Текст книги "Мне нравится, что Вы больны не мной. Лучшие стихи и биография"

«Сердце сразу сказало: «Милая!»…»

Знакомство Марины Цветаевой и Софьи Парнок произошло осенью 1914 года.

«Все усмешки стихом парируя, // Открываю тебе и миру я…»

Считается, что в 1920-е годы именно Софья Парнок в своей критической работе, посвященной творчеству Бориса Пастернака, первой сформулировала квадру ведущих поэтов Серебряного века (по мнению многих – всего двадцатого столетия): Ахматова, Цветаева, Пастернак, Мандельштам.

 
Могу ли не вспомнить я
Тот запах White-Rose и чая,
И севрские фигурки
Над пышащим камельком…
 
 
Мы были: я – в пышном платье
Из чуть золотого фая*,
Вы – в вязаной черной куртке
С крылатым воротником*.
 
 
Я помню, с каким вошли Вы
Лицом – без малейшей краски,
Как встали, кусая пальчик,
Чуть голову наклоня.
 
 
И лоб Ваш властолюбивый,
Под тяжестью рыжей каски,
Не женщина и не мальчик, –
Но что-то сильней меня!
 
 
Движением беспричинным
Я встала, нас окружили.
И кто-то в шутливом тоне:
«Знакомьтесь же, господа».
 
 
И руку движеньем длинным
Вы в руку мою вложили,
И нежно в моей ладони
Помедлил осколок льда.
 
 
С каким-то, глядевшим косо,
Уже предвкушая стычку, –
Я полулежала в кресле,
Вертя на руке кольцо.
 
 
Вы вынули папиросу,
И я поднесла Вам спичку,
Не зная, что делать, если
Вы взглянете мне в лицо.
 
 
Я помню – над синей вазой –
Как звякнули наши рюмки.
«О, будьте моим Орестом!»*,
И я Вам дала цветок.
 
 
С зарницею сероглазой
Из замшевой черной сумки
Вы вынули длинным жестом
И выронили – платок.
 

28 января 1915

Софья Парнок

Флакон духов «White Rose»

«Из чуть золотого фая…»

Фай – плотная ткань с набивным узором, использовавшаяся в начале ХХ века для пошива женских платьев. По воспоминаниям многих, Марина Цветаева после замужества уделяла большое внимание нарядам, придерживалась собственного стиля, носила унаследованные от матери украшения, дорогие платья – как последней моды, так и те, что шились по выкройкам времен бабушки-польки. В гардеробе Марины Цветаевой были и старинные платья бабушки и матери, одно из них описано в «Повести о Сонечке».

«Вы – в вязаной черной куртке // С крылатым воротником».

Софья Парнок часто носила мужскую одежду.

«О, будьте моим Орестом!»

Орест – персонаж древнегреческой мифологии, сын микенского царя Агамемнона, возглавившего поход греков на Трою. Прославился прежде всего тем, что убил родную мать вместе с ее любовником (которые в свое время убили его отца), после чего подвергся жестоким гонениям. Во всех злоключениях Ореста поддерживал и защищал его двоюродный брат Пилад (сын сестры царя Агамемнона). Предлагая Софье Парнок быть ее Орестом, Марина Цветаева сравнивает их отношения с дружбой этих двух древнегреческих царевичей – образцом преданности и взаимовыручки.

Ф. Бушо. Пилад и Орест

В. Бугро. Орест, преследуемый Эриниями

 
Все глаза под солнцем – жгучи,
День не равен дню.
Говорю тебе на случай,
Если изменю:
 
 
Чьи б ни целовала губы
Я в любовный час,
Черной полночью кому бы
Страшно ни клялась, –
 
 
Жить, как мать велит ребенку,
Как цветочек цвесть,
Никогда ни в чью сторонку
Глазом не повесть…
 
 
Видишь крестик кипарисный?
– Он тебе знаком –
Все проснется – только свистни
Под моим окном*.
 

22 февраля 1915

Марина Цветаева. 1914–915 гг.

«Все проснется – только свистни // Под моим окном».

Через двадцать лет Марина Цветаева вернулась к теме отношений с Софьей Парнок. В эссе «Письмо к Амазонке», написанном на французском в 1932–1934 годах, она будет вспоминать о своем романе, анализировать причины разрыва.

МЦ: «И вот однажды улыбчивой девушке, ‹…› встречается на изломе дороги другое я, она, которую нечего бояться, от которой незачем защищаться, ибо эта другая не может причинить ей боли, как нельзя (хотя бы когда юн) причинить боль самому себе. ‹…› Боль – это стыд, сожаление, угрызения, отвращение. Боль – это измена своей души с мужчиной, своему детству – с врагом. А здесь врага нет, потому что – еще одно я, опять я, я новая, но спавшая внутри меня и разбуженная этой другой мной, вот этой предо мной, вынесенной за пределы меня и, наконец, полюбленной. Ей не надо было отрекаться от себя, чтобы стать женщиной, ей достаточно было лишь дать себе полную волю (спуститься до самых глубоких своих глубин) – лишь позволить себе быть. Ни ломки, ни дробления, ни бесчестья.

И – слово-итог:

О, я! О, милая я!

О, нет! отнюдь не из стыда или отвращения покинет она подругу – из-за и ради совсем другого» (Письмо к Амазонке. Перевод Ю. Клюкина).

 
Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом – пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, – должно быть,
Выздоравливаю от зимы.
 
 
Я иду домой возможно тише:
Ненаписанных стихов – не жаль!*
Стук колес и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.
 
 
Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце – слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.
 
 
Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе едва нагретом…
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы.
 

13 марта 1915

«Ненаписанных стихов – не жаль!»

1915 год был одним из самых ярких и примечательных в творчестве Марины Цветаевой. В декабре 2014 года Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ) и Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН приступили к оцифровке рукописей Марины Цветаевой, хранящихся в их фондах. Готовые файлы выкладываются в Интернете в открытом доступе.

 
Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои
 
 
И глаза – кого-кого-то
Взглядом не дарят! –
Требующие отчета
За случайный взгляд.
 
 
Всю тебя с твоей треклятой
Страстью – видит Бог! –
Требующую расплаты
За случайный вздох.
 
 
И еще скажу устало,
– Слушать не спеши! –
Что твоя душа мне встала
Поперек души.
 
 
И еще тебе скажу я:
– Все равно – канун! –
Этот рот до поцелуя
Твоего был юн.
 
 
Взгляд – до взгляда – смел и светел,
Сердце – лет пяти…
Счастлив, кто тебя не встретил
На своем пути.
 

28 апреля 1915

 
Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты
С глубокими и влажными углами.
 
 
Есть женщины. – Их волосы, как шлем,
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. – Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?
 

Вознесение, 1915

 
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать – куда Вам путь
И где пристанище.
 
 
Я вижу: мачта корабля,
И Вы – на палубе…
Вы – в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе…
 
 
Вечерние поля в росе,
Над ними – вороны…
– Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
 

3 мая 1915

 
В первой любила ты
Первенство красоты,
Кудри с налетом хны,
Жалобный зов зурны,
Звон – под конем – кремня,
Стройный прыжок с коня,
И – в самоцветных зернах –
Два челночка узорных.
 
 
А во второй – другой –
Тонкую бровь дугой,
Шелковые ковры
Розовой Бухары,
Перстни по всей руке,
Родинку на щеке,
Вечный загар сквозь блонды
И полунощный Лондон.
 
 
Третья тебе была
Чем-то еще мила…
– Что от меня останется
В сердце твоем, странница?
 

14 июля 1915

Речь идет о нескольких прежних возлюбленных Софьи Парнок, в том числе о Надежде Поляковой, встречи с которой состоялись еще в Женеве примерно за десять лет до того, как были написаны эти стихи.

 
Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе… – Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
 
 
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.
 

6 мая 1915

Марина Цветаева. 1914 г.

Отношения между Мариной Цветаевой и Софьей Парнок длились с осени 1914 года по весну 1916-го. В 1915 году они вместе отдыхали сперва в Коктебеле (Сергея Эфрона, знавшего о происходящем, там не было, он служил братом милосердия в военном санитарном эшелоне), потом втроем – Марина Цветаева, Софья Парнок, маленькая Ариадна – ездили в Малороссию. В какой-то момент Парнок, жившая в Москве вместе с подругой, начала снимать отдельную квартиру, куда, судя по записям в детском дневнике Ариадны Эфрон, Цветаева часто приходила. К концу 1915 года у Парнок появилось другое увлечение. Последние стихи, которые адресовала ей Марина Цветаева, датируются весной 1915 года. В общий цикл они были объединены в 1919 году.

Анне Ахматовой*

 
Узкий, нерусский стан –
Над фолиантами.
Шаль из турецких стран
Пала, как мантия.
 
 
Вас передашь одной
Ломаной черной линией*.
Холод – в весельи, зной –
В Вашем унынии.
 
 
Вся Ваша жизнь – озноб,
И завершится – чем она?
Облачный – темен – лоб
Юного демона.
 
 
Каждого из земных
Вам заиграть – безделица!
И безоружный стих
В сердце нам целится*.
 
 
В утренний сонный час,
– Кажется, четверть пятого, –
Я полюбила Вас,
Анна Ахматова.
 

11 февраля 1915

Анна Ахматова. 1910 г.

А. Модильяни. Анна Ахматова

Анне Ахматовой.

Ахматова Анна Андреевна (1889–1966) – поэт, переводчик, почетный доктор Оксфордского университета. Вместе с Цветаевой, Мандельштамом и Пастернаком входила в так называемую «квадру Серебряного века» – никогда не объединявшуюся на практике группу авторов, чье творчество не только воплотило в себе лучшие достижения того литературного периода, но и оказало мощнейшее влияние на теорию и практику стихосложения, радикально изменило состояние отечественной поэзии.

«Вас передашь одной // Ломаной черной линией».

Когда Анна Ахматова вместе со своим первым мужем Николаем Гумилевым в 1910 и 1912 годах дважды ездила в Европу – в Италию, Францию, среди ее новых знакомых оказался и итальянский художник-экспрессионист Амадео Модильяни. Именно на его эскизах Ахматова выглядела одной ломаной черной линией, хотя Марина Цветаева вряд ли их видела.

«И безоружный стих // В сердце нам целится».

Марина Цветаева имеет в виду стихи из сборника «Четки», вышедшего в 1914 году в «Гиперборее» (издательство акмеистов, основано редакцией одноименного журнала – Городецким, Гумилевым, Лозинским). С него началась популярность Ахматовой как поэта. С 1914 по 1923 год «Четки» переиздавались практически ежегодно. Сохранившиеся до настоящего времени сборники «Четок» были выпущены восьмью разными тиражами.

«Легкомыслие! – Милый грех…»

 
Легкомыслие! – Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мне вбрызнул смех,
Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.
 
 
Научив не хранить кольца, –
С кем бы Жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца,
И кончать еще до начала.
 
 
Быть как стебель и быть как сталь
В жизни, где мы так мало можем…
– Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим!
 

3 марта 1915

«Какой-нибудь предок мой был – скрипач…»

 
Какой-нибудь предок мой был – скрипач,
Наездник и вор при этом.
Не потому ли мой нрав бродяч
И волосы пахнут ветром!
 
 
Не он ли, смуглый, крадет с арбы
Рукой моей – абрикосы,
Виновник страстной моей судьбы,
Курчавый и горбоносый.
 
 
Дивясь на пахаря за сохой,
Вертел между губ – шиповник.
Плохой товарищ он был, – лихой
И ласковый был любовник!
 
 
Любитель трубки, луны и бус,
И всех молодых соседок…
Еще мне думается, что – трус
Был мой желтоглазый предок.
 
 
Что, душу черту продав за грош,
Он в полночь не шел кладби́щем!
Еще мне думается, что нож
Носил он за голенищем.
 
 
Что не однажды из-за угла
Он прыгал – как кошка – гибкий…
И почему-то я поняла,
Что он – не играл на скрипке!
 
 
И было всё ему нипочем, –
Как снег прошлогодний – летом!
Таким мой предок был скрипачом.
Я стала – таким поэтом.
 

23 июня 1915

«Цыганская страсть разлуки!..»

 
Цыганская страсть разлуки! *
Чуть встретишь – уж рвешься прочь!
Я лоб уронила в руки
И думаю, глядя в ночь:
 
 
Никто, в наших письмах роясь,
Не понял до глубины,
Как мы вероломны, то есть –
Как сами себе верны.
 

Октябрь 1915

Л. Серяков. Хор цыган вовремя ярмарки в Харькове. Гравюра по наброску В. Шрейдера. 1871 г.

Московский цыганский хор под руководством И.Г. Лебедева

«Цыганская страсть разлуки…», «Какой-нибудь предок мой был – скрипач…»

К началу Первой мировой войны в России была мода на цыганские хоры, увлечение цыганским творчеством. Самым известным московским цыганским хором был тот, что выступал в ресторане «Яр».

«Два солнца стынут, – о Господи, пощади!..»

 
Два солнца стынут, – о Господи, пощади! –
Одно – на небе, другое – в моей груди.
 
 
Как эти солнца, – прощу ли себе сама? –
Как эти солнца сводили меня с ума!
 
 
И оба стынут – не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.
 

6 октября 1915

О. Э. Мандельштаму*

 
Собирая любимых в путь,
Я им песни пою на память –
Чтобы приняли как-нибудь,
Что когда-то дарили сами.
 
 
Зеленеющею тропой
Довожу их до перекрестка.
Ты без устали, ветер, пой,
Ты, дорога, не будь им жесткой!
 
 
Туча сизая, слез не лей, –
Как на праздник они обуты!
Ущеми себе жало, змей,
Кинь, разбойничек, нож свой лютый.
 
 
Ты, прохожая красота,
Будь веселою им невестой.
Потруди за меня уста, –
Наградит тебя Царь Небесный!
 
 
Разгорайтесь, костры, в лесах,
Разгоняйте зверей берложьих.
Богородица в небесах,
Вспомяни о моих прохожих!
 

17 февраля 1916

Осип Мандельштам

О. Э. Мандельштаму.

Осип (Иосиф) Эмильевич Мандельштам (1891–1938) – поэт, переводчик, один из самых видных представителей русской поэзии ХХ века. Его знакомство с Мариной Цветаевой произошло летом 1915 года, а пик взаимоотношений пришелся на зиму 1916-го. Мандельштам часто ездил из Петрограда в Москву, предпринял несколько попыток перевестись сюда из столицы (он учился на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета). Летом 1916 года он приезжал в Александров (Владимирская губерния), где Марина Цветаева жила у сестры Анастасии и ее мужа Маврикия Минца. После этой встречи их отношения прервались, затем Мандельштам переехал в Коктебель на дачу Волошина. Более подробно об этом эпизоде Марина Цветаева писала в своей прозе «История одного посвящения».

В том же 1916 году Осип Мандельштам посвятил ей три стихотворения: «На розвальнях, уложенных соломой…», «Не веря воскресенья чуду…», «В разноголосице девического хора». Уже позже, когда Марина Цветаева жила в эмиграции, до нее дошли слухи о том, что адресатом этих стихов считают совсем иную женщину, случайную знакомую Мандельштама. Она эмоционально, но весьма убедительно доказала в своих текстах, что это не так.

О. Э. Мандельштаму

 
Ты запрокидываешь голову
Затем, что ты гордец и враль.
Какого спутника веселого
Привел мне нынешний февраль!
 
 
Преследуемы оборванцами
И медленно пуская дым*,
Торжественными чужестранцами
Проходим городом родным.
 
 
Чьи руки бережные нежили
Твои ресницы, красота,
И по каким терновалежиям
Лавровая твоя верста… –
 
 
Не спрашиваю. Дух мой алчущий
Переборол уже мечту.
В тебе божественного мальчика –
Десятилетнего я чту.
 
 
Помедлим у реки, полощущей
Цветные бусы фонарей.
Я доведу тебя до площади,
Видавшей отроков-царей…
 
 
Мальчишескую боль высвистывай
И сердце зажимай в горсти…
Мой хладнокровный, мой неистовый
Вольноотпущенник – прости!
 

18 февраля 1916

«И медленно пуская дым…»

Марина Цветаева начала курить, будучи гимназисткой старших классов. От этой привычки она не избавилась до самой смерти. Виктория Швейцер, автор книги «Быт и бытие Марины Цветаевой», записавшая рассказ супругов Бродельщиковых – хозяев того дома, где Цветаева свела счеты с жизнью, упомянула и о том, что Анастасия Ивановна Бродельщикова сворачивала для нее самокрутки – та так и не научилась это делать сама.

О. Э. Мандельштаму

 
Откуда такая нежность?
Не первые – эти кудри
Разглаживаю, и губы
Знавала темней твоих.
 
 
Всходили и гасли звезды,
Откуда такая нежность? –
Всходили и гасли очи
У самых моих очей.
 
 
Еще не такие гимны
Я слушала ночью темной,
Венчаемая – о нежность! –
На самой груди певца.
 
 
Откуда такая нежность,
И что с нею делать, отрок
Лукавый, певец захожий,
С ресницами – нет длинней?
 

18 февраля 1916

Осип Мандельштам

АЦ: «Осип был величаво-шутлив, свысока любезен – и всегда на краю обиды, так как никакая заботливость не казалась ему достаточной и достаточно почтительно выражаемой. Он легко раздражался. И, великолепно читая по просьбе стихи, пускал, как орла, свой горделивый голос, даря слушателям (казавшуюся многим вычурной) ритмическую струю гипнотически повелительной интонации».

О. Э. Мандельштаму

 
Разлетелось в серебряные дребезги
Зеркало, и в нем – взгляд.
Лебеди мои, лебеди
Сегодня домой летят!
 
 
Из облачной выси выпало
Мне прямо на грудь – перо.
Я сегодня во сне рассыпала
Мелкое серебро.
 
 
Серебряный клич – звóнок.
Серебряно мне – петь!
Мой выкормыш! Лебеденок!
Хорошо ли тебе лететь?
 
 
Пойду и не скажусь
Ни матери, ни сродникам.
Пойду и встану в церкви,
И помолюсь угодникам
О лебеде молоденьком.
 

1 марта 1916

Осип Мандельштам

МЦ: «Мандельштаму с кладбища ли, с прогулки ли, с ярмарки ли, всегда, отовсюду хотелось домой. И всегда раньше, чем другому (мне). А из дому – непреложно – гулять. Думаю, юмор в сторону, что, когда не писал (а не писал – всегда, то есть раз в три месяца по стиху!), томился. Мандельштаму без стихов на свете не сиделось, не ходилось, – не жилось» (История одного посвящения).

О. Э. Мандельштаму

 
Приключилась с ним странная хворь,
И сладчайшая на него нашла оторопь.
Всё стоит и смотрит ввысь,
И не видит ни звезд, ни зорь
Зорким оком своим – отрок*.
 
 
А задремлет – к нему орлы
Шумнокрылые слетаются с клекотом,
И ведут о нем дивный спор.
И один – властелин скалы –
Клювом кудри ему треплет.
 
 
Но дремучие очи сомкнув,
Но уста полураскрыв – спит себе.
И не слышит ночных гостей,
И не видит, как зоркий клюв
Златоокая вострит птица.
 

20 марта 1916

Осип Мандельштам

«Всё стоит и смотрит ввысь, // И не видит ни звезд, ни зорь // Зорким оком своим – отрок».

МЦ: «У Мандельштама глаза всегда опущены: робость? величие? тяжесть век? веков? Глаза опущены, а голова отброшена. Учитывая длину шеи, головная посадка верблюда. Трехлетний Андрюша – ему: «Дядя Ося, кто тебе так голову отвернул?» А хозяйка одного дома, куда впервые его привела, мне: «Бедный молодой человек! Такой молодой и уже ослеп?» (История одного посвящения).

Ахматовой

 
О, Муза плача, прекраснейшая из муз!*
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.
 
 
И мы шарахаемся и глухое: ох! –
Стотысячное – тебе присягает: Анна
Ахматова! Это имя – огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна.
 
 
Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами – то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.
 
 
В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
И я дарю тебе свой колокольный град,
– Ахматова! – и сердце свое в придачу.
 

19 июня 1916

О. Кардовская. Портрет Ахматовой. 1914 г.

«О, Муза плача, прекраснейшая из муз!»

Позже Ахматова перефразировала это обращение:

 
Покинув рощи родины священной
И дом, где Муза Плача изнывала,
Я, тихая, веселая, жила.
 

В первоначальной версии текста, написанной в 1914–1915 году, стояла строка «…где муза, плача, изнывала», но потом Ахматова заменила деепричастие плача однокоренным существительным.

 
Охватила голову и стою,
– Что людские козни! –
Охватила голову и пою
На заре на поздней.
 
 
Ах, неистовая меня волна
Подняла на гребень!
Я тебя пою, что у нас – одна,
Как луна на небе!
 
 
Что, на сердце вóроном налетев,
В облака вонзилась.
Горбоносую, чей смертелен гнев
И смертельна – милость*.
 
 
Что и над червонным моим Кремлем
Свою ночь простерла,
Что певучей негою, как ремнем,
Мне стянула горло.
 
 
Ах, я счастлива! Никогда заря
Не сгорала чище.
Ах, я счастлива, что, тебя даря,
Удаляюсь – нищей,
 
 
Что тебя, чей голос – о глубь, о мгла! –
Мне дыханье сузил,
Я впервые именем назвала
Царскосельской Музы.
 

22 июня 1916

Анна Ахматова

«Горбоносую, чей смертелен гнев // И смертельна – милость».

 
Еще один огромный взмах –
И спят ресницы.
О, тело милое! О, прах
Легчайшей птицы!
 
 
Что делала в тумане дней?
Ждала и пела…
Так много вздоха было в ней,
Так мало – тела.
 
 
Не человечески мила
Ее дремота.
От ангела и от орла
В ней было что-то.
 
 
И спит, а хор ее манит
В сады Эдема.
Как будто песнями не сыт
Уснувший демон!
 

* * *

 
Часы, года, века. – Ни нас,
Ни наших комнат.
И памятник, накоренясь,
Уже не помнит.
 
 
Давно бездействует метла,
И никнут льстиво
Над Музой Царского Села*
Кресты крапивы.
 

23 июня 1916

Анна Ахматова. 1894 г.

Царское Село. Вокзал. 1905 г.

«Над Музой Царского Села…»

В Царском Селе прошло детство Анны Ахматовой (в 1890 году сюда переехала ее семья). Здесь она училась в Мариинской гимназии.

 
Имя ребенка – Лев*,
Матери – Анна.
В имени его – гнев,
В материнском – тишь.
Волосом он рыж
– Голова тюльпана! –
Что ж, осанна
Маленькому царю.
 
 
Дай ему Бог – вздох
И улыбку матери,
Взгляд – искателя
Жемчугов.
Бог, внимательней
За ним присматривай:
Царский сын – гадательней
Остальных сынов.
 
 
Рыжий львеныш
С глазами зелеными,
Страшное наследье тебе нести!
 
 
Северный Океан и Южный
И нить жемчужных
Черных четок – в твоей горсти! *
 

24 июня 1916

Николай Гумилев, Лев Гумилев и Анна Ахматова

«Имя ребенка – Лев…»

Имеется в виду Лев Николаевич Гумилев (1912–1992), сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева, историк-востоковед, археолог, переводчик, автор двенадцати монографий.

«И нить жемчужных // Черных четок – в твоей горсти!»

«Четки» – название самого популярного сборника стихов Анны Ахматовой, одно из его изданий было оформлено как молитвенник.