. Вид Феодосии со стороны Карантина сразвалинами Генуэзской крепости. 1912 г.
Бабушке
Комментарии
Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! – Кто целовал
Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли…
По сторонам ледяного лица –
Локоны в виде спирали.
Темный, прямой и взыскательный взгляд,
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?
Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей – сколько? –
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!*
День был невинен, и ветер был свеж,
Темные звезды погасли.
– Бабушка! – Этот жестокий мятеж
В сердце моем – не от вас ли?..
4 сентября 1914*
«Юная бабушка, кто вы?.. Двадцатилетняя полька!»
Двадцатилетняя полька – Мария Лукьяновна Бернацкая, бабушка Марины Цветаевой по материнской линии. Из старинного польского дворянского рода. Вышла замуж за прибалтийского немца Александра Даниловича Мейна, родила ему дочь, тоже названную Марией, и скончалась от послеродовых осложнений, когда ребенку было лишь три недели. Мария Александровна Мейн не помнила ее, сама домысливала, романтизировала ее образ и рассказывала о своей вечно молодой и прекрасной матери дочерям.
АЦ: «От ее двадцатисемилетней жизни остался в маминой с папой спальне портрет (увеличенная фотография) – темноокое, с тяжелыми веками, печальное лицо с точно кистью проведенными бровками, правильными, милыми чертами, добрым, горечью тронутым ртом. ‹…› Опустив тонкую руку с обручальным кольцом на шелк черной кофты, тускло светясь в темноте спальни локоном и нежной щекой, юная бабушка из рамы смотрела на свою дочь и на нас печальной улыбкой темных глаз с тяжелыми веками, с точно кистью проведенными бровками».
4 сентября 1914.
Переезд в Борисоглебский переулок. После года жизни в Крыму сестры Цветаевы с семьями вернулись в Москву. Первая мировая война уже началась, Андрей, их старший брат, отдал унаследованный им дом в Трехпрудном, в котором прошло его детство и детство его сводных сестер, под лазарет для раненых. Семья Цветаевой, на время отъезда сдававшая свой дом в аренду, в него тоже не вернулась. Стали искать съемное жилье. Главным критерием в этих поисках было желание Марины Цветаевой найти «дом как в Трехпрудном» – с похожим расположением комнат, видами из окна. Стремились добиться предельного сходства: чтобы была собака во дворе, чтобы был дворник, чтобы была лестница схожей конфигурации и т. д. В результате поселились в доме, расположенном в самом центре Москвы, по адресу Борисоглебский переулок, дом 6, строение 1 (современная нумерация строений). Ныне здесь размещен Дом-музей М. И. Цветаевой, в котором в сентябре 2014 года отмечалось столетие со дня въезда сюда семьи Эфрон – Цветаевых.
Борисоглебский переулок, 6
МЦ: «Теперь я должна немножко объяснить дом. Дом был двухэтажный, и квартира была во втором этаже, но в ней самой было три этажа. Как и почему – объяснить не могу, но это было так: низ, с темной прихожей, двумя темными коридорами, темной столовой, моей комнатой и Алиной огромной детской, верх с той самой кухней, и еще другими, и из кухни ход на чердак, даже два чердака, сначала один, потом другой, и один другого – выше, так что, выходит – было четыре этажа» (Повесть о Сонечке).
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
